Чарльз Буковски
Женщины

1

Мне было 50 лет и я уже четыре года не спал с женщиной. Я не дружил с женщинами. Я смотрел на них, когда встречал на улице или где-то еще, но смотрел без вожделения, как-то опустошенно. Я регулярно мастурбировал, но заводить отношения с женщиной - хотя бы даже и не половые - такое мне и в голову не могло прийти. У меня была внебрачная дочь шести лет. Она жила с матерью, и я платил алименты. До этого я уже был однажды женат - мне тогда было 35. Тот брак длился два с половиной года. На развод подала жена. Я был влюблен лишь однажды. Она умерла от хронического алкоголизма. Ей тогда было 48, мне 38. Жена была меня младше на 12 лет. Кажется, она тоже уже умерла, но точно не знаю. Шесть лет после развода она писала мне огромные письма на Рождество. Я ни разу не ответил...

Не помню, когда я впервые увидел Лидию Вэнс. Это было около шести лет назад, я только что уволился с почты, где проработал двенадцать лет, и пытался заниматься писательством. Я был в панике и пил больше чем обычно. Я сидел тогда над первым романом. Каждую ночь я выпивал за работой по поллитра виски и по шесть упаковок пива. Курил дешевые сигареты, печатал, пил и до рассвета слушал по радио симфоническую музыку. Я установил себе норму - десять страниц за ночь, но не мог понять сколько написано, пока не наступало утро. Утром встану, поблюю, потом иду в гостиную и смотрю, сколько страниц лежит на диване. Всегда выходило больше десяти. Иногда получалось семнадцать или восемнадцать, иногда двадцать три или двадцать пять. Написанное за ночь я, естественно, чистил или выбрасывал. На первый роман у меня ушла двадцать одна ночь.

Хозяева студии, где я тогда жил - они жили в задних комнатах - считали меня сумасшедшим. Каждое утро, поднявшись, я обнаруживал на крыльце большой коричневый бумажный пакет. Содержимое бывало самое разное, но в основном помидоры, редис, апельсины, зеленый лук, репчатый лук, консервированные супы. Все это я запивал пивом каждую ночь часов до четырех до пяти. Выйдет старик, потом старушка, я схвачу ее за руки, а то еще расцелую. Особенно крепко я целовал ее в дверях. Хорошенько мял, а она ничего не могла поделать. Она была католичкой и очень солидно смотрелась когда воскресным утром в розовой шляпке направлялась в церковь.

Кажется, я познакомился с Лидией Вэнс на своем первом поэтическом вечере. Это было в книжном магазине на Кенмор Авеню. Опять же, я паниковал. Был горд, но паниковал. Когда я вошел, все места уже были заняты. Питер, хозяин магазина, живший с черной девушкой, держал перед собой пачку купюр. - Бля, - сказал он. - Если бы я всегда их так паковал, мне бы хватило еще раз в Индию съездить! - Я вошел и они зааплодировали. Что до поэтических вечеров, то очко у меня обычно тряслось как надо.

Я читал полчаса, потом объявил перерыв. Я еще был трезв и ловил на себе взгляды из темноты. Какие-то люди подошли поговорить. Когда я наконец остался один, подошла Лидия Вэнс. Я сидел за столиком, пил пиво. Она облокотилась руками о край стола и посмотрела на меня. У нее были длинные каштановые волосы, довольно длинный торчащий нос, и не совсем парные глаза. Но от нее исходила сила - в том, что эта женщина здесь, сомнений не оставалось. Я ощутил, как между нами пробежал ток. Что-то меня кольнуло, и не-по хорошему, но ток был, это точно. Она посмотрела на меня, я - на нее. На Лидии Вэнс был замшевый ковбойский пиджак с бахромой на воротнике. Красивая грудь. Я сказал: - Для начала я бы сорвал бахрому с вашего пиджака! - Лидия ушла. Не сработало. Не умею я с дамами разговаривать. А попка у нее была что надо. Лидия удалялась, а я смотрел на ее попку. Я смотрел на нее, туго обтянутую джинсами, пока Лидия удалялась. Я завершил второе отделение и забыл про Лидию, как забывал про женщин, встречавшихся мне на тротуарах. Я получил деньги, подписал несколько салфеток, несколько клочков бумаги, вышел и поехал домой.

Тогда я еще каждую ночь работал над романом. Я никогда не начинал писать раньше восемнадцати минут седьмого. В это время я когда-то пробивал табель на проходной. Они явились в шесть - Питер и Лидия Вэнс. Я открыл дверь. - Смотри-ка, Генри, кого я тебе притащил! - сказал Питер. Лидия вспрыгнула на журнальный столик. Джинсы на ней сидели как влитые. Длинные каштановые волосы летали из стороны в сторону. Она была безумна - и обворожительна. Я впервые подумал, что мог бы заняться с ней любовью. Она стала читать стихи. Свои собственные. Очень плохие. Питер пытался остановить ее.
- Нет, нет! Никакой поэзии в доме Генри Чинаски!
- Пусть, пусть, Питер!
Мне хотелось посмотреть на её задницу. Лидия расхаживала туда-сюда по ветхому журнальному столику. Потом стала танцевать. Она размахивала руками. Стихи ее были ужасны, а ее тело и ее безумие - отнюдь.
Лидия спрыгнула на пол.
- Понравилось, Генри?
- Что?
- Стихи.
- Да не сказал бы.
У нее в руках - листки со стихами. Питер обнял ее.
- Давай поебемся! - говорит. - Ну, давай же!
Она оттолкнула его.
- Ладно, - сказал Питер. - Тогда я поехал!
- Ну и езжай. У меня своя машина, - сказала Лидия.
Питер рванулся к двери. Замер и обернулся. - Эй, Чинаски! Не забудь, кого я тебе притащил!
Хлопнул дверью и убежал. Лидия сидела на диване, у двери, я - в полуметре от нее. Она была прекрасна. Я испугался. Я протянул руку и коснулся ее длинных волос. Они были волшебны. Я отдернул руку. - Это все ваши волосы? - спрашиваю. Хотя и так знал, что ее. - Да, - говорит, - мои. Я тронул рукой ее подбородок и очень неловко попытался повернуть к себе ее голову. Всегда теряюсь в такие моменты. Тихонько поцеловал ее. Лидия вскочила. - Мне пора. Я держу няню.
- Послушайте, - сказал я, - останьтесь. Я заплачу няне. Останьтесь еще ненадолго.
- Нет, не могу, - сказала она, - мне надо идти.
И направилась к двери. Я за ней. Она открыла дверь. Потом обернулась. Я коснулся ее еще раз. Она подняла голову, легонько так поцеловала меня. Потом убежала, оставив на столе какие-то рукописи. Дверь закрылась. Я сидел на диване с бумагами в руках и слышал, как затарахтела ее машина.

