Fr. D.V.
Кодекс Гибели, написанный Им Самим

2

Обнаружили труп вечером 28-го июня. Жилец был безнадежно мертв. Истошное пятно на полу нескромно напоминало георгин. Покойник очевидно принадлежал к одной из этих изуверских сект - на стенах были намалеваны магические знаки. Распороли грудь скальпелем, вставили гранату, дернули чеку. Так обычно поступают в наших краях с теми, кто переходит грань дозволенного. Вышли на улицу, дождь закончился. Брезгливо затормозила полиция. Небесное тело зашипело в луже. Где та секира, которой нам отрубят руки? Где то шило, которым нам выколют глаза? Всё кончено. Кто изуродовал то, что мы опрометчиво называли природой? Остались только: морфий, балкон, красная изнанка бинта. Давай засунем ему два хуя сразу, - договаривались мы. Он будет кричать, приключение обернется обидой, гранитным грузом на шее потянет в ужасную прорубь. Так из ничего выросла лихорадка оборотней. Несчастный сгорал в мокрой кровати. Казалось: злоумышленники разобрали рельсы, выкопали шпалу, приволокли в спальню, навалили сверху. Пахло дегтем, небеса сияли. Выросшее из ничтожного зерна скосили гордым лезвием. Могли появиться бутоны, но ничего не произошло. Вежливый юноша проводил в подвал: "Видите распятие? Это для немцев". По переписке мы знаем этих молодых людей. Мы думаем: вот они старательно обнимают друг друга в бедной кровати, у одного - большой хуй, у другого - поменьше. В двадцать лет для любви достаточно бутыли сидра. Предположим, они встретились на ипподроме, там есть такой особый закуток. Бросить в них гранату: почему они счастливы, а мы нет? Пусть оторвет пальцы, изувечит грудь. Люстра рухнула на пол: испуганные побежали прочь по осколкам, изрезали ноги. Нагноение, затем гангрена. Предложили сниматься для похабного календаря. Тридцать четвертый год a. s., новый эон, эпоха водолея. Почему бы и нет, раз платят. В конторе встретил веселый человек, оглядел: проходите, раздевайтесь. Съемки начались на опушке - один стоял на поверженной сосне, другой иронично смотрел на него снизу. Ползали муравьи, тут-то как раз и начиналась их тропа. Вечером хотели развести костер, испечь картошку, но служебная машина повезла их домой. По дороге скатились в кювет. Тот, у кого был хуй побольше, сломал шею, через два дня умер. У второго осталась ссадина на ноге, долго не заживала. Обычно так не бывает, но вот ведь - случилось. Некто прогневался, покарал любовников. Как заслужить милость небес? Непонятно. Предположим, их наказали как раз за сентиментальность. Вот бы стегали друг друга плетками. Впрочем, кто знает, что произошло бы тогда. Может быть, нечто совсем безобразное. Мы, например, читали про министра, угодившего в лепрозорий: так над ним посмеялась жизнь. Он привык к дорогим тканям, кивкам камердинера, а теперь даже ручка не желала держаться в изуродованных пальцах. И вот солидный господин ходит в балахоне, предупреждая прохожих колокольчиком. Циничный любовник сбежал, не хотел заразиться. Да и кто решится жить с акулой? Так участь министра поспешно переменилась. Осталось одно: быстрая гибель на задворках, дабы не тревожить чувствительную публику. Нашел в чулане топор, застенчиво вонзил себе в грудь. Это была статья, написанная от имени муравьев. Незаметные, они подглядывали за всеми, а потом будто бы решились доверить впечатления бумаге. Первый опыт такого рода, но получилось неплохо. Каждый разумный человек мечтает увидеть уникальный хуй,- размышлял министр вслух, не ведая, что его слова фиксируют соглядатаи,- хуй-торпеда, разносящий по телу бесноватое тепло. Пожар сладострастия. Мои пальцы будут бензином в этом огне. Меня понемногу выплеснут в камин на влажные щепки, в надежде, что разгорится. По большому счету ожидания оправдались, хотя пламя вышло неярким. Я всегда завидовал людям, уподобившим свои тела первоклассному ресторану, где каждый канделябр надраен, и официанты скользят бесшумно. Все эти приборы для укрощения разнузданных бицепсов, поплавки, гантели, спицы, забрызганные добросовестным потом. Превратиться в турбину. Разгонять по трубам непредсказуемые слёзы. Каждый мальчик в графстве мечтал хоть мгновение подержаться за сияющую лопасть. Заглянул в канистру: эй ты там, не растворяйся, слышишь? Конечно, периодически возникала радуга. Знают ли дети, какой фонтан крови может вырваться из искусно перебитой аорты? Однажды муравьи видели, как юношу распорол мотоцикл. Жертва шла по тропинке, не отрывая глаз от нашумевшей книги. Кажется, это были кентерберийские рассказы. Он столь увлекся, что не услышал зловещего рева мотора. Гибель, а это была именно она, немедленно настигла его. Муравьи видели это отчетливо. Они даже не решились обступить покойника, похожего на красный восклицательный знак на обложке тетради, свидетельство менторского гнева. Его присутствие обезобразило тропинку, и еще долго злосчастное место приходилось обходить стороной. В деревьях появилось нечто развратное, отмечали муравьи. Срубить их, распилить, сжечь. Так под котел, в котором томились грешники, были подброшены новые поленья. Огонь благодарно завыл.

Нельзя утверждать, что гибель отступила. Она еще была здесь, висела скудной паутиной. Но вот уже дождь прибил ее к бессовестной земле. Мы можем предположить, что она намеревалась кошмарным серпом впиться в нежную шею, но нечто помешало ей. Мы знаем даже, кто это был, но не можем произнести главное имя. Оно коротко, как выстрел в латунную чашку. Кто изведает пределы ненависти? Испепелить всех нежным дождем напалма. Недостойные, вы посмели противоречить. Розовый кол вопьется в диафрагму, зазубренным ятаганом вырежут печень. Ночь миновала, но рассвет не принес ни малейшего утешения. Это был обман, как и всё прочее. Что может быть соблазнительней дыхания молодости? Вот оно-то и воткнуло правильный ключ в ужасную скважину. Мы боялись, что скрип весел разрушит гармонию, но всё прошло безукоризненно. Даже некоторые птицы щебетали.

Смерть стала результатом асфиксии. Визжащего от немыслимой боли, распоротого сверху вниз, его напоследок задушили. По одной версии - платками, по другой - мраморным рукавом. Орудие валялось тут же, скомканное, среди осколков фарфора: злодей столкнул на пол невзрачную вазу. Уничтожайте меня! - обратился обреченный к курившим во дворе солдатам. Рекруты переглянулись удивленно. Вот вам энная сумма, растерзайте меня голыми руками, я - тот самый враг рода человеческого. Не смотрите, что я хожу в муаровом платье, на самом деле это зловонная чешуя. Потомки одобрят. Разденьтесь догола, затопчите меня. Я хочу в финальный миг обнимать крестьянские ноги. Помочитесь на мой разоренный труп, кончите мне на шею. Восемь грубых хуев затрепетали над кровавым месивом, которое несколько минут назад было воспитанным телом. Сперма брызнула на бледные щеки. Раздался начальственный окрик, и солдаты, на ходу застегивая ремни, метнулись к казарме. У каждого из них под гимнастеркой пылал диамант веры. Ни разу с тех пор, даже в самом тяжелом походе, он не оставлял их, повторяя пульсацией ритмы молодых сердец. На кардиограммах видны были две следящие друг за другом прыткие нити, но военные врачи относили это на счет чрезмерной эксплуатации прибора. Такова история упущенных возможностей, важнейшая из всех возможных историй.

Рыжий мальчик достался рыбакам. Они зазывали его в шаланду, он охотно прыгал, предвкушая день, полный противоречий. Рыбаки были, как полагается, молоды, веселы, мускулисты. Мальчик полагал, что приносит удачу. Рыбаки ловили неуклюжих сомов, затаившихся под темными корягами. Мальчику нравились бесхитростные хуи. Кто посмеет высмеять эту первобытную правду, лишенную бутонов? Шаланда плясала среди уютных волн, незаметно погружаясь в пучину. Обитатели глубин знали: вскоре и им найдется, чем развлечься. Искусство? Несколько дней подряд теонацисты игнорировали это слово. Чем проще сюжет, тем легче плыть, не тревожа чудовищ. Дети обожают загорелых скитальцев. Придет время, наши тела тоже вздуются и почернеют. Но это невозможно, пока шаланда уверенно бороздит океан, солнце и волны благосклонны, рыжий мальчик вытянулся на корме, радуги дрожат в мелких каплях, усеявших осторожную грудь, снуют тритоны, диковинный пожар разгорелся в чреслах. Третья башня неподалеку, следует только аккуратно наметить курс.

Но жертва не подавала признаков жизни. Возможно,- предполагали мы,- это лишь иллюзия, и можно приободрить его, разместив колючие электроды. Наступила ночь, лишенная свойств. Настойчиво извивались провода, переполненные лицемерным током, тело же оставалось неподвижным. Плакальщики заполнили коридор, теснились в спальне. Иногда на полу вскипали слабые искры. Всё было напрасно. Нам не позволили выиграть сражение с иными мирами, мы остались в долине слёз. Как обычно, дождю сопутствовал уродливый гром. Наступал срок отделения мяса от костей, все в пандемониуме всполошились.

Пещерная жизнь полна красок, не так ли? Беглый солдат познал ее прелести сполна. Оскверненную ногу пришлось отнять по самое колено. Слизистую сжег мышьяк. Ногти посинели. Кровавая корка обезобразила локти. А ведь недавно он грациозно вилял на серебряном жеребце. Такова солдатская судьба,- думал несчастный, дрожа в одинокой пещере. В военных нас привлекает всё: тугие грозди шелка, атлас, укрощающий лодыжку, лак козырька. Но главное: мягкая, тигриная подпись, она сводит с ума любую бумагу. Мы посетили пещеру, привлеченные стуком в невидимые барабаны. Солдат охотно рассказывал.

Несколько лет тяжелый водолаз старательно погружался на морское дно. Там открывалось неожиданное: окостеневшие рыбы, моллюски, плюющиеся раскаленной желчью, завистливые кораллы, радиоактивные остовы субмарин. Но водолаз не мог назвать себя счастливым. От перепадов давления cnila непроизвольно выплескивалась из глаз и ушей, красные пятна выступали под надежными ногтями. Это лихорадка оборотней,- объяснил эндокринолог. Холод стальной рукавицей сковал водолаза. Даже шелестящий зной деревенского лета был полон опасной воды. Как могло такое произойти с ним, уверенно собиравшим керамику, покупавшим билеты в оперу, проводившим отпуск в ля рошели? Водолаз предполагал, что где-то в черепе скрывается таинственный резервуар, полный безотказных слез. Он рыдал и рыдал, словно испуганная куница. Мир был полон событий. Водолаз нередко покупал белую мебель, со временем накопилось немало сходных предметов. Сегодня дом показался водолазу чужим и даже отчасти заразным. Не погибает ли кожа? - тревожился он, отметив, что кресло будто размокло.

Несчастное лицо солдата растрогало нас. Может быть,- надеялись мы,- в пещере, лишенной солнца, он ослепнет, и тогда мир перестанет пугать безжалостным блеском? Мы предложили ему проглотить яд, укрытый в припудренных леденцах. Зеленый дым окутал желудок. Мой друг был убит в бою,- рассказывал солдат,- мы познакомились в штабном блиндаже. Он меланхолично водил красным карандашом по карте, отмечая позиции вымышленных батальонов, склады несуществующих боеприпасов, фантастические окопы. Я осторожно положил ему руку на плечо, скованное погоном. Он не ответил, даже не обернулся, лишь карандаш стал выводить на карте волнистые линии там, где следовало бы чертить прямые. Каждый может сам придумать себе войну. С кем сражался он, проводя в блиндаже июньские ночи? Я заметил на стуле раскрытый томик шекспира. В сделанной из гильзы пепельнице дымилась папироса. Так воины усложняют мир, загромождают его штыками, наполняют едким дымом, строками эротических куплетов, взрывами гранат, воплями раненых. В блиндаже было сухо, словно в читальном зале, лишь неизбежный мотылек безнадежно стремился проникнуть в лампочку. Вероятно, наступил самый глухой час, который путешественники правомерно связывают с лихорадкой оборотней. Нелегко описать, как мы занимались любовью. Военная форма насыщена металлом. Пряжка с грохотом приветствует жестяной пол. Пуговица, украшенная восьмиконечной звездой, навсегда покидает гимнастерку и, прихватив клочок защитной ткани, голодным шмелем летит в неосвещенный угол. Кобура, ягдташ, наконечники копий, испещренные крестами серебряные пули, - всё валится, скачет, беснуется на полу. И вот наконец наши милитаристские тела готовы к смертельному поединку. Военная любовь жестока, как вивисектор. В окопах не нашлось наркоза. Пулю извлекли кровожадным пинцетом, но было поздно. Начался воздушный налет, керосин вспыхнул, операционная, укрывшаяся в робкой палатке, затрещала в свирепых лепестках. Вот, - думал я, глядя на жестокий костер, - в этом темном пламени изнывает мой друг, с которым мы столько раз сливались воедино, словно шестерня и велосипедная цепь.

Где-то в глубинах пещеры бурлила невидимая река; возможно, во тьме суетились нетопыри. Из потаенных углов доносились хитрые шорохи. Зачем мы пришли сюда? Нам следовало бы пригласить солдата на ужин, но от леденцов он совершенно ослеп, а незрячие вызывают ненависть и ужас. Сославшись на неотложные дела, мы выбрались на волю. Изнывающий от шоколада шофер прилежно взял под козырек. Эту ночь мы проведем, исследуя его простое тело.

Погибнуть! Вот дивное желание, царапающее горло, подобно драгоценному металлу. Погибнуть в огнедышащей воде, на постыдной глубине, где снуют долгожданные рыбы. Погибнуть в пламени факела, вонзившегося в оплывающее воском лицо. Погибнуть в картонной карете, поскользнувшейся на каталонском виадуке. Погибнуть в зловонном сугробе под призрачное пение снежной лисицы. Это та книга, которую можно унести даже в царство асфоделей. Шорох ее страниц не оскорбит придирчивого слуха. Каждая буква кодекса гордилась свои положением, от иных исходил оранжевый свет. Вечером z принялся готовить пироги с вязигой. Кровь из носа! Каменным топором проломили череп, мозг испоганил плиту, загодя надраенную подневольным матросом. Сонм гармоний скрыт в треске раздираемого бушлата. На разгромленной постели валялась бескозырка, ураган сорвал ее с нахальной головы. А эти полосы! Сколько раз водили мы по ним слабым ногтем. Но теперь пришла пора отделить мясо от костей. Там, у гротескного стоунхенджа, в день весеннего равноденствия дана тихая клятва: не славить победителей, не жалеть побежденных. Плыть прямо в воронку, смиренно вытянув руки по швам. Легкие почернели, на губах проступили пятна, в моче отыскали кровь. Слезы текли и текли. Вот они уже заполнили вереницу мелких резервуаров, но поток был нескончаем. Под этим високосным дубом не к чему лгать. Здесь следует визжать, раздирая траву, едва прикрывшую скороспелые могилы. Папоротник и малина. Мы выполняли приказ, прозвучавший сверху. На стеклянном пне стоял матрос и невежливо хохотал. Синие ленты щекотали оловянную шею. Мы рассказали ему всё: как нам ненавистна близорукость, плоскостопие, парадонтоз, наглая еврейская суетливость, взрывы ракет, пролетевших мимо очевидной цели. Но матрос не желал слушать. Ржавым кортиком он ловко распорол ничтожную ткань плаща, добрался лезвием до ребер, распилил их, словно воздушный шар, полный лицемерного воздуха. Кто мог предполагать, что в этом теле еще крутится какая-то жизнь? Нет, ее было совсем немного: традиционный обман зрения. Дуб снисходительно шевелился, удивленный скоротечностью гибели. Колокол созывал мерзавцев на молитву, но мы проигнорировали его строгие вопли. Мы взяли шприц, заполнили на две трети, зажмурились, предвкушая.

