Fr. D.V.
Кодекс Гибели, написанный Им Самим

3

Это был человек средних лет, писал стихи. Мы усыпили его, положили в ящик из-под кукурузы, похоронили заживо. Гибель приближается,- шепчет павел сергеевич,- нет времени на раздумья. Нам знакомо это ощущение: как будто что-то вспыхивает далеко в саду; облатки огня, должно быть. Iadnamad. Или притаилась птица, для потехи измазанная фосфором. Ветка опасно наклонилась, в любой момент с нее могли прыгнуть. Дома илья рассматривал свое страшное отражение: плечи были исполосованы когтями, словно взбесившейся пилой. Заражение крови,- испугался мальчик. Все врачи погибли, пенициллина осталась самая малость. Мы знаем наизусть перечень драгоценных предметов: медный колокольчик, поднос, усыпанный зернами граната, припрятанная под подушкой плетка, childao, глобус луны, коготь разъяренной рыси. Охотник опустился на колени, прислушался. В чаще слабо запел рожок. И вот еще: станок для расчленения тел, ларец, полный жемчужин, кленовая дощечка, лохмотья нищего, второпях сброшенные на пол. Любовники притаились за ширмой. Откуда у тебя этот шрам? - шепотом спрашивал принц. Конь ударил меня копытом,- объяснял двойник,- однажды, это было после попойки на рыбном рынке, я вышел, шатаясь, на пристань. Несмотря на непоздний час, было малолюдно. Следовал пятнадцатый ключ, испепеляющий завистников. Zodocare od zodameranu! Odo cicale qaa. Zodoreje, lape zodiredo noco mada, hoathahe Saitan! Уничтожь их, уничтожь их, уничтожь!

Как мог академик столь безобразно просчитаться? Он решил проделать весь путь штурмовика fr. t', но пейзаж безнадежно истлел. На волшебной горе, где некогда располагался санаторий, теперь не было вовсе ничего. Академик надеялся отыскать хотя бы руину, но место было выметено идеально. Поодаль нашелся постоялый двор, там и пришлось скоротать ночь. Птица яростно ворвалась в сон, словно таинственная рука выпихнула ее из ненасытного гнезда. Проникла в распахнутое горло так, что кровь забрызгала гнилую подушку. Это была или чахотка, или лихорадка оборотней, или хуй знает что. Академик попытался было привстать, но каждое движение откликалось уродливой болью. Силы оставили его, он понял, что сойка поспешно распарывает его изнутри. Вадик, вадик! - брызнули слезы. Fr. t', напротив, никогда больше не посещал санаторий. После того, как украденный юноша скончался, штурмовик заперся в усадьбе. Крестьяне считали, что помещик отыскал порочную рукопись и поливает ее кислотами из преисподней. Рысь промахнулась, шипящие когти взвизгнули над бездной. Ланс! Твои руки! Мы всегда встречались после занятий. Он любил мою черную трость, протирал замшей. Однажды я видел, как он украдкой покрывает ее поцелуями. Тело, полное теплых тайн. Обнаружился и перечень того, что хорошо в эфебах. Эти ямки на бедрах, курчавые подмышки, мускулистые плечи, мозг, вылетающий от меткого удара бейсбольной битой. Обмотал бедра полотенцем, влез на качели. Винтики, пружины, волокна молодого мяса. Мы подкрались сзади. Амплитуда была не так уж велика. И мускулы, мускулы. Кувшин с нежной водой очутился на столике возле сумбурной постели. В фаянсе отмокало то немногое, что осталось после любви. Пещеристые тела. Сквозь ивовые прутья можно было разглядеть неистовую канарейку. Мы боимся щекотки, разве не так? Небо распалось на несколько осколков, сетчатка оторвалась, как парус. Однажды роберт заметил на плече маленькое темное пятно, оно росло бесстыжим скарабеем. Гибель! - вспыхнул розовый восклицательный знак. Там, под кожей, ворочался живой нож с секретной полостью, полной свирепого яда.

Во сне пью твою сперму, - сообщала наглая открытка. Мы в концлагере. Проносится смерч, ломает вышки. Мальчика пытали током, сажали на гамак из колючей стали. Вот эта юго-восточная фантазия: под полотенцем скрывались ожоги, жестокий клиент тушил сигареты о бедра. Вместо приветствия деловито поклонился. Еще недавно он был нищим, теперь же возле нашего порога лукаво тормозит лимузин. Мы любим всё, связанное с медом. Вот он ползет вниз, склеивая ресницы. Смерть поселилась повсюду. Вцепиться в твердое молодое тело, едва прикрытое наглой простыней. Твой брат тоже глотает? Взрыв. Вот и у меня есть садик, согласен ли ты служить смотрителем? Теребить кусты, бросать сухие ветви в озябшую печь, менять настурции в клетках, цедить cnila? Свинопас появился с мешком, полным чепухи. А теперь - плачь, - приказал мальчик, - разве тебе не дороги прежние сады, полные гниющих ягод? Наши отряды испепелят всё, пламя уже вырывается из хищных ртов. Сперма превратилась в лаву, вот она несется по карте, стирая робкие границы. Осталась только дорога к южной башне. Знай: мы, богатые и пресыщенные, всегда покупаем вас, молодых и жадных. Потом вы вонзаете когти в нашу тусклую плоть. В темноте работает мельница, кто посмеет отменить закон? Вот послание, замурованное в стене; постучите, цемент еще не высох. Я выпил озеро твоей спермы, разве мы не братья? Разве не оплел нас плющ, как ржавую колонну в спортивном зале? Вы, русские свиньи, любите эти прозрачные щелчки хлыста, довольный визг удавки, сминающей никчемные шеи. Однажды на стадионе отыскали прозрачную тень. Возможно, это был z, отравившийся два года назад и теперь лежащий в коме, как в лизергиновой ванне. Черная кожа, резиновые обручи, поздние георгины, свистящий кнут, громкая песня возницы. Все мальчики в графстве верили: наступит день, когда их вызовет повелитель. В облаках лаванды нежились накрахмаленные рубашки, душистые носовые платки, алые полумаски. Остров был, в конце концов, сметен ураганом. Уильям де сулис, жиль де рэ, генералы прозрачного войска. На исходе двадцать седьмого года a. s., в южном тироле. Парень поливал мне руки легкой водой из кувшина, я украдкой поглядывал на его обтянутые парусиной бедра. Жеребец, так хочется исследовать твои хромосомы, пока зрение не вытекло из постыдных глаз. Вечером вы мечтаете друг о друге; молнии мечутся по гостиной, когда вы случайно оказываетесь рядом. Адам. Ланс. Сережа. Я знаю, ночью вы сойдетесь в неухоженных кустах смородины, ваши пальцы сплетутся; губы, лодыжки, волосы, листья яблони, папоротник, глаза - ночной хоровод, полный хрипов счастливой полусмерти. Вы будете кончать друг на друга, счастливые, размазывать сперму по щекам, хохоча, кусаясь, как новорожденные гиены, вы перемажетесь в траве, и даже на дальней веранде, где я скрываюсь от вас в теплой жиже самодельной книги, будет слышен ваш смех. У каждого припрятана шкатулка с жемчугом, и роберт достает свою, открывает. Недавно прошла гроза, паркет разбух, шатается под ногами, но мы не можем остановиться, мы передаем друг другу жемчужины юности, словно секретные медали. Встреча в баре, он вывел меня в метель, пропихнул стеклянные ладони под мой ничтожный свитер в надежде согреться. Легкий вкус вина на его губах, кожаный ошейник, замаскированный фуляром. Умоляющие глаза. Окаменел, когда я дотронулся до его плеча. Умереть! Сейчас же. Пусть молния испепелит меня, пусть каменный горох изувечит мне темя, пусть растопчут меня ногами надувные солдаты. Безжалостные хуи задергались над раздавленным телом. Смеркалось. Должен был пойти снег. Черное и серое становилось белым.

Voodoo toys. Сколько радостных минут доставили нам эти куколки - в холщовых балахонах, набедренных повязках из перьев сойки, с ржавыми булавками в груди. Z разучил крестьянскую песню: охотник шел по опушке, там на него набросилась рысь, разодрала грудь, выхватила опасное сердце, убежала. На ее пути, в тесной пещере, погибал слепой солдат. Он чувствовал, как мягкие когти елозят, пытаясь расстегнуть блестящий замок, распороть полинявшую ткань. Нет, мы не любим слепых, от них одни беды. Тусклые колеса пронзительно скрипели. Пронесся так быстро, что его тень превратилась в пыльный мазок на лице истукана. Слепец перепачкался сажей, потом стал холодными пальцами щупать всё вокруг. Непрочен мрамор, горит бумага. Плавали в зеленой полутьме среди драгоценных обломков. Встретили горбуна - несчастье. Даже наши храмы не пощадила вода. Все думали: салют, а это выстрелили в голову из потешной пушки. Не осталось ничего - так, ядовитый осадок. Хотя и это была изящная словесность. Сперма ползет по глупому лицу солдата, минуя выжженные глазницы. Slow down,- раздраженно требовал негр,- do you know what slow down means? Он сказал мне всё: ты гадина, у тебя маленький хуй, отвисшая жопа, ты похож на пивного монаха, я залью твою лысину воском. Вопи из сугроба, гнида. Как жить после этого? - спрашивает маленький женя. - Как отвечать на письма, которые сочиняют русские свиньи? Повелитель,- царапал ублюдок на своей бересте,- мы становимся все зорче, вот уже без промаха попадем в глаз белке, не попортив шкуры. Растут наши истуканы, наливаются весенней кровью. Верба покрыла могилки. Ручьи. Ветер. Смертельные когти. Заточенные клювы. Судороги. Зловонный пот. Ialprg. Сумеем ли мы положить доски на их опасно копошащиеся тела, строго пировать, опрокидывать кружки с медовухой, заглушая предсмертные стоны звуками лютни? Или тягучие муравьи, ползущие из раненой ладони, одолеют нас? Кому, наконец, удалось распотрошить мальчика с глазами собачки, неизвестно откуда появившегося в гостях у германа? Кто скрылся с ним за павлиньей ширмой? Кто прижал его голову к стальным ребрам простодушной кровати? Кто заткнул рот разбухшей паклей? Кто исцарапал шею? Мы ведь слышали ликование непотребства, доносившееся из соседнего закутка, но не могли решить: кто этот счастливец. Павел сергеевич? Сережа? Маленький женя? Илья? Роберт? Мы лишились чувств, тугие повязки закрыли мир от нашего взора, ноги были связаны кнутами, звуки нехотя проползали сквозь новогоднюю вату. Мы даже переговариваться не могли. Вавилонская сумятица смешала все алфавиты. Дом гибели, salman teloch. Таковы последствия лихорадки оборотней - болезни, от которой нет избавления. Принц почувствовал, как в его правильном теле открывается потайной ящик, или даже нет - флакон с ядовитой каплей на самом дне. И вот терпкий дым пожирает всё - от диафрагмы до лобных пазух. Двойник безнадежно испорчен, злодеи надломили медную пружину. Легкая, как вздох ртути, трещина. Долго ерзали пинцетом, ничего не отыскали. Слезы, слезы. Могила была покрыта словами, похожими на промокшие листья. Упасть на колени: рем! Осторожно двумя пальцами он взял мой хуй, с отвращением и любопытством. Мы любим парней в резиновых трико. С лакированной челкой, едкой сигаретой в мундштуке, глазами встревоженной рыси. Помните: вы - картон, глина, слюда, асбест. Вы лежите на складе недвижно, вы ждете, когда прозвучат наши шаги, вы не смеете говорить друг с другом. Мы вольны делать с вами, что угодно: можем исполосовать бритвой, заковать в кандалы, выбросить с гирей на шее в смрадную воду, ошпарить. Вам запрещено негодовать, сопротивляться, молить о пощаде. Помните: вы созданы для того, чтобы угождать нам. Вы - никто. Вы меньше нуля, ниже уровня моря, а вода заливает всё. Испробуем же сегодня бирманскую пытку: бычий пузырь плотно облегает череп, мало-помалу волосы начинают расти вспять. Молния сразила дуб, под которым укрылся изможденный путник. Пуля пронеслась метеором, вырыла ямку в пыльной земле. Столько потерь, капканов, таблеток. В камере хранения исчезли жалкие вещи. Пьяный вышел, шатаясь, на рыбный рынок. Ранние торговцы уже возились, расправляли товар. На прилавке билась в агонии щука. Запах, что напоминает этот запах? Твое тело, уснувшее в низоземской столице, грудь, покрытая ядовитой слюной. Не мойся, я вылижу тебя от переносицы до пяток. Я выжгу алую пентаграмму на твоем лбу. Нарисую зеленой тушью знак юпитера на левом плече. Сперма висельника капала на промерзшую колею. Весной здесь появится страшный подснежник с бычьими глазами, полными кипящих слез. Потайная глина, она вскипает. Дернули покрывало; поднос, усыпанный зернами граната, упал на пол, звякнул тревожно. Нас отлавливают по одному, в барах, на причалах, в трюмах, в больницах, нас выводят на насыпь, нам вставляют бережный свинец под кожу. Визжащим скальпелем отрезают губы. Нищий хохотал, хохотал до икоты. Можно ли всерьез говорить о такой чепухе, когда мир прост, как черепичная крыша? Глиняные голубки, ведро, кричащее в колодце, жирные стебли кувшинок, раздавленный велосипед, гитлер. Но,- спорит сережа,- пока постепенно погружаешься в зеленую жижу, полную мертвых жуков и змей с кислыми зубами - не лучше ли жить воспоминаниями, любоваться ими, как жемчужинами в тайном ларце? Чудовище, ты пожираешь мои кости, ребра, печень, хуй, глаза, ты не даешь мне вздохнуть. Откуда эти морщины, почему выпадают волосы, крошатся зубы, кровоточат десна? Хоронзон и его плутни. Сжатые медным кругом, любовники сползли на пол. Горячая сабля проскользнула между. Так бывает, когда тела сплетаются надолго, их затягивает тонкая пленка; нужно немало усилий, чтобы ее порвать. Даже нищий, стащивший барские ложки, застывает в параличе, заметив мгновение нашего единства. Мы - статуя, порожденная невидимым водолазом, мы - дерево, сметенное тайфуном, мы - рукопись, сочиненная муравьями, мы - кодекс гибели, замурованный в истлевшую стену. Мы ослепли в пещере, как кожаные соколы. Напоите нас сметаной, принесите кувшин альпийской воды, разрубите нам черепа альпенштоком, сварите из нас волшебное мыло юности. Мальчик уснул на взбесившихся простынях, язвы мало-помалу покрыли простодушное тело. Бассейн, набитый утопленниками, заволокла ряска. Звенел колокольчик, но это было всего лишь приглашение к обеду. Гитлер знал, что имя есть суть всех вещей. Истребить! Дым заполнил легкие, солдат кашлял, кашлял, кашлял: никто не умеет разводить костры. Мы все невинны, пока нас не заставят глотать скорлупу. Мы чисты, как восклицательные знаки, проткнувшие сонных мальчишек. Мы поем для тебя, бафомет. Да, мы персонажи бокаччо: ты уснешь, накрыв ладонью мой хуй. Бедное дитя, завтра тебя собьет грузовик. Калека думал об акробатах: они плавно раздеваются перед ним, пот выступает на чугунных бедрах, в глазах лопаются сосуды, снег валится с весенних крыш. Мы мечтали уехать в аргентину, индонезию, йемен: там с нами могло случиться, что угодно. Но ничего не произошло. Только лишь обветшали пальмовые листья, спрятанные рабочими в легкомысленном сарае. Quasb! Обещали укрепить крышу, но, всё позабыв, ушли. Скрипит, шатается, скоро рухнет. Не дай мне дожить до старости, повелитель! Спартак задумался, потом кивнул благосклонно. В зловонном порошке истлели кости: слишком хрупкие, что поделать. Ветер гибели! Вот он пронесся над пальмами, выбил легкомысленное окно, сорвал ставни с окон пухлого банка. Мы готовы пить из лужи, бродить по дорогам в рубище, никогда не расчесывать волосы, но только помоги нам. Помоги собрать растерянное за годы странствий: фотографии, бумаги, приумножь состояние, сделай обильной трапезу, а воздух легким, как глаза акулы. Не позволь врагам восторжествовать над нами. Останови руку, нависшую над постелью, в которой застыли немецкие юноши. Их мускулы, руки, глаза, икры, ногти, плечи. Разве способны люди спать вот так, сплетенные тысячью хищных побегов? Рем, рем! Смеясь, мы выбежали из душной залы. Гибель, притворившаяся грузовиком, стерла наши ликующие тела. Улица была узкой, кровь забрызгала витрины. Литавры, литавры! В расколотом стекле бесновалось солнце. Принц и нищий вышли из ворот обнявшись, они почти перетекли друг в друга, словно кудесник сварил их в парафине. Хуй! Хуй! - только и посмел пролепетать z, очнувшийся в тесной палате. Что скрывать, мы любим этот несносный прибор - его уздечку, створки, иглы.

Герман пригласил нас на простодушный праздник. 28-е июня, день, когда раскололся мир. Мы ничего не ожидали, но вот среди пьяных гостей появился рем. Он вырос сахарным утесом, дрожащие языки потянулись к искрящимся бедрам. В саду холодные молнии перекроили никчемную посуду. Только малолетка поначалу не заметил священного света. Ерзал, не зная, что предстоит. Солдаты хотели потрогать бархатную штору забвения, и вот она появилась, искромсав грязную комнату, как погибшего свинопаса. Водоросли, теперь они повсюду. Воды слишком много, ее не замечаешь, пока не перекрыли кран. Надо жить в порту, где гудят баржи, в кабаках втыкают нож в горло, матросы добродушно расстегивают соленые бушлаты. Но нас вырастили в пустыне, нам били в глаза тяжелыми лучами, пока не раскрошилась сетчатка. Что теперь увидишь? Только мускулы, только черепа, только cnila. Огненный град раздробил то немногое, что еще оставалось. Мы - кровопийцы, приемы обольщения точны, как карта магнитных полей. Колесница, обросшая ножами, пронеслась по полю, полному наивных злаков. Боялись радиации, и вот она рухнула посторонним светом из прощальной тучи. На веранде читали про джека-зериппера: он кромсал глазные яблоки сверкающим ланцетом. Из горстки страха выросло нежное дерево, побренчало оловянными листьями. Бафомет! Слизь вытекла из холодной скважины, капала на мраморные плиты, пока они не сгорели. Кому всё это нужно? Только слезы, косные слезы скорби. Рак десен, кондиломы, черная оспа, зимний всплеск канарейки. Проворный коготь впился в легкое сердце, вывернул наизнанку. Ленивые черви и проворный гной. Сережа попросил слова: для спермы остается слишком мало места, все заполнили молнии, глобусы, дешевый запах лихорадки. Павел сергеевич вздрогнул: расползлась мышца, жирное мясо показало розовый хвост. Страшно было глядеть в прореху, все отвернулись. Мы хранили рукопись бережно, но лучи попортили гордый пергамент. Последняя точка вытянулась туннелем, полным лизергиновой кислоты. Баржи свернулись, порт загудел отравленным ульем. Хмельной матрос вытер корявый нож ядовитой тряпкой. Сегодня последний день карнавала, мальчики расползутся в опрятные норы. Пьяные туристы наблюдали, как поспешно догорает лишний миноносец. Отсоси! - то ли попросил, то ли приказал старшеклассник. На бедре под газовым светом чертополоха шевелились язвы. Слабой ладонью шваркнул по испуганной щеке. Но это уже потом, после всего.