Стихотворения были подшиты и назывались "Е-Ё". Я прочитал несколько штук. Интересно, много чувственности и юмора, но очень плохо написано. Это были стихи Лидии и ее трех сестер - так весело все, и смело, и сексуально. Я зевнул. Отбросил бумаги и открыл виски. За окнами было темно. По радио передавали в основном Моцарта, Брамса и Битлов.

2

Примерно днем позже я получил от Лидии по почте стихотворение. Оно было плохое и начиналось так:
Выходи, выходи, старый гном,
Запирай свой темный дом, старый гном.
Выходи под солнышко, мы
Заплетем тебе цветы в волоса...
Далее в стихотворении рассказывалось о том, как чудесно танцевать в поле с дриадами, которые приносят радость и истинное знание. Письмо я засунул в кухонный шкаф.

На следующее утро меня разбудил стук в стекла входной двери. Было половина одиннадцатого.
- Уходите, - сказал я.
- Это Лидия.
- Хорошо. Одну минуту.
Я надел рубашку, какие-то штаны и открыл дверь. Потом побежал в ванную и сблевнул. Стал чистить зубы и опять блеванул - приторная зубная паста вывернула желудок. Вышел.
- Вам нехорошо, - сказала Лидия. - Может мне уйти?
- Нет, нет, со мной все нормально. Я всегда так просыпаюсь.
Лидия была хороша. Свет проник сквозь занавески и упал на нее. Она держала в руке апельсин и подбрасывала его в воздух. Апельсин кружился в солнечном свете утра.
- Я не могу остаться, - сказала она. - Но хочу вас кое о чем попросить.
- Да, конечно.
- Я скульптор. Я хотела бы вылепить вашу голову.
- Хорошо.
- Приходите ко мне домой. У меня нет мастерской. Придется работать дома. Вас это не слишком обеспокоит?
- Нет.
Я записал ее адрес и как добраться.
- Постарайтесь быть в одиннадцать утра. В двенадцать из школы приходят дети, они могут помешать.
- Буду в одиннадцать, - сказал я.

Я сидел в закутке комнаты - прямо перед Лидией. Между нами был большой ком глины. Лидия начала меня расспрашивать.
- Ваши родители живы?
- Нет.
- Вам нравится Лос-Анджелес?
- Это мой любимый город.
- Почему вы так пишете о женщинах?
- Как "так"?
- Сами знаете как.
- Нет, не знаю.
- По-моему, это стыд и позор, что такой хороший писатель ничего не знает о женщинах.
Я промолчал.
- Черт! Куда Лиза его засунула? - Она рыскала по комнате. - Чего девчонка хватает мамины инструменты!
Лидия нашла другой. - Придется этим работать. Теперь сидите прямо - расслабьтесь, но сидите прямо.
Я сидел прямо перед ней. Она обрабатывала кусок глины деревянным инструментом с проволочной скобой на конце. Водила им в мою сторону по кому глины. Я глядел на нее. Ее глаза глядели на меня. Они были большие, темно-карие. Даже ее косой глаз, тот который не совсем парный, был красив. Я взглянул еще раз. Лидия работала. Время шло. Я отключился. Вдруг она говорит: - Может отдохнем? Хотите пива?
- Здорово. Хочу.
Она двинулась к холодильнику, я за ней. Она вынула бутылку и закрыла дверь. Когда она повернулась, я схватил ее за талию и притянул к себе. Я прижался к ней губами и телом. В вытянутой руке она держала бутылку пива. Я поцеловал Лидию. Потом еще раз. Лидия оттолкнула меня.
- Ладно, - говорит, - довольно. Работа ждет.

Мы снова уселись, я пил пиво, Лидия курила сигарету, между нами лежала глина.
Вдруг звонок в дверь. Лидия вскочила. На пороге стояла толстуха с шальными умоляющими глазами.
- Это моя сестра, Глендолин.
- Здрасте.
Глендолин взяла себе стул и принялась болтать. Да, болтать она умела. И сфинксом она была бы говорящим, и камнем тоже. Интересно, думал я, когда же она утомится и уйдет. Даже когда я уже перестал ее слушать, то все равно чувствовал, что меня словами будто теннисными мячиками забрасывают. У Глендолин не было ни представления о времени, ни малейшего допущения, что она может кому-то мешать. Болтала без умолку.
- Послушайте, - наконец сказал я. - Когда же вы уберетесь?
Тут началась семейная сцена. Чего-то они обе выяснять стали. Вскочили и принялись махать друг на друга руками. Тон повышался. Они угрожали друг другу расправой. В конце концов - когда они зашли уже слишком далеко - Глендолин, совершив чудовищное телодвижение, с грохотом выгрузилась в дверной проем и поковыляла - хотя ее все еще было слышно, неистовую, взывающую - к себе в глубину дома.
Мы с Лидией вернулись и сели за столик. Она взяла свой инструмент. Она посмотрела мне в глаза.

3

Однажды утром несколько дней спустя я вошел во двор Лидии, а она входила в это время со стороны переулка. Она была у подруги Тины, которая жила в доме на углу. В то утро она выглядела возбужденной, прямо как тогда, в первый раз - с апельсином.
- Ух ты, - сказала она. - На вас новая рубашка.
Действительно. Я купил рубашку, потому что думал о Лидии, хотелось ее увидеть. Я знал, что она знает об этом, и просто поддевает меня, но не возражал.
Лидия открыла дверь и мы вошли. На кухне под мокрой тряпкой лежала глина. Она сняла тряпицу. - Ну как вам?
Да уж, не польстила она мне. Весь в рубцах, нос алкоголика, рот обезьяны, глаза-щелочки, и тихая блаженная улыбка идиота, дивящегося своему счастью. Ей было 30, а мне за пятьдесят. Меня это не волновало.
- Да, - говорю, - здорово вы меня приложили. Мне нравится. Но работа почти завершена. Жалко будет, когда все кончится. Чудесные были денечки.
- А вашей работе это не мешало?
- Нет, я пишу только когда стемнеет. Днем не могу.
Лидия взяла стеку и посмотрела на меня. - Не волнуйтесь. Тут еще полно работы. Хочется, чтоб хорошо получилось.

