Маргарита Меклина
PLAIN TRAIN: TROLLEYBUS,

отрывки из романа

I

Почти сразу же после поминок Бок узнал о рождении сына: первый мальчик, -- любимец, наследник, -- Петровна, кухарка, навестила соседа -- Бок давился невкусной лепешкой -- возвратясь же, рыдал: подхоронят (умрет от холеры)¹
-- "Clone!" вышел в издательстве "Ardis" (автор N ***) -- А.Ю. сообщил: сторожа по ночам стружку, рубанок, глаза на фарфоре, поднадзорный слуга Ваш (охранник?) наткнулся на некий архив: 1. пыль, мука и простые жучки, не известные нашим ученым, олени, образа византийских святых, -- третий Рим, -- грешных блудниц, треск стекол, еноты, разруха -- кусочками битум -- ох биттен, bitten, arbeiten, Mein Gott! -- я хотел бы освоить немецкий -- 2. чай, немцы повывелись в Петербурге? -- 3. целый выводок немцев недавно исчез, обеспокоенный вздорожанием лезвий Gillett и машин марки General Motors -- не патриоты ("Volkswagen") а два командарма: Буденный, плацдармы, фельдмаршал с моноклем а Блюхер с биноклем -- 4. роман, про двенадцатый год, именуется "Клоун!" и (пятое) Н. посвятил его бывшей -- бла - го - го - вейно -- "с любовью, покорностью, милой" -- жене. Евгения Яновна, -- папирос, сигарет, анаши, от фырчанья конфорки без слез обессилев (устала) -- покорно (был лыс, плодовит, гайморит, озабочен) -- открыла: звонок почтальона... и с дрожью, с испугом (книг Н. не читала) -- а Рим, звонари, величавая поступь (в предсмертном наряде ходила к ограде), блеск стекол, рояль и Е-ноты в мажоре -- о, чу, -- чай, опять заказное: убийство? измена? -- из тлена, распада (разбой иль разруха?) -- два года в могиле, -- послания шли... Он с жаною своея не спал по субботам, конвульсивен по будням с другой, -- а теперь, отойдя, изливался в любви. Пожимала плечами: она стала Натальей -- неужели же там, за чертой, обратилась Натальей? -- Наталья! Тепла и объятий, и страстных признаний, желаний и пламя, -- моя сдержанность тебя раздражала -- а стоны? дыханье? -- а я хотел, чтоб исчезал весь мир, пока тебя нет со мною... Чтоб останавливалось время... Роман был хороший, о нем много писали, и сняли два фильма, и даже нашлись эпигоны, и решившись, под черной вуалью явившись в "Нью-Йоркер", она объявила, что замысел "Клоун!" покойник вынашивал всю свою жизнь.
Дальний родственник Роберта Фалька, Арсений Чернегин, -- тягучей гуашью, пастелью, штрихами -- годами картины к брутальным посланьям А.Ю. Витгенштейну (Брет Гарту, Гертруде, Наталье, Амалье) -- уведомил Фрака: А.Ю. суеверен -- Фрак вспомнил Франциску -- такая чувствительная мышеловка, что, обостренным парящим чутьем ощутив легкий топот мышкиных ног, хлопнула -- и Франциска погибла -- слабое сердце -- А.Ю. суеверен: забыл помолиться: знаменье, зарница... его повесть "Порыв" у поэта, который покончил (не смог сотворить имитацию смерти) -- в газетах искали причину, домогались А.Ю.: альбатрос? Соловки? Алькатрас? -- на допрос. Свое имя он больше не ставит (не в силах) и не в силах себя прочитать, а оставив на время поэму... зверь одинокий некормленый в клетке... опоссум? охота? с оленем енота? -- увидел: не дышит. --
Ш Е Д Е В Р У Н Е Н У Ж Е Н В У А Й Е Р
не буланая лошадь, без яблок, не Дымка -- ямщик, не гони! -- Летний сад, две кареты, Игнатий, извозчик, упавший разносчик -- мальчишка совсем..., Македонского, Вронского... -- никаких отражений царей и мастей! Поймайте за хвост и за гривну прообраз... искусство -- обратная сторона не медали, а зеркала... -- ммм, а что дальше? -- иногда не могу завершить: а простые слова, два глагола -- что третьим: убийство? измена? -- из тлена, распада изымаю творенье и жду: то, что вчера мне казалось отвратным (не слог, а болото, не в тон и созвучье), сегодня -- на месте: се -- тайна-с... Иногда, чтоб закончить: изменить что-то в жизни: событье. К примеру, забыл, так сказать, помолиться: знаменье, зарница, с ведерком священник, с известьем синица -- А.