И эта страсть подчиняться. Ползать в наморднике, просить пощады. Лизать кулаки, тереться о каминную решетку, истекать багровой слюной. Спаси нас, рем. Отведи туда, где разберут наш лепет, где не будут глумиться, где переменят повязки. Где появится ланс с кувшином пощады. Где над столом будут качаться фонарики, а возле лампы, которую принесет верный слуга, примутся ерзать мотыльки. Положи мешочек, полный вечного снега, на раскаленную грудь. Ты съел мои кости, выпил лимфу, я жду урагана, который сметет с лица земли проклятое место, где нас угораздило застрять. Со всеми его насельниками, их собаками, птицами, капищами и кантинами. О, бафомет, снизойди к моему вою.

Да, мы совершили преступление, убийство. Подобрали ключ к дому, где поселилась лихорадка, проникли, спрятались - сережа в платяном шкафу, роберт в комнатке для прислуги, павел сергеевич в кладовой, илья за шторой на кухне. Когда больной вошел, его кабинет ловко наполнился сонным газом. Это было самое деликатное злодеяние из всех возможных. Мы не любили его, этот человек мешал нам, отравлял наши беседы, мы вынуждены были помнить о нем - он все время бродил на задворках наших снов с ржавой рапирой в деснице. Нельзя медлить,- сказал павел сергеевич. Мы согласились. Потом еще одно злодеяние с гранатой. Преступление как моток пряжи, полный толстых игл, поселилось в желудке. Расплести его стальными когтями. Безмолвная рысь дожидалась своего часа. И вот зашипела. Огонь, огонь! За восклицательным знаком следовал седьмой ключ, пробуждающий похоть. Zodacare! Zodameranu! Iecarimi quo-a-dahe od i-mica-ol-zododa aaiome. Bajirele papenore idalugama elonusahi-od umapelifa vau-ge-ji bijil - iad! Желтое пламя на несколько секунд обожгло пещеру, где солдат теребил кожу и кости.

Нищий двойник был готов на все, даже вылизывать гной из уголков хозяйских глаз. Но нам приятней думать о школьниках, как они лежат на золотых тряпках, тревожатся друг о друге. Их руки сплетены. Когда ты читал эту книгу, я смотрел на тебя, мне казалось, что из страниц выползают змеи, извиваются на твоих коленях. Это был всего лишь кодекс гибели, сочинение безвестных муравьев. Год, полный растрат и разбухающих вен, 32 a. s.. Мы не знали, как описать безупречных близнецов, сливающихся каждый вечер в одно недоступное чудище. Между нами и этой красотой цементная стена, так сожгите нам ребра, с нами ничего не получилось, мы не нужны больше. Спектакль, казалось, только начинается, а на самом деле все уже разошлись, только на золотой подстилке остались темные пятна. Да, еще, как всегда после любви, пахло рыбой.

Есть люди, которые платят невозможную цену за счастье заливать таких парней антикварной спермой, но мы решили скрыться в гуще листвы, ждать, когда внизу появится беспечный путник. Вот мой восклицательный знак, он прорывает детскую кожу не хуже других. Рак десен подползал на цыпочках, стараясь не шуметь, но все равно поднос перевернулся с рождественским звоном, свалился на пол, зерна граната рассыпались по ковру. Теперь навсегда останутся подтеки. Здесь растоптали новобранца: он сопротивлялся.

Мертвец лежал поодаль, но всякий, кто проходил мимо шатра, неизбежно натыкался на него взглядом. Тусклые волосы, опухшие веки. Пиджак был продырявлен, словно во внутренностях смиренно ковырялись шпагой. Редкая забава - разобрать мальчика, как игрушечный паровоз. Рельсы, ведущие в зависть. Истребить! - крикнул z, но ураган разрушил его просьбу. "Я ошеломительно несчастен, - писал сережа. - Теперь, когда отражение навсегда покинуло меня, даже вода не утешает. Вечером я пошел на похотливую встречу, вьюга занесла тропинку. Я надеялся превратиться в стеклянный пень, но тогда ветер безнадежно утих. Вокруг было только косматое поле дуэли. На колеснице энтропии промчался дантес. Сны нехотя сбывались. Красавец обещал позвонить - и позвонил наконец. Деньги кончались, была выгодно заложена ненужная булавка. Глаза ослепли, им тоже нашлась замена. Поводырь привел меня прямо в ад; я понял это немедля, ведь всюду стреляли. Ты должен спрятаться под гниющим трупом, натяни его плоть, как маскарадный костюм. Я выполнил приказание гуру. Бивни были полны искр. Зверь топтался на месте, ждал советов. Но говорить было некому, умерли все. Исчезли в одно мгновенье, как водяные куклы". Глаза не хотели закрываться, пришлось зашивать. Несчастье замуровали в стене паршивой мельницы, крестьяне обходили это место стороной. Именно там двадцать восьмого июня появлялась земляника неестественного цвета. Потом пришло еще одно письмо. "Все развалилось,- продолжал сережа. - Куртины поросли сорной травой. По утрам течет ржавая вода. На ковре остались подтеки. Я думал: они придут на мои похороны, но все умерли раньше. К чему теперь это? Каждый день я слышу крысиный писк: мы живы. Кажется, этот звук вылетает прямо из моего горла. Но всему виной эта птица, сойка. Она пробралась по пищеводу, прогрызла нежные перегородки и вот уже тычется больным клювом в желудок. Питательная среда."

Был и такой ритуал. Мы называли его церемонией сужения воздуха. Нечто подобное произошло с водолазом. Перегородки желтели, балкон наполнялся водой, а зубы - про зубы мы знаем всё. И вот первый экзекутор выносит жаровню в залу, где изнывают пленники. Они связаны грубыми канатами, их вопящие тела блестят от тюленьего жира. Кажется, агенты поймали их на улице, посулами заманили в автомобили, а там сонный газ довершил дело. Но, возможно, история пленения совсем иная. По версии роберта, это добровольцы, выходцы из нищих семей, что живут в зловонных бараках возле рыбного рынка. Бедность уничтожает дух, но укрепляет тело. Теперь принц начинает чувствовать, что устал от двойника. Даже драгоценное сходство больше не кажется ему абсолютным. Напротив: шрамы, след от пьяного скальпеля на животе, ноги, стертые грубыми башмаками - он замечает все больше отличий, сводящих тождество до сиюминутного курьеза, ошибки ленивого взгляда. Нищий чавкал, грыз ногти, погано смеялся. И даже ширма истлела. Лакомство бродит по лужайке с тюльпанами, нам же приходится пробираться сквозь терновник неудач. Виллу окутали заросли бузины. Влажный климат, что вы хотите. Крестьяне жаловались, что мальчики возвращаются из леса с глубокими порезами на плечах и улыбаются сонно. Fr. t' купался в предрассудках, как турист. У берега дрожат кувшинки, а бревна темнеют, наливаясь тутовым соком. Парень набрался смелости, предложил: "Давай жить вместе". Но z искал другого. Мертвые глаза, ехидные речи, пыль кокаина на стекле, вата с пятнышком крови, автомобиль, шипящий на ночной дороге. Все истории уже рассказаны. Главное: никогда не лежать под одним одеялом. Шприц! Верни мой шприц! Разойтись в разные комнаты, разорвать теплую пленку, стянувшую руки. Это был небольшой деревянный предмет, удачно подходивший ко всем дырам. Мышцы привыкли к тому, что от них требуют невозможного. Парень покорно ложился на живот, закрывал лицо руками, чтобы в глаза не попал дым. Тогда дракон задирал шелковые перепонки, предвкушая. Vovim! Но всё забывается, и даже от рыжего мальчика, которого так любил илья, осталось только дуновение затхлой пудры. У кого-то была юность, полная движений и шепотов, у кого-то столб из оплывшего воска. Мы встречались в безобразном сквере. У меня есть старший брат,- от нечего делать рассказывал инженер,- он служил извозчиком, да, извозчиком в монастыре. Дрова были облеплены изуверской серой. Кто откажется безнаказанно ошельмовать святыни? Сжечь военную часть. Расплавить колокола. Растоптать клобук, изгваздать порфиру. Опаленные солдаты выпрыгивали на снег, сугробы посинели от копоти и лимфы. Там, в теснине лабиринта, скрывалась потайная комната. В опасном мраке изнывал виновник, мальчик-свеча. Зеленые нити стянули замерзшее тело, на изъязвленную кожу капал сердитый воск. Из неизвестности механическая рука протягивала новые орудия пыток. Кто осмелился наказывать парня столь строго? В спальне, среди перевернутых корзин, суетились разумные бирманские подростки. Fr. t' закончил свою жизнь, не узнав нищеты и болезней. Рак десен миновал штурмовика, как горящее перо сойки, подхваченное южным ветром. Вот оно летит в безразличный ручей, мгновенно исчезает. Весной отряд добрался до пещеры, расположился на привал. Рюкзаки, кружки, пробковые шлемы, сетки от бесполезных москитов, заговоренные пули. Судьба обернулась железной маской с хищными прорезями для глаз. Слепой солдат слышал вопли пьяных партизан. Перепуганные нетопыри клокотали; каждый вечер у входа в пещеру возникала, предположим, роза. Подземные воды взбунтовались, затопили все вокруг. Отныне будем заниматься только смеющимися пустяками. Вот всё, что украшает жизнь: теннисные ракетки, медальоны, валеты треф, купальные костюмы, зеркальные очки, пропуск на черную мессу, аркан "l'amoureux", медный шар, мраморные рукава. Мы приносим нашу дань в несусветном мешке, бросаем к алчным ногам бездельника, насвистывающего на пляже веселую ерунду. Ветер безжалостен: изо дня в день он заставлял волны выбрасывать на скучный песок звенящее мясо утопленников. В воде, когда счастье было похоже на прикосновение мельхиоровой вилки к робкой коже, мы боялись. Этот страх напоминал чернильную тучу, выползающую из голодного чрева осьминога. По замороженным улицам мы стекались к потайной дверце лабиринта. Каждый со своей свечой. Короткая очередь жаждущих. С визгом, замерзшим в желудке. "Вот рисунок,- подал голос истукан,- это лукошко, полное хуев". Змеи выползали из книги, бились на коленях, падали, прятались в сорной траве. Вот и моя свеча, визжащая, как восклицательный знак. Заткнем ее в рот, чтобы воск покрыл губы позорной коркой. Столько было суеты, а теперь все изрезано, забыто. Халтурно положили штукатурку, обвалилась. Повсюду косные ошметки. С белым фонарем z плутал среди статуй. Этот огонь ничего не освещает. Возможно, даже не музей, просто кладбище. Тысячи страниц заполнены муравьиной вязью. Сочиняли вверх, по-арабски. Теперь мы видим: дергается колокольчик. Вот на холодном пустыре герман протискивает руки под свитер неразличимого в метели спутника, тот вздрагивает. Жалкий балкон наполняется водой, трещат стекла. И наконец: военный госпиталь. Шприц истекает желтой влагой. Они снова говорят о сперме, но ничего не слышно. Мы могли бы уже давно расстрелять врагов отравленными иглами, но пространство искривилось так, что гибель проскальзывает мимо. Когда-то илья был влюблен в рыжеволосого мальчика, мечтал поработить его. Страсть горящей лодкой поплыла по штарнбергскому озеру. 28-е июня. Музыка - как рот, полный крови. Отрава брызнула на влюбленные губы. Ползком к рукомойнику; взбунтовалась ржавая вода. Вот потайная щель, роберт приникает к тяжелому скрипу молодых тел, переполненных похотью. Цистерны. В это мгновение и был придуман трюк с гранатой. Есть оправдание: несовершенство мира давит нас, как механический потолок. Поспешно прячемся, накатывает взрывная волна, полная звенящей тины. Шум копыт. No mercy. Но для министра нет надежды, суставы вылезли, словно корни карликовой сосны. Cnila свернулась, мало-помалу возник тусклый пруд отчаяния. Инфаркт, проткни нас щадящей иглой. Академик, на секунду превратившийся в рыбу, сполз по стене; губы открывались, как покореженные двери лифта. Он просто спускался по лестнице с ключом от номера в руках, но рему было угодно забрать его именно здесь, в ничтожный момент. Цепкая рука высунулась из гобелена с охотничьей сценой, злобно рванула жертву вбок, потом вверх, каменный палец бесцеремонно ткнул в висок; так начиналась история, лишенная букв и звуков. Вещи мертвеца пожелтели, засохли, распались. Тетрадь досталась стихиям. Дождь залил никчемные строки, про судьбу fr. t' никто не узнал. Тайник не нашли, дом сломали, кодекс гибели исчез в обломках. Потом мусор собрали, увезли, на пустыре расставили статуи гвардейцев. Облако коснулось земли, ни хуя не разглядеть. Дошли до каменоломни, присели на сырой булыжник. "Дай отсосать, дружок". Нетерпеливой рукой оторвал послушную пуговицу. Дыры, как и везде. Тогда-то и пришло послание баалака. "Лекарства от лихорадки не существует, сам знаешь. Тем паче весной, когда бурлят ручьи, кости ждут неведомого и потрескивают в страхе. Тебя, скорей всего, баюкает гордыня. Но кто ты такой? Что ты сделал? Не тебя ли я видел у рыбного рынка, не ты ли копался в отбросах? Не ты ли стоял на перекрестке скудных дорог с хлипкой тужуркой в руках? Не тебя ли волокли на расстрел покорные солдаты? Пакость, пакость. Теперь ты хочешь узнать всё о богатстве, не поздно ли? Занавес заржавел, в колодец не попасть. Здесь горячая земля, ад становится все ближе. Терпение. Прочитай три раза "Agios o Baphomet", проси пощады". Внезапно мы оказались там, где не ступала нога водолаза.