В перерыве она достала из холодильника поллитровку виски.
- Ой, - сказал я.
- Сколько вам? - спросила она, взяв стакан с водой.
- Половина на половину.
Она разлила, и я тут же выпил.
- А я про вас слышала, - сказала она.
- В смысле?
- Ну как вы людей с крыльца спускаете. Как женщин бьете.
- Женщин бью?
- Да-да, мне рассказывали.
Я обнял Лидию - никогда еще мы так долго не обнимались. Я прислонил ее к раковине и стал тереться об нее членом. Она оттолкнула меня, но я поймал ее посреди кухни.
Лидии схватила мою руку, провела ей по джинсам и засунула себе в трусы. Кончиком пальца я нащупал верхний край ее пизды. Там было мокро. Продолжая целовать ее, я водил по пизде пальцем. Потом вытащил руку, взял бутылку и налил еще виски. Я сел за столик, а Лидия села по другую сторону и посмотрела на меня. Она была озадачена. Потом снова стала месить свою глину. Я потягивал виски.
- Слушайте, - говорю. - Я знаю, в чем ваша трагедия.
- Что?
- Знаю, в чем ваша трагедия.
- Что вы имеете в виду?
- Ладно, - говорю. - Забудем.
- Нет, вы уж скажите.
- Не хотелось бы оскорблять ваши чувства.
- Не понимаю, о чем вы, черт побери, толкуете.
- Так и быть, налейте мне еще виски и я расскажу.
- Идет. - Лидия взяла мой опорожненный стакан и налила виски и воды пополам. Я выпил.
- Ну так?
- Черт, да вы сами знаете.
- Что знаю?
- У вас огромная пипка.
- Что-о-о?
- Оно и не удивительно. У вас же двое детей.
Лидия молча обрабатывала глину. Размышляла. Потом отложила инструмент. Потом пошла в угол комнаты, где черный ход. Смотрю, она нагибается и снимает ботинки. Потом стягивает джинсы, потом трусы. Ее пизда глядит прямо на меня.
- Ну, ладно, сукин сын, - сказала она. - Я тебе докажу, что ты заблуждаешься.
Я снял ботинки, брюки и трусы. Опустился на линолеум, и улегся поверх нее. Начал целовать. Я быстро возбудился и почувствовал, как вхожу в нее.
Я начал двигаться... раз, два, три....
И тут стук в дверь. Так стучат дети - маленькими кулачками, испуганно, быстро-быстро. Лидия столкнула меня. - Это Лиза! Она в школу сегодня не пошла! Она была в... - Лидия вскочила и бросилась натягивать одежду.
- Одевайтесь! - сказала она мне.
Я по-быстрому оделся. Лидия открыла дверь - там стояла ее пятилетняя дочь. - Мама! Мама! Я порезала пальчик!
Я побрел в переднюю. Лиза сидела у Лидии на коленях.
- Ну давай мама посмотрит. Ну давай мама поцелует пальчик. Он мигом заживет!
- Мама, больно!
Я посмотрел на порез. Почти незаметно.
- Знаете что, - сказал я наконец Лидии. - Завтра увидимся.
- Мне очень жаль, - сказала она.
- Я понимаю.
Лиза посмотрела на меня, слезы лились ручьем.
- Лиза не даст маму в обиду, - сказала она.
Я пожал плечами. Потом открыл дверь, закрыл ее и забрался в свою "Комету" 1962-го года.

4

Я издавал тогда небольшой журнальчик, "Путем Пургена". У меня было двое коллег, и мы считали, что публикуем лучших поэтов нашего времени. Некоторых других правда тоже. Одним из издателей был двухметровый дуралей-недоучка Кеннет Мюлох (негр), он жил частично за счет матери, частично за счет сестры. Второй - Сэмми Левинсон (еврей), 27 лет, жил с родителями и кормился за их счет.
Страницы журнала напечатаны. Остается их сброшюровать и переплести.
- Вот что, - говорит Сэмми. - устрой вечеринку переплетчиков. Угости людей вином и дерьмом каким-нибудь, а они пусть работают.
- Ненавижу вечеринки, - сказал я.
- Приглашать буду я, - сказал Сэм.
- Идет, - сказал я и пригласил Лидию.

В назначенный вечер Сэмми явился с уже переплетенным журналом. Этот параноик с трясущейся башкой спал и видел стихи свои в журнале увидеть. Он все сброшюровал сам, а потом сам и переплел. Кеннет Мюлох не отыскался - он, по-видимому, или сидел или, по крайней мере, был уже арестован.
Приходили люди. Я мало кого знал. Пошел к хозяйке в задние комнаты. Она открыла дверь. - У меня большая вечеринка, миссис О' Киф. Я хотел бы пригласить вас с мужем. У нас много пива, соленые сушки и чипсы.
- О, Господи, нет!
- А что такое?
- Видела я, кто к вам шел! Бородищи, патлы, лохмотья эти обвисшие! Браслеты эти, бусы... они похожи на банду коммунистов! Как вы их терпите?
- Я не терплю их, миссис О' Киф. Мы пьем пиво и разговариваем. Это же ничего не значит.
- Вы посматривайте за ними. Они вам унитаз вынесут.
И закрыла дверь.