Ю. получил эту фразу путем долгих подборов, смещений, трансформаций в пространстве, замен коромысла ведром, а вдовы на сносях протодьяконом в рясе, -- убрал: воробья, соловья и какую-то птицу (хотела с разлету ворваться в больницу), а ночью -- приснилось: здание, вечер, в отдалении люди, покойница тетя платок до бровей улыбнулась... и медленно не спеша подошла (он не слышал шагов), обняла, повела за собой: коридоры... Отсутствие мебели, стульев, сигналов движенья, чуть-чуть затемненно, как в закоулках сознанья -- и тянет влекуще, гнетуще, -- с холодным восторгом -- все ближе! -- вперед... Слава Богу, проснулся, тошнило, гримасы... -- Господи, дай закончить работу, еще хотя бы два года... Видимое - невед'омое, нев'едомое и влекомое, потусторонность -- реальность -- четких граней -- не ищи -- никогда не найдешь. -- Непонятный процесс: неужели веленье? -- не совсем мной решенный вопрос: угадал иль навлек? -- я пишу между строк одинаковых текстов, а в подтекст -- королек (варианты, куранты, атланты) -- не сказать ль Маннергейм? -- лучший лыжник, плохая погода и не знает ни слова по-фински... -- не в первый. Плен, Австралию, "farm" -- не включил во второй. Это два очень хороших рассказа, они вошли в сборник, мной очень любимый, все это о Василии Петровиче и он мой герой. Во время правления Сталина, Иосифа Виссарионовича, Василий Петрович (его фамилия начинается с гласной) идет в магазин и покупает там животное, курицу, и приходит домой. Не сразу приходит -- долго ждет трамвая на остановке Кондратьевский рынок, а трамвай не идет. Это трамвай номер пятьдесят один, и что-то случилось с контактом. Вызывают специальных рабочих, у них -- инструменты, и наконец все в порядке. Он голоден. Синяя, скользкая, давно неживая -- но это его совсем не смущает, и Василий Петрович включает большой репродуктор погромче, чтобы соседи не слышали запах, и подметает мусор в квартире, а потом вспоминает, что сегодня его очередь убирать туалет, и после уборки тщательно моет руки хозяйственным мылом, поливает цветы, читает главу из "Улисса" ("Лолиты"?) и наконец приступает. Зажигает конфорку и вдруг видит, что кончились спички (осталась одна, и потухла). Он выходит на улицу, но во время обеденного перерыва (ОБЕД: с часу до двух) магазины закрыты, и Василий Петрович начинает разговор с дворничихой, Матреной Петровной, полной, с одышкой, и весьма вероятно, с метлой (ей трудно мести). Василий Петрович разговаривает с Матреной Петровной какое-то время, просто так, ни о чем, и после ее никогда не встречает. Мне хотелось узнать, отразилась ли в этом дне вся его жизнь, -- начало, истоки, и счастливая смерть (во сне, когда все завершил, и оформил развод, и начистил медали), и надеюсь, что что-то все же я понял. Мой цикл "Doppelganger", однако, -- другой: варианты не только меж строчек, но и в тексте самом: 1. двойники, не встречались 2. про двух двойников 3. рассказ "Идентичность" -- были всю жизнь рука об руку вместе 4. роман "Двойники" -- осознали: они -- двойники 5. Doubles: I was finding out the reason why those twins would never be born.
В прагматических целях А.Ю. воскрешал любимых героев: человек, пропавший в горах в 61-ом, в рассказе, написанном в 55-ом, возвращался в 62-ом через несколько лет. В работах А.Ю. не было женщин. Откровенно говоря, у А.Ю. не было женщин. В текстах А.Ю. совсем не было женщин, и если бы, скажем, он встретил Дороти Паркер, даже тогда все бы осталось, как раньше. С Фраком А.Ю. как-то поделился секретом: "милый Дмитрий, вы знаете, желание спать с женщиной и писать равнозначны по силе. Когда приходит определенный момент, вы всегда должны выбирать: начинать гонку и быть конвульсивным или просто садиться за стол. Для меня, кстати, всегда оставалось загадкой, как у вашего, так сказать, выдуманного мной прадедушки Бока ухитрился родиться ребенок, и иногда мне даже кажется, предполагается, не исходит ли определенная сексуальная энергия и от мертвых, что, в принципе, и позволяет им иметь некий сорт содроганий". <...>
Фраку нравилось, что его имя и фамилия напоминали И.О.Ф. известного Роберта Фалька, с которым когда-то А.Ю. был знаком, ходил по избам рязанским с Васильем Кандинским, дружил с Сапуновым, потом от Blaue Reiter совсем отошел, засел за работу об общине Кумранской -- о двух бедуинах -- Jum'a Muhammed, Muhammed Ahmed el-Hamed -- вместо золота увидели плесневелые зеленые свитки -- Фрак не помнил ничего из нее, кроме одной странноватой детали: при раскопках жилищ их в районе Мертвого моря, в сорок седьмом, кумранитов определяли по маленьким топорикам, который каждый в общине носил: ибо отличаясь деликатностью и по отношению к своим сотоварищам, и природе, они закапывали ими fecali.