Но никто не решился помочь. Жизнерадостные, полные конфетти и шипящих пузырьков, они суетились на голодной улице. Шампанское повелевало глумиться над оборванцами. Из этой косточки получился бы неплохой свисток. Жуйте, русские свиньи, скоро чума поразит ваши пастбища, леса сгорят, протухнут реки. Обугленные останки солдата извлекли из темного лаза. Пчелы суетились над зловонными костями. Shemhamforash! - приветствовал офицер подчиненных. Он прибыл издалека, сапоги покрылись пыльными пузырями. Сатанинское войско потрепалось в долгих походах. "Нужна победоносная кампания,- полагал офицер,- вылазка в пещеры, взрыв магнитных полей". Вдогонку прибыл ординарец, хуястый, небритый. Сколько железных ночей мы просидели в приграничных кабаках: переплетенные под столом руки, вопящие взгляды. Еще одна рюмка и спать. Постель, полная жестоких зайцев. Армия - лучшая школа злословия. Перед сном выкуривали ритуальную папиросу, мокрые пятна на простыне приходилось маскировать полотенцем. За окном тревожились москиты, в соседнем номере звенело стекло и развратно смеялись. Лодки, танки, поезда. На стуле, покрытый казенной майкой, прятался талисман: стеклянный шар с замурованной избушкой. Стоило его потрясти, падал снег, засыпал тропинки. Старость сначала поражает шею,- думал перед сном офицер,- морщины, как следы убегающего от индейцев дилижанса. Во сне рысь превратилась в тромб, плывущий по раздутой артерии к мозгу. Провода вспыхнули, перегорели. Персона, полная смерти. Разнокалиберные черви выглядывают из тухлой кожи. В сладкой гнили копошатся лысые котята. Ебать студентов, что может быть лучше? Понемногу из комнаты доставали один предмет за другим. Под конец осталось только смрадное тряпье - забыли в спешке. Напоследок расколотили окна, ветер был полон жирного пепла. Предположим, неподалеку бесновался вулкан. Мальчика, которого я спьяну мазал медом, бросили в топку; сожгли, постукивая кочергой, чтобы побыстрей развалились кости. Ты кончил мне на шею, потом подмигнул: "Ну вот и познакомились. Выпьем?" Лопнули трубы. Замерзла река. Вспыхнули шторы. Рухнул бетонный столб. Хлынула лава. Место, где мы вроде бы были счастливы, исчезло, по этой улице прошлась зондеркоманда. Наивно ждали: что-то наконец случится. Но ничего не произошло. Не происходит. Не произойдет. Бессердечный удар в подбородок разбудил водолаза. Он попытался заплакать, но в разбитое окно хлынула вода, всех передушила. Никуда не ходи. Никому не звони. Не пиши писем. Не давай о себе знать. Вечером мы оказались в закутке, полном драгоценных кристаллов. Они парили в воздухе, отражаясь в медной обшивке стен. Нюхай, нюхай. Внизу, в прогорклой тине, увязла невзорвавшаяся граната. Так мелькнул случай, но и его выдернули, будто салфетку. Вышли гуськом, молча, точно из морга. Маленький женя предложил лечь на ковер, обняться, подрочить. Мало-помалу из пещеры выкачивали воздух. Лихорадка оборотней не выносит азота. С каждым может случиться катастрофа, и вот злая рука подталкивает зайчика к пропасти, а там клубятся склизкие змеи. На язык было страшно смотреть: мальчишки выжгли его кислотой. Звонок голосил не переставая: вставили грязную спичку, убежали, смеясь. Преступления булькали вокруг, словно мы поселились в тюремном супе. И вот одно из них ржавым гвоздем царапнуло нежный желудок. Оркестр играл, играл, пока, наконец, не лопнули валторны. Ты ведь знаешь, этот ожог на левом плече - лучшее средство против ангелов. Стреляли, пока все до одного не рухнули в котлован. Через сто лет никого из вас здесь не будет. Там, где у прочих стальная стенка, мы натянули робкую простыню. Гной хлещет, не остановишь. Туристам показали страшное место, где насильно заражают проказой. Iadnamad! Старики сидели, распялив рты, перед похабными дырами. Струилась светлая жижа. Ты ждал меня в столице пельменей, вмурованной в снежный утес. Сколько раз мы падали, выходя из холодного подъезда. Рем забыл об этой земле, она оказалась лишней, и войска двинулись на юг, где летают финики, а юноши перебирают китовый ус. Русские свиньи! Ааааооооууууыыыы! Откуда нам знать расчет полководца? Штаб сгорел, спьяну перевернули керосин; хлынул на дрожащую карту сражений. Ходили на службу, пили вино, ссорились, считали деньги, а потом невидимая рука выхватывала одного за другим, с размаху швыряла на ледяное крыльцо. - А кто этот мальчик в белой рубашке? - Это мой друг, спит у меня в каюте. Петарда торжества. Предположим: мы неслись на стальной стреле, но вот она погасла, сломалась. Парашют безнадежно увяз в кривых ветках. Рысь жалобно вцепилась в диверсанта. Охотник топтался внизу, пел про орехи, ничего не заметил. Cnila капала на лужайку, в августе раскрылись георгины. Погибнуть! Кропотливо растворил таблетки, вылил в раковину, уснул. Утром суетились птички, впопыхах была утрачена драгоценная книга. Пытались восстановить по памяти, ничего не вышло. Звенел звонок; школьники, бранясь, выбежали в раскисший коридор. Там покачивался человек с тесаком. Коньяк сделал его всесильным. Но мы благоразумно укрылись в раздевалке. Приятно пить пот вратаря. Вентилятор шумел, как больное сердце. Мальчик-футболист, всё дело в твоей сперме. Она дает мне силы летать по утрам над мокрыми альпийскими лугами, вызывать любимца: Ланс! Ланс! "Слушай, теперь я готов нацепить ошейник, грызть деревенский сахар, прятаться от гостей за ширмой, держать в зубах опасную свечу, только позволь мне смотреть на тебя, касаться твоих ног, лизать твои плечи". Я, клавдий-рогатая-сволочь. Но спартак был неумолим. Речи узника смущали плебейский слух. Легче сразиться с тигром, разорвать ему пасть, раскачать клыки. И к тому же разгадка известна: рак десен. Неумолимые хвори распутства. Гигантская лапа без труда проникла в живот, вцепилась в бесноватый желудок, изо всех сил дернула несколько раз. В палату не разрешили приносить цветы, да мало кто и пытался. Z лежал один, переворачивая гнусные книги. Satan speaks, кентерберийские рассказы, белый доминиканец. Капли погоняли друг друга серебряными хлыстами. "Купи мне мотоцикл",- просил парень, едва сдерживая дрожь от проникновения в невесомость. Только хуй и имеет значение, ну еще ступни, плечи. Ловко подсунул подушку под живот. Начиналась гражданская война, в садике громыхали гранаты. Выдранный из уютной клумбы георгин приземлился на растерзанной кровати, словно его прислали пневматической почтой. Мальчик-с-пальчик, привяжи бирку к моей ноге. Музыка кромсала последние клочки здорового мяса. А!а!а!а!а! - кричал он, погружаясь в полную благородных змей впадину. Недавно это было тело, кипящее от футбольных желаний, теперь же - искореженные ребра, вывернутая шея. Награду, хотим награду! Даже в ресторанах мы исписывали все салфетки, строчки застревали в дешевых узорах. Теперь невольники должны вносить корзины блестящих фруктов, банки счастливого конфитюра, ножи с ложбинками для яда. Только тронул дуло губами, тотчас противно брызнули слезы. Ничего не получилось, ничего не получается, ничего не получится. Тебе подарили железные башмаки, сандаловый посох, изволь бродить по тропинкам, разночинец хуев. Муравьи знали, что где-то сгибается нога, готовая их уничтожить. Туристы были до отвращения ленивы, выбрались из машины, развалили жирную снедь, пошли гадить за кустом. Но мы изготовили гранату, ополоснули ее в гельвеловой кислоте, наобум швырнули. Возбуждающая стезя хулиганства. Проснувшись, z протянул руку: да, мальчик никуда не делся, лежал рядом, сопел. Выспишься в канаве. Упрямые пальцы музыканта. Всепроникающий ноготь. Золотой шарнир в ухе. Догоны и их сириус. Орел уронил черепаху: нырнула в облако, ринулась вниз, раскроила череп драматурга. Другой, не метерлинк. День, проведенный в покинутом окопе. Разведчики предавались разврату на полянах. Шелестел костер, по кругу ползли бутыли мутного шнапса. Шкатулка с жемчужинами прошлых побед тонула в пыли. Никому не понадобилась. Это всего лишь сперма, стоит ли за нее бороться? Лихорадка темным жалом изъязвила щеки, офицер выбежал из горящего домика, запричитал, но взрывная волна схватила его, завертела в воздухе, отбросила на колючую стенку. Негр скрыл: ось мироздания смазана нашим жиром, неудачников насаживают на вертел, крутят над свирепым огнем. Волшебное мыло молодости. Само существование этого человека было вызовом здравому смыслу, так что рабы швырнули его на съедение пустынным львам. Принц не желал и слышать просьб о пощаде. Теперь он был один, двойник раскололся, словно ничтожная пепельница, брошенная на каминную решетку. Плим! Провокация, - повторял гордый живодер, - провокация. В эту секунду он почувствовал: под лопатку упирается игла, полная восторга. В бандероли небесного покровителя скрывался долгожданный эликсир порока. Рем! Сломай им руки, чтобы они не могли больше нажимать на кнопки несчастий! Водолаз пытался позвать на помощь, но удар визжащей воды разодрал ему губы. Это ведь повесть о хоронзоне, не так ли? Нет, о сперме, о сперме студентов. Мы оставались на берегу, наблюдали сквозь закопченные стекла взорвавшую океан катастрофу. Шхуна покорно затонула. Следовал тринадцатый ключ, поражающий немощью гениталии тех, кто отрицает радости плоти. Napeai Babajehe das berinu vax ooaona larinuji vonupehe doalime: conisa olalogi das cahisa afefa. Micama isaro Mada od Lonu-sahi-toxa, das ivaumeda aai Jirosabe. Zodocare od Zodomeranu. Odo cicale Quaa! Zodoreje, lape zodiredo Noco Mada, hoathahe Saitan. Это был маленький облезлый зверек, его загнали в самую пакостную каюту, но и тут он умудрился перегрызть прутья. "Теперь уже не имеет значения,- писал герману маленький женя,- когда-то ты домогался меня, протыкал восклицательными знаками мою перепуганную кожу, а теперь я для тебя ничто, жалкая клякса на скорченной бумаге. Вокруг столько пустяков, что кажется - меня окунули в цепкую паутину. Колдовство уничтожало всех, кто оказался на снимке, тень гибели выскользнула из объектива, окутала безмятежную группу. Rebel without a cause. Мы спешили на семинар, лязгнул трамвай, полетели осколки. Мальчики, ошалевшие от хуя. Они взломали стенку, проникли в чулан, где корчился человек-свеча. Потайные закоулки гизы; колдовской лаз, заполненный ипритом. Гибель! Подушка стала камнем, простыня - наждачной бумагой, зловонная сороконожка прилипла к стене там, где недавно торчало распятие. Ты нес к алтарю черную свечу, ты глотал веселящее зелье, ты пел agios o Baphomet, думал, что хуй подарит тебе свободу. Дверь скрипнула; z еще надеялся, что там прячется отражение, боится войти, но это был всего лишь теплый брат с сомнительной таблеткой для поддержания рассудка. Ааааааоооооооууууууыыыыы! Русские свиньи! Змеи шипят на скользких башнях, костлявые птицы скрежещут когтями, нетопыри снуют в пещерах. Мы созываем наше беспечное войско: скоро вы захлебнетесь в слизи, донный ил забьет подлые глотки, соленые волны изувечат сетчатку, чумные иглы распорют мышцы. Это лихорадка оборотней, а она неизлечима. Страж опустился на корточки, начертил слабеющим пальцем на холодных плитах пентаграмму. Никто не посмел и пискнуть. Пристыженные, разошлись по каютам. Юнга засунул палец в испуганный рот капитана: заткнись, всё будет хорошо.

Потом была еще одна ночь судорог. Z пытался вызвать подмогу, но на истошные всхлипы звонка никто не откликался. Врачи покинули госпиталь после анонимного письма о терроре. "Бомбы, - произнес младенческий голос, - под половицами бомбы". Грустно жить с оторванной ступней. Z лежал в секретной палате, в спешке забыли эвакуировать. Последняя дробь перепуганных пяток по недоступному коридору. Отражение вышло из стены, брезгливо вздернуло простыню, присело на испятнанный матрас. Quasb! Суровые близнецы любили бороться до первой крови, распарывая сукно, перегрызая ремешки, обрывая цепочки. Двойник пропал под трамваем. Пресыщенный принц выгнал его из дворца: пусть гложет требуху на рыбном рынке. Только успели сойти мозоли. Теперь в покоях стало тихо, как во рту утопленника. Лакеи не смели дышать, примерзли к скафандрам. Скороход замер, не доставив письмо, в котором говорилось. "Вода. Мы любим ее шум, когда она огибает немецкий мостик, любим момент, когда она уже готова вскипеть и рвется из горла, любим смотреть, как она пожирает водолазов. Простой парень, он понимал простые вещи. Встань. Разденься. Крикни. Теперь ему нет места. Изменил. Обманул. Какая разница. Хуй неинтересной породы. Не осталось ничего живого, трава выползла из дыр, но и ее скосили. Инструменты энтропии. В газете откликнулся "шатен, славянские глаза". Пока не знает, какая западня приготовлена в ином полушарии. Мириады космических дыр, постыдных ловушек. Предъявляется обвинение: ты съел мою жизнь, кротким лепестком она опустилась в корыто. Так среди нас оказались посланцы подземного мира. Мальчик-свеча был вынесен на арену в стеклянной клетке. Публика щебетала. Этим волнительным представлением завершился сезон."

Артерия, пинцет. Адская машина в увесистом свертке. Перетянули блестящей лентой, подложили под дверь. Вышел постоялец в халате, потрогал босой ногой. Сюрприз в день весеннего равноденствия. Парень, полный невидимых катастроф. Провинциальные мускулы, подбритые виски, шрамы: лупили по ребрам палкой. С такими нужно поступать по совести. Механизм для переориентации ног, пружина, ломающая желудок, страдальческие песни возницы. Упорная кость застряла в мясорубке, колеса лязгали безвольно. Спартак предчувствовал приближение безжалостной пики. Ночь была теплой, от костров осталась шипящая зола, соратники скрылись в камышах. Вечером дикари отведали пленника, разодранный рукав блестел в луже жирного пепла. Голова с опаленными волосами и раздавленным глазом скалила пиратские зубы. Спартак нагнулся, понюхал, рассмеялся. "Рем,- думал он,- оценит мой подвиг. Теперь надо подрочить". Он воображал прозрачного студента, полного стеклянных бусин. Как он водит по бедрам утюгом, и стекло плавится, темнеет. Грудь, залитая адским потом. Малахитовый браслет на опухшей лодыжке. Огненный язык анаконды. Ногти в платиновых чехлах. Уши, изъязвленные проказой. Наконец хуй хорошо задрожал, плюнул в костер. "Однажды, - рассказывает илья, - мы сидели в сауне на темной лавке. Перед нами корчился легковесный парень. Невесомость удачи. Кончив, он поскользнулся от восторга, небесным пером свалился к нам на колени. На несколько веселых секунд мы стали скульптурной группой, вроде той, что не смог завершить буонаротти". Костер послал последнюю искру в оживающее небо, сигнал к атаке. Ты - лакомство, он - лакомство, всюду пули. Отрежьте от наших бедер сочные куски, раздайте голодным футболистам. На скудном кладбище старики рассуждали про гитлера, как он вспоминал в финальном бункере рема, сокрушался. Спотыкаясь, отошли от разоренной могилы. Нас все реже кормят дымящейся кровью, губы потрескались, руки стянуты проволокой, глаза ржавеют. Quasb! Безжалостные мальчишки, мы хотим купаться в ваших фонтанах. И вот что: легкие полны жемчужин, но там есть еще место. Полости длинных ножей. Сатанинский колокольчик дал о себе знать, юноши сбились в стаю, приготовились затянуть кошмарную песню. Хочется думать, что это происходило на краю света. Водопады, стремящиеся неизвестно куда, и всё такое. Любил, любил, потом истек лимфой и разлюбил. Генералу нравилась жизнь: потоки слепых солдат, сочных водолазов, поющих охотников. Сережа тоже пришелся бы ему по вкусу. Отдавать приказы, пинать денщика, по утрам заглядывать в раковину, полную лицемерной рвоты. Походная жизнь, сон на штабной карте, поцелуй в искусанную порохом щеку. "Вот - армия тьмы, - машет линейкой полководец, - она посылает нам сигналы из грозовых туч. Главное - шифр. Нам не интересны истории, мы любим угадывать акростихи, взламывать ноты, плутать в сносках, ловить коды саблезубого эфира." В полночь началась атака на школьников, все полегли костьми. Звезды освещали поле брани раздражающим светом. Уцелевшие сползлись в блиндаж, уснули на кипах похабных журналов. Налетела саранча, прильнула к зловонным ранам. Тоска, тоска. Охотник вышел на опушку, недалеко знакомое болотце, по зыбкой гати можно добраться до хижин, где вскипает cnila. Будущее свернулось, как ненужное молоко. Shemhamforash! "Ерунда, - подбадривал себя охотник, - плоть расползется в карнавальной жиже, кости истлеют в кислоте, но рано или поздно на позорном поле вырастут усыпанные драгоценными ягодами кусты. Я тебе даю подарок чёрта. Dominus inferus vobiscum". Баалак улыбался, юноши показывали шрамы, ухала канарейка. Труднее всего сохранить звериную сперму. Ветхим ужом вырывается из ладони, хлещет на замызганный пол. В темном закутке царапаем друг друга ободранными когтями, рубашки расползаются в клочья, лихорадка кромсает губы, плавники трепещут, жабры в розовых иглах. Растопчи меня, вырви волосы, отгрызи уши. Мальчик скорчился на чугунной кровати. Тело, тюрьма птиц и шурупов. Z мог бы лежать рядом, но капельница приковала его к умирающим венам. Теплые братья ползали за дверью. Рем! Рем! Звукоизоляция, членовредительство, мескалин. Скорпион поселился в легких, свил одинокое гнездо, полное вымышленных огней. "Неблагодарный! - причитал илья. - Я потратил столько свистящих денег на твою золотую сбрую. Теперь, когда сойка разорвала мне горло, ты не хочешь возвращать долги. Медный шар, кувшин альпийской ртути, глобус черной луны. С каждым шагом сверло все безнадежней проникало в желудок. Нет пощады. Остаток пути он преодолел на четвереньках, корчась от куриной боли. Умереть! Георгины раскаяния, мраморные рукава. Ааааааооооуууууыыыы! Русские свиньи! Спирт вспыхнет в ваших бесстыдных глотках. Смрадные пальцы охватят щупальца мазута. Порох взорвется в дырявых карманах. Пепел покроет ваши кумирни. Арфа лишилась струны, и земля хлынула в глаза, словно ее подталкивали охуевшие кроты.

Мы предпочитали называть его посланцем утренней звезды, поскольку письма приходили помятыми, промокшими, будто неподалеку пыхтел шпионский чайник. Следовало быть осторожным. Тонкий паркет конспиративных коридоров, бархатные шторы темных комнат, потрет уильяма де сулиса, накрытый кисеей. Однажды нам по очереди пришлось кончить в рот официанту, вырванному вихрем похоти из кафе, полного бессонных кокаинистов. Ненасытность схожа с резиновым мешком, надутым утробной кровью. Сладкие связи насекомых. Мы никогда не выходили вместе, не пользовались такси, не пили из початых бутылок. Рассказ назывался "туман", но был назойливо посвящен ебле. Негр оставляет колонну мироздания, пленившись обнадеживающей грудью юного туриста. Путешествует один, ведь молодость никому, кроме стариков, не интересна. Любовников, одного за другим, смывает лихорадка. На скудном севере студента наконец настигают щупальца преследователя. Восклицательные знаки сталкиваются в темном проулке подле сытого дамрака, водосточная труба извергает ржавые струи. Здесь - обрыв, в потоке суетятся прогнившие палки, обломки ладьи, еще какая-то рухлядь. Небо темнеет; возможно, подступает гроза. Доступных парней все меньше, - размышляет илья, - многие отравились, другие отправились на заработки в тундру разврата, окаменели. Оставшиеся полны изъянов: проткнутая шилом печень, рак десен, раздавленные ногти. Сами того не зная, муравьи стали причиной скверных метаморфоз. Каждый, кто брал манускрипт, покрывался тяжелой сыпью. Магнитные поля, - объясняет офицер,- они медленно искажают пространство. На вечеринке у германа, в санатории на волшебной горе, в слепой пещере, в астрономическом магазине, в каморке, где изнывает мальчик-свеча, даже вот в этом блиндаже. Солдаты взволнованно слушали командира, чадила керосиновая лампа, выхватывая из темноты израненные лица. Вот карта магнитных полей, нам предстоит изменить потоки. Здесь, в окопах, рождается новое братство. Жемчуг, расписанная павлинами ширма, застрявшая меж ребер граната. Мы должны собрать все предметы, зажатые в магическом списке, выстроить в ряд, ждать отклика рема. "Ланс! - кричал старик, шаркая тростью по отутюженным плитам. - Я не могу без тебя, это была ошибка". Рядом гудел почтамт, выбегали рассерженные адресаты. Молния ударила о мостовую, рассыпалась вихрем обжигающих капель. Постепенно исчезли зрение и слух, отказали ноги, теперь он водил ссохшейся рукой по перилам планшета. Мы ведь знаем: лихорадка оборотней неизлечима. Теплые братья приготовили сонное зелье. Agios o Baphomet, я дарю тебе подарок чёрта - медный шар, полный звериной спермы. Первая же стрела впилась спартаку в шею. В кустах негодовали всадники. Шелест терпеливой цикуты. Таково желание поселиться в портовом городе, где из ушей вырывают серьги, а зеваке отрубили безымянный палец, стащили колечко картье. Сидеть на балконе, листать книгу, ронять змей, слушать болтовню подвыпивших матросов. Вода хлещет на убогую пристань. Любовники плывут навстречу малярии и акулам. Спрут затягивает рыбака в бесноватое царство. Плачет рыжий мальчик, он любил мускулистого грубияна. Мы запросто могли бы столкнуть его с грязного пирса: тем, кому больно, должно быть еще больнее. Но мы довольствуемся тем, что пинаем пришлого калеку. Он поспешно летит в смрадную воду, как грустная гиря, пробуждая никчемный фонтан брызг. Безногий мечтал об акробатах, но жил в гадкой тележке. Мы дарим ему забытье подводных звезд. Золотое сечение достоевского: в день сорокалетия смахнули в пропасть кленовой дощечкой. Пополнение коллекции. Это могли быть: глобус луны, раздавленная печень врага, светлоглазый малолетка, манжета дантеса. Прочие предметы относятся к обширной сфере безразличного. Сто двадцать один фетиш, упакованный в легкую корзинку. Всё, что пощадили лезвия энтропии. Купить домик в скудной бухте, валяться в гамаке, пить спирт с туземцами, что еще оставалось министру? Однажды ночью его насильно увезли в лепрозорий. Хирург вынес ехидный приговор.