Темные силы опоясали наши плечи. Был ли это платок или некто безжалостный подтянул мраморные рукава? Постепенно забываешь не только слова, но и все эти виртуозные движения языком, способные превратить зарождающийся в пятках вой в венецианскую болтовню. Уаф-уаф-уаф-уаф. Лиловые следы ядовитых пальцев остались на ключицах. Сфинктер не смог устоять перед сатанинским кулаком. Все глубже, глубже, к пурпурному свету. Мальчика пронзил восклицательный знак, тяжелая звезда указывала путь по болоту, во мраке каждая кочка распухала саркомой. Он цепко держал посох, увитый хмелем, котомка была привязана к другой руке. "Ищу свое отражение" - написал z на дырявой бумаге, жалкими кнопками прикрепил к забору. На следующий день отражение появилось. Из окна полинявшего небоскреба z видел бедного мальчика, всматривавшегося в запотевшие стены. Солнце отражалось в стекле, мальчик ничего не разглядел. Z мог бы выбежать на улицу, но некто бессовестный связал ему ноги, разодрал губы, загнал кляп. Уаф-уаф-уаф - только и мог вымолвить он. Мы вправе утверждать, что язык ему не повиновался. Погибнуть! Вырвать волосы, шелк снова в моде - разорвать и его, растоптать цветы, разбить вазу. Стеклянный столик - размозжить его пепельницей. Черные капли (cnila? сироп? кофе?) попали на ковер. Больше ни на что сил не хватило. Водолаз знал, что дни его сочтены. Лечат почти всё: тиф, туберкулез, водянку, грудную жабу, но лихорадка оборотней неизлечима. Вывод немедленно отозвался угрюмой иглой в колене. Он был неплохим человеком, разведывал нефтяные скважины. Подумать только, с какой легкостью маленькая пуля, лишенная всякой души, может разрушить замысловатые коридоры рассудка. Кубрик, каюты, машинное отделение - всё без разбору смела испуганная лава. Опьяненная счастьем, проворно хлынула куда не полагалось. Водолаза волновало то же, что и любого человека, которому только что выстрелили в голову: детство, велосипед, первые крокусы, сомнительная овечка на горном пастбище. Сколько на свете воды, как легко в ней очутиться. Однажды в школьном душе старшеклассник уверенно провел рукой по его бедру. На коже обязан остаться след, думал водолаз, как на запотевшем стекле от любопытного мизинца. Парень ухмыльнулся, равнодушно отошел в сторону, принялся уминать грудь мочалкой. Поначалу всё кажется сложным и интересным, но со временем становится проще, скучнее. Пение сирен донеслось с балкона. Водолаз неуверенно направился вперед, но и там всё погружалось в воду. Почему столько каверз, столько капканов? Мы написали очерк про историю обид, неужели никто не прочтет? Три или четыре неосторожных птицы утонули. "Дай отсосать" - будто бы произнес старшеклассник, но, возможно, это воображение водолаза вложило ему в горло банальные слова. "У меня был гуру, он трогал меня, - жаловался солдат,- я не люблю стариков, кто их любит? У стариков слишком много фантазий. Лихорадка может охватить их в любой момент". "Но он был настоящим гуру?"- интересовались мы. "Да, он был моим гуру, но при этом стариком, и это сокрушило меня,- признавался солдат.- Однажды мы с ним посетили поле, где только что закончилась схватка неведомых армий. Вытекшие глаза пылились среди потертых злаков. Всё было точно так, как сообщил томас манн. "Иди вперед, что бы ни случилось",- напутствовал меня старик. Я понял его слова буквально. Зловонная требуха визжала под ногами. Я поскользнулся, упал. "Иди, гадина, иди" - шипел гуру. "Не могу, меня тошнит" - заплакал я. Тогда он торопливо расстегнул штаны, и душная струя испоганила мне щеки".

Погибнуть! Вырвать резцы, исполосовать грудь ржавым кортиком, отпилить губы осколком стакана. Z никого не подпускал к себе, теплые братья боялись заходить в камеру. Однажды ему передали надфиль, искусно скрытый в краюхе деревенского хлеба. Миллиметр за миллиметром снимал он кожу с левой руки. Наконец, ладонь освободилась из плена. Работа была завершена в день всех влюбленных. "Я влюблен" - шептал z, лаская первобытное мясо. Невидимые капустницы приветствовали его. Наконец, отражение сжалилось, появилось в палате, и даже на несколько секунд присело на кровать. Это был симпатичный мальчик, худой, с темными глазами. Правый рукав его аккуратной рубашки был выпачкан кровью. "Я хочу быть похожим на тебя, но мне очень больно",- жаловался мальчик. "Мы не должны расставаться",- предложил z, но мальчик отшатнулся от него, вскочил с постели. "Ты чудовище!" - хрипло выговорил он, бросился прочь. Погибнуть! Это будет удар, полный зловещей правды. Мы встретили его в баре, он сидел у стойки, пил ужасное пиво. Знаете эти длинные кружки, распухающие сверху. Звучала темная музыка. На экране увлеченно дрочил мексиканец. Мы улыбнулись, он охотно встал, подошел. Щуплое тело, набитое горячими углями, клетчатая рубашка, все эти сумасшедшие раскаленные кости. Мальчик. Мальчик. "Я делаю всё",- грубо признался он. Тут мы вставим ключ в замочную скважину тайны. Почему он так хорошо говорит по-немецки? Поссорить его с друзьями, запереть в подвале. Усадьба адриана, не без кокетства окрестили этот дом. Черный автомобиль потревожил гравий далеко за полночь. Дыба никогда не оставалась без дела, в камине угасали плененные поленья. Нам ничего не стоило отыскать такую же темную музыку, мало-помалу гостиная наполнялась водой. Помогите мне, кожа сжимается, как скомканная газета. Ничего не осталось, только испуганная cnila. Ну разве еще платиновый браслет, охвативший трусливое запястье. Мы любим кольца, они дарят уверенность. Как обычно в этих краях, труп не захотел оживать. Паралич всюду развесил свои смиренные флажки. Quasb! Ты знаешь что он над тобой смеется и он знает и мы оба понимаем что это fake и это на самом деле fake что бы ни делал в этот момент дурацкий хуй но ведь всё идёт не от хуя это так букет артерий а на самом деле всё решается там блядь там в аду где скворчат гигантские сковородки. Сверху сыпались блестки и конфетти. Кровь запросто текла из десен, и вот - перестала. Луна появилась, покачалась немного и куда-то делась. Гости вышли на балкон. Виноградники молчали.

Выползти в садик, не напороться на стекло, не задеть угасающую лейку. Водолаз знал: всё бессмысленно. Лучший сектор жизни достался чревоугодникам. Как утихомирить обжору? Эй, мальчик, я хочу тебя гладить, плевать тебе в рот. Колени встретились на полпути к страшному ковру. Братья - бедность и похоть - вот где таятся мины. "Ты должен выкрасть карту магнитных полей" - приказал старший разведчик солдату. Тот развязно кивнул, вышел из кабинета в суетный коридор. Сладко было удерживать набитую безумными документами папку, сахарную преграду между бедром и десницей. Как это говорят: "ноги, без грамма лишнего жира". Перетопили на мыло. Подарите мне волшебное мыло юности,- распорядился полумертвый фельдмаршал. Истязайте встречных. Крутите глобус луны. Пролейте реки крови. Он застыл, однако вивисектор миновал его: погруженный в горькие раздумья, инвалид ничего не замечал вокруг. Мы все хороши, пока нас не вынудят глотать булавки. Зима выдалась холодная, померзли георгины.

За тяжелой шторой дождя скрывалась буржуазная улица, полная добротных красок. Можно ли взорвать бензоколонку? Разгорись, костер тщеславия,- приказывал стихиям старший разведчик. Но солдат понимал: за пушистыми словами кроется варварская тень. Что может быть отраднее беспорядка? Зайчик пронесся по полю в хищной колеснице энтропии. Механические руки вынесли его прямо к берегу. "Подойди ко мне,- позвал наездник строго,- наступила пора отделять мясо от костей". Пучина выбросила на песок замотанный в гнилую тряпицу револьвер. Возможно, именно здесь скрывается сладкая пуля, готовая лишить меня пульса и поллюций, сфинктера и глаз, ушей и живота, зубов и почек. Это - свиньи, а свиней не жаль обманывать, насиловать, грабить. Фау-фау! - прошипел человек в кожаной маске. Вонючий кляп не давал дышать. Бросьте мне несколько су, я стал жертвой распада. Кровь выплеснулась из дыры, как огонь из зева циркача. Все мои пожитки сгорели. Чудовище с ножами вместо рук отнимает кислород. Проснувшись, водолаз понял, что болезнь поедает ступни. За ночь они покрылись серебристой коварной коркой. Так садоводы метят яблони, дабы жуки не могли пробраться в нежную кору. Непонятный мальчик не написал солдату ни одного письма, а ведь мы так любим плохие вести. В тряском блиндаже несчастный ждал депеш о том, как армия сдает новые города. Гонцы заставляли себя ждать. Мучительно изогнулся, кончил на правую щеку. Сперма мертвой улиткой поползла по подбородку. Однополчане не шелохнулись. Возможно, это были даже не существа, наделенные рассудком, а некие идолы, выросшие на оловянных нарах, словно полипы. Водолаз не понаслышке был знаком с обитателями страшных впадин. Саблезубые деревья, рыбы с ногами нюрнбергских девственников, падшие матросы, говорящие бомбы - этот мир был наполнен спазмами гибели. Нетрудно предположить, что не всякому найдется место на наших незаметных меридианах. Но z втайне был уверен: рано или поздно отражению придется упасть на постель, раздвинуть колени, притвориться мертвым. Мальчик, ты - падаль. "Да" - чуть слышно отвечала жертва; каменный нож мгновенно прерывал ее речь, врываясь в искореженные ребра. Наступит время, когда исчезнут все свидетели моего позора. Ведь чем дальше мы от юности, тем неправильней стремимся к ней. "Умереть!" - затянули узники каторжную песню. За военные преступления солдата сослали в гайану. Он тащил ртутное ядро, словно минотавра. Это, разумеется, была вымышленная страна, расположенная непосредственно за облаками, как гренланд джона ди. Однажды скованные метафизической цепью получили записку, отправленную с крылатым почтальоном. Кислород кончался, вестник свалился к ногам бездыханный. В письме говорилось.

Да, это был глобус луны. Черный, с ужасными впадинами, будто его пинали озверевшие мальчишки. Водолаз вынес его из лавки аккуратно, словно хрупкий банзай. Так воплощался давний сон - тяжкий голос хрипло повторял адрес астрономического магазина. Должно, надеялся водолаз, произойти нечто, невероятно меняющее жизнь. Скажем, у прилавка встретится красавец, раскаленная спираль страсти зашипит, предвкушая. Или же по дороге он увидит газету с заголовком: найдено средство против воды. Но не произошло ровным счетом ничего. Лысый старец лениво стер с глобуса пыль, завернул покупку в хрустящую бумагу, равнодушно принял деньги. Кожаные сапоги с серебряными пряжками, которые водолаз натянул впервые, немилосердно истязали ноги. Шейный платок увял и сбился. Ничтожный заголовок извещал о ритуальном убийстве. Жертве распороли грудную клетку, вставили меж ребер гранату, дернули чеку. Кровь никуда не годилась. Гордому мальчику наспех отрезали ноги, и вот ему уже нечем похвастаться. А он, предположим, любил играть на виолончели. Теперь всё деревянное сгорело, остался только кожаный каркас. Водолаз равнодушно опустил руку в тигель. Вновь ничего не случилось, даже сокровенный свинец не дрогнул. Мы жаждем превращений, но они игнорируют нас, их следует ловить как барсуков, за лапу, вытаскивать из прозрачной норы. Рем, засыпь меня камнями - взмолился солдат. Безразличный хуй побывал в его теле, воспоминание об этом случае было аккуратно завернуто в нарядный фантик, но вода добралась и до него. Всюду клубились мутные струи. Мы ведь по-прежнему говорим о сперме, не так ли? Вот появился садовник, но выполнит ли он наш приказ, мы ведь просили мелкий белый шиповник. Этот сорт, как его называли римляне?