Лидия явилась поздно. Вошла как киноактриса. Первым делом я заметил ее большую ковбойскую шляпу с лиловым перышком. Мне не сказала ни слова, а тут же пристроилась к смазливому парню из книжного магазина и завела оживленную беседу.
Я начал налегать на спиртное, и мои речи во многом утратили живость и остроумие. Парень из книжного был неплохой малый, пытался писать. Его звали Рэнди Эванс, и он был слишком увлечен Кафкой чтобы добиться хоть какой-либо внятности письма. Мы напечатали его просто чтобы не обидеть, а еще чтобы можно было распространять журнал через магазин.
Я пил пиво и шатался туда-сюда. Вышел на заднее крыльцо, сел на ступеньки
и уставился на большого черного кота, пытавшегося забраться в мусорный бак. Я подошел к нему. Как только я приблизился, он соскочил с бака. Замер футах в трех и вытаращился на меня. Я поднял крышку. Вонь невыносимая. Я блеванул в бак. Я уронил на тротуар крышку. Кот подпрыгнул и замер, встав четырьмя лапами на горловину бака. Помедлил, потом сверкнув в свете месяца, прыгнул вовнутрь.
Лидия все трепалась с Рэнди, и я заметил, что ее нога под столом касается ноги Рэнди.
Я откупорил еще пивка.
Сэм увеселял гостей. У меня это выходило лучше, когда хотелось, но в тот вечер я был не в духе. Пришло пятнадцать или шестнадцать мужчин и две женщины - Лидия и Эйприл. Эйприл сидела на Эй-Ти-Ди и была толстая. Она улеглась на полу. Где-то через час она ушла с Карлом, мрачным ублюдком, торчавшим на амфетаминах. Осталось пятнадцать или шестнадцать мужчин плюс Лидия. На кухне я нашел поллитровку виски, вышел с ней на крыльцо черного хода и сделал глоток-другой.
К концу ночи все стали расходиться. Даже Рэнди Эванс ушел. Остались только Сэмми, я и Лидия. Лидия разговаривала с Сэмми. Сэмми говорил чего-то смешное. Мне самому смешно было. Потом собрался уходить.
- Сэмми, не уходи, пожалуйста, - сказал Лидия.
- Оставь человека в покое, - сказал я.
- Да-да, я пойду, - сказал Сэмми.
Сэмми ушел, и Лидия рассердилась. - Зачем ты прогнал его? Сэмми забавный, очень-очень забавный. Ты же его обидел.
- Но я хочу с тобой наедине пообщаться, Лидия, - сказал я.
- Мне нравятся твои друзья. Я не собираюсь обращаться с людьми так же, как ты. Я люблю людей!
- А я нет.
- Я знаю, что ты нет. А я да. К тебе пришли люди. Если б они не приходили, ты наверно любил бы их больше.
- Да, чем меньше я их вижу, тем больше люблю.
- Ты Сэмми обидел.
- Ой, бля, да он к мамаше домой поехал.
- Ты ревнив и опасен. Ты думаешь, если я с кем-то разговариваю, значит непременно хочу с ним переспать.
- Нет, не думаю. Слушай, может выпьем мапость?
Я встал и налил ей. Лидия закурила длинную сигарету и стала потягивать из бокала.
- Тебе очень идет эта шляпа, - сказал я. - Красное перышко - это что-то.
- Эта папина шляпа.
- А он не хватится?
- Он умер.
Я потянул Лидию на диван и долго целовал ее. Она рассказала мне про отца. Он помер, оставив четырем сестрам какие-то деньги. Они обрели самостоятельность, а Лидия развелась с мужем. Еще она сказала, что у нее был какой-то срыв и она сидела в психушке. Я поцеловал ее и сказал, что мне понравилось. - Слушай, - говорю, - давай ляжем. Я устал. К моему удивлению, она пошла со мной в спальню. Я растянулся на кровати и чувствую - она села. Не открывая глаз, я понял, что она снимает туфли. Сначала один загремел об пол, потом другой. Я стал раздеваться. Протянул руку и выключил лампочку. Раздеваюсь дальше. Целуемся еше.
- Когда у тебя последний раз была женщина?
- Четыре года назад.
- Четыре года назад?
- Да.
- По-моему, ты заслуживаешь ласки, - сказала она нежно. - Ты мне приснился. Я открыла твою грудь, как шкафчик, там была дверь, а внутри чего только нет - плюшевые мишки, пушистые зверюшки, все эти мягкие приятные штучки. Потом мне кто-то другой приснился. Он подошел ко мне и протянул листы бумаги. Это был писатель. Я взяла листки и посмотрела. Они были заражены раком. Его рукописи были заражены раком. Она замолчала. - Ты заслуживаешь любви.
Мы опять поцеловались.
- Значит так, - говорит она, - ты засунь его в меня, а потом вытащи перед тем как кончить, ладно?
- Понял.
Я залез на нее. Мне хорошо. У меня что-то происходит, что-то настоящее, притом с девушкой на двадцать лет меня моложе, да еще к тому же и красивой. Я сунулся в нее раз десять и кончил.
Она вынырнула.
- Сукин сын! Ты кончил в меня!
- Лидия, это длилось так долго, мне было так хорошо... я ничего не мог поделать. Это как-то совсем незаметно получилось. Ей-богу, ничего не мог поделать.
Она побежала в ванную и включила воду. Подошла к зеркалу и принялась расчесывать свои длинные каштановые волосы. Она была великолепна.
- Сукин сын! Господи, дорвался прямо как малолеток! Как сраный малолеток дорвался! Хуже времени и придумать нельзя было! Я теперь подстилка твоя!
Подстилка!
Я зашел к ней в ванную. - Лидия, я люблю тебя.
- Убирайся к чертовой матери!
Она вытолкала меня и закрыла дверь, я стоял в коридоре голый и слушал как льется в ванной вода.

5

Пару дней я Лидию не видел, хотя и умудрился позвонить ей за это время шесть или семь раз. Потом наступили выходные. На выходные ее бывший муж, Джеральд, всегда забирал детей к себе.
В ту субботу я подъехал к ее дому часов в одиннадцать и постучал. На ней были узкие джинсы, ботинки, оранжевая блузка. Глаза были, казалось, темнее чем обычно, и в лучах солнца, когда она открыла дверь, я заметил природную рыжину в ее темных волосах. Потрясающе. Она дала себя поцеловать, потом заперла дверь и мы сели в машину. Мы решили поехать на пляж - не купаться (дело было зимой), а чего-нибудь еще поделать.
Едем. Мне приятно, что Лидия со мной в машине.
- В о т э т о вечеринка была! - сказала она. - Говоришь, вечеринка переплетчиков? А по-моему, это была вечеринка перепихончиков. Вечеринка перепихончиков!
Одной рукой я вел машину, другая рука лежала у нее в промежности. Ничего не мог с собой поделать. Лидия, казалось, не замечала. Едем дальше - моя рука скользнула у нее между ног. Она все про свое. Потом вдруг говорит: - Убери руку. У меня там пипка!
- Прошу прощения, - сказал я.
До парковки на пляже Венис мы добирались в молчании. - Хочешь сэндвич или коку или еще чего-нибудь? - спрашиваю. - Давай, - говорит она.
Мы зашли в еврейский магазинчик прикупить еды и отправились на поросший травой холм, с видом на море. Взяли сэндвичи, соленые огурцы, чипсы и напитки. Пляж был почти безлюден, и все было вкусно. Лидия ела молча. Меня потрясло, как она быстро ест. Она как оглоед вгрызлась в сэндвич, хлебнула кока-колы, отхватила разом пол-огурца и потянулась за горстью картофельных чипсов. Я же, напротив, ем крайне неторопливо.
Страсть, подумал я, она - сама страсть.
- Ну как сэндвич? - спросил я.
- Отлично. Я очень голодная.
- У них хорошие сэндвичи. Еще хочешь чего-нибудь?
- Хочу шоколадку.
- Какую?
- Да любую. Вкусную какую-нибудь.
Я откусил сэндвич, глотнул кока-колы, отложил все это и направился в магазин. Купил две шоколадки, чтоб она выбрала. По дороге обратно заметил рослого негра - он шел в сторону холма. Прохладно, а он без рубашки - хорошо видно здоровенное мускулистое тело. На вид лет двадцать с небольшим. Идет неторопливо, расправив плечи. У него длинная гладкая шея и золотая сережка в левом ухе. Он прошел мимо Лидии, медленно и надменно проследовал вдоль берега по песчаному пляжу. Я подошел и опустился рядом с Лидией.
- Видал того парня? - спросила она.
- Да.
- Господи, вот я тут с тобой, ты меня на двадцать лет старше. У меня мог такой же быть. Что же это, черт возьми, со мной происходит?
- Смотри. Вот две шоколадки. Бери какую хочешь.
Она взяла, содрала обертку, откусила и посмотрела на молодого негра, шедшего по берегу.
- Надоел мне этот пляж, - сказала она, - поедем ко мне.