Срази нас, лихорадка оборотней, измельчи наши кости в чугунной ступе, рассей прах над морем среди счастливых рифов. Злодей приблизился к невинному телу, выгрыз кусок свистящей ножовкой. Теперь ветер проносится в смрадную дыру, щекочет обломанные кости. Некогда в очаге пылал огонь, не самый яркий, но всё же. Теперь мошкара влетает в расколотые окна, припадочная дверь разбухла, как утопленник. И праздничные блюдца расколочены, валяются на полу, покрытые копотью. Ничего не получится, ничего не произойдет. Мы решили обсудить кодекс гибели. Маленький женя, сережа, роберт, павел сергеевич, илья. Разговор всегда начинается со спермы. Нам нужны признаки жизни, нам нужно наполнить мензурки волшебной влагой. Пришли в участок, вывалили на стол: вот доказательства. Вы хотели знать, кто убийца. Да, нам известны имена негодяев. Беспощадной рогатиной загнали в хлев, рявкнули засовы. Ааааааооо! Оооооууууууыыыыы! Не ждите пощады. Я омерзительно стар, - думает академик. - Никто не смотрит на меня, никто не хочет. Эти свинопасы, они мечтают о костюмах, браслетах, коньках, о часах, фиксирующих фазы луны и дуновения пыльного ветра. Мне нечего им предложить. День был неудачным, в кастрюлях булькала cnila. Мелкими перебежками - к забору, там можно притаиться, прижав к зубам стеклянное дуло. Неизвестно откуда прилетел медный шар, попал в висок. Вот мой нож, трепещите. Поселок был равнодушно предан огню. Хижины, возведенные из шипящего мела, быстро развалились. Гадкая пустошь. Мечтали разбогатеть - разбогатели. Но и это ничего не изменило. Старик был охоч до антикварных кресел. Ему насадили на голову черный мусорный пакет, так он и задохнулся. Дрянной пес скулил, бегал вокруг трупа. Потом умчался с угрюмой стаей. Und wir sprechen mit schlangenglichen Zungen, dem Bellen der Hunde, dem grossen glockenklang, der die Schranken durchbricht - und machtig sind wir die regieren sind die, die leiden. Его узнавали по ожогу на левом плече. Удавалось ускользнуть только в полном мраке. Тяжелые лица автогонщиков, искореженные носы боксеров, опаленные ресницы сталеваров - банда всегда знала, где он скрывается. Мальчик-свеча, прозвали его. Часами елозил он на окровавленных опилках, моля о пощаде, но немилосердные руки вносили в чулан все новые и новые огарки. Выверни лампочку, сядь поближе, я расскажу тебе сказку про нашу нежную сперму. Мы все ближе и ближе к кратеру, валятся цепи, дубинки, шары и кегли. Мальчики слетались на огонь похоти, по ночам мы слышали шелест их куцых перепонок. Бессовестные похождения футболиста: живот сравнили с аметистовой чашей. Подкралась зима, пугает бронзовым серпом. Но вот приходит последний жнец, каменным пестиком ломает остывшие кости. Поживитесь сладким мясом, растворитесь в тумане, где мы лижем друг друга. Кладбище было местом постыдных встреч, огонь рождался под землей; стоит только разгрести листву и узнаешь, где проходят тайные трубы. Но и это не страшно, не страшно.

Ошалевшие от хуя катались по колкому песку. Проникновение в пустыню. Ржавые останки армии роммеля, скелеты верблюдов, пробитые стрелами пробковые шлемы. Фляги цветущей воды, рассохшиеся канистры, тесные кувшины. Двумя пальцами, смоченными слюной, я провожу по твоим векам, подбородку, горлу, груди, и вот наконец молния судороги. Капкан,- думает роберт,- ты подброшен неприятелем, слуги ада сломают нам хребет, раздавят щиколотки чугунными кандалами, будут мочиться в лицо, поджигать волосы, выкорчевывать ногти. Мы - ангелы, мы любим слушать эти царственные звуки, мы привыкли к пыткам. Нам никто не запретит мечтать о сперме альпийских пастухов, это - мираж, как спасительное перо рема, как пыльный глобус луны, упрятанный в подвале астрономической лавки, как вопли мальчика-свечи, как сдавленный хрип академика, которого душит вырвавшаяся из гобелена рука. Fr. t' долго разрабатывал сонный механизм, орудие бессмысленной мести. Он должен был сработать в неопределимую секунду, уничтожить случайного постояльца, вырвать его из мира порочных браслетов и персидских ширм, швырнуть в колодец, полный шипящего гноя. "Раздавите меня",- шептал арестант, но солдаты лишь беззащитно хихикали. Пронзенная печень, визг сойки, стеклянный яд в потайных жилах. Колесо раздавленного велосипеда еще крутилось, но лицо седока уже облепили муравьи, под их покровом нельзя было угадать нежный рот, насмешливые брови, маслины глаз. В скорченной руке погибший сжимал медный шар - амулет, подаренный смышленым матросом. Ночь в царстве дремучей воды. Не прекращался дождь, влажные лезвия энтропии кромсали жирную траву. Зайчик ловко управлял адской машинкой. Рано или поздно всё закончится, взорвется, погибнет. Ниже, ниже, до колена. Струя наполнила рот опасной сыростью. Жемчужина с довольным хрустом юркнула в шкатулку. Похождения неопознанного урода. Водолаз прокалывает палец, пишет кровью на зеркале мемуары жеребца. "Бритый затылок я сказал ему поссы на меня он не поверил куда? да вот сюда прямо на череп на горло на уши на яблоко мужественности на ланиты сука надругайся над хозяином я придумал игру "исчадье ада" ты купец я половой оближем кулаки из рабочего хуя вырвались наконец перепуганные струйки смочили что надо здесь в cnila вырастет овёс повяжем его ленточками положим под дверь", стекло кончается, сворачивается молоко. Shemhamforash! Принц снова увидел нищего, он полулежал на парапете, отколупывал струпья, не хотел уходить, он дразнил близнеца в гнусном балагане для рыночных торговцев, кривлялся, извлекая жирные звуки из похабной дудки. Конвульсии восклицательных знаков. Никуда не выходить, не отвечать на звонки, не читать газет, не слышать, не спорить. Почтальон поначалу решил, что жильцы уехали в отпуск, но через месяц обеспокоился всерьез, позвал жандармов. Мешочек благодарственных писем, приглашений на приемы, бюллетеней о здоровье дантеса, счетов и анонимных угроз. Дверь укрепили изнутри чугунным засовом. Стучали, ругались, пилили. В квартире скрывалась оранжерея, лианы тянулись к шипящим лампам, в тучном дерне гнили орехи. В сплетениях мог бы притаиться тарантул, но его не оказалось. Садовники в кожаных масках сидели на облаке, швыряли лепестки на песчаные дорожки. Хозяин обнаружился поодаль, в груди взорвалась граната. Зеркала были исписаны проколотым пальцем. В спальне нашлись выстроенные в ряд: глобус луны, медный шар матроса, зеленые очки слепца, шкатулка с жемчугом, кленовая лопатка, колба, полная засохших муравьев. Принадлежало ли этой коллекции скрюченное колесо велосипеда, валявшееся на ковре, или оно проникло сюда случайно, по воле взрывной волны? Капкан под каждой ступенькой. Перчатки с обрезанными пальцами. Оловянный глаз. Мы опустошили ящики, но не нашли того, что искали. Академик сочинял реестр впопыхах, текст полон бессмысленных отточий. Вельветовый швейцар в кабинке, автобан карлсруе-нюрнберг, синий поток асфальта. Скважины, кипящая глина. "Каждый вечер в девять". Неудачливые гиены сползаются в объявленный час. Из чрева грузовика докеры извлекают темный короб, пристанище мальчика-свечи. Обманщик ожидает пьяных поцелуев. Тело, фаршированное пчелиными иглами. Лампадное масло. Странники почтительно дотрагивались до волдырей, делали снимки на память. Оживленное движение, но автобан не ведет никуда. Моравские болота, полные заспиртованных младенцев. Шатры беглых рабов, рынок подневольных насекомых, поляны, испещренные силками из конского волоса, ритуальный бокал с безнадежной трещиной. Aaaaaaaооооооооооуууууууяяяяя! Русские свиньи! Я проклинаю вас. Он проклинает вас. Они проклинают вас. Мы стоим у бездонных бассейнов. То нога, то локоть, то хвост мелькнут в густой воде. Эти зубы рождены, чтобы кусать. Этот язык готов слизывать слезы. Этот желудок переварит каабу. Заклятье не действует. Страж опрокидывает колокольчик. Девять поворотов винта. С таким парнем можно пойти куда угодно. Но выбран был громоздкий кинотеатр - плюшевые стены, свирепый запах мочи. Divine knowledge. На экране суетилась конница, булькали сабли. Теперь всё готово к взрыву. Quasb! Охотник задыхался в ледяной глыбе. Зверь, ты дышишь чужой кровью. Твои когти заразны. Мы не хотим страданий, лучше уж сонное зелье, гниющая вода в бассейне. Кругом раскинулся сад пыток, но мы беззаботно играли в мяч. Хуй, не знающий кошмаров. Стекло оранжереи звякнуло, раскололось, в прореху хлынул губительный воздух.

Нежные совокупления сатанистов. Наш семинар навестил робин-красная-шапка. Медный шар дрожит на цепочке, мальчики ловят губами капли. Я готов открыть истину, вот она, за оградой молний. Хамская спираль скрыта под кожей, но готова выскользнуть по велению тайной кнопки. Неизлечимые кольца сатурна. Законы телемы. Мы кончаем друг в друга на лодочной станции, в мотках колючей проволоки, мы ползем по осколкам ржавых моторов, мы сбрасываем лишнюю кожу. Это лишай, хотя ты говоришь, что ссадины от наручников. Полиция устраивает облавы, в тесных переулках журчат агенты, но нам удается ускользнуть. Эон гора, алые язвы на детских плечах. Клочья рубашки пропитаны ядом. Ты смазываешь стрелы спермой убитых врагов, ты просовываешь жало под распухшие веки. Гитлер! Бункер полон воды, она выползает из неизученных подземелий. По колено в диковинной жиже идет охотник, лицо его изрезано, словно рядом пронесся зайчик на колючей колеснице. Вот балкон, вот лампа в стальной арматуре, вот машинка для уничтожения вредных бумаг. Дальше проход закрыт, дверь заблокирована чугунной тумбой. Но в узкую щель можно просунуть руку, руку с новой свечой. Мальчик хватает ее зубами, он счастлив. Веревки впиваются в запястья, он смеется. Ничто не должно меняться, даже ночь застывает на месте, не пропуская ни капли влаги. Сотни аквариумов оберегают каморку от магнитных полей. Мы пробирались сюда в аквалангах. Сережа прячет глобус луны в холщовой сумке, за поясом у павла сергеевича амулет - засушенная кисть младенца. Всё, что должно было сгнить, сгнило. Мы - в склепе. Корзина мучительных фруктов, эльфы сохранили ее для нас. Перечень предметов очень мал, мы должны обходиться ими, словно тупыми скальпелями в походном госпитале. Бомба угодила в палатку; врачи благоразумно сгорели. Керосин, всюду керосин. И вот еще: в ледяную бумагу завернут альпеншток. Илья хватает его, колотит по непрочному стеклу. В зеленой клетке суетится вода. Словно коршуны, накинулись они на него, просто студента. Пили его удивленное молоко, грызли ему пальцы на ногах; всплеск зависти, последняя мысль перед инсультом. Он не помнил, что стал лауреатом премии академии изящных искусств, что ему посвящена инсталляция, разрывающая все манежи, не помнил воспитателя и санитаров, но теплые братья были непреклонны. No mercy, твердили они, назовите ваш код, вашу синтагму. Я - животное, нет у меня никакого кода. Нет даже ребер и ресниц. Нет поволоки, нет ямочки не подбородке. Это были слова, подсказанные ремом. Чистая правда, кристальная, как порошок в запретном конверте. Как вкус детского хуя на губах еще полчаса apres. Педагог, он соблазнил полковничьего сына, сына полка, артиллерийскую пушку, пехотную гранату, всю конницу его величества ангедонии, племянника пехотинца, уткнувшегося раздавленным лицом в промерзшую землю, египетского скарабея, русскую мразь с ласковыми руками, с губами, вопреки всему говорящими: "останься, не уходи никуда, клавдий-рогатая-сволочь, мне хорошо, как мне хорошо с тобой".

Беглецов сводит воедино объявление. "Траурный листок", мы скорбим по одному из перечисленных покойников. "Всех, кому дорога память о z, приглашаем собраться". Явка, пароль. Тесные переулки псевдоевропы. У булочника - калач, у аптекаря - шприц, у сапожника - ботфорты и шпоры, лавка мясника отмечена обезглавленным петухом. Мы скрываемся от света фонарей, прохожие не должны угадать наши лица. Перст рема указал на нас, серебряный коготь выхватил нас из толпы. Там ничего нет, там - мышцы и вены, но мы думаем: именно здесь притаилась гордость. Элитные отряды сатаны. Волшебная рукопись лежит в ковчежце, края листов обгорели. Расторопный подбежал к топке, самоотверженно выдернул. Тогда-то и проступили тайные знаки. На каждом листе лишь несколько строк, косолапая вязь. Это особый секрет, он остается на лапках. Ничего не происходило, ничего не происходит, ничего не произойдет. Мы катались в такси, маленький женя впереди, я - сзади. Обернулся, залез в штаны, прищемил хуй. Имей совесть! Уильям де сулис подарил ключ к шифру. Мальчик написал его обмылком на стене, потом застрелился. Подарок благосклонных небес. Ржавые котлы энтропии. Приближается день отделения мяса от костей, но нас это больше не интересует. Никчемные процессы. "Рассаживайтесь", - приглашает павел сергеевич. Статуи падают, сопротивление бесполезно. Хозяин радушен, старики обязаны суетиться. Плеснул в лицо, в будто бы пустой кружке обнаружился кипящий чай. Целая пинта. Ни на что не рассчитывай. Рылся в покинутом окопе: кости, консервные банки, клочья истлевших газет. Наконец отыскал. Барабан заедал, но порох не промок; добротно делают, гады. Охотник благодушно погружался в колючий сумрак потайного мира. Только кристаллы, ничего кроме них. Поначалу еще кротко вспыхивали розовые восклицательные знаки. Хорошо известна история графа, затеявшего преступные эксперименты. В деревушке уже не осталось ни одного парня, не познавшего миндальный вкус его курений. Шприц! Где мой шприц? По ночам монстр рыскал на опушке или, притаившись на ветке, поджидал припозднившихся путников. Пациента разбудил неловкий санитар, вонзил иглу в безжалостный пузырек. На тумбочке z различил неизвестно кем принесенный букет простецких тюльпанов. Был ли это сумасшедший мальчик или в правила госпиталя входили сумрачные услуги? Z предпочитал думать, что мальчик раскаялся, пришел и плакал у кровати.

Но на самом деле он, как обычно, кривлялся у зеркала. Мальчик жил в зловонном доме, на окраине города, вокруг не было ничего, кроме ночных собак. По утрам привозили отбросы. Мусорщики пили мерзость в кабине грузовика, потом совокуплялись, позже засыпали. Мальчику нравились немногословные грязные парни. Волосатые руки, сапоги с останками чужой пищи. Мальчик не прочь был поработать водолазом; на дне, думал он, скрывается неожиданное. Раздавленные рыбы с тремя глазами на боку, изъеденные суровыми крабами якоря, иногда утопленник, зацепившийся гнилыми волосами за костлявый камень. И пузырьки воздуха, испуганно несущиеся вверх.

"Нас объединила лихорадка оборотней",- говорит роберт. Сережа вздрагивает. Илья развалился в кресле, на коленях запоздавшая газета. Роберт начинает читать: "Автомобиль пронесся по смрадной луже". Здесь зачеркнуто. "Академик испугался,- объясняет маленький женя,- чем старше становишься, тем меньше хочется опознавать правду. Они звали друг друга, но постепенно тот, что стоял на правом берегу, превратился в стеклянный пень, а визави - в стог свежего сена". Вадик, вадик! Нас вовсе не интересует эпизодический студент. Предположим, его по ошибке изувечили террористы. Он добросовестно ерзал в ванне, и тут в дверь неловко постучали. Пришлось вылезать, расплескивая. Никого не оказалось, суетливый скороход оставил уютную коробку с пунцовым бантом. Недоуменно потрогал подарок босой ногой. Промелькнуло всё, что принято вспоминать в последнюю минуту: стадо коз на проселочной дороге, зубы влюбленного велосипедиста, перевернутая бутылка сидра, ребристое отражение в колодце, выпускной вечер, драгоценный хуй в кулаке, свист сторожа, плетка под старческой подушкой. Коробка разлетелась миллионом молочных капель. "Напрасно",- подумал он. В любом случае, мерзавца не стало. Академик потрогал карандашом скверную бумагу, нерешительно зачеркнул две фразы. Но мы без труда можем разобрать: "Ваши фотографии не подходят, ваши слова не годятся, в вашем возрасте лучше...." и так далее, до следующей обожженной страницы: "Муравьи знали свое дело". "Итак, существуют два списка,- думает сережа, - но мы хотели отыскать оригинал. Симпатические чернила, особенности лишенной позвоночника буквы h, укоризненные кляксы. И потом: прелесть мазохистских виньеток, все эти черепа и ружья, распяленные солдатские глаза, блюдо с зернами граната, комья глины на провинциальном поле, похожий на виселицу телеграфный столб." В блиндаже играли в секу, пели мутные песни. Предположим, варвары победили и теперь радуются пустячным трофеям: машинке для заправки папирос, обкусанному мундштуку, заляпанным грязью очкам (дужка перетянута синей изолентой), обгоревшим останкам карты несостоявшихся сражений. В руках у главаря должно быть нечто невыразимо страшное: например, гармонь. Если такие вещи существуют в этом мире, зачем жить? Полз по карнизу, поскользнулся, упал. Так все могло завершиться, лет девятнадцать назад. Но рему было угодно продолжать игру. Hoathahe Saitan. Он покончил с вадиком, инвалидом, солдатом, штурмовиком, да и участь академика уже известна: железная рука, выскочившая из многолетнего плена, вырвала дряблое сердце. Мало ли что таят пыльные тряпки. Оттого-то нам столь ненавистна паутина. Захохотал. Мой хуй - это маленькое чудо.

Иерархия демонов: воздух воздуха - Ogiodi Azdra, земля воздуха - Iaoaia Tiio, огонь воздуха - Zrruoa Iaola, вода воздуха - Azcall Malap, воздух земли - Iopgna Xannu, земля земли - Tplabc Zibra, огонь земли - Rinmps Zipll, вода земли - Meeana Ndnos, воздух огня - Rmlaon Gaolo, земля огня - Odxlov Adois, огонь огня - Rnoizr Mfzrn, вода огня - Iladav Avabo, воздух воды - Atogbo Ocbaa, земля воды - Idalam Daalo, огонь воды - Dsaaai Apata, вода воды - Rpalen Bbemo. Опаснее всего - промедление. Кто знает, сколько осталось? В любой момент могут выломать дверь, обыскать, избить стеклянными палками, швырнуть на рельсы. Я даю тебе подарок чёрта. Солдаты приходили смотреть на пленников. Один протянул несчастным горбушку, смоченную спермой. Потом поднял нарцисс, валявшийся на шпале, отнес в казарму. Засушим его в детективном романе. Штурмовик скрывается от погони, выпрыгивает из поезда на ходу, застывает в альпах. Но вот в 15-м году a. s. появляется опасная открытка. "Тени прошлого" или что-то такое. Солдат любил читать. Он думал, что и в его жизни может возникнуть захватывающий сюжет, терпкий, как июльский персик. В поезде, возвращаясь из увольнительной, он знакомится с интересным господином. Садитесь за мой столик. Шуршат салфетки изобилия. Вы любите охоту? Знаете нотную грамоту? Какую кухню предпочитаете? Дело к ночи, господин смотрит на сверкающие часы. Отчего у вас этот ожог на плече? Меня пометили в казарме. На столике - букет бессмертников. Самодовольно постукивает будильник. Рядом - журнал, полный горьких намеков. Перед сном хиромантия. У вас странная линия судьбы. Вот здесь, видите - два обрыва. Буквально один за другим. Столбы, полустанки, в стакане дребезжит бесцеремонная ложка. И вот еще - бугорок венеры.