Z узнал мальчика. Еще вчера он стоял у водосточной трубы, из которой мелко сочилась влага, и сегодня снова на своем посту. Мальчик, казалось, следил за ним. Черные шорты, зеленая майка. Внести раскол в это благонамеренное общество, перессорить всех, отравить сплетнями мир прекраснодушия. Это был небольшой пакетик, перевязанный золотой бечевой, так упаковывают волшебное мыло. Но на этот раз в свертке таился катастрофический тротил. Посетителю грозно указали на дверь: у тебя нет права посещать наше собрание. Мы обсуждаем книгу исключительной важности, нам нельзя мешать. Времени почти не осталось. Клепсидра грозно отмеряет секунды, звенят колокольца тревоги. Брошюра хранилась в бархатном ковчежце, ее извлекали с предосторожностями. Z не решился подойти к мальчику. Кто послал соглядатая? Это могли быть хранители лихорадки оборотней. Некогда водолаз читал этот ничтожный роман, книга пылилась на замызганном лотке у трамвайной остановки. Муравьи написали о том, как министр заразился проказой. Хворь вцепилась в него в индии, во время деловой поездки. Все мы помним эти маленькие узелки на тыльной стороне ладони. Так передается лепра: через прикосновение, поцелуй, бокал с медовым напитком. Министр носил запонки с сапфирами, теперь это уже ни к чему. На коже вскипают бурые кляксы. Гибель! В переулке шутник приладил веревку, туристы падали в темноте. Вскоре из земли забил священный источник. Мальчик не сходил с места, теперь он уже, не таясь, разглядывал воду. Дай отсосать,- невнятно просил прохожий. Ребенок повиновался. Так огненной спиралью разгорелась лихорадка. Черной полосой лента пересекла траурную грудь. Плакать, плакать. Он притаился за незаметной дверью в каморке, мимо проскальзывали нарядные гости. Плечи дрожали. Мы хотим знать всё про эти свежие слезы. Школьники утешились в постели. Отчаянно терлись неумелыми хуями. Умерь жар моего языка, выколи глаза, изрежь бритвой плечи. Z лег тут же, перед дверью, на которой дрожала ничтожная табличка. - Я богат, и мне скучно - сообщил урод. - А я скромного достатка, и мне весело, - разумеется, ответил красавец. Мы придумали время, и вот оно существует. Погибнуть! Муравьи любили рисовый запах бумаги. Он, как мог, украшал их невзрачную жизнь. Так и была написана эта робкая статья, посвященная глобусу луны. Растерянный путешественник забыл ее в саванне. Гибель, почти не скрываясь, следовала за ним. Иногда проливались слезы, но тут же высыхали на солнце. Бессовестные лучи ослепили солдата. Медные пуговицы сверкали безупречно, драил мелом. Вышел из пещеры. Глаза, они почти ничего не видят. Думал: мое тело - это молоко, хочет свернуться, убежать из кастрюли, вскипев возмущенной пеной. Привет,- писал смущенно z,- я долго не решался. И вот: тебе пятнадцать лет, ты хочешь ходить со мной по плебейским кварталам, пить вино в шумных барах. Все будут смотреть на нас, наши встречи будут исполосованы их взглядами. Я думаю: жизнь ужасна. Всякий раз, засовывая в твое мелкое тело кулак, я буду думать о возмездии. Оно неизбежно ударит меня красным восклицательным знаком. Ты просишь прислать неприличную фотографию, но знай: у меня ожог на левом плече, он смешал все карты. Меня пометили в аду, или это просто был пьяный взрыв шутихи, не важно. Я не оставлю тебе своего адреса, я вообще ничего не хочу. Это одна из тех возможностей, от которых я всегда отказываюсь. В моей жизни уже нет ничего, кроме бумаги, но можно существовать и так. Скучно, скучно. Водолаз разорвал листок, испещренный нежными помарками. Мальчик не достоин ответа, решил он. С ними надо быть проще: плеткой по хребту, кулаком в слабые зубы. Пальцы добродушно пахли спермой. Всякий раз перед тем, как уснуть, он воображал себя на каноэ, стремящемся к пропасти водопада. Винты разладились, выпали из привычных дырок. Вся конструкция шаталась, когда ее истязал опасный ветер. Тем временем происходит следующее. Нам объясняют, что накануне юноши изготовили печенье из муки, воды, яиц, меда, жира и гашиша. В полночь первый страж проходит омовение в священном озере, второй страж подает ему блюдо с облатками огня, тот вкушает, затем облачается в белую тогу с красной свастикой на груди. Первый страж обходит паству, юноши прикасаются губами к его ступням. Процессия движется к алтарю, где установлены: пылающий знак юпитера, фиалы с крепким вином, алые свечи. Второй страж произносит "Agios o Atazoth", после чего паства трижды обходит алтарь против часовой стрелки, скандируя "Diabolus". Гвардейцы поднимают первого стража и кладут его на алтарь, пока паства распевает "Agios o Baphomet". С первого стража снимают одежду и повязку с глаз (мы забыли упомянуть повязку). Юноши натирают его тело душистыми маслами. Паства вновь трижды обходит алтарь, повторяя: "Гитлер был послан нашими богами, чтобы открыть путь к могуществу, мы верим в славу арийской расы, мы уничтожим всех, кто помешает нам". Колокольчик вздрагивает девять раз, второй страж подходит к алтарю и утоляет страсть первого стража. Когда пламя в факеле первого стража утихает, он спускается с алтаря, встает на колени перед вторым стражем (тот тоже обязан раздеться), и повторяет всю процедуру с ним. Затем второй страж произносит: "I put my kisses at your feet. And kneel before you who crushes your enemies and who washes in a basin full of their blood. I lift up my eyes to gaze upon your beauty of body: you who are the son and a gate to our dark gods. I lift up my voice to stand before you my brother and offer my body so that my mage's seed may feed your flesh". На это первый страж отвечает: "Caligo terrae scinditur percusso solis spiculo dum sol ex stellis nascitur in fedei diluculo rebusque jam color redit partu nitentis sideris". В левой руке второго стража трижды дергается электрический колокольчик. Первый страж со словами "Agios o Falcifer" обходит по кругу паству, целует юношей, дает им пригубить вина. Рак десен, лепра, гепатит, каверны в легких. Гибель! Мальчик скрылся в низоземском царстве, легче не стало. Письма пробирались тайными тропами, застревали в проводах. Мы знаем: это несчастье, вот оно прыгнуло на плечи, словно ошеломленная рысь. Нашелся лишь каменный нож, но и он резал, как следует.

Перед отступником положили хлеб изгнания. О, баалак, как запутано всё! Мы любим золото, кто его не любит? Вода заливает землю, можно предположить, что это безжалостный тропический ливень. Дорогой баалак, что вы думаете о нашем братстве? Ведь то, чем мы промышляем - позор, не так ли? Однажды мы укрепили тугой шнур в темном переулке, туристы падали, словно колосья, сраженные злым серпом. Ответьте мне, я не нахожу никакого намека в ваших трудах. Вот, например, статья о тетрадях, найденных муравьями в лесу. Мы знаем эту книгу: кодекс гибели, старательно переписанный юношеской рукой. Кое-где чернила побледнели, сникли. Мы искали истину, и вот она кокетливо приоткрылась. Любопытные гости заглянули под покрывало изиды, что же там было? Никто не мог припомнить, ни один. В шляпе укрылся трепещущий кролик. Всё это столь же условно, как пульс, нет никакого пульса. Z знал: мальчик вернется, но это знание было наполнено тревогой. "Я всегда хотел такого парня, как ты", - уговаривало отвратительное письмо. "Can you keep a secret?" - безвольно отвечал z. Предположим, дождь продолжался. Лил трое суток, не переставая. Куницы попрятались в прозрачные норы, но и там их настигла вода. Парни пришли на сборный пункт с жалкими деревянными чемоданами. Солдату выпала великая честь: выбрать, кого из них отправить в газовую камеру, а кому даровать сельскую старость. Труд не казался ему непосильным. Что может быть благородней такой задачи? Сортируя парней, солдат напевал. Это был шутливый куплет по орехи. Как они сыпались, сыпались с деревьев, и один ударил спящего разиню в лоб. На просмоленной шпале увядал нарцисс, солдат хотел подобрать его, но полустанок принялись потрошить из пулемета. Пришлось прижиматься к земле, ползти под товарный вагон. Это был взбесившийся поезд, но не таковы ли, впрочем, все поезда? Z составил список ненужных вещей. Там значились: садовый камин, вельветовый пиджак, абонемент в бассейн, глобус луны. Баалак не ответил на письмо, оно было бесконечно далеко от его простого черно-красного мира. "Agios o Baphomet" - злорадно прокричал электрический колокольчик. Фиалы с крепким напитком быстро покинули алтарь, наступал день весеннего равноденствия - как тут не веселиться? "Каждый находит себе забаву по вкусу" - рекомендовал инструктор. Мы любим гитлера, вот и нам есть чем заняться. Мы можем гладить черную кожу павлиньим пером, наполнять ванну пунцовой пеной. Эта брошюра была полна примечаний, толкование сопровождало каждую строку. Но не утомила ли скрупулезность посетителей? Мы собрались в пустыне, у костра, изредка поглядывали на звезды: так легче всего определить приближение песчаной бури. У каждого был наготове красный конверт с черной эмблемой. Кто будет жертвой на этот раз? Терялись в догадках. Мы готовы пить кровь, но только пока не остыла. Таков был ритуал: солдаты дрочили над чашей с горячим рисом. "Я счастлив" - думал z. Таких мгновений в жизни лишь несколько - шесть или восемь. Эти тела, купленные за несколько су, доверены тебе провидением. "Ну кончай же скорее, кончай", - взмолился изможденный школьник. Татуировка на левом плече была, очевидно, совсем недавней: опухоль еще не спала, и факел, увитый торжественной лентой, отливал розовым. О, я готов укротить твою боль. Не надо, само пройдет. Ночью, опустошенный, вышел на утлый балкончик. Вспыхивала портовая улица, маяк посылал уютные сигналы. В соседнем окне журчала арабская ссора. Нам дорого всё, порожденное водой: раковины, кораллы, выбравшийся на берег осколок погибшей мачты. Для страдавших морской болезнью была возведена неказистая тюрьма. Из темниц не доносилось ни звука, лишь изредка по ночам обрывок глупой крестьянской песни, подлаженной под ленивую поступь буйвола. Несчастный брел, отбиваясь хвостом от злорадных мух. Провести молодость среди ничтожных людей, вдали от воды - бывает ли участь страшнее? Пульс не прощупывался. Но мы ведь знаем: нет никакого пульса. Утром сердце опять остановилось. Подпрыгнул, ловя воздух испуганными губами. Потом, как обычно, что-то спокойно тренькнуло в груди. В полдень на пристани глухо стреляла пушка. Туристы интересовались. Однажды водолаз увидел обслуживавшего аттракцион мальчика в шутовском мундире. Его руки были испещрены глубокими царапинами, словно разъяренная тварь прошлась по ним когтями. Что это: котофей котофеич? - Нет, это зверь из бездны. Убедившись, что пушка больше не выстрелит, туристы потянулись к заливу. Мальчик покорно пристроился к водолазу. Наступал час, когда аллеи охвачены тенью и на скамейках шепчутся слипшиеся пары. Мальчик прильнул к злому спутнику, тот провел пальцем по его щеке, впился в мочку уха; сердце сказало бум-бум, потом застряло надолго. Как обычно, вода хлынула прямо в комнату, словно за окном раскололи аквариум. Не все парни умеют сжиматься, но водолаз умел. Его тело, мы ничего не знаем о нем. Кости, мясо. О, бафомет. Есть люди, которым мы желаем гибели. Нет, пусть они просто исчезнут из нашей жизни. Ничтожные юноши были влюблены друг в друга. Какое нам дело? Их разлучили. Солдат повелел задушить одного, второго же обласкать в салоне. Вы читаете ноты? - спросил богатый посетитель. Солдату, как и всем опытным людям, нравилось, что жизнь постепенно становится невыносимой: так из пещеры в июле откачивают кислород. Под утро пришла дивизия с насосами. День выдался жаркий, погибли стрекозы. Z думал: от молодости ничего не осталось, одни натюрморты. Каждое утро он подбегал к ящику, но чудесное письмо всё не появлялось. Иногда, правда, подбрасывали листовки, смерть шпионам. Башня стражи, федот, да не тот. Следует начать заново,- размышлял z,- равнодушно сочинить объявление: охуеваю от парней изрядного роста. Пусть откликнется чумазый баскетболист. В одурманенной комнате проходило сражение плоти. Что вы пили в пустыне?- спрашивал неизвестный. - Слёзы феллахов, они пахнут мятой. - Привезите мне флаги ваших стран, - догнал изнасилованный абориген довольных туристов. Печень проткнули раскаленным шилом. Птица летала, летала, наконец села на незаметный камень. Нарисовали на песке пентаграмму, поставили свечи, разделись. Вдохновение так и не пришло. Объясни, баалак, почему бафомет разочаровался во мне? Собеседник задумался. Обрезки ногтей, слюна, локон - укладываешь всё в форму, заливаешь воском. Ржавую булавку в голову, кривой гвоздик в сердце. Там, где недавно прятался желудок, расцвели пионы. Юноша с деминутивной фамилией сочинял железные новеллы. Человек-свеча. Расстрелять его, пусть подыхает в своем чулане. No mercy. Хозяин легко постучал перстнем по бронзовой пепельнице, воцарилась тишина. Привести невольников! - распорядился вполголоса. Официанты застыли, ошеломленные. Потом некто в белом костюме подобострастно выбежал на террасу. Жизнь скорчилась, скривилась; однажды муравьи видели, как трактор наехал на брошенный велосипед. Наездник валялся тут же, ни ребер, ни скальпа. Одно колесо навсегда выгнулось, другое безобидно крутилось. Сено, солома. Школьник умирал, но все еще хихикал. Что может быть плодотворней ненависти к миру? Спаси, бафомет! Унизь их, покрой клеветой, как коростой, вываляй в дегте, пронеси по базару на пылающем шесте. "Я нашел себе хорошего парня, - сообщало письмо, - у нас много общего, мы оба любим покер, ром с лимонным соком, эгейское море. Зачем мне земля? Я боюсь ее, она способна задушить кого угодно. Мы вместе следим, как угасают ремесла. Мой друг лепит из воска кривых человечков. Может быть, на следующий год купим участок, построим домик, посадим георгины." Читатель миновал оранжерею, забрался в сломанный лимузин, никто не отыщет. Письмо осталось, кажется, в кабинете, белые капли испортили бумагу. Дети протащили на шнурке гранату, в кустах как следует дернули; взорвалась, исковеркав грудную клетку. Свежие шрамы, их можно лизать до изнеможения. Литавры, литавры! Видел бы рем наше торжество, как вертится глобус луны на сходках, а статные юноши передают по кругу фиалы с северным напитком. И этот алтарь, черное полотно с алой пентаграммой, шипящие свечи. Зигзаги братства, тепло пронзающие посвященных. Молния осветила пещеру, вырвала солдата из остывшей тьмы; он хотел зажмуриться, но веки сломались. Предположим, так распорядился юпитер. Магнетическим лучам повинуются даже павлины. Муравьи тоже мечтали, что их труд не замерзнет в паутине. Однажды приедет тревожный мотоцикл, сомнет траву. Всё заминировано, никуда не деться. Взлетела на воздух подвода. Маленькие твари, их мы любим больше всего. "Вот что такое чувства,- утверждало письмо. - Однажды мы полчаса гуляли в цветнике. Было раннее утро, обильно проступила роса. Вскоре ботинки промокли так, будто некто открыл душ. Теперь боимся лишь пожара, он может уничтожить всё, чем мы столь старательно заполняем дни. Вода намного безопасней. Все эти письма, подставки для цветов, наконец сами лепестки - они боятся огня, с этим ничего не поделать. Наши тела хорошо сочетаются. Самое красивое на свете: хуй, аккуратно входящий в эту бесконечную впадину сзади. Пружины мироздания напряглись, вздрогнули. Трижды дал о себе знать гордый колокольчик. Водолаз не посмел захлебнуться, тяжелая волна вышвырнула его на лестницу, и он, отплевываясь, помчался вниз, не в силах увильнуть от потока. Сердце стучало, как усердный иосиф. Наконец из стружек выглянули хитрые глаза. Сентябрь мы проведем в берлине." Z не мог расстаться с письмом, теперь оно хранилось в бумажнике рядом с сентиментальной квитанцией из астрономического магазина. Он перечитывал его столь часто, что многие слова превратились в ноты. Они счастливы, они не знают болезней,- наконец, решил z. На скамейку упала тяжелая капля ртути. От солнца почти ничего не осталось. Погибнуть! Вот список предметов, способных превратить воду в уютный газ: щипцы, стебли ножниц, раскаленные иглы, стальная печать, чтобы выжигать тавро, мраморные рукава, гнедой скакун. Утром, в полном тумане, помчался по полю, будто бы за зайцем. Скорее, скорее! Сумасшедшая ветка сбила колпак; упал в траву, укатился. К полудню ветер стал невыносимым, гости собрались на веранде, пили чай. Потом партия в бридж. Мы знали: придет вечер, и разносивший сладости мальчик в игривой матроске непременно достанется нам. Косточки, губы, лодыжки, затылок. Лампа светила ярко, глаза устали. Он встал за сосну, вроде бы спрятался: не хочу больше жить. Злорадно утешали. Все были молоды, пьянели быстро. Фотограф отказался печатать эти снимки, вот уж пакость. Консервная банка упала на диван, валялись раздавленные сардины. На чердаке, где z иногда листал газеты, перегорела лампа. Конь, разумеется, опрометчиво повредил копыто. Наступил на бритву. Утром собрали полный кувшинчик ягод. Встали поздно, ночь была полна событий.