Неделю мы не виделись. Как-то раз днем я был у Лидии, мы лежали у нее в постели и целовались. Вдруг Лидия отпрянула.
- Ты ничего про женщин не знаешь, да?
- В каком смысле?
- В таком смысле, что, судя по твоим стихам и рассказам, ты ничего не знаешь про женщин.
- Объясни.
- Ну вот, мужчина чтобы увлечь меня должен пососать мне пипку. Ты вообще-то сосал пипки?
- Нет.
- Тебе шестой десяток, а ты еще пипок не сосал?
- Нет.
- Поздно уже.
- Почему?
- Старика не переучишь.
- Уверен, у тебя получится.
- Нет, тебе уже поздно.
- Да я всегда отставал в развитии.
Лидия встала и вышла в другую комнату. Вернулась с карандашом и листком бумаги.
- Вот смотри, я тебе кое-что покажу. - Она стала что-то старательно выводить на бумаге.
- Вот это пизда, а вот тут кое-что о чем ты, по-видимому, не знаешь - это клитор. Здесь рождается чувство. Он прячется, смотри, а иногда высовывается, он розовый и очень чувствительный. Он прячется, а ты должен его найти и просто дотронуться кончиком языка.
- Хорошо, - говорю, - я понял.
- Не думаю, что у тебя получится. Говорю же, старика не переучишь.
- Давай разденемся и ляжем.
Мы разделись и улеглись. Я стал целовать Лидию. С губ опустился на шею, потом на грудь. Потом к пупку. Потом ниже.
- Спорим, у тебя не получится, - говорит она. - Оттуда кровь и моча льется, сам подумай, кровь и моча...
Я залез туда и начал лизать. Все было на месте. Все в точности соответствовало чертежу. Я слышал ее тяжелые вздохи, потом стенания. Я возбудился. У меня случилась эрекция. Выглянул клитор, но он был не розовый, а розовато-багровый. Я пощекотал его языком. Вытек сок и запутался в волосах. Лидия беспрерывно стонала. Вдруг слышу - открылась и закрылась входная дверь. Слышу - шаги. Я поднял голову. У кровати стоял негритенок лет пяти.
- Какого черта тебе тут надо? - спросил я его.
- У вас есть пустые бутылки? - спросил он меня.
- Нет у меня никаких пустых бутылок, - говорю.
Он прошел из спальни в гостиную, вышел в дверь и удалился.
- Господи, - сказала Лидия. - Мне казалось, входная дверь закрыта. Это сынишка Бонни.
Лидия встала и заперла дверь. Потом вернулась и улеглась. Было воскресенье, часа четыре дня.
Я нырнул обратно.