Злые духи: Adraman, Arzulgh, Barma, Belmagel, Coronzon, Ganislay, Githgulcag, Orh, Paulacarp. Любят слушать эти царственные звуки, любят дни, полные пневмонии. Редис, сельдерей, всхлипы в бронхах. Мы в музее. Вот недолетевшая до кремля ракета. Рядом бордовая лужа, недосуг подтереть. Юноши собирали деньги на бесстыжее дело. Парашюты, мускулистые икры, выпяченная грудь. Есть даже гнусный крем, стирающий морщины тревоги. Мы изобретательны, вы изобретательны, они изобретательны. Только для бусин остается все меньше и меньше места, да и лопатка притупилась. Рукопись должна храниться в крутобоком ковчежце. Где-нибудь в подземелье: лампочки без абажуров, датчики, замеряющие сырость, картонки с черными номерами. Гибель! Если изредка и раздается звонок, то это неизменно ошибка. Окислилось реле. Дома ли робин-красная-шапка? Не вставай, не одевайся, не выходи. Мы копим на гроб из задохнувшейся сосны. Не прикасайтесь к мраморным рукавам. Можно просто: согнуть окостеневшие ноги, подтянуть архивную коробку. Хоронили с открытыми глазами, даже очки решили оставить. Никому нет дела до ваших переживаний. Прищемили копытце. Ааааааооооууууыыыы! Но не нашлось сил закончить. Коротышки. Они терлись крепкими толстыми хуями. С каждым днем всё тревожнее мясо. Электрический писк, хрип сироты, сбруя и плетки. Гитлер тоже знал, что имя есть суть всех вещей.

Так понемногу желудок наполняется ядом. Все места завоеваны. Открыли зловонную книжицу: так вот где отмечено ваше имя. Буквы, залитые слизью. Скрюченный коридор, деревянный закуток. Недавно здесь происходило сражение: расплывшиеся огарки, измочаленные шнуры, стул, расколотый в щепы. И еще: самописец в скафандре из черной стали, скальпель с рыжим подтеком, мертвая лужица разноцветного воска, таз с неприглядной водой. И последнее: круглый след в пыли - ланс поднимает кувшин, торопится: постояльцы требуют влаги. Засохли в гостеприимном отсеке. Любовь, любовь. Хуй-победитель. Скрипят ступеньки. Заменить запятые стрелками, рвутся вперед, вниз, затем влево, но там уже всё охвачено лихорадкой оборотней. Языки болезней. Бедро л., кинжал z, десятая глава. От этих людей нет ни малейшего толка. Пластиковый пакет на голову, ланцетом по щеке. Потом расстроился, заплакал, помчался в подвал. Обнаружилась неприметная дверь, за ней - тощие закоулки. Вцепился в любимую руку. Мускулы защитят. Далее реестр болезней: опухоль, осадившая ребра, влажное пятно на снимке, сросшиеся пальцы, разорванная мочка. Невосстановимо. Теплые братья принесли карту магнитных полей, развернули на койке. Капельница щелкала, как озябшие зубы. Рем! Рем! Проткни меня спицей. Булыжник скатился с горы, вцепился в затылок. Постепенно не останется ничего. Отпечатки пальцев, согнутый картон, дагерротипы. Шелковый абажур с обгоревшей дырой. Заветный конверт под мокрым матрасом. Пальцы, измазанные йодом, ухватили молодость, как кислородную подушку. Газ, вылизывающий зрачки. Он кричал и дергался, пока игла не отыскала черствую вену. Гельвеловой кислоты, да побольше. Вскоре пришел мальчик, ухмыльнулся, погрозил ледяным мизинцем. У тебя больше нет крови, железа, молний, твой хуй никого не волнует. Опасная правда. Мы затаились в секретной нише, но гонец был настойчив. Стук-постук, каблуки с гвоздями. Адские курьеры распотрошили тайник, взломали ларец, извлекли манускрипт. Всё было готово к торжеству. Бокалы северного эликсира, глобус луны, покрывало с алой пентаграммой, волшебное мыло молодости. Мы покупаем вас, доверчивых и жадных. Пересохшими губами вы ловите блестящие монеты. Ваши слезы заперты в темных флаконах. Хуй-победитель. Барабан взорвался от неумеренной дроби. Вместо сердца у колдуна был влажный мрамор, словно в метро на пол перевернули цинковое корыто. Мы долго плели косноязычную паутину, и вот ее изуродовало случайное копье. Рем! Рем! - робко пискнул уничтоженный, упрашивая далекое облако. Белое перо нехотя опустилось на спаленную грудь. Вдалеке злодеи терзали восковую фигурку. Она вопила, вопила, вопила. Аааааааоооууууыыыыэээээ! Русские свиньи! Станьте же первородной глиной, кучкой скелетов на худосочном берегу, тазом крови, подносом, полным вырванных глаз. Лихорадка, истрепи их! Пиштако, выпей их жир! Гибель пробралась в харчевню, погремела кастрюлями, поковырялась в котле. Больше ничего не случилось.

Книга заклинаний. От трупного запаха. От рака десен. От лихорадки оборотней. От влияния луны. Наконец, короткие, как вопль солдата, правила гибели. Сойка добралась до сердца, но дорогу преградил ядовитый коготь. Юноша любил кататься на велосипеде. Однажды тропинка привела его к омуту. Муравьи сладко притаились. Документы были переписаны, хранились в стеклянном футляре, нитка жемчуга блестела на дне. Победителю отрубили голову, ведь никто не в силах вынести его красоты. В пещере экспедиция обнаружила мумию в праздничном наряде. Журнал наблюдений поглотил кусочки варварского культа: четыре погремушки, две вышитые на батистовых тряпицах пентаграммы, осколки страшных бокалов, колокольчик. Мумия хранила следы легкомысленных издевательств. В музей был приглашен эксперт из комиссариата, недавний студент-медик. Юноша всюду появлялся с простой черной тростью, он незаметно хромал. Молния обожгла его робкое мясо.

Так и бумага, - говорит павел сергеевич, - свертывается, словно волшебная флейта. Мы сомневаемся - следует ли жить после тридцати? Цветок расцвел и тотчас же увял. Так z отверг мальчика, и тот благодушно пошел кривляться в свою трущобу. Телефоны перестали работать, провода повисли, словно промокшие сети. Дружба с рыбаком часто бывает бесконечной. Главное найти самого строгого. В грозу ребенок отважно побежал в лавку, купить табак покровителю. Муравьи верили в благородство души, сверкающее в гнилой листве, как потерянный перстень. Под слабыми ногами шипели неутомимые лужи. Для опытного сердца нет ничего опасней грозы. Такой дождь в феврале - виданное ли дело? Мороженщику была заказана ледяная глыба, лизали попеременно.

Мы тоже из этого племени, но любим коптить свинину. Утром грязный пастух свистит под окном, в ванне растет зеленая тина. Весной 25 a.s. здесь прозвенел мескалин. Кровь на раковине, испачканная простыня, ухо пробито драгоценной стрелкой. Буквы появляются, как следы подкошенной лисицы. К колесам были приклеены ножи, такова расплата. Плюнул в лицо, ударил по щеке, убирайся вон. Илья и рыжий мальчик. Академик и людоед. Жизнь, которую по привычке называли несчастной. За неимением подходящих слов. Внутри ты найдешь подарок. Ранние морщины. Но, как всегда, ничего не оказалось. Искали, искали, потом дуло само влезло в рот. Конечно же, забыли обновить страховку. Специально бродить по полю, где проносятся самолеты. Колесо с ножами продавило грудь. Хрупкость костей, так уж получилось. Я бы заказал скелет из стали, да кто на это решится? Бац, а под халатом каменный хуй. Idoigo ardza! Cbalpt arbiz! Rzionr Nrfzm! Nelapr Omebb! Ave Roem! Ave Robin-Red-Cap! Так мы приветствуем друг друга на небесном языке. Слишком много согласных, словно вырвали зубы, раскромсали связки. Ааааоооуууыыы! Русские свиньи! Понемногу добрались до кнопки, включающей ужас. Воск выполз из темных расщелин. Даже на потолке, казавшемся неколебимым, открылись опасные дыры. Парень, ты попался. Смотрели в слюдяное оконце, смеялись. Этот винт еще перемелет всех. От него не укрыться. Старческая отрада: соблазнить школьника, выкачать из легких невинный воздух. На воротнике парадной рубашки заметили алые брызги. Где ты был, с кем встречался? Мы неаккуратны, они неаккуратны, вы неаккуратны. Просто так не остановишь. Царапина со смертельным исходом. Напоить, соблазнить, отрезать чернильные пальцы. Никогда не застегивай. Так двоечник превратился в раба. Лизни, проглоти, подергай. Под наркозом z звал мальчика на помощь, выбарматывал его имя, пока скальпель шевелился в скользком разрезе; кричал всю ночь, и наутро узники злорадно полоскали его тайны. Заветные причуды кардинала пирелли: пусть и этот хвощ выглядывает из шумного букета. Скрип-скрип, к вам направляется душитель. Полоумные парни устроились играть в медицинский осмотр. Уздечка, оглобли. На жирном паркете, растянув безмятежные ноги. Забавы вивисектора. Там, где вполне могли бы оказаться мускулы, не обнаружилось ничего. Так - спаржа, сажа, мгла. "Старик и его экскременты": рассказ ручной змеи. Послушно вышел, поклонился, застучал в барабан. Главное: отбить всякую охоту сопротивляться. Отобрать даже мысль о непослушании. Будешь делать так, как мы тут решили. Изгибаться, раздеваться. Вот этот кусочек нам нужен для опытов. Удлинение хуев, усекновение голов, вживление волос. Восклицательный знак проник туда, куда прежде никто не забирался. До самой кнопки. Свежая роса: охлаждает ноги, щекочет диафрагму. Торговля кровавым потом. Оглянись, уже вскипает глина! Ожог на левом плече - награда юбиляру. 28-е июня подступает, скалит стеклянные зубы. Отныне ты будешь отличаться от смертных, гордись. Вытащил из портфеля диплом, бережно расправил. Позолота стерлась, не уберегли, подонки. Ааааоооооооуууууыыыы! Русские свиньи! Родился в казарме, в день весеннего равноденствия, пуповину сожрали собаки. Лед звенит в ведрах водоноса, остывшие простыни щелкают на истертых веревках, вата темнеет - жильцы заткнули щели в окнах. Знатоки нахваливают густую жидкость. Серебро,- говорят они,- представьте, что эта сойка застряла в горле водолаза. Сорвалась резьба, поникли георгины. Копили деньги, долети ракета до кремля. Думали - это борщ, оказалось - напалм. Но нам милее постыдная смегма подростков. Не смущайся, так и надо. Хуй вырос не по годам, трет довольные гланды. Наконец принесли шкатулку, девять раз тренькнул колокольчик, блеснул жемчуг. Прихожанам приказали раздеться. Как обойтись без насилия. Понравилось - ложись. "Просто скажи: хочу так и так",- наставляет роберт. Переверни страницу, положи сверху стекло, нажми на кнопку. Фотокопия. Вынь кирпич, откроется темная полость, похожая на воспаленное горло. Негр заставил нас прийти сюда, на пальцах остался след воска. Мы не хотим стареть, сообщили доверительно. Старость - это ад, это камни, дробящие череп, это желтые взгляды мальчишек, это куриные кости в бумажке. Так яснее? "Вот зачем вы собрались!" - ликует негр. Сейчас будет показан фокус "расставание с жизнью". Но на сцене ничего нет, только забытый поднос с багровой плесенью. Интуиция подсказывает. Собачка трясет микроскопический бубен. Рем! Рем! Энциклопедия "Всё нечеловеческое", книга, добросовестно переписанная муравьями. С небес в ответ на его молитвы упали тщетные зерна. Прибор для усиления писка. Вот здесь, приглядитесь, прямые линии в ад. Pronto?! Pronto?! Кто звонит? Там никого нет, просто странный шум. Повесили трубку. Провода истлели. Нам представляется тьма в грузовом порту. Здесь должен скрываться изгнанный из дворца нищий. Постепенно ночь наполняется мстителями, в рукавах стеклянные палки. Пробить неблагодарную голову. Двойник, ты меня обманул, теперь рак поразит твои десна, на плече застынет багровое клеймо. Мы не виноваты, просто пришла пора отделять мясо от костей. Наша задача - расчистить каморку. Шланги, раздавленный велосипед, медный шар в разводах патины, искореженный глобус луны, пронзенный пулей кувшин. Освободим каморку от хлама. Мальчику нечем дышать, во рту застряла свеча. "Это намеренно,- объясняет негр,- он сам попросил. Как-то утром нашли его у ворот. Клянчил милостыню. Колтун в волосах, зловонные лохмотья. Был серый ноябрьский день, если вы понимаете, о чем я говорю". Санаторий опустел. Метерлинк с гнилыми глазами ворвался в салон, где ненароком собралось блестящее общество. "Аааа! - голосил он. - Что вы сделали с моей вещицей?!" Тщетно пытались урезонить. Куда ж нам плыть - запах изо рта, безнадежные зубы, раскроенная сетчатка, распухшие фаланги, вода в колене. В кодексе есть точные описания гибели, как она стелется зеленым ипритом по русским степям, приминая лечебные травы.

Глобус луны. Мы знаем эти секретные кнопки. Стоило ткнуть пальцем в один из кратеров, шар расползался, как ядовитый жук. Иногда рукопись пряталась там, но потом маленький женя переложил ее в сейф, где уже ожидали: клочок бархата, пять бокалов (один безнадежно треснул), карта пещеры, нацарапанная на грязной оберточной бумаге, высохшая глубоководная рыба на деревянной подставке. Дорога к последней башне. Три глаза на одном боку. Бывают ли такие? Выходит, что бывают. "Откройте ларец, - приказывает павел сергеевич, - да осторожней, осторожней, крышку". Предположим, мы договорились с прислугой. Улыбчивый рында на все горазд. Колет сахар, царапает лучину, щиплет корпию, выводит иероглифы на бересте. "Набили белок, собрали вербу, зажгли костер, славили кощея". Нагие, как сельские манекены, сладкоголосые, как свирель пана. Come over the sea from Sicily and from Arcady! Рысь притаилась во мраке, но слышно было, как сочится ядовитая слюна. Хвощи, изъеденные кислотой. Урчание и рык. If you can't bite, don't growl. Сладкие стоны на полях сражений. Глаз, опутанный травинкой. Гуру мочился, теплая струя била мне в скулу, слизывая налет страданий. Похоронили с иным, новым и безмятежным лицом. Кто готов признаться: "У меня рак десен, я кричу не переставая"? Зайка, выходи. Очевидный смех, в канаве притаились двое, по мокрой тетради пронеслось унизанное ножами колесо энтропии. История кощунств и прочих приключений в соленой воде. "Сперма!" - кричит сережа. В кулаке благородно дышит одинокий фонтан.

Спуститься с горы, потом два километра по сорной дороге, и вот мы на опушке. Здесь любит отдыхать охотник. Скорлупа грецких орехов на стеклянном пне. Муравьи проложили азиатскую тропу, близка umadea! Умер от передозировки песка. Предположим: восхищаться дантесом. Мечтать о поездке в сульц, золотой пыльце на манжетах, фляге с колючим шнапсом. Колдовские болота, теперь проложили автобан карлсруе-нюрнберг. Останавливаемся на 129-м километре будто бы по нужде. Осины, клены, вязы. Ноги укутаны кипящей глиной. То, что ценят злодеи: русский мальчик с податливыми позвонками. Красный платок на запястье. Апрельская тяга к свинопасам. Заговорить белоснежные зубы. Вскружить несбыточную голову. Девять раз сказал свое "ох" колокольчик. Кочан, тверда ли кочерыжка? Всё глубже под землю, здесь теперь заседает штаб. На колени перед ним, облизать недоумевающие ноги. За что такое счастье? Вырос среди поднебесных трав, пил козье молоко, пропах сенокосом. Вот и на тебя нашелся хуй-древоточец. Не слушай, что я говорю, не спрашивай, что такое "Hoathahe Saitan". Закрой глаза, мы ведь товарищи, не так ли? Потрепали в боях, вставляли цинковые щепки. Бережно отделим мясо от костей, чтоб не порвать ни единой жилки. Это будет, скажем так, реванш.

Аааааааооооооууууууыыыы! За масленицу, за клятву, за бороды, за соловья-разбойника, за красные обложки, за метких стрелков, за опричнину, за пшенную кашу, за железобетонные плиты. Ладонями по ушам, кием в зубы, пяткой в лоб, кинжалом в брюхо. Лезвие в тросточке, грааль в котомке, черная лайка на обожженной руке. А потом доски сверху, и каждому бойцу - по стопке кальвадоса. No mercy, курляндские легионы. Shemhamforash! Так из ветхой пустоты выполз змеиный мотив. Окружили алтарь, открыли брошюры. Рем, избавь нас от старости, морщин, кома в горле, переломов бедра, воспаления суставов, избавь от косноязычия и печали. Пошли стрелу, бомбу, пулю, пусть прыгнет жадная рысь, вцепится в аорту. Не допусти унижения. Испепеляющей молнией, пьяным грузовиком, кастетом урки, штыком матроса - пошли избавление. Эта молитва звучала раз в девять дней, когда все мы - павел сергеевич, илья, роберт, сережа, маленький женя и я, ничтожнейший и ничтожных - сползались к кладовке, где корчился мальчик-свеча. Поступил приказ свести счеты с жизнью. Солдаты хихикали. Зеркальце, веер, пудра, шлем с цветным плюмажем, букетик ноготков. Сладко спать в обгоревшей казарме, пока не сыграли побудку. Горнист напряг тифозные жилы. Все мерзости мира связаны со старостью, даже фантастические "бородавки на ногах". Цепь соответствий. Шли по аллее вприпрыжку, чтобы не наступать на трещины в асфальте, алхимия столицы. Еще пара мгновений, и пуля окунется в горло. Болтовня повешенных. "Потом воцарилась эта легкость, словно синяя вуаль коснулась щек и кончика носа". Ссохшаяся кисть и пыльные краски. Из книги струились черви, суровый юноша посмотрел, скривился, пошел прочь. Купаться, ебаться. У нас нет ни малейших убеждений, только мясо и вода. И кожа в желчных пупырышках. И жемчуг. Так, самая малость, пара наперстков. Здесь должен прогреметь истошный вопль. Колесо проехалось по намокшей тетради, разорвало на хуй.