II

Фрак вообще обладал плохой памятью: ездил в Англию, в Лондон, и из всей поездки помнил только запах мыла в отеле -- впрочем, он и само мыло привез -- с North Gover Street и рейса "Нью-Йорк -- Сан-Франциско", а с дачи брал всегда с собой, закладывал на заглавии бунинской книги "Митина любовь", смородинный лист, и купил даже однажды духи "Черная смородина" -- диковинка, редкость, -- точно в тот день, когда Мятлева встретил, а приехав в Америку, распаковав вещи, вдруг зарыдал: позже понял, что вызвало слезы: в расписной деревянной бутылочке на столе, из России, -- эссенция летучего счастья... в самолете, с плэйером, слушал любимый про лилового негра романс... негр подал пальто и Фрак прошел в туалет: изъял из всех ящичков тонкий мыльный рассыпчатый запах (запаслив), вышел самым последним на трап -- и никто его не встречал.
Ходил на английский: why is Teddy so sad энд so nervous, restless, печален? -- because his bird flew away, -- попугай, воробей? -- Mike has his cat flewn to Texas (a taxis было единственное, что впечатлило в Нью-Йорке) -- и нужно было определить время, и понять, кто такой Тедди, и ломать голову над тем, как удалось коту (или кошке) добиться свободы и улететь в штат Техас, -- а вот как Фрак попал в Сан-Франциско, и для него самого оставалось загадкой. По утрам у него кружилась голова -- давление, вероятно, -- и он ехал в тридцать восьмом (либо простом, либо L-limit) по Geary, по подделанной карточке, детали на которой, впрочем, каждый месяц менялись, -- цвет, расположение букв, стоимость иногда -- любил рисовать и не было денег... на остановке автобуса, сменив "Conference on the Dead Sea Scrolls", висел синий рекламный плакат: некий мистер Дженкинс праздновал the resurgence of macrame bikini c мартини, английским ликером. Потом синий фон сменился на красный (а светофор был мигающе-желтый) - что-то опять про бильярд, про коктейль, про Лулу, про судьбу... Наверно, ему было скучно и холодно по ночам, вот и придумывал для себя разные тексты, а дринки -- приманка для миссиз.
Фрак выходил из автобуса и видел бездомных: искус: нагнуться и взять у них деньги. Читал объявления, шел к океану, собирал промокшие, потом высохшие, потом опять отсыревшие за туманное утро окурки с отпечатками грязи и думал о времени, о разнице во времени, о почти невозможной желанной невстрече, наступал на каждую пачку -- пустая. Хороший окурок -- надо вставить в мундштук (был чуть брезглив). Искал работу от случая к случаю -- так хотелось денег, участия в чем-то, участия в нем. Его номер на кинопробы был тридцать четыре. Он назвал на английском свое имя и адрес, посмотрел внимательно в камеру, посмотрел на снимавших: перешел тут же на русский, потому что единственный сонет Шекспира, который когда-то учил ("и даже изменившись, я вернусь"), он не помнил. Он читал им письмо Онегина, ровно две минуты, пока не спутался, не перешел машинально к началу, -- смешон: в зеленом костюме, худой и высокий, с запинками царственных пушкинских слов. Были больше смущены, чем он сам -- молодые ребята -- не подошел он им на роль Йезуса-два. Вышел с киностудии, подобрал длинный окурок, сел на автобус, -- безумен: читать Пушкина, на киностудии, в зеленом костюме, -- в чужой незнакомой стране.