6

Лидия любила ходить на вечеринки. А Гарри любил их устраивать. И вот мы едем к Гарри Аскоту. Гарии издавал журнал "Реторта". Его жена носила длинные прозрачные платья, демонстрировала мужикам нижнее белье и ходила босиком.
- Во-первых, - говорит Лидия, - ты мне понравился тем, что у тебя дома нет телевизора. Мой бывший муж смотрел телевизор каждый вечер и все выходные. Мы даже сеансы любви с программой телепередач увязывали.
- Ммдаа...
- Еще твое жилище мне понравилось тем, что оно грязное. Бутылки по полу раскиданы. Повсюду грязища. Немытая посуда, загаженный толчок, срач в ванне. Лезвия ржавые на раковине валяются. Я так и знала, что ты пипку сосать научишься.
- Ты судишь о мужчине по его жилищу, так?
- Именно. Если у мужчины все чисто, значит с ним что-то не то, это я точно знаю. А если у него о ч е н ь чисто, тогда он гомик.
Мы подъехали и вылезли из машины. Квартира наверху. Гремела музыка. Я позвонил. Дверь открыл Гарри Аскот. Он улыбался кротко и радушно. - Проходите, - сказал он.
Писательская орава лакала вино и пиво, трепалась, разбредясь по углам. Лидия воодушевилась. Я огляделся и сел. Вот-вот подадут обед. Гарри хорошо рыбу ловит, лучше чем пишет, и гораздо лучше, чем издает. Аскоты кормились рыбой, ожидая, пока начнут приносить доход таланты Гарри.
Его жена Диана принесла и раздала всем тарелки с рыбой. Лидия села рядом со мной.
- Вот, - говорит, - как надо есть рыбу. Я же деревенская. Смотри сюда.
Она вскрыла рыбу и как-то по-хитрому ковырнула ножом хребет. Получилось две аккуратненьких половинки.
- Ух ты, здорово, - сказала Диана. - Откуда ты, говоришь, родом?
- Из Юты. Мьюлсхед, штат Юта. Население сто человек. Я выросла на ранчо. Мой папа был пьяница. Он умер. Может поэтому-то я и с ним... - Она ткнула в меня большим пальцем.
Едим.
Когда с рыбой было покончено, Диана унесла ошметки. Потом подала шоколадный торт и крепкое - дешевое - красное вино.
- Ух ты, вкусный торт, - сказала Лидия, - можно мне еще?
- Конечно, родная, - сказала Диана.
- Мистер Чинаски, - сказала темноволосая девушка из другого угла комнаты. - Я читала ваши книги по-немецки. Вы очень популярны в Германии.
- Здорово, - говорю, - гонорар бы что ли прислали.
- Слушайте, - говорит Лидия, - давайте не будем про эту литературу. Давайте что-нибудь учиним! Она подбоченилась и повертела задом ... - ДАВАЙТЕ ТАНЦЕВАТЬ!
Гэрри нацепил свою кроткую и радушную улыбку и пошел включать магнитофон. Включил на полную громкость.
Лидия танцевала по комнате и к ней присоединился молодой блондин с прилипшими ко лбу кудрями. Они стали танцевать вместе. Поднялись остальные и тоже начали танцевать. Я не поднимался.
Рэнди Эванс сидел рядом. Я заметил, что он тоже смотрит на Лидию. Он заговорил. Он все говорил и говорил. Хорошо, что я его не слышал - слишком громко играла музыка.
Я смотрел, как Лидия танцует с кудрявым. Лидия двигалась что надо. Очень чувственно. Я посмотрел на других девушек - эти вроде бы танцевали по-другому, но я объяснил это тем, что знаю Лидию и не знаю их.
Рэнди все говорил и говорил, хоть я ему не отвечал. Танец закончился, Лидия вернулась и села рядом.
- Ох, выдохлась! Я, похоже, не в форме.
Поставили очередную пластинку, Лидия вскочила и присоединилась к парню с золотыми кудрями. Я пил пиво и вино.
Пластинок было много. Лидия с парнем все танцевали и танцевали - они в центре, а остальные вокруг них, один танец откровенней другого.
Я пил пиво и вино.
Неистовая грохочущая пляска была в разгаре... Парень с золотыми кудрями поднял руки над головой. Лидия прижалась к нему. Все это было страстно и чувственно. Подняв руки над головами, они прижались друг к другу. Тело к телу. Он делал шаг назад, Лидия ступала за ним. Они смотрели друг другу в глаза. Надо признаться, выглядели они неплохо. Музыка все играла. Наконец прекратилась.
Лидия вернулась и села рядом со мной. - Совсем выдохлась, - сказала она.
- Слушай, - говорю, - по-моему, я перебрал. - Может пойдем отсюда.
- Да-да, видела я как ты опрокидывал.
- Пойдем. Это не последняя вечеринка.
Мы собрались уходить. Лидия что-то сказала Гарри и Диане. Потом вернулась и мы пошли к выходу. Когда я открыл дверь, подошел парень с золотыми кудрями.
- Эй, мужик, как тебе мы с твоей девочкой?
- Хороши.
Когда мы вышли на улицу, я начал блевать - полезло вино и пиво. Вылилось и расплескалось по кустам вдоль тротуара - прямо фонтан в лунном свете. Я разогнулся и вытер рот рукой.
- Не давал тебе покоя этот парень, да?
- Да.
- Почему?
- Вы с ним как будто совокуплялись.
- Да ничего подобного, танец как танец.
- А представь я так же бабу на улице хватану? Что, раз под музыку значит все мoжно?
- Да ты не понимаешь. Как только танец заканчивался, я шла к тебе и садилась рядом.

- Ладно, ладно, - сказал я, - подожди минутку.
Я излил еще один поток на чей-то чахлый газончик. Мы спустились с холмов в районе Эхо Парка и пошли в сторону Бульвара Голливуд.
Залезли в машину. Машина тронулась, и мы поехали на запад от Голливуда в сторону Вермонта.
- Знаешь, как называют таких как ты?
- Нет.
- Таких как ты называют - "кайфоломы", - сказала она.

Мы пролетели низко над Канзас-Сити, пилот сообщил, что температура 20 градусов, а я летел из Калифорнии в тоненькой спортивной куртке, в рубашке, в легких брюках, в летних гольфах и в дырявых ботинках. Когда мы приземлились и покатили по аэродрому, все полезли за плащами, перчатками, шляпами и шарфами. Я всех пропустил, потом и сам спустился по трапу. У стены стоял Френчи и поджидал меня. Френчи преподавал драматургию и собирал книги, в основном мои.
- Канзас-Тити к твоим услугам! - бодро сказал он и протянул мне бутылку текиллы. Я хорошенько приложился, и мы пошли к автостоянке. Багажа у меня не было, только портфель со стихами. В машине было тепло, хорошо, мы то и дело прикладывались к бутылке.
Дороги покрылись льдом.
- Не всякому дано по этому ебучему льду ездить, - сказал Френчи. - Требуется исключительная сосредоточенность.
Я открыл портфель и начал читать Френчи любовное стихотворение, которое Лидия подарила мне в аэропорту.
"Твой красный член изогнулся как...
"Когдя я выдавливаю твои прыщи, заряды гноя как семя...
- Бля, - крикнул Френчи. Машина вошла в штопор. Френчи шуровал баранкой.
- Френчи, - говорю я, подняв бутылку текиллы и сделав глоток, - прорвемся.
Нас снесло с дороги и мы въехали в трехфутовый разделительный ров. Я протянул ему бутылку.
Мы вылезли из машины, потом выкарабкались из рва. Стали голосовать, допивая остатки. Наконец нам остановили. За рулем сидел парень лет двадцати пяти. Он был пьян.
- Куда едем, ребят?
- На поэтический вечер.
- На поэтический вечер?
- Да, в Университет.
- Ладно, садитесь.
Он развозил спиртное. Заднее сиденье машины было завалено ящиками с пивом.
- Возьмите пивка, - сказал он, - и мне дайте.
Довез. Мы въехали как раз в центр кампуса и припарковались на лужайке прямо перед лекторием. Опоздали всего на пятнадцать минут. Я вылез, занервничал, поблевал, а потом мы вместе зашли. Остановились купить поллитра водки - чтобы я смог держаться дальше.
Я почитал минут двадцать, потом стихи отложил. Я почуял враждебность. - Надоело это дерьмо, - говорю. - Давайте поболтаем.
В итоге я стал выкрикивать что-то в зал, а оттуда тоже что-то кричали. Публика была неплохая. Им же за это не платили. Через полчаса меня увели двое преподавателей.
- Чинаски, для вас приготовлена комната, - сказал один. - В женском общежитии.
- В женской общаге?
- Именно так, - сказал он кротко, - отличная комната.
... Так и оказалось. Комната на третьем этаже. Один из преподавателей принес четверть галлона виски. Другой дал мне чек - плата за чтение и авиабилет, и мы уселись пить виски и разговаривать. Потом я вырубился. Когда я пришел в себя, никого уже не было, и оставалось еще пол-бутылки. Я сидел пил и думал - ну же, Чинаски, ты же легенда. У тебя же имидж. Вот ты в женской общаге. Тут сотни женщин, с о т н и.
На мне были только трусы и гольфы. Я вышел в коридор и подошел к соседней двери. Постучал.
- Это я, Генри Чинаски, бессмертный писатель! Открывайте! Я вам покажу кое-что!
- Послышалось девичье хихиканье.
- Эй, давайте, - сколько вас там? Двое? Трое? Неважно. Я троих могу обработать! Без проблем! Слышите? Открывайте! У меня тут ГИГАНТСКАЯ красная херовина! Послушайте, я буду стучать ей в дверь!
Я постучал кулаком в дверь. Там всё хихикали.
- Так. Вы не пускаете Чинаски, да? Что ж, НУ И ХУЙ С ВАМИ!
Я постучал в следующую дверь. - Эй, девицы! Перед вами лучший поэт последних восемнадцати столетий! Откройте дверь! Я вам кое-что покажу! Побалуйте половые губки!
Постучал в следующую дверь.
Постучал во все двери на этом этаже, потом спустился по лестнице и обошел все двери на втором этаже, потом все двери на первом. У меня с собой было виски. Я устал.
Много часов, казалось, прошло с тех пор как я покинул комнату. Я пил на ходу. Нет в жизни счастья.
Я забыл где моя комната, на каком она этаже. Теперь мне хотелось одного - попасть к себе в комнату. Снова подергал все двери, на этот раз молча, - стало вдруг стыдно, что я в трусах и в гольфах. Нет в жизни счастья. "Великие люди - самые одинокие".