Солдат пришел в наш клуб в непристойном мундире - пятнистом, как бальные туфли. Леопард. Тогда он еще не был вовсе слеп, и глаза его казались слюдяными. Повернись, избушка. Арсеналы готовы к отражению русской атаки, расчехлить пушку опытный боец способен за сорок секунд. Заказал бокал красного вина, улыбался. Жизнь, лишенная движения, взрывов, диалогов, криков о помощи, пьяных танцев. И самое опасное: долго смотреть на бедно одетых людей. Лихорадка оборотней передается через поцелуй, массаж десен, пытливые пальцы хиромантов, израильские марки, грязные манжеты. Крошечные столбики отделяли зайчика от самоубийства. Наконец роберт поборол дрожь, подсел к солдату. Откуда вы, знакомы ли с нотной грамотой? Так рушит малое дитя из карт построенную крепость. Грубый перстень с полостью для яда, утратившего свойства. Мы встречались. Предположим, это был подвал - сырой, душный, как все подвалы. Десяток сонных коридоров, ведущих неведомо куда. В спортивный зал, захваченный одуревшим негром? В астрономический магазин? В палату, где умирает z? В девственную комнату ланса? Абориген с беспокойством разглядывал приезжих. Всюду капканы. Тесный букет георгинов, стебли слиплись. То ли дело в саду, где доводилось играть в прятки. Теперь же всё сводится к мукам от грыжи. Разделись в кустах, деловито щупали друг друга. Вот как постаралась природа! Все эти ямки, кустики, засовы и ключицы, нежное крючкотворство бытия. И искусственный водопад с сонмом хрупких ракушек. Поцелуй, раздвинь, засунь. Ничего не произошло, ничего не происходит, ничего не произойдет. Порождение больного рассудка. Вот так-то вот. Вот так-то.

Всплакнул, потряс щеколду рукомойника, брызнула жестяная струйка. Мы на пленэре. Смердит осенняя гуашь. Маленький женя перегнулся, вцепился в бедные шорты, вскипела обглоданная овчаркой кость. Доедем до дома, вдоволь насосемся. Толоконная шея таксиста замерла - ужас, ужас. Не надо, не расстегивай, высадит. Но какое сито способно остановить вихрь похоти? Изогнулся кислым ужом. Мокрые сумасшедшие губы. Ай-ай. Оседлали осетрину. Сперма теплым плевком поползла по щеке. Нас вышвырнули в грязный снег, обоих. Сцепленные, словно ржавые колеса мироздания. В крови, слезах, любви. Красные сгустки в сугробе. То, что еще не осмелились придавить подушкой забвения. Пищит снизу: мы живы! Готовимся к спуску с волшебной горы. Мы вам покажем. Распотрошим, изомнем, ославим. Выпишем рецепт от рака десен. Аааааооооууууыыыы! Русские свиньи! Какое нам дело до того, что так распорядилась судьба? Пусть распорядится иначе. Мы ошпарим ваше мясо, сварим в адском бульоне, будем глумиться, сбрасывать хищные сосульки с продавленных крыш. Мы всюду и нигде. Свили гнездо. Поселились в войлоке. Заползли под розетку. Вот вы воете в пустоте: откуда эти подножки, пинки, тычки? Кто это пачкает, поджигает, ворошит? Царство подвохов. Кашлял, кашлял, потом горлом пошла кровь, платок промок, сочился. No mercy.

Следовал ключ, сжигающий рассудок. Ilasa dial pereta! soba vaupaahe cahisa manuba zodixalayo dodasihe od berinuta faxisa hubaro tasataxa yolasa: soba Iad i Vonupehe o Uonupehe: aladonu dax ila od toatare! Zodocare od Zodameranu! Odo cicale Qaa! Zodoreje, lape zodiredo Noco Mada, hoathahe Saitan!

Проникновение в мальчишескую суть. Плотное кольцо боязливых мышц. Заторы и каверны. Пусти погреться. Лакированная прядь закрыла глаз с поющим зрачком. Мальчик, мальчик, это лихорадка. Мы, труженики преисподней, готовимся к торжественным процедурам. Свечи, пироги, вино. Алый шелк накрывает алтарь. Свинец проползает в горло. Взлетают беспощадные сойки. Эскадрилья аркона.

Ничего не произошло, ничего не происходит, ничего не произойдет. Вот вы тянули квас из жбана, глядь - трубка ерзает о дно. А там - ржавая муть, поскребыши. Потом быстро во двор, в бездонный сугроб хищным разнобоким телом. Первые пролежни. Сельчане тянутся на черную мессу, мелькают тулупы. Приходит конверт, вскрываешь жадно, но там пустота, никакого письма. Мечтаешь: вдруг застрял засохший цветок, былинка, клочок с отпечатком страстных губ? Но нет и этого. Нерадивый гонец выронил весточку из конверта. А потом заклеил, чтоб не догадались. Тут же наваливаются сумерки, ничего не видно. Только торговая планета меркурий пульсирует над домом. Скверные времена.

- Кто вам помогал?

- Мы повиновались приказам рема. Шубы, саквояжи, бритвы. Газовые фонари вяло трепетали - сугроб, еще один, следом яма. Афиши извещали, что готовится костюмированный бал.

- Кто изготовил костюмы?

- Мы сами. Сережа решил одеться водолазом, илья - охотником, павел сергеевич - инвалидом, роберт - слепым солдатом...

- Кто из вас предложил взломать ларец?

- Ключ исчез. Возможно, его спрятали в ином тайнике. Отыскать рукопись оказалось непросто. У нас была лишь разодранная карта, рисовал проходимец. Блиндаж, тусклая лампа, охваченная похмельем рука. Санитарная палатка уже сгорела.

- Кто первый предложил обратиться к рему?

- Эта была самая ясная мысль, прозрачней воды, принесенной лансом.

- Кто такой ланс?

- Просто юноша. Тиролец, полный любопытства.

- Вы занимались спиритизмом?

- Нет, комната была пуста. Только греховная козетка и хрупкий столик, не годный для разговора с духами.

- У вас были разведчики?

- Да, мы развернули сети. У каждого мальчишки хранился свисток. Стук-постук, тикают колеса экипажа. Вот мы везем отрубленную голову любимца. Ржавый вихор трепещет по воле теплого ветра. Сладкое сердце, сатанинская печь. Тысяча экземпляров. Типография девяносто три.

- Сколько вам удалось напечатать?

- Легко сосчитать. Один список был замурован, пришлось поработать киркой и стилетом. Второй хранился в ларце в зале для собраний. Третий погубили муравьи. Они написали поверх историю болезни министра. Палимпсест. Слезы, текущие прямо из зажаренного сердца. Мы жаждем чуда, и вот оно - посланная ремом снежинка летит с небес, гитлер, гитлер. Вспыхнул магний, и на карточке осталась суета: водолаз пытается выпрямить ногу, глаза солдата горят желтым, ваза с кирпичной гвоздикой перевернута, негр указывает на невидимую колонну, обноски разбросаны возле ширмы, повсюду раздавленные зерна граната, словно из проколотой артерии брызнул сок. Есть черный жемчуг, есть серый жемчуг, отчего бы не появиться алому? Мы сражаемся с природой, и тут она исподтишка колет нас заразным шилом.

- Кто первый предложил избавиться от соглядатая?

- Этот человек мешал нам. Мы не можем, не хотим подчиняться. Мы любим лежать, курить, истекать слюной, считать повороты ежа в желудке.

- Я хочу, чтобы вы восстановили тот разговор. Вы должны вспомнить каждую фразу, каждое движение.

- Я даже помню каждый звук. Сережа ищет зажигалку. Мы должны отыскать, взорвать, скрыться. Роберт проводит пинцетом по кромке стола. (Там был стеклянный столик с крыльями, на стопке журналов покачивалась граната). Мы любим орудия убийства,- говорит маленький женя. Кому-то, когда прочие шебуршали на маскараде, хватило смелости спрятаться в потайной нише за гобеленом, уязвить проходящего старика. Дерзкие волокна. В этих словах была невыносимая сладость, словно между буквами застрял инжир. Пленников согнали на поле для гольфа, разрядили обоймы. Красивых замучили в раздевалках. Мы с детства любим запах спортивного зала. Вот они вбегают друг за другом, оскопленные футболом. Их простая глупая моча. Смерть поселилась повсюду. Quasb! - угрожает роберт,- грядет расплата. Здесь мы припомним блюющего пса, потому что последние слова соратника ночным асфальтом заливает собачий визг. Сдирают шкуру. Убить, убить, - повторяет илья. Да, еще что-то булькает. Это вазу с истлевшим нарциссом робко покидает вода.

- Кто принес гранату?

- Предположим, появилась сама. Бывают вещицы, возникающие будто бы ниоткуда. Мне знакомы лишь некоторые предметы из списка, который демонстрировал ваш предшественник. Хорошо помню медный кувшин, набор белых свечей, перевязанных шелковым шнурком, огниво, клочок желтой бумаги с отпечатанным поцелуем, звенящие отмычки, карту магнитных полей. Но ее мы уже упоминали. Да, на улице стояла повозка, колеса оснащены ножами. Я не помню гранату. Она взорвалась, не так ли? Стало быть, ее все равно уже нет.

- Итак, вы спланировали убийство.

- Нет, это был экспромт. Мы вбежали, выбежали, взрыв. Вы знаете, небеса суровы. Вот перед вами господин, проводит целые дни в библиотеке. Там найдутся ответы почти на все вопросы, не так ли? Забыл ли ты колдунью злую сикараксу, когда дантес прибыл в сульц, что предлагал мефистофель, о чем просил уильям де сулис в подвале и всё такое прочее. Вы даже сможете отыскать там историю клюева, которому досаждали гнилые собаки. Но мы хотим жить в легкой воде, где лишь изредка мелькнет живность, вроде креветки. Так, легко лязгнуть зубами. И чтобы желтые цветы дышали в вазе.

- Вернемся к убийству. Почему вы избрали такой странный способ?

- Погибнуть во сне, кто не мечтал об этом? Драгоценный колодец подушки, стук поздней кареты, принц велит вознице не торопиться. Потом колеса и вовсе сникают. Полуденный зной, на улице никого. Только двойник стоит у крепостной стены, теребит скрипку. Но не смычок в его руках, а хищная птица с тонким клювом. Летит вперед, словно ее подталкивает невидимый порох, вот уже впивается в щеку, разрывает ошеломленную кожу. И глубже, глубже, пока не перекусит главный провод. Мы усыпили глупого парня, распороли ему грудь. Разошлась под скальпелем, как парусина. Однажды, когда академик и его вадик расположились на берегу озера, бродяги вздумали пошутить. И вот сиротливой ночью злоумышленники подползли к палатке, где скрывалась ничего не подозревающая пара.

- Вы оставались в маскарадных костюмах?

- Да, они почти что приросли к коже. Мы хотим, чтобы погибли все. Все до единого. Так оно, впрочем, и случится рано или поздно. Через сто лет ни одного человека из тех, с кем мы знакомы, не будет в живых. Вбежал, голося: я видел дантеса! Только что видел дантеса. Он вошел в дом, полный мертвых квитанций. Душа может разделиться на три части, если в преисподней ее рассечет пара злобных лучей. И вот назойливой сойкой она проникает в чужое сердце, вьет булькающее гнездо.

- Когда ослеп солдат?

- Он начал терять зрение еще в окопе. Госпиталь горел слишком ярко, взрывались канистры. Зависть и месть - таковы пружины. Свет мешает. Местная анестезия. Игла пролезла в вену, поток подхватил ее, и вот она плывет, предвкушая. Мясо! Оно так меняется с каждым днем. Разжать зубы, пропихнуть глиняную табличку. Теперь можешь идти, терзать прохожих. Мальчик мой. Аааааоооооуууу! Тело, изможденное спермой. Тихим войлоком я оплетаю твои нищие руки, змеиной кожей стягиваю неповинное горло, шершавым платком вытираю слезы. Сгорело даже то, что обязано было остаться. Фрагменты скелета, стальные скрепы, кольцо с ухмылкой бафомета. Перо сойки. Глобус луны. Отравленные леденцы.

- Сперма была сладкой?

- Да, она выросла в кровеносных сугробах. Парень пасся в долинах, питался лилиями. Мы поймали его на охоте. Закономерное тело, расчетливый голос. Ноги, придавленные валунами. Встал, закурил, рассмеялся. Сцепил банкноты скрепкой, кивнул. Агентство похотливых извещений. Где тут у тебя душ? Багром взбаламутили тину, вызволили мертвеца. Сети арахны. Соси, соси нежнее. Эфирное тело скользнуло по пищеводу. Эта волшебная упругость тканей - всё пролезет. Поздние вагоны наслаждений. Переводим состав на запасной путь. Поднатужился, пропихнул глубже. Видишь, как у меня стоит. Значит, я такой же. Мы - чудовищные близнецы, чревовещатели с рыбного рынка. Hoathahe Saitan! Нашарил ослепшими пальцами - да, всё вошло как надо. Теперь трогай. Махнул заиндевелым кнутом. Сугробы несутся вспять.

- И вот манускрипт найден...

- Да, и укрыт в ковчежце. В гостиной полюса зависти, словно кто-то брызнул розовым маслом. Шипят конфорки. Тренькает секретный замочек. Тайны слияния лун. Мы обмениваемся впечатлениями: как с кирками наперевес подбирались к запретной мельнице, как вычерчивали знаки. Перекресток безлюдных дорог, сперма висельника, любовный стон ритуальной жабы. Лезвие проникает в стену, проваливается в пустоту. В погоне за чудодейственными бумагами. Круглый роман с подгнившими краями. Intervista. Роберт предлагает восстановить темные места. Но мы тут же спотыкаемся о никудышное слово "впрочем". Впрочем, может ничего не получиться. Мы боимся, и страх заставляет нас бежать по мокрой траве, в спешке заводить мотор; лишь в тепле аккуратного автомобиля iabes вновь начинает гладить нас железным утюгом. Робкие дары рассудка. Сережа смеется. Сокровище царей, оно со мной.

Завтра день анализа, и мы узнаем, запустила ли лихорадка оборотней корни в наши бронхи. С утра, разумеется, дождь. Мы не можем представить солнечного щебета в минуту приговора. Должно быть так: стук-постук. Оплодотворитель. Бережет себя для большего, но через каждые шесть лет вулкан начинает дребезжать. Кроткие копуляции с новым партнером. Каждый раз свежее, постепенно - от жирафа до подберезовика. И вот мы утыкаемся взглядом в землю, полную драгоценных червей. Копаем, ломаем ногти. Купец успел зарыть жемчужины, но столетие спустя их настигли стальные скребки. В апреле порошок действует все проще и проще. И боль в левом плече, будто в разъем мышц пропихивают кочергу, а скальп обильно посыпают снегом. От страха не осталось и спаленной спички. C'est ca. "Смерть велосипедиста,- потешался сережа.- Это ее качество: велосипедистая смерть". То, что сводит с ума мальчика-свечу. Вечный полумрак, суета за неплотно прикрытой дверью. Шепот наблюдателей. Главный принцип китайской кухни - лишать продукты первоначальных свойств.

Осталась одна надежда: рем. Забыл ты злобную колдунью сикараксу? Забыл ты злобную колдунью сикараксу? Забыл ты злобную колдунью сикараксу? Всё затянуто тучами, волны не проходят. Отражения отчаянных сигналов, вот сиплой мышкой ерзают позывные, натыкаются на непонятную твердь, сыплются обратно. Мелкие катастрофы в мире презрительных взглядов. Никто не хочет отзываться. Pronto, pronto... Парни всегда ходили вместе, сплетали смелые пальцы, ерзали в кустах. Шорохи грубой пряжи, мелкий вздох вельвета, лязг солдатской стали.

- Тут-то и появляются слезы...

- Да, и, предположим, это слезы счастья. Мы вспоминаем гитлера, его щедроты. Потоки, ливни, оползни, засады. Поползновения партизан.

- Вы упомянули связку отмычек.

- Появилась незаметно. В просторном кармане. Машинально бренчали. Письмо катится по проводам, словно легкий навозный шарик. Найти шифр, распотрошить, подрезать, выломать язычок. Надеюсь, я не очень стар для тебя? Отвернулся, смутился, сослался на неотложное дело. Сюжет - как таз со смородиновым вареньем. Самое вкусное - гангренозная пенка. Потом швырк-швырк алюминиевой ложкой, остались данилушке одни засохшие поскребыши. Сытость - огромная, как австралия. Свинцовые капли воска на ошеломленной груди. Но мальчик привык к пыткам, ко всему привыкаешь. Iadnamad, divine knowledge. Заперли в чулане, изредка кормили. Зоркие глаза - мы не решались включать свет, в темноте чувствуешь это особое опьянение вседозволенностью. Он дрочил, кончил, потом свалился нам на руки. Легкий, как изъеденный гусеницами перочинный лист. Мы снисходительны к слабостям, хотя, конечно же, здравомыслящий человек не станет этого делать. Разум, временно подточенный мескалином. Раскрывайте объятья. То, что станет с этим мальчиком через двадцать пять лет. Труп вынесли к реке, свалили в траурную ладью, полили спиртом. Пожар сквернословия. Вода, к ней опасно прикасаться. К площадке, где совершались ритуальные убийства, примыкало футбольное поле. Простодушные парни пинали глупые мячи, и от запаха безупречно вставал хуй. Пот, это обычный пот. Ну и визжащая резина. Раздевалка фантазий. Лодыжки, бедра, плечи. Сонные мысли пиявками тянутся к душевой кабине. Опоясывающий лишай - первый признак лихорадки. Чем вы там занимались? Демонизацией безвредных движений души. Не заденьте адскую машинку. Нет, не успели предупредить.

Рукопись, росшая, как довольный гриб, удивляла муравьев. Буквы казались отражением их собственных прихотливых тел. Муравьи не могли оторваться от сплетения рифм, постанывания литот, грохота междометий. История министра была завершена вчерне, осталось лишь разузнать самый конец. Умер он или все еще распугивает погремушкой справедливых прохожих? Кому достался малолетка? Муравьям нравилось мечтать. Вот министр найдет их книгу и прочитает тут же, на кровавом пеньке. Жизнь проста, так хочется закрутить ее, как непослушный локон горячими щипцами. От шрама на левом плече остался лишь легкий след, но, казалось, там, под кожей, еще бродит косный осколок ножа, готовый вынырнуть в любую секунду. Или это была не сталь, а кипяток? Охотник неплохо знал истории ловушек. Попавшая в одну из них жестокая рысь перегрызла согрешившую лапу. В лесу, особенно если кругом были кочки, неистово хотелось дрочить. Хуй набухал индейкой, рвался на волю. Иногда охотник думал, что носит между ног гадкое существо, свившее гнездо в его теле, словно сойка. Такие же твари наверняка скрывались в пещере, где погибал солдат. Хуй управлял охотником, не давал стрелять, беззастенчиво причинял боль при каждом шаге. Особенно там, где были кочки, весной поросшие ландышами, осенью заваленные гиблой листвой. Среди цветов встречались и такие, что не пахли вовсе, но были и весьма душистые. Охотник любил плакать, плакал подолгу; слезы бережно отделяли его от врага, словно тот засыпал или терял сознание на несколько священных минут. В сауне зайчик разбил очки, немцы наступали на осколки, чертыхались, потом сообща вызвали вышибалу. Руссиш канистракопф. Вы хотите знать, как погиб штурмовик? Да очень просто: он повесился. Задушен волшебным ожерельем.