Погибнуть! Бафомет промчался мимо, не было ни пылинки. На объявление откликнулись. В каждом слове, казалось, замурованы сладкие сигналы. В шезлонге листали "Cloven Hoof", потом кто-то скрипящий пробежал по лестнице. "Ответь мне непременно, - требовал корреспондент, - знаю, с тобой мы будем счастливы. Мы станем бродить по пьяным кварталам, скандалить в тавернах, шептаться с матросами. Потом ты опустишь меня в вату, укроешь золотыми опилками. В чумном городе все кареты проходят карантин, но мы подкупим стражу". Небо темнело, приближалась гроза. Под нежной простыней скрывался матрас, испещренный гадкими пятнами. "Убейте меня, распотрошите мою поклажу", - умолял разбойников путник. Злодеи посовещались. Вскоре желчная молния вспыхнула над платаном. Предположим, старик умирал в больнице. Он хотел попросить санитара, чтобы тот подрочил напоследок, но язык не повиновался. Неуклюже дал знать, что хочет воды. Там, под подушкой, мои пиастры. Я думал о пристойной плите с оливковой ветвью. Покойся, милый прах, до радостного утра. Но все это суета сует. Возьми их, прокути со своим другом. Санитар даже не понял, чего хочет докучный старик. Деньги украл чернокожий уборщик, купил состав, вмазался, уснул в тощей мансарде. Реклама рисовала на потолке электрические знаки. Окна были распахнуты по случаю жары. Он хотел поймать улетающую раму, ветер вцепился, подкинул вверх, потом отшвырнул. Противно взвизгнули шины. Иногда солдату казалось: он чувствует, как медленно вращается земля. Будто потешное колесо в балагане. Однажды он совокупился с мальчиком, продававшим билеты в комнату смеха. Всё произошло беззвучно, в канаве, заросшей осокой. Мальчик застегнул штаны, воровато чиркнул спичкой, подмигнул, вразвалку пошел к своей будке. Хрипло гремел барабан, где-то совсем рядом наперебой смеялись двое. Солдат разглядывал сочное пятно на брюках; грязь вперемешку с травинками облепила тяжелые сапоги. Мучительно хотелось прилечь тут же, в жирную глину, не вставать никогда. Но обычно нам нужно совсем другое - немедленно покинуть место преступления. Номера в мотелях, закоулки подвалов с шипящими трубами, притоны, исполосованные дымом, кабины грузовиков, чад спаленной казармы, наконец просто постель в комнате для прислуги - выйти как можно скорее, небрежно застегивая пуговицы, запихивая галстук в карман, сжимая запонки в кулаке. Мальчик ловко уснул; слушать тусклые звуки, вылетавшие из его хмельных губ, было невыносимо. Заприте нас в комнате с пробковыми стенами. Ткнул шилом в грудь. Такси скорее. Потом, в горячей воде с перламутровыми островами весело вспоминать каждое слово, каждый шорох. Вот летит в угол скомканная майка, вот изгибается молния, неохотно поддается пряжка ремня. Не надо, я сам. Выпьем еще вина? Водолаз любил антракты, когда холодный ветер теребит беспечно распахнутую форточку и можно, смеясь, спрятаться под одеяло, и там, в теплом мраке, провести кипящим языком по всем меридианам.

Погибнуть! Розовым пинцетом из груди вытащили смехотворную вену; что-то еще булькало, шипело гневной сковородкой. Мы решили провести операцию неудачно, кто посмеет прекословить? Вот в театре раздается безобразный топот, некто хлопает дверью, подбегает к сцене, начинает визжать. Z тоже читал эту заметку, там из-под только что выкрашенной двери сочилась струйка крови, на паркете дымился червивый пруд. В комнате, испещренной страшными знаками, умирал неизвестный. Взрывом разнесло грудную клетку. Мы хотели отделить мясо от костей, но всё перепутано, как зловонная пряжа. Кто способен выдержать лихорадку оборотней? Стойкие умирают раньше всех. Пьяный рыбак подозвал юнгу, потрепал по макушке, привычным движением пригнул ему голову: ну, давай. Из суеверия он никогда не кончал в рот, но мальчик все равно ухитрялся слизывать горячие капли с пропахшей тиной скамьи. Fucking freak: сообщало зеркало свинцовой помадой. Как же завершается ритуал в день весеннего равноденствия? Первый страж держит на голове семисвечник, паства поет гимн бафомету. Черный воск капает на торжественное лицо. Пытайте меня,- попросил он матросов. Но те отшутились.

Так разрослась лихорадка. Невозможно вечно походить на пьяных киприотов, прятаться в углах, щупать бедра, просовывать мизинцы в тугие дыры. Вода заполонила всё, скорлупу раздавили темные воды. В отчаянии водолаз выбрался на палубу, но и там хозяйничал ураган. Колокольчику больше не полагалось звонить, ритуал обязывал использовать его только девять раз. Бутылка стояла на солнце, потом лопнула. Муравьям сказали, что дни их сочтены, осталось уповать на чудо. Каждая закорючка, которую они выводили на выгоревшей бумаге, казалась пропуском в вечность. Но керосин вспыхнул, сгорела трава. Добивайтесь, чтобы вас не хоронили в русской земле, ибо в проклятой яме не будет покоя. Только стеклянный пень остался на пепелище. Солдат подрочил, кончил в ветхую фуражку. Пахло смертельным озоном, камыши шевелились. Главный элемент программы: гадание по костям ветерана. Оставляем за собой косную дорожку из слюны и лимфы. Поклонники ползли за улиткой, принюхивались. Вот это единственная цель: чтобы пришло семнадцатилетнее мясо с букетом "меня восхищают ваши буквы". Правильный, безупречный порядок, ни единой паузы. Лучше всего выслеживать их в подземных вагонах. Там, где одного взгляда достаточно, чтобы извести парня в дым. Вот они открывают лживые дыры, подставляют вопящие пупки, вот здесь, за змеиным логовом шлангов, можно прокусывать им мочки, рвать когтями невесомое мясо на ребрах, кончать на шею, щекотать скорченное тело накладными ресницами. Неспокойный сон смертника. Ты отсосал ему? Нет, ты отсосал ему? Признайся, ты отсосал моему брату? Зыбкая пленка страсти. Ответь, баалак, почему мы придаем такое значение ерунде. Сама процедура не занимала и трех минут. Достаточно было чуть шевельнуть языком, пару раз двинуться туда-сюда, провести тяжелой ладонью по изнанке бедер, и вот всё уже кончено. Эти старики. Они умеют не отнимать времени, сделаться незаметными, как пыльные маргаритки. Вот по туннелю бежит ополоумевший козлик; вдогонку за ним, поймать, содрать шкуру, выпить твердеющую кровь. Опьяненный наглостью. Но вам это не сойдет с рук, вам ведь тоже прокусят шею. Рано или поздно.

Угроза: оборву тебе ноги. Если не будешь сам знаешь что. Последний человек в нашем городе, который не пользуется воском. Лежит под балдахином, пишет ультиматум: вы думаете, что я такой же как вы, потому только. Но вы ошибаетесь. Я вас ненавижу. Хочу проблеваться прямо в ваши распоротые животы, промчаться на бледном коне по полю, где вы будете подыхать после невидимой битвы, хочу смастерить рогатку из ваших сухожилий. Нет, вычеркнул всё, разорвал бумагу, сломал грифель, закурил. Один укол в напрягшееся бедро. Или в дырявую вену на ноге. Или в шею, где распоясался синий пляшущий тигр. Для инспирации, для лучшего чувства цвета. Один пустячный укол.

Погоня в подземном поезде. Распихивая пассажиров черными крыльями. Вот ты катался по своей траектории, сейчас я выбью подшипник. Что это вы записываете в блокнот? Здесь надо смотреть в оконце, как там проносятся сталактиты. Перестаньте. По-братски положил руку на робкое плечо. Пора заменить уродливую борону на позлащенный наперсток. Сколько посетителей, лишенных всякого смысла. Провернуть их на фарш. Чаша с северным вином трижды обошла гостей и на середине четвертого круга опустела. Предположим, мы поселись у пропасти. Но все равно мучает кессонная болезнь. Ванна, полная лизергиновой кислоты. С редкими островками зелени. Мы преследуем водолаза. Будто бы кредиторы. Вот он возвращается в обшарпанную квартиру, всё разъела тропическая влага, вот он неумело пытается закрыть кран. Хотел бы ты, чтобы рядом с тобой лежал кропотливый мальчишка? Тест перед сном. И, поразмыслив: нет, ни за что. Буквы лучше, чем зубы. Почему тебя не убили на войне? Почему ты не утонул в бассейне? Мы бы рыдали.

В больничной палате, теплый запах позора. Подпалили петуха. А мог бы прийти школьник, погладить по щеке, спеть шепотом пару куплетов. Сыграем, ладно? Только теперь я буду первым стражем, а ты вторым. Снимай балахон.

Зачем ты говоришь о гермесе, ты ведь ничего не смыслишь, не знаешь, не видишь. Нет (возражает охотник), послушайте же, что произошло. Они убили юношу, какие-то опереточные гюнтер и хаген. И вот - один из миллионов ртов, которым доверили глотать твои секреты. Надо было быть помоложе, понастойчивей, не сутулиться, наконец. Расправь плечи! Сто двадцать. Ol sonuf vaoresagi. В сундучке беженцев хранились истыканные ржавыми булавками куклы. Посыпали солью, завернули в тряпицу. Откроем в день весеннего равноденствия. Thou hast appeared to me as a young boy mischievous and lovely with thy winged moon globe and its serpents set upon stuff. Неразглядетьнеописать. Открыл книгу, слизнул каплю опасного меда, сразу захлопнул. От старшего разведчика вновь поступил непотребный приказ. Мы не готовы подчиняться. Я бы хотел лежать здесь, созерцать меркурий, ловить капли. Кончи мне на шею, будь так добр. Заказал тележку нечеловеческих книг. Наш следующий выход в эфир в понедельник, мы сообщим координаты никчемного семинара. Я таких больших хуев никогда не видел. Я вообще ничего не видел, ослеп от переживаний. Абсент выжег зрительные нервы. Ужасным движением смахнул со стола чашу с горячим рисом. Что делать? Дрожит глазное яблоко, дрожит. Записывай за мной: пусть жезл или единица. Жезл или единица? Именно, пусть жезл или единица станут девяткой, это знак приапа. А потом? А потом ничего.

Что, собственно, ты хотел? Да так, просто сфотографировать твою жопу. Нахожу это забавным. Ну-ка, поднимись.

В три часа ночи. Деньги, которые никто не решился разменять. Дотронулся до холодильника: вот мой домашний аушвиц, мое кладбище домашних животных. Здесь всё непременно протухнет. Мне девятнадцать лет, моя планета - уран. Вино залило белые брюки. Горечь уродства, зеленый виноград, banquet of brine. Вот соленые капли, не прикасайся языком, можешь заразиться. Но он уже потянулся. Простая история: сексбой. Всё, что могли, вытянули из прямой кишки. Волшебное мыло юности. Просьба, быстроногая, как рикша: помой мне хуй, подрочи, раздвинь колени. Забился в угол под пыльным балдахином. Вишневый ковер на кровати: останется пятно. Мокрый след, словно тут катались на помидорах. Приключение не прошло бесследно. Вот,- бормочет z,- истерли мою молодость в крысиный порошок. Среди хороших слов есть одно, дрожащее, словно мускус. Слово: колдун. Он - колдун, ты - колдун, я - колдун. Отдался колдуну. Что с тобой? Это уже не я, во всем виноват колдун. Подхвачен течением. Съеден бактериями. Растоптан деревянными башмаками.

Схватил исколотой рукой пряжку: не застегивай, умоляю. Дай мне кончить. Если застегнешь, не кончу. Нет, не прошло бесследно. Погибший школьник. Тело унесло в тухлую заводь, кувшинки проткнули вялое мясо. Пусть жезл или единица. Там был сакердот, всё записывал. Корчи брата lampada t. Молодое сало в тряпице. Встретимся в полнолуние. Перекресток, где пролилась сперма висельника. Карта - "il diavolo". Карта - "le jugement". Карта "l'amoureux": крестьяне, слипшиеся под жирной виноградной гроздью. Попытки наладить общий язык с инвалидом. Пальцы, сшейте пальцы! Глубже и крепче. Стежок за стежком, пока не получилось злодейское кружево. Осунулся, побледнел. Десять дней не вылезать из постели, питаться спермой, ползать по битому стеклу, слизывать пот с темных щек. "L'amoureux". На подступах к полю брани.

Вот, записывай: "Почта принесла три предмета, посланные юпитером: письмо от беспокойных адвокатов, склянку опиума, любовную поэму религиозного толка". Младшие арканы. Неврастения, плагиат, выбежал из залы, будто за ним ползли дымящиеся черти. Так оно и было. Деформация ступней, кровь поднялась до лодыжек, шприц. Завернул глобус луны в хрустящую бумагу, нес бережно, чтобы не повредить гипсовые крылья. Существо, скрывшееся в скафандре. Нет, не водолаз, некто много страшнее. Опасный, как ядовитая улитка. Вот у меня отрезаны пальцы, а мускулам завидуют бейсболисты. Вечно готовый к прыжку. Как дешевая пантера. Тревожная запись в дневнике: "отсутствие ебли, как это пережить?" Так, словно сдирают шкуру за шкурой. Сначала - молодость, потом - браслеты, потом несколько второстепенных банкнот. Финансовые неурядицы, орхидея, вспорхнувшая в клетке. События разворачиваются в крематории, где испепелили братца o.s.v. Вот теперь пляшем от печки. Фуллер, харрис, грант, саймондс. Самое главное, что произошло. Повесть о солдатской слепоте. Вот видите, кое-что осталось. Что осталось? Да вот, кое-что. Посмотрите внимательней, разгребите пепел. Там мальчик и все его погремушки. С ресниц капала cnila. Раздражало, что слишком многое написано по-французски. Раздражало неумение держать спину прямо, чистить зубы, смотреть в глаза, измерять расстояние в милях, щупать полюса магнита. Вышел на кухню в пижаме со страшной газетой, только что доставленной из концлагеря. Отряд, где начальником бригады сам бафомет. Что вы, что вы? Там еще напустили слюну в дудки, дурачили слепого солдата. Когда это кончится? Никогда не кончится, именно так и будет.

Кончи мне на грудь, - взмолился сирота. - Просто кончи сюда, скорей. - Откинул голову, зажмурился, словно в руках брадобрея. Легкое расстройство, забудь. А это, это что такое? Да ерунда, хлороформ.

Никудышные звуки. Вот мое собрание пустяков: глобус, гипсовые обрубки, толченая нечисть, медный обруч, расплющенное колечко, шланг, из которого поливали пещеру. Пыльные губы. Давно ничего не трогал. Шлепнул по руке: отстань, не отвлекай, зараза. Когда говорил, отворачивался, смотрел в сторону, будто что-то там происходило, какой-нибудь взрыв луны, а там ничего не было, просто такая уловка, чтобы собеседник не ощущал зловония. С языка сыпались змейки и жабы. Посев. Закодировано от эпидемий. Когда рассказали, серафимы смеялись. На подоконнике, на полу в рекреации, у входа в кабинет черчения. Спятил? Спятил. "Да ты всегда был негодяем" - открыл он протрезвевшие очи. Обман, это обман с самого начала. Письма, счета, посылки. Всё это было для отвода глаз. Там и дна-то не видно, и, если ткнуть палкой, уйдет без сопротивления. Плечи, поднятые стероидами, как проворное тесто. Вышли всей гурьбой на крыльцо, помочились на фолиант. Так проскочил еще один незаметный день. На всякий случай сделал несколько копий, спрятал дискеты. Одна, укрытая под просторной вазой, промокла, показывала ноль. Стабильно пользовался всеобщей ненавистью. Скорпион, проползший в кружок милых друзей. Ну они и давай поливать его кислым керосином.

Погиб, растоптан колдунами.

Я все-таки не люблю этих. Не люблю этих, этих.