Я вернулся на третий этаж, покрутил какую-то ручку и дверь открылась. Там стоял мой портфель со стихами... пустые стаканы из-под виски, пепельницы, полные окурков, мои штаны, рубашка, ботинки, мое пальто. Картина прелестная. Я закрыл дверь, сел на кровать и прикончил бутылку виски, которую таскал с собой. Потом умиротворенно
лег.

Просыпаюсь. На дворе уже день. Я нахожусь в незнакомом чистом помещении с двумя кроватями, драпировкой, телевизором, ванной. Похоже на номер в мотеле. Я встал и открыл дверь. Повсюду снег и лед. Я закрыл дверь и осматрелся по сторонам.
Ничего не понятно. Никакого представления где нахожусь. Тяжелейшее похмелье и депрессия. Я взял трубку и заказал междугородный разговор с Лос-Анджелесом.
- Бэби, я не знаю, где нахожусь!
- Ты же вроде в Канзас-Сити поехал.
- Поехал. Но теперь я не знаю где нахожусь, понимаешь? Я открыл дверь, смотрю - а там дороги мерзлые, лед, снег!
- Где ты остановился?
- Последнее, что помню - комната в женском общежитии.
- А, так ты видно, валял там дурака и они тебя в мотель переправили. Не беспокойся. Кто-нибудь придет и тебе поможет.
- Господи, неужели ты нисколько мне не сочувствуешь?
- Ты валял дурака. Ты же без этого не можешь.
- Что значит "без этого не можешь"?
- Пьяница вшивый, вот ты кто, - сказала Лидия, - Прими теплый душ.
И повесила трубку.
Я пошел лег на кровать. Неплохая комната, но ей недостает самобытности. Черта с два я тут буду душ принимать. Подумал было включить телевизор.
В конце концов уснул...

Стук в дверь. Два бравых студента готовы отвезти меня в аэропорт, как
Лидия и предсказывала. Сажусь на краешек кровати и надеваю ботинки. - У нас будет время опрокинуть стаканчик в баре аэропорта? - спрашиваю.
- Конечно, мистер Чинаски, - говорит парень. - Все что вам угодно.
- Отлично, - говорю я. - Тогда поехали отсюда к ебене матери.

8

Я вернулся домой, несколько раз переспал с Лидией, поругался с ней, и однажды утром вылетел из Лос-Анджелеса на чтения в Арканзас. Мне повезло - я сидел один. Командир корабля сказал что его зовут, если я не ослышался, капитан Пьянтос. Пришла стюардесса, и я заказал выпивку.
Одну из стюардесс я определенно знал. Она жила в Лонг-Бич, читала какие-то мои книги и прислала мне однажды письмо с фотографией и номером телефона. По фотографии я ее и узнал. Я так с ней и не встретился, хотя звонил несколько раз и однажды ночью мы по пьяни наорали друг на друга по телефону.
Она стояла ко мне лицом, стараясь меня не замечать, а я таращился на ее задницу, икры и грудь.
Мы позавтракали, посмотрели Игру Недели, десертное вино распалило мне глотку и я заказал две Кровавых Мэри.
Прилетев в Канзас, я пересел на маленький двухмоторный самолетик. Пропеллеры завертелись, крылья начали вибрировать и трястись. Словно вот-вот отвалятся. Мы поднялись и стюардесса спросила, кто хочет выпить. К тому времени выпить было нужно всем. Покачиваясь, она ходила по проходу и разносила напитки. Потом громко сказала: - До дна! Идем на посадку! - Мы выпили до дна и приземлились. Через пятнадцать минут снова взлетели. Стюардесса спросила, не хочет ли кто-нибудь выпить. К тому времени выпить было нужно всем. Потом громко сказала: - До дна! Идем на посадку!
Меня встречали преподаватель Питер Джеймс и его жена Сельма. Сельма была прямо кинозвезда, только еще шикарнее.
- Отлично выглядишь, - сказал Пит.
- Это жена твоя отлично выглядит.
- Два часа до начала чтений.
Пит отвез нас к себе. У него был двухэтажный дом с гостевой комнатой на первом этаже. Мне показали мою спальню внизу. - Хочешь есть? - спросил Пит. - Нет, я пожалуй поблюю. - Мы поднялись.
За кулисами, перед самым выступлением, Пит налил в графин водки и апельсинового сока. - Вечер ведет старушка. Она в штаны наложит, если узнает, что ты поддаешь. Она девушка хорошая, но до сих пор думает, что поэзия - это закаты и порхающие голубки.
Я вышел и сел. Свободных мест нет. Мне по-прежнему везло. Публика была как обычно: когда я читал лучшие вещи, она не знала как реагировать, а когда остальные - хохотала там где не надо. Я читал и подливал себе из графина.
- Что вы пьете?
- Это, - говорю, - апельсиновый сок, разбавленный жизнью.
- У вас есть девушка?
- Я непорочен.
- Почему вы решили стать писателем?
- Следующий вопрос, пожалуйста.
Я почитал еще. Рассказал, что летел с капитаном Пьянтосом и смотрел Игру Недели.
Сказал, что когда я был в хорошем расположении духа, то отгрыз кусок тарелки и тут же ее помыл. Почитал еще. Читал, пока не опустел графин. Потом сказал, что вечер окончен. Дал несколько автографов и мы поехали на вечеринку к Питу.