Но эти слова уже не попадают в протокол. Пленника выволакивают из кабинета, тащат по бархатной лестнице. Шнурки развязаны, ремень расстегнут. Страх, как всегда, зарождается в пояснице. Ползет то вверх, то вниз. Биологическое оружие. У вас эта дырка для чего? Да так, для ебли. Shemhamforash! Охранники приветствуют друг друга клекотом. Вот куница, но вот и сойка. Кромсает перепуганную кожу, ерзает в глотке. Когда-то эти щеки лизал порочный малолетка, а теперь что ж - одни кровавые клочья. Вот проходит офицер с картой магнитных полей, смотрит с любопытством. Хотел проснуться знаменитым, а ему наподдали ногой, будто он не литератор писарев, а пустое ведро. Справа маленькая железная дверь в стене, за ней - рельсы, шпалы. В желтой кляксе угадывается усопший нарцисс. Солдаты, человек шесть. Безоружны, как дьяволы. Ave Satan! - достойно восклицает обреченный. Небо затянуто тучами, рем не откликается. Узника швыряют в радужную лужу. Гангрена, столбняк. Солдатам уже знаком приказ. Ничего особенного. Приближаются. Старший велит расстегнуть ремни. Последняя просьба приговоренного.

А ведь были: маскарад, шампанское в кувшинках, георгины в гневном стекле, тающий лебедь с икрой, наутро - месть монтесумы. Глобус луны, медный шар, накладные ногти. Порождение больного рассудка. Те, кто нас ублажает. Лифтбои, носильщики, стюарды. Два песо, три динара, двадцать пять крузейро. Человек с фальшивым-паршивым паспортом, закрывающий глаза темным стеклом, опускающий пониже козырек, заматывающий пестрым платком обожженную шею. Никуда не выходи, сука, там тебе отпилят ногу. Пьяный похвалялся: я готов встретится с главарем пиратов. Да, но сначала мы выколем тебе глаза, зальем воск в уши. Некоторые пихают сюда хуй. С каждым годом все неохотнее. Я и мое тело, - размышлял обреченный, - это все равно что завести шоколадного спаниеля. Приходится кормить, подводить к столбикам, расчесывать локоны. Но вдруг среди ночи раскрывается дверь, и некто наугад стреляет. Но столь ловко, что только сизое облако пепла поднимается ввысь. Перья мнемозины. Ага, да тут все давно сгорели. Кучка золы там, где было пышное ложе. И в саду за окном ваяют гнездо непотребные сойки.

Я жажду хлебнуть яда из твоего пупка. Как будто это даже не я, а дерево иуды. Никому на хуй не нужен. Только в темноте, где все возрасты покорны. Когда зашел в третий раз, кто-то сдавленно рассмеялся. Ты посмотри, что с тобой стало. Этот живот, эти ребра. Нам нужны пираты, солдаты, бандиты. С пряжками, погонами, ножами. Чтобы без робости втыкали краснознаменные хуи. Порвал все поджилки, протаранил путь до самого лунного сплетения. Треволнения, самострел. Это,- говорит павел сергеевич,- совершенно ни к чему.

День, когда появился второй подбородок. Утро, когда распухли десна. Сезон шрамов и ссадин. Юноша не следил за собой; посмотрите, как опустился. До червивого дна. Но вдруг выясняется, что есть человек, который хочет. Он живет неизвестно где, в каком-нибудь нью-йорке, и вот он подсаживается в баре, он кладет горячую ладонь на колено, он советует, он предлагает. И мы знаем: вот это может быть навсегда или хотя бы надолго, и место найдется для всех, даже для ильи и маленького жени. Мы можем переехать на микроавтобусе. Вот наши пожитки, помогите донести. Предположим, этот парень черен, как ночь. Негр со свинцовой душой. Мальчик содрогнулся, догадавшись, что эта гадкая каракатица хочет засунуть вялый хуй под его правильную кожу. С тобой никогда, слышишь? Никогда. Ведь это отвратительно, ты - старик, ты - жирный страшный старик. Ты сам-то хочешь спать с собой? Так почему же ты лезешь на меня, ты разве не видишь, как у меня загорели плечи? Таких, как ты, заливают цементом и сбрасывают в бочке на илистое дно. Пошел на хуй.

Плавники вздрогнули, вода покрылась бессовестной рябью. Пустяки, весенний авитаминоз, не обращайте внимания. Но мы знаем правду: это - лихорадка оборотней, и вот ее приметы: склонность к сутулости, взгляд исподлобья, судороги, шаткость коленей, нагноение десен, хрупкость костей, расширение вен, волосы на раковине, простыне, гребне, волокне, стене. Район руин. Когда-то здесь бродили школьники в твердых пиджаках, сейчас громоздятся смрадные трубы и закопченные кирпичи. Мы очутились здесь по ошибке, но теперь не вернуться. Рукопись лежит в стеклянной колбе, рем приказывает безжалостно расколоть стекло. Читай, читай скорее. "Вот оно: "не позволяй им хоронить в русской земле". Дальше, дальше. "Возьмите горстку пепла и коготь летучей мыши". Нет, не это, дальше. "Фиал с возбуждающим напитком..." Да нет же, дальше. "Ланс показался на пороге, спросил: "Вам лучше?"" Да, это был летний обморок, он приключился в пещере. Но сейчас уже всё, прошло. Понятное недомогание. Соткано из пустяков и намеков. Куриная слепота. Усекновение жил. Хуй-повелитель. Падают статуи. Вскоре вернется воздух, можно будет вздохнуть благодарной грудью. Вот что беспокоит: восклицательный знак, гениталии дьяволенка. Пойди-ка сюда, дерни за шнурок. Там рокочет напряжение, вот-вот хлынут стрелы. Предположим, из колчана. Сборник стихов: "Ваши сухожилия" (тянутся к сердцу, не дают оборваться). То, на чем висит средоточие света. "Снурок": рассказ про змей, ползущих из отверстий в стене. Оливковый ужас. Потом ночью на толстом велосипеде по тряским камням. Могильники, дольмены, приметы позднего неолита. Вереск. Вздыбленные в темноте камни. Ужаснее всего то, что по краям. Здесь мы знакомимся с раком десен. Поклоны. Невозможно разминуться, трепещем в сыром коридоре. Где-то там, в лабиринте, кроется каморка, в которой изнывает мальчик-свеча. И вот этот угрюмый, католический запах. Рем, вынеси нас к свету, позволь подняться по фарфоровым ступеням. Мы ждем бандероль от сатанинского братства. Пневматика баалака. Рванули зубами, повилика и барбарис, вперед, на родину ножей. Что и говорить, если он убит, задушен, сожжен в топке. Это тело, до которого я не смел дотронуться, сгорело, превратилось в жирную золу. Тесные кишки. "Это у меня только лишь второй раз". Язык ползет по лодыжке. Пятки, мизинец, бей по морде, тварь. На автопилоте. Запонки, ублюдок. Коготки, морошка, цикламены. Парень! Я хочу твою шею, руки, гланды, сетчатку и десна, все твои смешные эритроциты. Теперь я вспоминаю тебя все реже. Застрелиться в день твоего рождения, в день твоей гибели, в восьмую годовщину первого совокупления. Аккуратная дырочка, коронер прослезился. Знал, что к чему. Минималистическая память: запомнил каждый шорох. Но никаких безумств: все эти прокушенные губы, дрожащие ноги, выгнутые позвонки. Повлек свежего, как скошенный гриб, мальчонку в грязное логово. Там, где ржавая коса сминает злаки. Вам тут ничего не светит. Заметил череп ветерана на книжной полке. Потом пугающий звонок в полчетвертого ночи, postcoitum: "Ну!" Не мог прийти в себя. Это нищий, обнаглев, звонил из трактира. Общее прошлое. В трубке под пьяные слова подплывали злые голоса ангелов. Когда-то пил его мочу, пронизанную мескалином. Давно, еще в эпоху захватнических войн. Обнаружил правильное слово, записал. Домашние доски судьбы: ангедония. Там, где по горным тропам ползет лава и раздаются злободневные крики. "Этот парень,- объясняет сережа,- он попросил назвать все синонимы к слову "актуальный", и я сказал: "насущный". Ты победил, трезор, получишь награду. Поживишься сахарным младенцем. Вылетел из окна, надышавшись опасным паром. Не знал тогда про: учение девяносто три, как брать в рот (хуже, чем первоклассник, - возмутился адам), как не сдуть дорожку с зеркала, как провести ритуал ювипи и нажимать на курок. Почти гриб: поднялся, расправил крылья, потом ссохся, почернел. Психоделические свойства, волшебное мыло молодости, песня охотника, болезненное проникновение, колючие микробы. В ресторан,- попросил мальчик,- отвези меня в ресторан, я уже охуел от голода. Готов проглотить корабль со всеми матросами. Юнга: кривые ноги от беспрестанной качки. Мы все с этого начинали, надо потерпеть. Но текущие события вызывают у меня отвращение, - он погладил дружка по бархатному бедру,- отвращение. Поедем добывать дары моря.

То, от чего просыпаешься в пять утра, печень разорвана: "я не понимаю, говорите разборчивей",- кривится негодяй, и водолаз тлеет в его восемнадцатилетнем презрении: всклокоченный, полнеющий, с ожогом на плече и плохо пристегнутыми ремнями. Вас же попросили: поднять сиденье, вырвать зубы, выколоть глаза. Неужели.

- Что произошло?

- Все были в шортах, и только я в мятом сером плаще. Алабама.

- А потом?

- Они пили, они расстегнули. Каждый проглотил свою таблетку. А я не знал, правильно ли одет, не пахнет ли изо рта, могу ли познакомится с испанцем, как мне объяснить, чего хочу. Черная повязка на глаза, сядь вот сюда, дрочи, капай мне на шею. Так не всякий сможет изогнуться. Русские не умеют себя вести, перебили стаканы. И потом еще эта вонь, сминающая всё вокруг. Цикламены, лютики, ноготки, крапиву, львиный зев. Закрывающая ложе смрадным одеялом. И нас, истощавших, прикованных к нержавеющим преградам. Кто такой underbutler? Это помощник дворецкого, неужели не ясно, невежды.

Сережа! Приткнулся в углу, жарко забормотал.

Хоронзон, повелитель хаоса и галлюцинаций, отец распада. Ты живешь на берегах пропасти, у горизонта, число твое триста тридцать три. У тебя много голосов и тел, ты поешь в кристаллическом хоре. Ты сеешь зерна энтропии, ты разрушаешь просто и бесцельно, ты стираешь пейзажи в пыль, сводишь с ума, расплетаешь канаты, ломаешь подковы коням, нагреваешь зеркала, втыкаешь ядовитые иглы в уши. Не ты ли метался по пажитям на колеснице, не ты ли изранил прохожих ножами? Не тебя ли мы звали: зайчик? Зайчик! Среди невозможных слов немало бесцельных. Но мы произнесем их все, одно за другим, не подавившись. Zirdo iadnamad elila micalzodd saanir madriaax finis balziziras iada! Anetab dthil ludsi cadsagi zirdo lonsmi depede zarzax soba dodain mad zilodarpe. От вашей нерасторопности бледнеют камни, жердь, похожая на цветок мальвы; вырос на граните, чахлый, но что поделать - лед, кругом лед. Закашлялся, вырвал микрофон, будто пучок незабудок. Мы не можем жить на улице с таким названием, переселите нас. Переселите нас, суки.

Вот ты споришь о достоевском, о золотом сечении, о клюеве и метерлинке, но если просто вставить тебе туда хуй, что будет? Так, между прочим, на черной мессе. Под лежачий камень вода не течет, надо устроить злодейский шабаш. Кое-что поджечь, кое-кого отравить. Посмотрел на эту скамейку на берегу озера среди всяческих елок: хорошо бы здесь застрелиться. Это было поэтическое высказывание, полное микробов и солдатских звезд. Медуза. Она проникает в желудок, расплывается холодным облаком, а потом разъедает стенки, так что вопишь, как нюрнбергский девственник. Она проникает тебе в рот, пока спишь, бьется там, рассыпая искры.

Все оказалось в одних руках. Билеты неудачи. Просроченный узколицыми демонами тираж. Запихнули в окровавленную глотку. Здесь и так уже ночевало немало хуев. Ты - животное,- прошипел сережа в негритянское ухо,- ты требуешь всяких пустяков, ты мне дорог, как нищая собака, мне нужно от тебя совсем немного, чтобы ты ебал, ебал меня, падаль. В конце концов, ты сам кончаешь, так в чем же дело. В чем же, блядь, дело? Сдавленные овалы. Средние волны. Диапазон дельфинов. Скособоченные перпендикуляры, скошенные гипотенузы. Покупатель прошел в черных сапогах по робкой мостовой, эти узкие каблуки, эта бархатная кожа, я бы облизал. Ты бы облизал? Чудовище! Чудовище из ванкувера, тегусигальпы, осаки. Всюду орудовал кровожадный оборотень. Острые приметы ликантропической трансформации. Не позволяй им откусить от тебя кусок. Они жуют, как дышат. Я знаю, как корчатся твои пальцы, когда ты кончаешь, как ты колотишь пятками по матрасу: еще! еще! укуси меня в глаз! оборви злорадное ухо! выверни челюсть! сыграй полонез! насурьми щеки, выдерни брови, расскажи повесть о своих соседях, как они относятся к такому шуму, приносят ли тебе лук и спички, не стучат ли в стену, не крадут ли дрова, не душат ли тебя углекислым газом, не подливают ли ртуть в молоко, говорят ли: рыба! грибы! Можешь ли ты запросто выйти на балкон в распахнутом халате, можешь ли дрочить перед зеркалом, пускать лучи в облака, выжигать сетчатку прохожим? Прости, прости, у меня в желудке поселились крабы. Питаются потрохами. Красивы, как лучшие солдаты. Чешуя в брильянтах, котик, это для тебя. I am booked tonight, но готов сделать резвое исключение.

Птица! Ленивой резиновой трубкой проникла в горло. Там есть лишние элементы, запруды желчи. Сотри их в крысиный порошок, раздвинь, намажь, засунь, двигай туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда до полного побагровения. Мы запишем хронологию взлетов и падений. Мы напишем историю спермы, кодекс гибели, повесть о муравьях и проказе, искалеченном велосипеде, стеклянном пне, слезах метерлинка, стонах, которые случайно услышал лесничий.

Ты не такой, как прочие парни. Ты не похож на остальных парней. Ты не то, что все эти парни. Ты другой парень. Парень, ты какой-то другой. Водяной и ледяной. Изогнулся, ухватил резиновыми губами свои восемь с половиной дюймов умирающего мяса. Хоть жертвенник разбит, огонь еще пылает. Хо-хо, зашелся в кашле, дым проник в горло, повредил там все заслонки и рычажки. Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять. Что бы ты хотел от хоронзона, путник? Да пусть разъебет тут всё, поколотит вазы, исполосует портреты предков, нагадит в блюдо с зернами граната. Мы - пленники энтропии, нам ли жалеть о нищих лепестках? Когда сосешь хуй, уже не до миндалин. Хочешь вступить в нашу зондеркоманду? Натянул тонкую резиновую перчатку, брезгливо вставил палец, отвернулся, чтобы не дышать, дернул. Если ты думаешь, что тебе все сойдет с рук, так это не так, гнида. Ты предал ро! ру! ра! ааааауууууыыыыиии! русские свиньи! разобрать вас до мелких биссектрис, до желтой фасоли, до почек и кочек, до скрипа перины, до ржавчины на ободке, до плеска червей в сметане. Я бы, предположим, хотел наглотаться спермы, но это блюдо мы не можем себе позволить. В цилиндрах и мантиях, с циркулями и пирамидами, по колено в кипящей глине. На тайном совете порешили: взорвать, стереть, признать эксперимент неудачным. Накрываем поле битвы стеклянным колпаком, откачиваем воздух. Знать вас не желаем, закрыли лица черным тряпьем, хороним кости. Роберт! - зовет илья, протягивает наперсток. - Здесь толика яда, он всех обескровит, устроим карманный джонстаун. Мы любим этих парней, когда они просто так, без призыва, обнимают друг друга, щупают, гладят, выставляют свои хуи, соски, мыски, кошельки навстречу удаче. Сальные паруса. Стояли втроем на заброшенном пляже, тут и набежала ядовитая волна. Рем! - просто возьми и перебей нас, мы завяли, надо уступать тем, у кого журчит. Позвали к исповеди. "Сатана, вот я, раб твой", - торопливо забубнил мальчик. Тебе это нравится? Нет, мне это не нравится. Не нравится вовсе. Слишком острые когти. Царапают кожу, выдирают шерстку. Непорядочный человек. Обманул, позвонил, доложил. Теперь нас сожмут, искалечат. Ланс! Он полил раны душистым маслом. Он перевязал язвы, он покрыл тщедушную плоть щедрой слюной. Мелкий, обнадеживающий свет.

О чем это, о чем? Ну так, чтобы содрать штаны, нагнуть, вставить, подергать, покачать, ахнуть, вынуть. И всё, и всё? Так это вздор, ничего не значащая пыль, прах, паутина. Как это возможно, такое копошение микробов, стыдно. Ну вот еще: черные свечи, юноши в бархатных балахонах, алтарь с алой пентаграммой, бокалы северного вина, облатки огня. Вы, кажется, не понимаете, чем мы тут занимаемся. Это вам не шутки, вы зашли в своем волеизъявлении слишком далеко. В то самое болото, где скулит собака баскервилей. Стоит нам топнуть сапогом, и от вас останется дымящийся проблеск. Солдаты охотно расстегнули, подрочили на изрезанного пленника. Законы сладких битв. Мы поклоняемся рему, а что, что-то не так? Да, а мальчик-свеча, которого вы заперли в катакомбах? Именно, совсем

забыли: мальчик! Пойманный, предположим, в лесу. Воспитанник породистого тигра. Глобус луны в руке, нагайка за голенищем, здесь была замучена и растоптана индонезия. Скипетр и держава, проеденные древоточцем. Разделяй и властвуй. Круши-ломай. Вы, кажется, не понимаете - вам грозит увольнение. Мы долго терпели, но вот это уже последняя доза cnila. Брезгливо бросил растрепанную брошюру. "Гитлер и его стальные пипетки". Отвратительно, мерзость. Усекновение, изнеможение. Вы поплатитесь за вашу усмешку. Ясно? Осталось одно: вызвать хоронзона. Вот он, плут, заплетающий гривы, сгибающий рельсы, вздымающий донный ил, взрывающий ночь воплями тревоги. Его число триста тридцать три. Он незаметен, как смерч, услужлив, как холодная дрожь. Дети, идите сюда. Вам придется тянуть спичку из кулака, и тот, кому достанется короткая... Да вот и звонок к началу занятий.

Стояли у желоба писсуара, разглядывали, у кого больше, но тут вошел железный дровосек, переломал всем хребты.