Беспомощно щелкнул пальцами. Слов становится все меньше, правда. Это была записка, нацарапанная на рекомендации в союз композиторов. "Чуть подвинулся, и на освободившемся месте (взятка поклажи? - неразборчиво). За стеной внятно стонали". Позвонить ему, что ли? Записал телефон на салфетке красными чернилами. Можешь в любое время. Примчусь, отсосу. А когда-то у меня был номер: 1281231, и максим сказал: засунь скорее, а то я все время чувствую пустоту. Вежливо благодарил: за что? Да за массаж же. Нащупали-таки сокровенный узелок, помяли вволю. А что это такое, особые числа? Да вот "двадцать три", например. Далеко ходить не надо. Твой возраст? Нет, мне намного меньше, я вырос там, где коптят оленину, пьют детскую мочу, строят хижины из зловонных льдин. Пока шли по тропинке, видели всюду на сугробах желтые дыры. Двадцать восьмое июня, годовщина. Путешествие к центру земли. Никому не известная симфония. Нужен хуй, и нечего притворяться. Конкурс на лучшую беспринципность. Старые звери поощряют дьяволят. А это был не сироп вовсе, а сонное зелье.

Коснулся клавиш, мелкие струйки воды побежали из расчетливых отверстий. Это пьеска об одиночестве водолаза, ни больше ни меньше. Музыкальная шутка гестапо. Могли себе позволить. Потом кашлял, кашлял так, что, казалось, осколки бронхов вылетят наружу. Что это, что это? Да так, моё проклятье. Можете пощекотать вот этим ножиком. Нет такого слова "благородство". Справился в книжке, поблагодарил: вы правы. Но как же (задохнулся), как же? Я помню: пляж, зонтики, парень в белом костюме на пирсе. Возможно, бескозырка. Темные волоски на руке, тонкое кольцо. Шрам на указательном пальце, будто соскользнул рубанок. Благоприятный бицепс. Ключ нашелся под крыльцом. Мотнул головой: проходи, только тихо. Тихо, все спят, сиеста. Помидоры лежали на газете в прихожей, лопнули от восторга. Двинулся на цыпочках, растягивая шаги, словно хоронзон царапал нежные пятки. И вот еще: взять пистолет, обнять ствол губами, юркнуть под одеяло. Пиф-паф, казавшийся почти беззвучным. Щепка попала в глобус луны, шелохнулся. Это подарок для тебя, а это для твоего хуя. Извлек диковинные перья.

А теперь просто так: перерезать. В пене. Кипяток, я не могу мыться. Просто суеверие. Но все равно плеснули бензин, взорвали. Громче, громче. Шорох газетных страниц, пятна на пальцах. Эта заметка сочинена в аду, разве вы не признали? Слопали черви. Полосни бритвой (просит, предположим, солдат), прямо здесь, всё стечет. Привлекательное, разодранное коршунами лицо. Отличник службы безопасности. Он сразу понял, что с этим говном нечего делать, третьестепенный персонаж, никакого толка. Ну, слегка разбогател, что с того? Кто ж сейчас не делает деньги. Только опухоль. Да, и то в ошибочные времена. Ткнули иглой. Парень не успел повернуться. Дождь, минус полтора, london kills.

А ведь всё началось с безобидного кашля. Потом уже будто так и надо, никакого движения воздуха, горло затянуто ряской. Эти белорусские болота, они снабжают кислородом половину европы. Достаточно легкого прикосновения, кожа покраснеет. Бежал по прямому, будто монастырский луч, коридору, твердил: "это был яд, яд, притворившийся чаем. Почему я должен казаться умнее. Я и так бесконечно мал, разотрите меня, как кусочек мела". Мы знаем формулу, которую напишут твоим мясом: гельвеловая кислота. Наконец фальшивые семена долетели до малоинтересной планеты нептун. Здесь вытянется хвощ, новые побеги из ужасных зерен. Долго гнался, прокалывая ноги, потом поскользнулся на сгнивших колосьях, упал в жижу, перемазал руки. Тут-то и настиг его автоответчик.

Есть ведь безжалостные люди. Тыльная сторона империи, вот они тащат поклажу, цементируют норы. Командуют дивизиями. Солдат сбежал из окопа, укрылся в пещере, проглотил леденец, ослеп. Забыл колдунью злую сикараксу. Потерянный, как шепот в оркестровой яме. Откашлялись, потом заиграли. Запело раненое море. Кит, пронзенный пикой, гарпун, утонувший в облаках. Питался только несъедобным - древесными наростами, весенней землей, иглами пихты. А вот кстати и молодой, едва выросший хуй - попробуй. Обглодай-ка корешки, подтяни-ка нитки. Засмеялся довольно.

Просто, как выстрел бузиной: воровал изумруды у богатых червяков. Виноваты, раз хотят облизать. Мог и проломить наобум: хрящики, хрусталики, коленные чашки. А дипломаты думали: вот благородный старец возится с левретками, роняет себя. А там были сизые черви, крики и вой, басурманские плетки, залитые воском бедра. Потом, когда уже всё было кончено, доставили балик, полный дерзких бумаг. В сопроводительной записке читаем: "Всюду говорят: ураган уничтожил эквилибристов, расплавился поезд, потерялись в тумане, заживо сгорели в треснувшем кратере, провалились в шахту, растерзаны партизанами, проглочены акулой. Но всегда есть другие, победоносные люди с лисьими головами и деревянными коленями. Мы же обречены тянуть сосцы сострадания. Любите нас за то, что еще не перекусили вену". Одаренный мальчик! - твердил посторонний старик брезгливо, в расчете, что вокруг его слов вырастет ограда щавеля. Ужасные негигиеничные практики, как не затосковать при виде этих людей. Это то, что касается службы, и больше мы к этой теме не возвращаемся, слишком сильно засадили штопор в желудок. Скоро уезжаем на берег океана, верно? А в тот вечер умер врач, снабжавший колдуна морфием. И тут схватил за фалды. Что мы знаем, что мы знаем.

Змеи, а ползают ну просто как дети.

И постоянно кашель. Такой темный желудочный вой, когда уже и не остается ничего. Пообещай, что не будешь отходить ни на шаг, повторишь эксперименты доктора эм. Как в винограде? Да нет, же, ты не расслышал. Сядь на краешек койки, сними майку, засунь руку под одеяло. Вот тут, нащупал? И выше, выше. Появилось в прошлом году, и теперь все больше и больше. Пока кашляешь, кажется меньше. Потом снова вздувается, пульсирует, требует жертв. Теперь записывай: вздохнул. Вздохнул. Захрипел. На губах появились белые капли. Дыханье все хуже, чейн-сток. Еще в те годы, когда вернулся из казармы. Сколько лет вам было, когда вы лишились ноги? И вот он в могиле, а мы пляшем, пляшем. Тут так много людей, а тринадцатилетние - они только и хотят: наклониться, лизнуть, просунуть палец поглубже. Умножь на три, не ошибешься. Никаких желаний, ну разве что спать. Записываешь? Отметь: вздохнул, посмотрел на вырванные ногти, лицо исказила гримаса, это тик, нервы. Снова кашлял, кашлял, кашлял. Прошептал: "робин-красная-шапка", улыбнулся. Еще одной книгой меньше. Осталось каких-нибудь пятьдесят четыре страницы и пара диаграмм, стрелка летит вверх, как утренний хуй. Мы специально купили желтые, они нежнее. Подумать только: и здесь отразился белый рояль и ваза с шипящей сиренью. А как насчет гермеса? Лучше всего эти разбросанные по склонам слов мальчишки. Вот-вот, новейшие скалолазы. Каждый со своим альпенштоком. Я бы не прочь двоих сразу, чтобы сбили всю резьбу. Смеялся так, что с коленей свалилась под стол салфетка, расстегнулись уютные брюки. Да вы знаете, что такое вера? Вера - это когда готов ебать числа в таблице логарифмов и пятна на обоях. Партизаны напали на школьников, здесь же в кустах откромсали причиндалы, швырнули в ведро с дымящимся льдом. А эти тени под глазами - ни к черту не годятся. Зачем ты это сделал? Маска из перемолотых огурцов. Или натереть космы овсяной кашей, будто бы помогает. Помнишь этого парня? Водолаз смотрит в ужасе, не отвечает. Пятьдесят три минус тридцать. Да, помню.

А тот просто нагло подошел, втерся, присел, вцепился в колено, пополз куда-то губами. Видел бы ты это чудовище. Говорят, бежал из плена. Три папиросы в день. Давай-ка, дергай нитку. Расхохотался. Ну ты с этим глобусом, ох, с этим глобусом. И кашлял, кашлял, кашлял. А могло бы и вообще ничего не происходить. Только спелеология. Пробраться во всякие закоулки. Ну да,- бормочет охотник,- мы ведь пещерные жители, ломаем ветви.

Записывай скорее: z заплакал. Врагу не пожелаю, такое унижение, такое унижение, всё изгадили, растоптали. Как и всякий неумный человек. Теплые братья вошли в палату, понимающе переглянулись. Что это? Что? Какая-то ахинея. Ну, обычную дозу.

Брызнуло на простыню.

Погибнуть! Но вскоре угомонился, улыбнулся отражению, царапнул по запястью. Хорошо выглядишь сегодня, завтракал? Да, на улице солнце и будто бы тот самый ветер. Еще двадцать три минуты говорили о сонных пустяках, потом мальчик расслоился, уплыл к потолку, там потерялся в гипсе. Уже не было желания нажимать на кнопку, даже среди букв появились пустоты. Скажем так: пулеметчик ганс. Такие руки, как у тебя, нужно прятать. Сними этот ужасный перстень.

Убежал с собрания, два часа прождал любовника на фашистских ступенях; нет, не пришел, гнида. Потом, когда встретились, поспешил сказать первый: мне так неловко, я не смог, ты меня ждал наверняка. А тот смутился: ты не пришел? Знаешь, я тоже. Ну вот, в таком случае мы поладили. Не скрывая жадных желаний. Кормились у звенящего корытца. Тут и портвейн, и горошек, и сгущенное молоко. А вот как бы разогнать, оплевать, высмеять. Северная столица. Тут пролезло что-то такое, чего и быть не должно. Уже два года не пили вина, потому что. Ну отсоси,- разрешил парень, и легкое любопытство тренькнуло в его голосе. Правду ли говорят. Ну всякие ступеньки, перила. А могли бы сломать ребро. Страшное дело. Такой нежный, ничего не стоит скрючить. Важные дела в столице. Раздавленный троллейбус, блеск террора. Эта музыка, она в прошлом, нечего там смотреть. Лучше вот загляните за эту штору. Тут для вас припасены ледяные рассказы. Не стесняйтесь, можете расстегнуть.

Ткань с сюрпризом. Стоило только лечь, сразу треснуло, покатилось в угол, встретилось с кувшином, звяк. Тут припасена жидкость для омовений. Никому не расскажешь? Мы поехали на такси, и этот парень, кожа в каких-то пятнах. В пятнах? Ты меня не слушаешь, только и думаешь, как бы поскорей съебаться. Ну и вали, если хочешь. Без всяких подарков. Это у них такой спорт - брать у клиентов свежие носки. Весь вечер думал: откуда эта вонь, откуда эта вонь, откуда вонь. А вот и разгадка: мерзавец наложил в штаны. Царь зверей, как ты можешь! Встал на колени, поклонился востоку, забулькал. Полощи горло теплой содой, так нас учили в приюте. Пойман и изнасилован углекопами. Шлак впивается в щеку. Красные точки на лбу, искусали блохи. Нет пощады. Ахнул, ну что за люди, что за люди. Потом поклонился, прошел в ванную, пятясь. Осколок стекла за сгорбленной щекой. Рыжая помада. И ведь бежал же за ним по лестнице, бежал с дохлыми лилиями. Но след простыл.

Энергия. Наблюдатели думают, что вспыхнул керосин, бомба попала в санитарную палатку. Запасы спирта, иприта, крика. Кто бы мог подумать, что этот надменный офицер способен так визжать. Маленькие сизые буквы - сочинял холодное письмо другу в министерство. Из страны, где кругом медузы. Можешь ли ты представить? Хроника позавчерашнего боя. Похоронили с почестями, венки, вьюга. Предатели, шпионы, парашютисты. По ночам подают сигналы, снуют в ледяной воде. Все так сияет, немудрено ослепнуть. Ловушки: палец, отрубленный на неопрятной кухне. Вошел в свою комнатенку; красные обои отклеились, под радиатором лужа, жирные пятна у изголовья. Пугливые старики часто приводили сюда продажных матросов. На подступах к марселю. Дорога, изогнутая, словно могучее ухо. Мальчишка на громоздком мотоцикле. Свалка, облюбованная цикадами. "Это все то же самое, - шепнул охотник раздраженно, - даже воздух одинаковый". Что ты хочешь, мы плаваем в этих запахах - кожа, резина, слезы. С девяностой по девяносто четвертую страницы. Вот тебя тут и прирежут, как того патриарха. Непристойно чистая одежда. Крахмалил до рези в глазах. Звонок от человека с механической рукой: спустись на минутку. Мне ничего не стоит. Ты думал, "выбить зубы" - метафора? Посмотрел на розовое пятно, где и вправду неинтересно лежали. Если приглядеться. Волшебное мыло молодости. А просто вот так: засунул руку в штаны. Непростительная ошибка. "Не бойся", но парень сразу стал собирать книги, словно увидел крысиную кислоту. Повернись, чмокни меня в щеку. Помешал телефон.

Деньги, золото, сметана. Продаю дипломы злокачественных академий. Смеялся так, что лопнула стальная скрепка, державшая челюсть. Оставили открытый люк, и прохожие могли любоваться на то, что творится внизу. Старожилы не упомнят. Сон чувств. Метались среди эвкалиптов: стволы изрезаны клинками. Трава оплетает ноги, разбегаются ящерицы. "Твое здоровье, фюрер!"

Боялся ходить в туалет, думал: наверняка унитаз сломан, почему там все время вода? А оказалась другая система, все другое, кенгуру, колибри, эта злоебучая манера смазывать местоимения. Ам! Пыльные пальмы, кирпичный песок. Кормят так, что легкие должны быть в три раза больше моих. Я вырос среди льдов (говорит солдат), там теряешь зрение и слух, даже подсолнухи отдают йодом. Верно, верно. Побежал, смеясь, по бесконечному пляжу. Мы арендуем дом, будем водить мальчишек. Каких мальчишек, опомнись. Десять лет назад кожа была гладкой, и вот уже дыры, дыры, дыры. Зверь-невидимка. Наконец получены фотографии: нежное лицо, уничтоженный взгляд. А теперь говорят: "ты был кротким юношей, а стал таким муравьем". Кукурузная похлебка, тарелка со следами мертвого жира, огарок, газета в пятнах, телефонный номер, выведенный нетрезвой рукой. Это агентство? Агентство. У вас раньше работал такой высокий блондин. Что же теперь? Да, теперь, после переворота.

Черный плащ, ровная линия танков, пришлось ковырять асфальт. "Мескалин",- сомневается человек в синем халате, но z молчит, разглядывает венок на потолке. Не существует. Кости свалили в корыто, залили кислотой. Опасный дым. Удушье, гангрена - экзекутор попытался открыть оконце, но ставни заколотили нацисты. Блевал серой желчью. Останки нерасторопных. В тот раз нам повезло, последний пароход не успели затопить. Вперед, к босфору. От рывков винта утопленники в цементных бочках качали головами. Вот просто так, глоток граппы для храбрости, выкури дозу, распахни окно, высунись подальше, как будто хочешь что-то бросить тому, кто вышел из подъезда, еще и еще немного, потом быстро назад, закрой окно, задерни штору, сядь на короткий диван, обливаясь потом. Ты был на краю гибели, теперь лихорадка. Быстрей под одеяло, где никто не достанет, не подсадит под ребра ржавый крюк. Все поменялось, осталось только багровое пятно - чуть выше того места, куда присобачивают протез.