Я станцевал индейский танец, танец живота и танец-жопой-об-забор. Сложно пить, когда танцуешь. Сложно танцевать, когда пьешь. Питер знал, как поступить. Он отгородил диваном и стульями танцующих от пьющих. Каждый мог делать что угодно, никому не мешая.
Питер подошел ко мне. Оглядел женщин в комнате. - Какую хочешь? - спросил он.
- Неужели это так просто?
- Южное гсстеприимство.

Я заметил одну, старше других, с выпирающими зубами. Но выпирали они очень изящно - губы были похожи на жаркий раскрывающийся бутон. Хотелось коснуться этих губ своими губами. На ней была короткая юбочка, а под чулками были видны красивые ноги - она все время клала ногу на ногу, смеялась, пила и оправляла юбку, которая то и дело задиралась. Я подсел к ней. - Меня зовут... - начал я...
- Я знаю, как вас зовут. Я была на вечере.
- Спасибо. Я бы пипку вашу пососать хотел. Я это хорошо умею. Я вас с ума сведу.
- Что вы думаете об Аллене Гинсберге?
- Послушайте, не сбивайте меня. Я хочу ваши губы, ножки, вашу попку.
- Хорошо, - сказала она.
- До скорого. Жду в спальне на втором этаже.
Я встал, отошел от нее, выпил еще. Ко мне подошел парень под два метра ростом и злобного вида. - Слушайте, Чинаски, что-то не верится мне во всю эту туфту - что вы жили в бараках, знали всяких там торговцев наркотиками, сутенеров, шлюх, джанки, игроков, борцов, пьяниц...
- Это правда наполовину.
- Дерьмо, - сказал он и отошел. Литературный критик.
Потом потом подошла симпатичная блондинка лет 19 с широкой улыбкой и в очках без оправы. С ее физиономии не сходила улыбка.
- Я хочу переспать с вами, - сказала она. - Это все ваше лицо.
- А что такое с моим лицом?
- Оно великолепно. Хочу сокрушить его своей пиздой.
- А ведь может и наоборот получиться.
- Не задавайтесь.
- Да, вы правы. Пёзды несокрушимы.
Я снова сел на диван и стал хватать за ноги особу в короткой юбке - у нее были влажные цветущие губы и ее звали Лилиан.
Вечеринка закончилась, и я спустился к Лили. Мы разделись, и облокотились на подушки, стали пить водку - и чистую, и разбавленную. Там было радио и оно играло. Лили сказала, что несколько лет кормила мужа - пока тот учился в колледже, а он, получив профессорство, ее бросил.
- Как грубо, - сказал я.
- Вы были женаты?
- Да.
- И что?
- Моральное насилие, как значилось в бракоразводных документах.
- В самом деле?
- Конечно, причем взаимное.
Я поцеловал Лили. Так хорошо, как я и представлял. Рот-цветочек раскрылся.
Мы сжали друг друга в объятиях, я засосал ее челюсть. Потом мы отлепились друг от друга.
- Мне кажется, вы, - сказала она, глядя на меня большими красивыми глазами, - один из двух-трех лучших писателей современности.
Я немедленно выключил лампу. Я поцеловал Лилиан еще, пощупал ее груди, тело, потом залез на нее. Я был пьян, но вроде бы все сделал как надо. Однако сменить позу я был уже не способен. Я тужился и налегал. Я был возбужден, но не мог кончить. В конце концов, совершенно обессилев, я скатился с нее и заснул.
Утром Лили лежала на спине и храпела. Я пошел в ванную, пописал, почистил зубы и умылся. Потом снова заполз в кровать. Повернул ее к себе и стал щупать ее за разные места. С похмелья я всегда очень возбужден. И не для нежностей, а по делу. Ебля - лучшее средство от похмелья. У нее так воняло изо рта, что рот-цветочек мне целовать не захотелось. Я влез на нее. Она тихо застонала. Мне это понравилось. Я сунул ей, полагаю, не больше двадцати раз и кончил.
Вскоре слышу - она встает и идет в ванную. Лилиан. Когда она вернулась, я лежал к ней спиной и дремал.
Через пятнадцать минут она тихо выскользнула из постели и стала одеваться.
- Что случилось? - спросил я, не оборачиваясь.
- Мне надо идти. Детей в школу отводить.
Лилиан тихо закрыла дверь и сбежала по лестнице.
Я поднялся, пошел в ванную и с минуту разглядывал собственное отражение в зеркале.

В десять часов я спустился завтракать. Встретил там Питера и Сельму. Сельма была великолепна. Как это она ему досталась? Дворняги в этом мире никогда не имеют
Сельм. Дворняги имеют дворняг. Сельма подала завтрак. Она красива и принадлежит всего лишь одному человеку, преподавателю колледжа. Что-то в этом не то.
Начитанные сноровистые ловеласы. Образование - новый бог, образованные люди - новые плантаторы.
- Отличный, черт возьми, завтрак, - сказал я, - большое спасибо.
- Как Лили?
- Она была прекрасна.
- Тебе сегодня вечером снова читать, понял? Этот колледж поменьше, более консервативный. - Он смотрел в сторону.
- Ладно, я буду аккуратнее.
- Что ты будешь читать?
- Что-нибудь из старенького наверно.
Мы допили кофе, пошли в гостиную и сели. Зазвонил телефон, Пит поднял трубку, поговорил и повернулся ко мне. - Парень из местной газеты хочет взять интервью. Что сказать?
- Скажи согласен.
Пит передал ответ, потом пошел взял мою последнюю книжку и ручку. - Может ты хочешь написать чего-нибудь для Лили?
Я открыл книгу на первой странице. "Дорогая Лили, - написал я. "Ты навсегда вошла в мою жизнь...
Генри Чинаски."