Собрались в амбаре, потом привели дезертира, толкали ему в рот солому, пока не задохнулся. Suffocation. Думали - пестрая лента, а это змея. Слуховое отверстие. Невзначай оплела шею, пока все галдели, звенели тарелками. Из автоответчика брызгали раскаленные пузыри. Улыбнулся, нашел адрес борделя, вызвал такси. Club Crazy Ties. Там, где раньше были бублики. Невозмутимость - пуля попала в бумажник, застряла в удостоверении, z даже не шелохнулся. Сладкая отрава. Дышите - не дышите. Словно тот ужасный австралиец, смеха ради отрезавший себе пальцы на ног ах, мочки ушей и язык. Забрали в лечебницу, кололи ртутью. Стал на себя не похож. Словно горстка пепла. Дебош в очереди за папиросами. Танцевали в огне занудства, голые, как алеуты. Вышли в шесть утра, кусочки меха на пиджаках. Вот что он сказал, он сказал. Выбей на хуй эту дверь, разбегись. И ногой, и плечом, и кулаком. Tears for my... Замучены в пакистане. Дрожал темно-красный туман, волны пустоты. Наркотики, алкоголь, драгоценные металлы. Распиливали античные колонны, потом склеивали, продавали. Проходил мимо, увидел: ковыряется в помойке. Гниющие овощи. Перец и помидоры. Ревизия финансов, скалистые горы, diamond heights (таксист не мог найти дорогу, пришлось звонить диспетчеру, девять долларов, считая один на чай). Is it a budget car? No, it's a stolen one. Завистник бросил сигарету, дыра на сиденье. Это не я, у меня были с белым фильтром. Разваливается, как гнилой кафтан. Ткнул клинком, оказалось - солома, зерно посыпалось в прореху. Смотрели "altered states", потом расходились, не сказав ни слова, ссора.

Пришел пакет из лексус-нексус, напоминание о бассейне, стуке в дверь, проходе через кухню, конспиративном автомобиле, полете в столицу замороженного спирта. Спали на улице, возле ручья, на деревянной постели, страшно хотелось засунуть руку в джинсы, пощупать хуй. Тридцать пять в тени. Нашли то, что вы просили, готовы выслать немедленно. Но всё потерялось, потерялось. Там на почте похмельный сучонок взял пакет, пощупал не глядя, швырнул в корзину с порядковым номером никудышной страны, задохнувшейся под стеклянным колпаком. Два чудесных минета и вся прочая никудышная жизнь. Удушение на развилке. В кармане все это время звенел телефончик. Любовь моя. И кнутом по опухшим ляжкам.

Спиритическая шифровка о жажде самоубийства. Граната, зажатая подмышкой. Наган, разломавший зубы. Соси, тварь. Удовольствие от оскорблений. На азиатском рынке, где влажная кожа слезает с бедер. Можете оболгать меня прямо тут. Туристы просят уличных мальчишек плевать им в лицо, ссать на трупные пятна. Братья из гадеса. Вам уже пора хуё-моё. Где тебя похоронить? Стоял в коридоре, ведущем в банкетный зал, но все-таки нашел время обернуться, доброжелательно ответил: только не закапывайте меня в поганую русскую землю.

Старик, увлеченный беседами с пылью. У письменного стола, вполоборота. Ничего не осталось. Обрывки кожи. Они говорят: простите, это невозможно. Двенадцать посторонних мужчин. Тихий округ был потрясен, в день труда. Wo die grunen Ameisen traumen. Перевернутые плиты, выкорчеванные деревья, в кювете раздавленный автомобиль. Разбираем завалы. На пустом пляже. Опустили крышу машины, ветка вишни коснулась стекла, когда отъезжали. Ты вычеркнешь мое имя из списков. И средний инициал. А что, если встретимся? Разговор велся знаками, словно вырвали язык, отрезали уши. Только щелкали пальцы, пересекались взгляды. Диван был покрыт красной попоной, ромбы и вишни. Непоправимо. Становится меньше. Подмигнул, скрылся.

Это приморский городок: яхты в гавани, оранжевый парус, кафе с красным тентом. Тяжелый кошелек на бедрах, парень проворно достает сдачу, три блестящие монеты. Происходящее где-то. Будто с цепи сорвался. Уже ничего не делать, только смотреть. Посторонние конвульсии, зловоние прямой кишки, слюни на подушке, выпученные глаза, ногти, царапающие шею, здесь прошел гитлер, мы целовались, засунул пальцы так глубоко в глотку, что мальчик закашлялся, извернулся. Крапчатый полоз и его братья. Трое, шестеро, давай ебать его в два хуя - решили спьяну. Навалился на глухонемого, и тот только мычал: вы! уыв! ву! А у нас: три телефонных номера за семь лет, маловато. Не звонит, не дышит, не кончает. Размокшее, вздувшееся мясо. Я люблю тебя, не уезжай. Симулировал приступ аппендицита. Зернышки откладывались в безысходном отростке и вдруг воспалились. Тогда-то ланцет и взялся за дело.

"Два гондона".

Драгоценные чернила, лучшая бумага. Муха попала в изумрудный водоворот. Старик смотрел на пыльный луч, как тот бесплатно украшает комнату. Всё, что мы опасались сказать. Дальше ничего не будет. Окажетесь в наших палестинах, заходите в гости. Все мыслимые улыбки, а потом в машине: "устал, и спина болит". Всё чаще это комичное: "ох, не выпить ли нам чайку", дурацкие словечки, манера повторять одно и то же, кряхтеть, носить засаленный халат, дрочить перед сном, оставлять непогашенные сигары. Невовремя. Пора. Решайся. Признаки. Надо. Некуда деваться. Делал вид, что все в порядке. Меньше года. Подобрался час золотого сечения. Пусть жезл или единица. Легкая, секундная операция, послушай, может быть, мы объединимся. Это стоит того. Всего пятьсот на черном рынке. Принес в коробке из-под золотокожих ботинок. Прошло незамеченным. Сочинение. В смятении нажал неприметную кнопку, впустил кривоногого кеворкяна. Аркан "le pendu" по версии o.s.v., веревка прочна. 0014157491103 - лежа в прихожей на полу, шнур не доставал до спальни, через год удлинили. Пятнадцать пфеннигов минута, ночью дешевле, в воскресенье дешевле. Нашло признание у бородатых, немытых, отраженных в зеркалах комнаты смеха. Вузэтридикюль. Почему же? - растопырил отвратительные глаза. Розовый след на раковине, скомканный платок, тяжелые капли воды. Батареи включены до отказа, в спальне всё равно холодно. "Hold on!" - кричит мальчик во дворе. Аттракционы не работают, туристы разбежались. Малолетка достался рему. Шумят котлы.

Павел сергеевич! - просит слова илья.- Не довольно ли маскарада? Мы говорим о сперме, будто она юркнула в какую-нибудь венецию, но кодекс гибели говорит: ищите ее здесь. Среди пустяков, вселенского вздора, немоты и пустоты. Щепок и репок. Синяков и шишек. В тумане соприкоснулись мокрыми пальцами. Поерзали друг у друга в штанах. Повздыхали, покашляли. Парни, ваша партия сыграна, освободите доску. Мы, нахальные, растопчем скорлупу. Что взять с этих низких людей? Подонки и их реликвии. Лоб покрылся пещерными каплями пота. Расслабься, видишь, это не так страшно. На третий раз будет просто щекотно. Закрыл глаза, прикусил губу. Терпи, сейчас привалит счастье. Хорошо тебе? Да вот уже лучше, лучше, лучше.

Вернулись из берлина, когда позвонил телефон. Вернулись из берлина, когда на автоответчике. Мы не хотим слышать, не хотим ничего такого знать. В пластмассовой машинке с пленкой поселился рак десен. Это наше право: не знать. Думать, что там, на катере. Мечта о побережье. "Сидишь на балконе, а вокруг колибри, как пучки мулине". Фотографии, потерявшиеся во время оползня. Видишь, что здесь случилось: вся дорога съехала, громоздились цементные плиты, это был катаклизм или восстание масс, но уже шустрые мексиканцы заделывали. Врезался в столб, сломал позвоночник. Предположим, это был злой навет, сантерия. Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: "Вы человек редкой спецификации, такие авторы нам нужны". Будете ползать за нами на приемах с поганой тряпкой, подтирать кровавые лужи. Мы принимаем к сведению ваше желание излечиться от лихорадки. Это американские горы, раньше надо было думать. В твоей сутулости даже что-то есть, сейчас многие модели тоже. И, пока мчались на мотоцикле, парень перекрикивал завывания ветра: а хочешь выебать старшего брата? а хочешь выебать среднего брата? а хочешь выебать младшего брата? Это была сказка про стручок, полный отважных горошин. Джек, потрошитель влюбленных. Нечаянно попался аркан "l'amoureux". Что ты про это знаешь? Nihil.

Пузырьки. Нес в темноте стакан с визжащим аспирином, брызги на груди. Мгновение восторга. Раз уж никто не ебет, пусть так. Энохийские слова, значение которых определить не удалось: Bogemo, camascheth, camikas, celpadman, chramsa, dedvilh, gag, gahire, galgol, galsuagaph, ganiurax, garmal, garnastel, garp, gascampho, gephna, gonsag, ha, hal, hucacha, huseh, iudra, laf, lah, lehusan, lehuslach, lephe, loangab, lurfando, luseroth, mabberam, nax, neph, omsomna, oxox, pacaduasam, pacaph, pamphicas, peleh, pinzu-a, rowgh, rudna, sembabam, semeroh, vicap, uncal, zure.

Вот поминальный список: перо сойки, мраморные рукава, вид на босфор и бухту золотой рог, нарцисс на закопченной шпале, кожаные митенки, слепые глаза, новозеландские пороги, брандспойт в пещере, устье двины, позавчерашняя газета, пупок малолетки, убийство урицкого, черная месса, мятые купюры, не поминайте лихом, магнитное поле, горящая санитарная палатка, смерть велосипедиста, письмена муравьев, куплет про орехи, разъяренная рысь, взрыв в ребрах, затхлая каморка, жалобы клюева, камзол принца, логово лихорадки, вилла на побережье, павлинья ширма, тайна мельницы, сукно и пряжа, повелитель карусели, коитус в канаве, академик и студент, бунт поселян, разорванная жопа, критические заметки, стеклянный пень, отравленные пули, астрономический магазин, резиновый плащ, анальные затычки, фиванский легион, глаза метерлинка, обломанная ветка, ночь длинных манжет, пятьсот экземпляров, лохмотья нищего, колесо с ножами, серебряный кол, жирные скорлупки, фрикции рядового, фрегат компрачикосов, дьявольская ухмылка, полуночный таксист, дротик и ротик, муки дипломата, мальчик-свеча, кувшин тирольской воды, грязная марля, воздушная тревога, кокаин в конверте, мякоть апельсина, бронзовый поднос, выцветшая тетрадь, гобелен с секретом, полуденный демон, noli me tangere, прогулка по дамраку, бутылка коньяка, царапина на запястье, теонацисты, руки крупье, в школе и дома, ущелья невады, стремительная сойка, кружева дантеса, лизергиновая кислота, неразборчивый почерк, аромат спортзала, волосы слиплись, просторные шорты, черные свечи, кости ветерана, северный напиток, жалобы портного, моча и пиво, осколки в легких, свисток шпиона, латунная пряжка, жемчуг в шкатулке, выход на арену, мука и пепел, лопнувшая шина, мольба о пощаде, облатка огня, пальцы в мазуте, теплые губы, кобура и планшет, сад пыток, типографские знаки, рем и гитлер, сбруя и плетки, хрип сироты, ожоги на плече, краб и медуза, закурил папиросу, говорящий тюльпан, хуй-повелитель, делянка сатаны, ядерный взрыв, темная комната, стоны свинопаса, электрический писк, бутылка сидра, четыре башни - и вот же она, сперма.

Сегодня мы, труженики преисподней, начнем отделять мясо от костей.

Из темных америк прислали: восковую куклу, ножницы в алых лентах, чугунную сковородку. Золотое сечение лета, ночь и день поменялись местами. Ржавая нитка в сердце, руки стиснули горло. Ветер врывается в спальню, простыни поднимает. Время вставать на колени, бормотать неуклонно: Где ты, мститель и молот, зверь с семью головами? Начинается жатва, так передерни затвор, ударь ослепительным током. Были в гостях у мертвых, в тридевятом царстве. Но ты не такой, как они, не то, что прочие парни. Ты не ссал в подъездах, не спал в коридорах. Ты подмывался, ты говорил спасибо. Ты умел повязывать галстук, не размахивал вилкой за разговором, когда что-то тревожит. Мы называли тебя: маленький шляхтич. Мы клали тебе спиртовые компрессы на грудь, горячее пшено на уши, ледяную грелку под ноги, пузырь с бычьей кровью на вопящие кишки. Пиявки, магнезия, сок алоэ - всё бесполезно, нет спасенья от хвори. Лихорадка, проклятая лихорадка.

Конус, набитый льдом, жердь, размешавшая сгустки. Мы красим подземную кухню. Пусть будет белой, как восковой гладиолус, как кожа под майкой, как бритый затылок, как мезозойские кости. Витрина для всех съеденных, оскопленных, умученных от жидов, искромсанных и затонувших. Выстрелил из рогатки, попал в мимолетный череп. Убежал, плача - на хуй такую жизнь. Распорол вены, попал в санаторий, смотрит на немецкие горы, никаких сил, хоть бы кто отсосал, хоть бы кто шепнул в ухо: пойдем поеебемся, knabe.

Гитлер вопит в небесах - настигает евреев. Вот вам плетью по алчной шкуре, тростью по длинному носу. Вот вам коленом под зад вместо процентов по вкладам. Встретились ночью в саду. И о чем говорить? Непонятно. Юное мясо под колкой шинелью курсанта. Ты - рядовой, я тебя произвел в офицеры. Будешь ездить на танке по хрупким таджикским костям.

Вот ты сидишь на лекции, листаешь желтый учебник. История наглой страны, продразверстка, бетономешалка. Русские свиньи в космосе, хрюкают, трутся боками. Ровный конспект, точно грядка укропа. И кто бы мог, взглянув на тебя, подумать, что ты сейчас выйдешь из корпуса, пройдешь два моста и сад с десятком испуганных статуй, потом в зловонный подъезд, позвонишь: два коротких, два длинных, скинешь ботинки, пиджак, серые брюки, трусы и рубашку, прыгнешь на тощий диван и завопишь беспощадно: глубже, вставляй в меня глубже, раздери мне там всё, чтобы брызнула кровь на наволочку с черным штампом клиники кожных болезней, на простыню с углом, изжеванным гладильной машиной.

А ведь мог бы, как эти. Двигаться, шевелиться. Подтягиваться, отжиматься. Давить сок из ласточек, соблазнять смрадом костра и запахом чернозема. Ничего не вышло, ничего не случилось. Никто теперь не предложит: хочу рядом с тобой поваляться, хочу быть на тебе остывающей гипсовой маской, гипсовой трухой в твоих пальцах, гипсовым горшком в твоем сарае, гипсовой куклой в твоей раздавленной спальне. Но ты ведь сам виноват, что вышло так скверно.

Стоят у посольства, теребят бумаги. Скоро отменят льготы, рога на стене, клятвы бафомету. Скоро начнется такое, такое. Измазали губы горчицей, сломали шею - терпи, парень, скрипи резцами. Встретились в пароходном агентстве, пальцы сцепились, каблуки застучали о мрамор. Удавленник любит чечетку. Консул проверил анкеты, все правильно, проходите. Так раскрутилась пружина, звякнули цепи, колесница остановилась. Вышел на улицу. Солнце. Он поедет в америку, получит зарплату, отсосет у негра. Жир капает в пропасть, руки трясутся, глаза наливаются кровью, гноятся раны. Вот вам загадка. Мальчики дали клятву. Кто переплюнет камень, кто расцарапает щеки. Жили в сырой квартире, по вечерам напивались. Рядом мечеть, синагога. Камнем по шее, сладкую тряпку в испуганный рот.

Джон и эдвард копают, падают капли. Всюду кольца и нити, всюду собачьи клочья. Прыгает, дышит, смеется робин-красная-шапка. Он говорит: ты кричишь по ночам, опомнись. Да, я звал люцифера. Нищее слово, похоже на лютик. Сволочь, вставь пальцы поглубже, нащупай тайную кнопку. С каждым днем все тревожнее мясо. Никуда не ходи, не говори ни с кем, ничего не делай. Меня пытали,- пишет сережа в тетрадке,- меня терзали в подвале, меня облизывал гитлер. Камнем по темени, молотком по залупе. Как ты посмел, как ты можешь? Выбежал из амбара, всюду парни в белых рубашках. Косы и вилы, грабли, лопаты.

День в эрмитаже, пальцы измазаны спермой. Здравствуй, масло ошибок, здравствуй, число хоронзона. Вот он спутал пшеницу, повернул вспять ручьи, вычистил конские гривы. Щупал арбузы и тыквы. Ты так хорош, ничего не знаешь. Позвонил в полтретьего ночи. Негде спать, позволь, я приеду. Плюнь на ладонь, начерти перевернутый крест на подушке. Хуй проссышь, что такое. Аденоиды, гланды, аппендикс, аорта. Лишнее скинули в пропасть. Клятва дантеса, деревянные зубы. Двадцать три полноценных удара. Кожа сделалась яркой, как ситец. Как сети, полные жадных медуз и крабов.

Что ты тут делаешь, в море? Смотрю на матросов. Как они проходят по улице, трутся боками. Белые взрывы улыбок, каблуки, бескозырки. Демон выходит из дома, тростью колотит асфальт, бормочет: юпитер! юпитер! Брат пердурабо! Падает ртуть, кровь течет в хромоногую чашу. Обрезки ногтей, слюна, капли пота, ресницы. Влюбился, отныне ебемся бесплатно. Рассохлась земля, сгорели посевы. Скинул майку: вот так и вот так вот. Утром пришла телеграмма: я умираю от голода, вышли мне тысячу франков.

Что там, в этой коробке. Льняное белье, принесли долгожданный подарок. В этих одеждах тебе лепетать, признаваться. Напрасно молить: отпустите, верните. Домик в углу лесопарка. Здесь уже всех задушили, сварили. Многим отрезали перепонки. Мы же не просто солдаты, мы - мечи справедливой кары. В каждой ботве по ягненку, в каждой тряпке отрезанный палец.

Вот перечень бесполезных чисел:
(415)7491103
(415)7037135
(415)8242339
(415)6688231
(415)3096442
(415)6473713
(510)6019529
(510)6553605
(415)8240702
(415)6406319

За полчаса до того, как отрезали ногу. За две недели до того, как отрезали ногу. За десять минут до того, как отрезали ногу. Эта листва, это шампанское, эта птица, эта рука с тонким кольцом, эта майка, этот янтарь на шее, эти теплые губы. И вот: через два года после того, как отрезали ногу. Через двадцать минут после того, как отрезали ногу. Через десять лет после того, как отрезали ногу. Через две секунды после того, как отрезали ногу. Положил трубку, там веселились, пищали. Это ошибка, так не бывает. Такого со мной не бывает. Ненависть, как сухая зловонная ветка, потрескивает в овраге. Перемещаются льдины.

Собрались в океане, вот он - вход в подземелье. Четвертая башня. Шахта, полная мескалина. Духи гнева и блуда смотрят из узкого люка. Сделай два шага вперед, в обмороке повторяя:

эдвард смотрит джон считает
между ними тьма вскипает

Mater urbium
33 A.S.