Парень со шприцем, стань фюрером на полчаса. Попятился от удовольствия. Над койкой висела открытка - гаитянин, измазанный пеплом. Армия негодяев. Дротик, мушкет, соль, хинин. Малярийные комары размером с бутылку. Пара насечек на скулах, чтобы выглядеть старше. Мы не любим детей, этот вечный негритянский запах. Понос, акулы, свист охотника: прыгай на плечи. Погибнуть! Нет пощады. Позади еще что-то взрывалось, но, вероятно, это был безобидный магний. Чествовали иллюзиониста. Включил в розетку, положил бумажку промеж пластин: сдохните, суки! Машина проклятий. Зашипело, поджарилось. Это не хлеб, зайчик мой, это ядовитые жилы. Снова вспышка, теперь провода. Уаф-уаф-уаф. Подрочи мне зуб! Подрочи мне зуб! Упал, обливаясь кровью. No mercy.

Ночью жирно блестели пальмы. Смотрел с балкона, самолет за самолетом, высадка, посадка. Ветер сметает листья. Опасное море. Гибель! Зашел в ничтожную комнату, выпил залпом. От всех недугов. Перец и гвоздика. О, баалак, нет спасенья. Муравьи, забравшиеся под кожу, суетились, пробивали ходы в недужном мясе. Ленивой ладонью крутанул глобус луны, замелькали белые дыры. Деньги, деньги, дырявый карман, заплакал. Теплые братья на страже. Рак десен, не иначе. Вгрызся по самые рукавицы. Неостывающий бетон, язвы в синих оправах. Царапай, царапай, вот и благословенное дно. Вскрикнул так, что лязгнули гусеницы. Коллекция неудач: мародеры выскользнули из подвала, пули и слезы. Я - твой скорпион, накорми меня рисом, оторви клочок от бедра. Сумки снеди, кровавая колбаса, пифагорейское сало, сперма молодых орлов из областной хоккейной команды. Мы тоже когда-то сражались в лапту, вшивали шары в залупы, ковыряли прохожих. Бессонная ночь с первым зверем на луне. Видишь вот это желтое пятно на матрасе. Это я нассал позавчера. Так они привыкают, медленно втягиваются в круг. Главное - добиться улыбки. Потом уже можно покрывать резиной, мазать медом, фаршировать осокой. Злаки гималаев. Зерно, попавшее под перину. Если бы не соленый привкус. Парень слез с мотоцикла, расстегнул звонкую сбрую. Ты обязан, обязан, обязан. Почему бы и нет, только плесните похлебки. Распорядились сбегать на кухню. Великая депрессия, теперь их можно брать голыми щипцами. Бензин, масло, горюче-смазочные материалы. Подготовка посланца. Рявкнул мотор, горячо попрощались. Теперь простыл и след, таковы пирожки изгнанья: вязига, лук, перепелиные яйца, автомат в раскаленные руки, ржавую очередь в жидовскую харю. Что это? Да так, красные пруды. Тяжело сглотнул. У тебя, парень, не сперма, а какая-то ртуть. Да вот у нас в харькове. Ошеломительные привилегии. Сразу, не дожидаясь спектакля, облачили в бархат. Он придумал нумерологию, а ты, что сделал ты? Ты, иван, тоже на многое способен. Знаешь, я впервые пью эту жидкость, и вот - просто счастлив, счастлив.

Сначала меня привезли в отель,- докладывал мальчик,- приказали раздеться, растопить воск. Агентство удовольствий. Помнится, у вас служил блондин. Да, он давно не приходит за жалованьем. А сережа ушел гулять с друзьями. Передать ему что-нибудь? Именно, передайте: жила долго не нажилит. Вы ошиблись, успокойтесь. Случайное сходство. Человек, о котором вы говорите, испарился. Не оправдал доверия клиентов. Скрылся за мраморной дверью. Да, предположим. Где же наша правда, баалак, зайчик? В ответ потребовал невозможное. Для посвященных его цвета - синий и золотой.

Ты, небось, и забыл меня? Забыл, сука? Забыл?

Красные пруды. Окурки в сугробах. Содрал с него штаны на виду у алчных автомобилистов. Лилии долин. А просто так: вдохни, еще раз и еще раз. Вот так просто. Да, вот так просто. Z не поверил. Это, как и все прочее, было обманом. Придушил парня, потом еще несколько дней подушка пахла его татуировками. Бриллиантовые зачесы, смотрел в зеркало, теребил никчемную прядь. Вечером пошли к озеру, немцы куковали в палатке. Огненная вода, растворяет медяки. Лег на мокрую траву рядом с костлявым бревном: подрочи мне, можешь? Сильнее, идиот, сожми крепче. Там, среди наших, в кипящей глине. Басня про школьника, сожравшего кал любимого педагога. Метафорическая жила на виске. Мясо, волосы и кости. Водолаз выбежал на лестницу, но безжалостный поток смял каменную дверь, как салфетку. Никто не решился сказать поминальное слово. В дутой куртке, со стальным кольцом в левом ухе. Тебе дан вот этот шанс, хватай, змеиное отродье. Но упустил мальчика, заплатил и выгнал. Shemhamforash! Первый страж выходит из-за кулис, в руках у него глобус луны с белыми крыльями. Раздает пастве облатки забвения. Девять звонков. Мускулы водолаза. Флакон щедрой солдатской спермы. Столько каверз. Завел в каптерку. А у тебя есть? Нет,- улыбнулся,- нет, не было и не будет. А может дашь сто пятьдесят? Только развернись железной кормой. Эти парни всегда залезают в слабость, они прикипают к сильным, чувствуют запах офицера, гладят сатиновые ляжки. Засаленные тысчонцы. Но ведь среди них есть? Есть. Свистнул: проходите. У нас с тобой разные амплитуды, вот почему мне трудно говорить. Понял, посмеялся, повесил трубку. Похмелье. Всегда носить с собой пистон для защиты. Не расставаться с семеркой кубков. Следом, конечно, удавленник. Ну что вы смыслите? Да ничего не смыслите. Бережно переписывал латинскими буквами. Птица - удод. Дерево - гингко. Фрукт - папайя. Почему ты до сих пор не на канале? Выпущен из пращи в пещеру, где размножаются слепые солдаты. Живой уголь, дневной демон второго декабря, ангелы тифарета, сонм звезд северного полушария, обратная сторона головы, близнец, двойная природа меркурия, париж. Унизил, раздавил. Три недели не было писем, потом короткая весточка. Я на северо-западном фронте, кормят хорошо, натер ноги до сербской крови. Ночью смотрю на луну, словно эдомский герцог. Demise. Извещение на японской бумаге. Заставил мальчика раздеться прямо в кабинете, на письменном столе. Взгромоздился, расшвыривая бумаги. Белые капли на чернильнице, лаковой шкатулке, мучениях себастьяна. Измерь давление, температуру, закрой глаза, дотронься указательным пальцем, раздвинь пошире, тужься, еще раз, тужься, чтобы глаза выскочили из окопов. Но тут же заерзали пули. Да вон он, на дереве, в драном камзоле. Висит на одной ноге. Le pendu. Коварная дрожь соучастия. В панике перебежал просеку. Но пулеметчик, вероятно, отлучился. Гнилая вышка пуста. Взвизгнул, растоптал ядовитый гриб. Новобранец повернулся во сне. На его бритом затылке (вообрази, баалак) виднелся красный прыщ. Мучительно хотелось выдавить, или даже нет - вцепиться в сонную кожу зубами. Двадцать три страницы несчастий. Вверх-вниз, вверх-вниз. Лужа крови под расцарапанной дверью. Выбежал из пылающего амбара, успел прихватить только мраморные рукава. Но тут поджидали: с косами, мотыгами, арбалетами. Куда спешишь, братец? Соль в шейном позвонке, то самое место, где копошился швейцарский кудесник. Лезвие и шестерня, механизм в последнюю секунду пришел в движение. Всё не просто так, упал в зловонную солому. Стог, а там надолго окопались пьяные пастухи. Еще рюмку анисовой и нах хаус. Арестовали за поспешность. Не выходи, не говори, не знакомься, не встречайся. По железной лестнице цок-цок в натопленное подземелье. Там уже поджидали: кувшин и миска вязкого меда от неведомых молодых людей. Всегда найдется один, который. Для которого. С которым. Как тот житан. А ну на хуй. Подоткнул клетчатый плед, уснул, как зяблик. Даже не пришлось думать про лодку, скользящую к водопаду.

Скромные достижения. Блаженство безделья, строчка там, завиток здесь. Никто не посмеет сказать. А могли бы: крышкой рояля по пальцам, раскаленным прутом в горло, чугунный крюк под хлипкое ребро. Ты видел, видел? Мальчик засмеялся, облизал хищные губы, похлопал испуганного спутника по бедру. Полчаса спустя купили пряник с глазурью "на вечную ласку". Но ты видел, видел? Ночью, когда неловко сошлись на кушетке. Госпиталь, сирены, помпа, запах рвоты, хищное лицо, пропоротое жестью. Милый бози, везу тебе царский подарок. Сбежал из больницы, пошел в бордель. Заносы, подвалы, три паровых котла, семнадцать кирпичных труб. Школьника после употребления предлагалось сжечь. Лютики, отыграли своё. Вот мы на невольничьем рынке. Крепки ли десна? Не крошатся ли зубы? Не преют ли ноги? Погибнуть. Вставил катетер, но и это не помогло. Промывание печени, no mercy. Жили впятером, на работу выходили по очереди, стригли драгоценных овец. Неплохо он тебя пропорол, наложим жгут. Оглох от неудачного выстрела. Лавины и оползни. Оставили машины на пригорке, но тут. Бензин, огонь. На много миль. Собрались доброхоты, но спасти не удалось, потом соскребали костную муку с расплавленных стенок. "Вот как страшно,- свидетельствуют муравьи, - вот как страшно". Пусть жезл или единица. Напечатайте, напечатайте. Ни хуя не напечатали.

Z подрочил, но не кончил. Острое желание захлебнуться. Это селезенка, это диафрагма, а тут озеро солдатских слез. Окунись, дитя. Распороть брюхо. Просто так: распороть брюхо. Бежал, потом звонил по телефону, кричал и сквернословил. Пальцы, ногти, колючки. Алый шар сорвался, рухнул в желудок. Wo die Ameisen traumen. Страница, написанная отрубленным пальцем младенца. Разбил последний пузырек чернил из голубиной крови. На потолке крутилась гирлянда: фрукты, перебитые жестью. Прибежали теплые братья, укололи. Дуршлаг постаревших вен. Иногда солдату казалось, что зрение возвращается. Вот он видит нарцисс на шпале, слышит жадные выстрелы, хватает за руку белокурого парня. Лицо, измазанное мазутом. Но потом все равно наползала тьма, полная молний и шелеста невидимых перепонок. Agios o Falcifer! Первый страж наклоняется, взбирается губами от колена к бедру. Тихая радость совокуплений. Волшебные осколки стекол. Тяжелый бокал упал с алтаря на мраморную плиту, раскололся. Паства запричитала.

Проникновение в газовую камеру. Зачем они сжигали младенцев. Эй, зачем они сжигали младенцев? Известно зачем. Наложили тайные печати, абраксас, и заклятие пало. Входили гуськом. Мальчик-свеча, вот наши терпкие вина. Gilles de rais, william de soulis, алтарь, молочные зубы в футляре. "Мы готовы посодействовать,- сообщил человек, прятавшийся в ящике.- Вот вам серебряные пули". Подлая морда разлетелась в клочья. Не успел и пикнуть. No mercy. Стрелял и стрелял, пока не накатила рвота. Сопротивление природы. Гнули, заливали свинцом, но всё равно пошел и совершил запретное. А вот так. Терпи. ("Будем терпеливы,- отвечали муравьи в берестяном послании.- Что поделать"). Вот предположим - алая ванна. Ничего не дает, ridicule. Четырнадцать страниц, и задание выполнено. Потом еще двадцать. Десны разлетаются. вывернутые зубы в смуглых пятнах никотина. Парадонтоз, химиотерапия, кресло-качалка, китайская рулетка. Пуля, как зерно. Зашла неглубоко, укоренилась. Преступление седьмой ступени. Пришлось перекрашивать стену, но запах остался. Будешь жить с грузом печали. Но все равно зашел в подвал, глотнул спирта, развеселился. Хули уж тут. Ну была ошибка. Черный бархат на алтаре, раздвинутые ноги. Всего лишь: вода, мясо, кости, водород. Сколько вам повторять? Жидкость? Да, но непростая, это яд, вот так-то. Зло рассмеялся, хлопнул дверью. Храм был мысленно открыт в два тридцать пополудни, не мог встать с постели, кашлял, тридцать восемь и пять, выпил отвар из детских костей. На хуй такую жизнь. Пусть жезл или единица. "Бист ду феррюкт?" - поинтересовался школьник, катая гнусные камни во рту. Черный плащ, черное кашне, черный свитер. Аплодировали, хихикали в нужных местах, вроде бы успех. Хлопнула дверь, остался один, nevermore, как протухшая льдина. Ты никому не нужен, он никому не нужен, никто никому не нужен. А ведь мог бы просто войти, поцеловать: ну извини, бывает. Раздвоенное копыто, и, предположим, дождь в запущенном саду, где три года назад играли в секу. Два года и четыре никудышных месяца. Механическая рука разорвала ветхий гобелен. Посетил наш город, выскочил из поезда, поскользнулся, упал на рельсы. Скорее, скорее спускайся вниз, там заждался посетитель. Разом взвизгнули три телефона. Знали, не знали. Внутренняя трансляция. Леденцы, ослепившие солдата.

А ведь могли бы поехать в эквадор, могли бы дразнить неповоротливые цветы, пожирающие мясо, ловить рыб, оставляющих от купальщиков ледяные скелеты. Дантес, дантес, сопротивление пожилых хуев. Осока и репейник. Повизгивая, несся к застывшему пруду, поспешно утопился. Путем бревна, жидовское кощунство. Пробрался к алтарю, клюнул злобным носом. Вылезай, паскуда. Кишки, полные скользких распятий. Тужься, это всего лишь слова. Прибыла команда по уничтожению следов членовредительства. Ведра отстреленных указательных пальцев, связки ушей, тухлые пятки, руины животного царства. Охотник думал: случилось непоправимое, но и эти ссадины понемногу затянулись. Мы все хороши, пока нас не вынудят глотать булавки. Свалился в колодец, полный жирных костей. Черви и змеи. Рыцарь и его свита терзали окрестных мальчишек, пытались отделить суету от супа. Gilles, гроза анклавов. На черном жеребце, на кауром жеребце, на сером жеребце. Копья, стрелы, суп из конских залуп. Буйствовал так, что на постоялом дворе полопались бычьи пузыри, потрескались слюдяные оконца, повалились столбы, перила. Распороть брюхо. Простите, как вы сказали? Да вот так: взять волшебную флейту, распороть поганое брюхо. "Не садись хлебать щи с дьяволом, у него ложка длиннее", - стращало письмо, и вышло именно так. Ночь, скорпион, визг мотоцикла, камень, расколотый череп. Кто пожалеет? Никто. Мальчик вытер бедра полотенцем, побрел одеваться. Бессонный октябрь, голодный март, незаметная смерть в июне. Истаял, как мыло. Ласковые когти лихорадки. Карта "l"amoureux" будто бы невзначай выскочила из колоды. На дюйм шире, на полтора длиннее. Победоносно расстегнул заскорузлые тряпки. Ты только полюбуйся, fr. lampada. Храм закрылся в два двадцать пять, и это оказался не храм даже, а провонявшая койка. Бессмысленно. "Черт бы тебя подрал",- завершалось хитрое письмо. Давление - восемь атмосфер, себастьян корчился под жирным душем. Кулаком в слабые зубы, скальпелем по щеке, прикладом по затылку. Солдат бежал из окопа, ноги сами несли туда, где разрешают спокойно подрочить в темноте. Сколько ж можно? Остановился у развороченного телеграфа, поссал. Белая струя, мокрый камень, шелест пуль. "Я жив, жив" - ликовал, перебирая пальцами пересохшую глину, свиньи опять оплошали. "Ну-ка, перламутр, перламутр", - хлопнул в ладоши старик. Водолаз выпятил бедра, колени дрожали, словно их потрогали вилкой. Обратный отсчет: шестьдесят девять, шестьдесят восемь, шестьдесят семь. Обморок на поляне. Соседи колотили в дверь, ушли, не дождавшись хозяев. Грибы! Грибы! Ваши грибы!

Таков уж был ритуал: дрочить над чашей с дымящимся рисом.

Зверь - пантера, злак - сорго, напиток - кумыс. Выбрались из пустыни, присели на корточки, запалили прелую шмаль. Достоверное описание песчаной лисицы. Мячом об потолок, масло в жопу. Вставили кувалду, ты - рабочий, трудись. Первый гонорар был упрятан в стопку бумажных полотенец. "О, сатана, я твой служитель",- лукаво пропел инвалид. Посетители умилялись. В одном из скользких бокалов скрывалась отравленная вишня. Да что это, что это так стучит? А это всего лишь спустили шкуру, теперь валтузят молотками. Смеялся деликатно, как эдомский герцог. Выставка. Что? Выставка, выставка. Несопоставимое - моча и лакомый желудочный сок. Субстанция гибели. Хуй-древоточец, оставь мне мешочек опилок. Простое слово "иван", на которое безотказно встает. Ну-ка, дай поглядеть, что там у тебя такое. О да, о да. Закрыли, отремонтировали, открыли опять, ебитесь-провалитесь.

И вот (думает водолаз) длинная серая тень отрезала меня от волн. Зайчик промчался по набережной на колеснице энтропии. Безжалостные ножи вспороли местность. Облака, деревья, раскаленные скамейки с влюбленными матросами - всё свернулось, как берестяной свиток. Восточная повесть про хуй, который разлюбила сперма. Прямо там, на спаленной ниве. Метафизическая смелость (хихикал: вот какая у меня судьба, вот какая). После отцовских похорон парень в траурном костюме останавливается на проселочной дороге, мимо тащится крестьянин в телеге, старый, толстый, беззубый. Хочешь, отсосу? - спрашивает визионер. На заскорузлых штанах не хватает пуговиц, скреплены дешевой булавкой. Возница оглядывается воровато. Простая история: "Махмуд". Пискнул, как подстреленный трезор, скатился в канаву. Несложные детали счастья. Синяя грубость белья. Руки в цыпках. Кража кур, окровавленные капканы, перья на пружинах. Что же нам приготовил повар императора? Ах да, пироги с вязигой. Батарея пуста, энергии нет, вытекла злосчастным сиропом. Он присел на обочине, попытался отскрести белое пятно, сломал ноготь. Неистовая жара, звон микроскопических тварей, шорох ангельских крыл. Фермер давно уехал. Скользкий вкус жизни в похотливой глотке. Запретная устрица. Щипцами по зубам. Сколько крови. Нам не интересно, сколько крови.

Раздробленный ноготь указательного пальца правой руки. Ожог на предплечье. Потрогай вот это место. И вот это место. И затем еще вот тут. Особенные родинки. Нет их, нет. Нет их, нет. Зловонный туман в бронхах. Вышел из портового кабака, куда подевались матросы? Подлинные истории солдатской любви во время вылазки в пустыне. Баклажки и палатки. Автомат трепещет у бедра. Пыльные пятки, выгоревшие брови, ссадины на коленях, консервный вкус спермы. Пополз к танку, словно тихий ящер. Подвиги неприятеля, вычищены имперские стойла. Там, среди стволов, надо было трижды произнести особое слово. Муравьи прислушивались. Охотник пришел-таки, не обманул. Уставшие хуи. Сон во сне о мужчинах и мятых купюрах. Следующий, следующий; скатился по лестнице, потер ушибленное бедро. День неудач, день полуудач, день удач, наконец. Печень и ее ненавистный кислород.

Отравление спорыньей, эрготизм. Колеса катятся в ничтожный французский город. Жители погибли. Здесь мы добываем гранату. Темное дело. Шлагбаумы, закоулки, проржавевшие рельсы. Непременная шпала с одиноким нарциссом. Запах мазута и меди. Парень одержим. Он изгибается, почти переползая через сиденье, запихивает руку мне в штаны. Где мы его подобрали? Кажется, были танцы или что-то такое. Водитель недоволен - загородили зеркало. Телодвижения, рука шарит нахально. Кирпичная ограда. Здесь склад безопасных бритв, запалы вынуты, стволы забиты землей, порох отсырел. Чуть выше - rocca, мегалитический храм. Пещерные жители, изгнанные слепым солдатом, возятся у колодца. Продавленные ведра, дымящаяся солома. Shemhamforash! Подходим, кланяемся, передаем записки. Милостивый государь. Юноша с бородой, повязкой ополченца, черными ногтями. Зеленые иглы за суконной лентой, франт. Двустволка, мраморные рукава. Неинтересно. Где тут у вас можно подрочить? Вон там, в каретном сарае. Поль, проводи. Удаляемся с услужливым повстанцем. Ваши политические взгляды? Жечь, травить, кусать, стегать крапивой. Пресные развалины театра. Сюда порой приезжают из столицы, разыгрывают кукольные спектакли. Знаете, рысь и охотник, муравьи и министр. Поучительно. Смеется довольно, расстегивает конопатые штаны. Смерть поселилась повсюду. И еще природа: ели, пихты, лишенные смысла кусты. Ничего не получилось, ничего не получается, ничего не получится. Мальчик звонил часто, потом стал звонить реже, потом и вовсе перестал. Живет своей жизнью. Потом и его потопчут, царство справедливости. Меры и весы, гири и кнопки. Тысячи способов привлечь, заманить, окрутить. Видишь вон те запонки? Через несколько секунд они будут твоими. Z повернулся на кровати, простыня сбилась, шершавые пятна под рукой.

Boytoy. Он плетет небылицы про оазисы, где за бесценок продаются беглые солдаты, про запах дорогого табака в сиротских приютах, про небесную кару, когда тучи разрождаются каменным дождем, а вишня увядает, не успев расцвести. Светлые волосы, безупречный хуй, зверобой и ангедония. Сочная нива юности. Банкноты на персиковых деревьях. Жнецы в распоротых рубахах. Золотые перстни на бесконечных пальцах. Кожаные браслеты, наколенники, предупреждающие разрыв суставов. Взорванный рояль, липкие лужи шампанского на полу, голый рында в снежной шубе. Блестки на веках, на скулах. Snow leopard. "Отсоси",- говорит едва слышно, но в голосе застревают булавки. Мы заключаем контракт, не так ли? Каждый месяц будем делать насечку на твоем плече. Согласен. Согласен. Согласен. Рабовладельцы и их шаланды. Никто не заметил, как в мелкую трещину стала прорываться вода. Стояли, пожирая глазами закат. Небо, полное сирени. Ожоги, родинки и шрамы. Это у меня с детства. Осколки обид, сразу скинули цену. Ты мне нравишься вот такой, осыпанный пунцовым конфетти, не смей стряхивать. Вместе вышли на улицу, где не было не то что такси, даже асфальт кто-то перевернул, как бифштекс на опасной сковородке. Печь "чудо". Умереть! В тот момент, когда были получены все заказы, охотнику уже захотелось скрыться, проникнуть в темный грунт, спрятаться мокрым кротом. Парень расстегнул штаны, потряс левой рукой, досчитал до пяти, дернул еще и еще раз. Неистребимый славянский свет, делянка сатаны. Вот моя индульгенция, думал водолаз, цепляясь за ржавые скобы, вяло вбитые в стенки колодца.

Вообрази полуголого мускулистого парня, блюющего в фаянсовый таз, полный молока - в белом озере плавают обломки тофу и зеленые горошины. Крестьянская доля. Виноградари, виноделы и виночерпии. Встань на четвереньки. Расстегни джинсы. Подними указательный палец вверх. (Ожог на плече, гнутые кости, гной в уголках глаз. Сперма в розовых прожилках, как японское мясо). Ну если ты действительно хочешь. Раз ты так настойчиво просишь. Не знаю, зачем тебе это нужно, но поскольку ты настаиваешь. Не могу отказать в этой просьбе. Очевидно, зачем-то тебе это нужно. Если уж не можешь без этого обойтись. У меня нет сил спорить. Пусть будет по-твоему. Ладно, я согласен. Равнодушно перевернулся на живот.

Темная комната, пар и струи. Перед тем, как познакомиться, стряхивают на соседа воду. Если капли попали на правое плечо, это означает. А если на левое. А если ссадины, царапины, нарывы. Наклонился, почесался. Он из другой колбы, у вас ничего не выйдет. Скрывал следы псориаза. Отряды, подразделения, дивизии, роты. У каждого свое представление о том, как. Возгонка, прокачка, побудка. Кончи мне вот сюда и вот сюда, ангельские пробы. Не отрываясь, смотрел желчными глазами. Поселили на острове, заставили следить за морем. Кого оно уносит, кого приносит. Где там щепки, прищепки. Поцеловались, подрочили, прощупали гланды. Страна необученных мышц. Кепку по самые брови. В сопровождении потертого падишаха. Портфель и канифоль. Не расставался с веревкой и тальком. Вместо приветствия вырвалась несносная икота. Пнул коленом на танцплощадке. Бафомет, пошли мне эту колоду. Кони и мыши. Свистки и корни. Руины в улитках. Это римский ослик, пощупайте гриву. А вот - князь ангедония и его деревянное войско. Неосторожно переходили улицу, засмотрелись, чуть было не попали под трамвай. Отрезанные ноги. Костыли и кочки. Первое предупреждение. Черные свечи, китайский камуфляж. Попытался обмануть, симулировать вдохновение, ничего, как всегда, не вышло. Да мы тебя терпим только потому. Нет, больше мы тебя уже не терпим. Девяносто четыре, девяносто шесть, сто десять. Рельсы изогнулись, зацвели акации, старик пропихнул дряблую руку. Вот сюда, сюда, сожми мое соцветие, не бойся. На бледном коне, на черном танке, на острозубой колеснице, даже на трамвае. Неслышно, словно обмотанный горящей фланелью. Электронные связи. Налог с каждой десятины. Пенсия за выслугу лет, изнанка: черви пробираются в норы. (Спятил? - спрашивал ты справедливо.- Говоришь о старости. Да нет: яхты, гитлер, таблетки против морщин. У вас хорошие зубы, мистер в.). Призыв великих озер, папоротник, друиды. Это тоже занимало некоторое место. Бессильный гонорар за каждую страницу, чтобы не замерзала кровь. Отвлекся от забот, услышал сигнал. Машина, мигающая огнями, коробка колониальных товаров, кулон и брошюра "Satan speaks". Пыльные осколки стекла в опустевшем ангаре. Здесь когда-то. Южнокитайские улицы, фарфор и пробковое дерево. Мелочные лавки. Укуси меня за грудь, быстрее. Повиновался, парень мгновенно кончил. Потайной писсуар. Доступный лишь тем, кто. Имя, вползающее, как краешек смерча: иван! иван! Я ничего об этом не знал. Погибнуть, втянуться в серую дыру, обмануть лихорадку. Небесный пылесос и его опасные щетки. Канавы, водосточные трубы, замусоренная резиной вода. Подтянулся на турнике, хуй задрожал под турецкими трусами. Мышцы трепанга. Гепатит и каверны в легких. Злой ответ баалака. Первое и последнее сочинение. И еще несколько упражнений в арифметике. Двадцать три: пропаганда, молоко, бритвы и что там еще? Пирамида. Да, вот так хорошо, пирамида.

Хроника катастроф. Ему было лет девятнадцать, не больше. Но уже начал расплываться. Толкнул, когда я пытался его поцеловать. Из стены торчал ржавый гвоздь. Вот он проникает под кожу и глубже, глубже в череп. Месть охотника. Коготь, застрявший в желудке. Вывернутые кишки, как наспех брошенное в ящик белье - тянутся скрученные подтяжки, пояса, показывает язык плетка с серебряными заклепками. Что оставалось. Спасение бегством. В туннелях под темзой, привлекательных, как всё, где мелькала тень джека-зериппера. Ненависть к восклицательным и вопросительным знакам. Ну так, показывай, что у тебя там выросло. Никогда не стоит тех денег. Белая шахта вместо потолка. Домик, где испепелили братца пердурабо. Замок hermitage, в подвале раз в семь лет робин-красная-шапка шушукается с уильямом де сулисом. Нет потолка, нет и тени. Серные испарения. Прибыли на курорт; неутомимый шланг в желудке, выходит и то, и это. Промывание сосков, мешков, кусков. Разбегающиеся волосы. Включил экран, уселся сочинять. Не знаю, что там с тобой произошло. Послушай, это интересно. Всегда достается номер двадцать три. А вот еще пятьдесят три, пятьдесят четыре, сети нумерологии. В канцелярском отделе, конечно же, встал хуй. Отеки и рефлексы. Семерка кубков предвещает оргию. Вчетвером, впятером. Следует изображение дрожащей карты. Вельветовый мешочек для транспортировки колоды. Всюду, куда бы ни. Даже туда, где мрак и пар, где выключают глаза. Кто там целовал, лизал, кусал, наполнял пробирки и колбы? Босой ногой на тощее стекло. Концлагерь: обувь, сваленная горкой. Солдату доверили сладостный отбор: заглядывать в рот, дуть в уши, теребить гланды. Мраморный стол для исследования достижений природы. Отрезанные гениталии раба, как нецке нового эона. Девятка мечей - жестокость. Заговор малых арканов. Бафомет! Слишком часто, не слишком часто. Просто посочувствуй. Сделай так, чтобы он был прикован ко мне навечно, а все прочие рассыпались, как тот неудачный бокал. Нарциссы и мазут. Провода, полные бесшабашных слов. Краткая история шпионажа, князь ангедония и его клевреты. Перстни с замаскированной ртутью, звонки из кремля, вашингтона, непотребных африканских царств. Ртуть и сперма, сравнительный анализ. Муравьи диктуют депешу, министр замечает серебряные следы на руках. Он испачкался чем-то, просто испачкался. Но платок бессилен. Трамвай был предупреждением. Первым и последним. Это что там впереди, там, с фонарем во лбу, видишь? А, это зверь из бездны. Кончил в рот. Опасно, безопасно. Потом всю ночь шатался по улицам, где бы найти поживу. Ничего не произошло. А бывает: мягкий фланелевый воздух и горящий след перед тобой, словно некто прошел с дырявой канистрой, а потом другой злоумышленник обронил флакон, полный тщедушных искр. With thy winged moon globe and its serpents set upon stuff. Счастливые случаи. Случаи, полные пороха и позора. Случаи, похожие на гнилой ситец, calico. Случаи, не похожие ни на что. Размыкание связок. Отказ ракет. Усекновение выступов. Следы от веревок, перекладин, шпилек и засосов. Зачем, зачем ты. Раскованный прометей. Тайный путь в пещеру, где притаился слепой солдат. Камера водолаза. Жидкость, похожая на желчь. Жиры, кислоты, кипящая сталь.

Мы прокрались в этот дом поздно вечером. Жилец был еще жив. Более того, поспешно переписывал что-то в неприметную тетрадь. Zodocare! Zodomeranu! Так поступают в наших краях с теми, кто. Юпитер в близнецах, мы вытащили восьмерку мечей - вмешательство. Бафомет не позволяет плясать лицом к лицу, только спиной к спине, порой к шеям танцовщиков привязаны раздутые жабы. Вертите глобус луны! Покачиваясь, вышли; первый лед на небрежных лужах. Упасть прямо здесь, свалиться в подобие сугроба, приставать к прохожим, домогаться: дай отсосать! дай! Пока пальцы не обветшали, пока не пожелтели глаза, пока не пополз морщинами лоб и зубы целы. Недолго осталось. Девять мечей разной длины висят в ряд, указывая вниз. Они заржавели или это cnila? Самобичевание, самообрезание, самопрорезание. Слюдяное окошко: видны печень и диафрагма. О чем ты? Ложись, будем целоваться. Нет, ты не просто какой-то там школьник, ты - конструктор, я сам приобрел кубики, затычки, цемент. Шип ласточкин хвост. Желчь и розовое масло. Новости из морского царства: проводим вечера на балконе, слушаем, как щекочутся волны, как бубнит шарманка, как лепечут влюбленные матросы. Шум распоротой ткани, вопли скандалистов, звон подносов в кафе, всхлипы чаек. Изредка какая-нибудь скрипка. Водолаз аккуратно сложил письмо. Листок, который пощадила влага. Не захотела размыть, проглотить. Теплые братья с кюреткой, пипеткой. Тележка, полная мертвецов. Когда-то на таких перевозили чемоданы в отелях, но сейчас, когда. Ну вы знаете, эта лихорадка. Пандемия, тотальная реквизиция всего, что способно катиться. Серебряные руки, как у подводных парней. Болезнь, подступающая всякий раз, когда солнце и луна прячутся в близнецах. Легкий шорох катастрофы. Но мы до сих пор ищем другую карту.

Список покупок: voodoo toys, свеча бафомета, кулон некрономикона, чернила из голубиной крови, раздвоенное изумрудное перо, тридцать булавок, молочные зубы утопленника, новые мраморные рукава. Оружие, no mercy. Офицер вышел, но магнитные поля в коридоре прижали его к полу, изогнули тень, залили сиропом подошвы. Никуда не ходить, ни с кем не говорить, не встречаться. Не тратить денег, не прятаться в потайной комнате, полной опасного пара. Что случилось? Да ничего не случилось. Просто так. Кости свинопасов не дают дышать. Звезды, тузы, крест в кольце. Неблагополучие и его всевозможные приметы. Как расковырять ссадины, как проглотить червей. Минное поле, блиндажи и окопы. Бомба падает в санитарную палатку. Операция не удалась. Рука со скальпелем плавится, вспыхивает восковым светом.

Благоприятное расположение. Ночь, полная событий. Злодеи повержены, стерты с лица земли. Хуй пускает искры в теплый карман. Собрались обсудить. Решили: пусть будет это и это. Как полюса. И вот уже отколота льдина, горит сигнальный костер. Нет, это не костер даже, а зеленая звезда, возникшая непонятно откуда. Со дна, предположим. Растопив мерзлоту. И улеглась покойно, получив одобрение тайных вождей. Ложа кипящей глины. Паровоз, увитый плющом. Алмазный наконечник. Шестерка дисков - успех.

Теперь записывай: кряхтя, повернулся. "Робин! Робин!" Боль, шипящая в костях, ползущая под стол, под буфет, в тир, где стынут пыльные мишени. Отметь: спрятал руку под одеяло. Туда, где. Потом, конечно, остались царапины, пятна, провалы и разрезы. Верните ключи, верните ключи. В наказание облил бензином, спалил. Вилла погорельцев, арестованные счета, распотрошенные матрасы. Морская походка. Расстегнул бушлат, сорвал бескозырку. Ленты, сцепленные шипами. От марселя до бреста, ливень зла. Вторая военная зима, уже в два часа дня темнеет. Если вы думали, что. Бафомет! Среди тех, кто изгибал молодые спины. Среди тех, кто ловил свинопасов. Среди тех, кто снимал кожуру. Взбивал пену, вытаскивал занозы, облизывал хуй, раздвигал ноги. Очередь в небесный концлагерь. Ты будешь сторожем, одетый камнем. Раскрашен в сметанный цвет. Корзина фиалок, черные ногти. Отдубасили молотками на стройке. Свеча с всхлипом вошла под кожу. Несите еще спички. Огниво. Наковальню. Эбонитовые стержни. Гельвеловую кислоту. Пинцеты. Ружья. Порох. Ртуть. Кадмий. Плети и вилы. Булаву фюрера.

Шестерка жезлов - победа.

Вишневые шторы. Никуда не выходить, ни с кем не говорить, перерезать провода. Желудок, набитый медными нитями. Внутренняя кольчуга. Дом, лишенный следов чужого существования. Отрубленная голова в курительной комнате, пляшущие стулья в библиотеке, стоны в кладовке, тайный грот с сатанинскими знаками. Здесь мы провели полгода в поисках продажных парней. Водолаз, охотник, солдат и тот, невидимый, кто всегда с нами. С серпом и копьем. На пегом горбунке, на дрожащей колеснице. Встреча среди потных тел. Линия надреза. Рука в плавках. Бездарные волны. Перегной и заносы. Кожа и камень. Его линии, плечи, бедра. То, как он конвульсирует с пережатой шеей. Связанный в пещере. Лодыжки, зубы, лопатки. Узлы вгрызлись в запястья. Решена ли проблема, спрашивает офицер. Нет, блядь, не решена и никогда не будет. Не получилось, не получается, не получится никогда. Мальчики, как хлебные крошки, как зерна, сброшенные с облака ленивой рукой. Вымыли, залепили сургучом, спрятали под стелу откровений. Это для именинника, для его артерий.

Поле битвы. Всюду зловонная требуха. Кости пилотов, обручи стражников, погоны прокуроров. Концентрация последствий. Счета на непомерные суммы. Империя уходит на сонное дно. Там, среди осколков и трапеций. Остались безнаказанными. В звенящих листьях. В водорослях, подмигивающих, будто птичьи глаза.

Вспоминаю воду. Как этот парень упал на нас в темноте, захлебываясь. Пожар десен. И по ряду прошел аккуратный смех, словно быстро передавали жгучую спичку. Из темных рук в темные руки. Стянутые гнилой веревкой. Демоны - Порох и Ртуть. Слиплись, кончив, на медицинском диване. Гибель! Желтеющие, в бурых пятнах руки, пирамида на белом цоколе в левой. Shemhamforash. Он прикоснулся к глобусу луны, но тут же отдернул ладонь. Почти не заметный горб. Тонкая поступь лихорадки. Из глубины кишок. Обувь погибших, расчески погибших, кастеты погибших. Вырвали зубы, чтобы впалые щеки задержали мелкую красоту. Как хорек. Как соболь. Как мангуст.

Мальчики посовещались. "Он - пьяница. Отобьем ему почки". Раскровяним ланиты, отгрызем нефритовый жезл. Велосипед, аллея, кусты. Здесь, на горке палой листвы. Вот когда надо было заниматься, а теперь-то поздно. Из ночной темноты трамвая выглянула неживая голова мужчины средних лет. Проще сказать, водолаза. Погрузился в требуху. По локоть, по корень, по самые глаза. Только ресницы не постарели. Вытертая постель, словно буйствовал алкоголик. Там, на дне, где ржавеют вязкие пирамиды. Кожаный глобус луны. Неугасимая лампада, червячки и черевички. "Свистни в хуй, там тоже дырка", присказка свинопаса. Шли, поплевывая на черное пальто глухого старика. Драп, покрытый взрывами слюны. "Он - пьяница, задушим его". Никчемное усердие. Посовещались, вышли. Прочее в руках трибунала. Постель без следов. Встречи в темноте. Окруженные паром, они. Способности евнухов. Восьмерка мечей - вмешательство. Такое же говно, как и все остальное. Жил одиноко, хранил драгоценные бумажки за шкафом, будто бы стопка старых газет. Зачем собираешь газеты, гнида? Думаешь, в крематории мало дров? Разбитый памятник жертвам пыток. Теперь внутренняя трансляция: "парень с коротким, но очень толстым хуем, вам пришла шифрограмма. Сигнал с далекого континента. Вас ждут у красного окна. Там, где благоухают банкноты. Видите, за кипарисами - вилла, а на лужайке гоночная машина? А теперь закройте. Закройте глаза".

Четырнадцать лет. Nein, nein. Назад, туда где.

Басня "Щупальца желудка".

Положили вырванный кактус на стул.

Распороли, повесили. Мы знаем эту книгу. Это кодекс ап! ап! ап! То, что не видишь, не произносишь, но лижешь. Расцарапали десны, нёбо. Коварные сети. Оставил там колючку, будешь наказан. Охотно лег на стол. Это ты, ты. Зимой ранние потемки, подошвы скользят, тонкий лед на лужах, в пещеру заползает туман, вместо росы иней. Утром согреваешься, подрочив. Теплые пятна на колючем тряпье. Глаза гноятся. На пальцах пестрая пыль. Мелкие ранки во рту.

Обними меня, попросил z теплого брата. Ложись рядом, я расстегну тебе рубашку, выгрызу кишки. Минута слабости. Потолок с каждым днем все выше. Подтягивают магнитом. В какую бы гостиницу не приезжали, всегда наш номер двадцать третий или сорок второй. Или девяносто третий. Или сто двадцать первый. Уаф-уаф-уаф.

Сочинение, сотканное из непорядочных нитей. Побирался на тучных пажитях, вытягивал колоски. Язва на ладони - там, где бугорок венеры. Vers le nord lentement. Старики, их уловки и повадки. Оккупировал ресторан, перебирал золоченые страницы. Присаживайтесь, взгляните. Как вам ликер, линкор? Невзначай прикоснулся тщедушным ботинком. Что было ночью? Да ничего, ничего не произошло. То, что нередко случается в свете опасной луны. Тщательно отобранную группу чувствительных пастухов методично сводят с ума. Неверные цифры, короткие вспышки сигнальных ламп, подпиленные перекладины, скрытые гобеленами ножи. Взял мои пальцы в рот, безропотно облизал ядовитый мазут. Снег, падающий на еловые ветки. Свет розовых фонарей, санаторий в пустыне. Ласковое слово - обманщик. Предложили всё, кроме прозрачного мальчика за распухшей от ветра простыней. Подошел сзади, закрыл глаза пахнущими травой ладонями: угадай. Никто, никого тут нет, хуй собачий.

В растерзанной рубашонке, с хрустальным ножом: возмездие. Никогда не выходи из дома, а, если уж вышел, озирайся. Озирайся. Ключи от мансарды покорно нырнули в сугроб.

С каждым движением правой руки прибывает сила. Скоро сокрушит крепостные стены. Вцепился в воротник: отдай! отдай! Жирная дрожь. Столько раз могли унизить, избить, раздавить колесами, снять скальп. Окружили на лестнице: здесь прикончим. Вызвали гномов. Окостеневший бетон. Мраморный подоконник с жестяной банкой, полной окурков. За окном - ветки, покрытые снегом. No mercy. Каждое утро открывал дверцу, но конверт так и не появился. Семерка мечей - тщетность. Сделай так, чтобы. Изогни ось. Придай силу магниту. Разложи камни. Пусть вскипает глина, вода прорывается в щели, огонь оплетает прутья. Они получат свое. Они уже получают свое. Пришло время отделять. Мясо от.

Аккуратно пробрались в модульный цех. Глобус луны, ниагара. Поршни и шкивы. Плакал от огорчения. Бафомет! Так не может быть! Уничтожь их! Уничтожь их! Уничтожь! Колесико цепляется за узел, расплетается шерсть, нитка тянется по комнате, опутывает ножки стула, торшер, каменный цветок, мраморные рукава. Стекло беззвучно уходит в воду. Пузырится глина нового эона. Близка umadea. Коготь распарывает резину. Ребра стираются в серую пыль. По колено в водорослях. Киркой в каменную кладку. Стальной шкив в шею. Mutilation. Парад увечных. Потрясают саблями, втыкают шпоры в неживые бока. Agios o Atazoth! Так не может быть! Так не может быть! Иголка царапает воск, бокал встречает мрамор. Лучи рассекают воздух. Распадается ткань. Ножи кромсают осоку, выгрызают клочья дерна, впиваются в жирную землю. Девять, девять, вы слышали, звонили девять?! На звук колокола братья стекаются в залу. Шелестят рясы. Четыре года ожиданий, колесо завершило круг. Травинки на ободе, сизая мякоть. Обрезки ногтей, слюна, ректальная слизь девственника, перечные зерна, две истертые шелковые нитки. Кольцо и чаша. Носферату. Аркон подносит стрелы. Взмах пунцовых крыльев. Ларец засыпан песком. Shemhamforash.

Что ты пристал к нему, прицепился? Допивай свой стакан и съябывай. Они могли бы оттащить куда-нибудь, избить ногами, пристрелить: z видел, как одного такого охранник ловко избавил от пистолета, шепнул: получишь на выходе. Сдали body search на отлично. Куда пойдем праздновать: к корейцам? Ну, пойдем к корейцам. Федеральные агенты, такая же дрянь, как все прочие. Из другого теста: пампушки, пирожки, пышки. Что тебе надо? Просто выебать, просто кончить тебе в рот, просто лежать сверху, облизывать пальцы. Скорее, скорее: вскочили в последний трамвай - прямо здесь, на скамейке. Сейчас проедем кладбище, потом пивную трещину, потом садоводство, и тогда ты кончишь. Обещаешь? Закрой ладонью глаза, чтобы никогда больше не видеть такого счастья. Медленное сползание в.

Последняя песня водолаза. Крутите глобус луны. Обнаружили труп вечером 28-го июня. Топот на лестнице, небесное тело шипит в луже. Прочь из тайного храма. Смеялись, толкались, падали друг на друга, захлебывались. Павел сергеевич, илья, сережа, роберт, маленький женя. И господин в коричневой форме, разглядывавший их сверху. Снисходительно. Улыбаясь. С голубиным пером в руке.

Подобрались к воде, уже по колено. Здесь могла бы прошуршать кибитка, но решено ликвидировать звуки. Превосходное место для размышлений. Дергай_, дрочи! Кругом незримые наставники, уже разбирают ребра и зубы. Пиздец вашему карнавалу, хватит прыгать на нашей коже. Кто теперь заплатит за синяки, за костную муку, за трещины и порезы? Счастливый перечень увечий. Предположим, свалилась бетонная плита. Бродил по стройке, подстерегал рабочих, просил отсосать. Жалели, кормили мокрыми сухарями. Это наш козлик, наша куница. Знаешь, какие у него ткани. Он был в низоземье, в персии, в опиумной курильне, в палате лордов, целовал печать короля бабабела. Он умеет считать, говорить по-курляндски, свиристеть, как робин. Он вынес из огня мраморные рукава, пережил эпидемию эрготизма, навещал эдомского герцога. Видел однорукого малютку кипокиса, седлал брегтонского коня, бродил в теснинах тюссо. Что там было, в этой башне, кроме туннелей, переходов, лестниц? Конечно, парадная зала с неторопливым камином. Камфора ублажает мышцы, в деснице кочерга с львиной головой, тлеют ребра грешников в волшебных горшках. Схема автобана карлсруе-нюрнберг, строили невольники, проклятия в асфальте. Окорока на крючьях, камеры пыток, музыкальная комната. Вместо струн - продажные школьники, молоточки бьют по восторженной коже. Ванна с лизергиновой кислотой, костяной мундштук, заветная эстонская плесень. Ты бы пожалел нас, что ли. Догоны собрались в кружок, смотрят на сириус, кусают локти. Для посвященных его цвета - синий и золотой. Глобус луны, прорванные вены, хуй с винтом. Рысь прыгает на испуганные плечи, падают статуи. Torzulp iaodaf, gohul: возьми семерку кубков, стопку граппы, волос младенца. Подойди к скале, девять раз произнеси "fisis", и откроется башня воды.