К нему приходила девочка, Emily Taussig, двадцать два года, учила английскому, три раза она не пришла, он ей звонил, она бросила трубку. Говорила ему с глупой усмешкой, что койоты питаются гарбичем², а верблюды убивают всех, кто кастрировал их или видел их брачную ночь, -- по специальности была антрополог. Она приходила три раза и не могла понять, как попасть в его дом, апартмент с коврами и ванной, а в углу потолка два паука, лабиринт муравьев (воробьев?) на стене, если закрыта решетка -- железные двери. Не поняла и после его объяснений: просунуть руку, дотянуться до кнопки, нажать. Бедная Эмили, приходила три раза, обижалась, уезжала обратно -- а он ждал ее дома, внутри, он читал ее книги, ее Новый Завет, вспоминал ее образ...
Зато часто звонил телефон. Спрашивали Лори, просили подписаться на Chronicle, -- ему слышалось "кролик": слышал когда-то о силе кроличьей лапки, говорил "нет", -- он не знал языка, -- звонили, спрашивали Лори, просили подписаться на Chronicles³, -- он говорил: я не понимаю вас, нет, -- он не знал языка, -- звонили... Чистил зубы бритвенным кремом, переливал хлорки при стирке -- и однажды вынул из таза заготовки рубашки -- восторг удивленья -- воротник, рукава и квадратный карман -- все отдельно. Пошел делать очки -- любил новые вещи. Не мог понять смысл, один или два. Китаец спрашивал один или два. Настоящий китаец -- набрал номер и дал ему трубку послушать. Русский голос: лучше -- один или два. Фраку было все одинаково: первая и вторая таблицы. Китаец был разговорчив. Через пять минут пришел другой русский и перевел: "Доктор Ма потрясен. В Китае есть старый обычай. Когда человек умирает, его одевают во все новое и кладут в гроб выстиранную и выглаженную одежду, которую он когда-то носил. Его 53-летний отец купил новый костюм, отдал все белье свое в стирку, привел вещи в порядок, а через два дня вышел на улицу и был сбит машиной". Фрак машин не любил -- "брал автобус" и оставшись равнодушным к китайцу, приехал домой и увидел конверт -- письмо Мятлева -- в деревянном некрашеном ящике белый конверт.

III

История с Мятлевым началась в Петербурге.
Он окольцовывал горла птицам, и они уходили под воду, ловцы,
а выныривая, держали клювами хвостики рыб, --
ОН ЖИЛ В ПЕТЕРБУРГЕ,
где движущая сила событий --
диссонанс между схемой и ее превращеньем в реальность, -- скольженье --
в русском таинственном северном городе, где в ключе доминанты исполняют неверность себе. --

Артем Юрьич учил в Главном Трактате:
                           Fate is always in favour of you
                           (Судьба -- всегда за тебя)
                           Always serves you as important sustainer
                           (всегда служит важной поддержкой)
                           And everything's safe if you are with it.
                           (и все безопасно, если ты с ней)
Артем Юрьич учил:          Something -- of two or of five
                           (Что-то -- из двух, из пяти)
                            has a right to exist
                           (имеет право на жизнь)
                            already born
                           (уже существует)
                            Thou should find
                           (ты должен найти)
                            And to get it on the right track.
                           (и наставить на истинный путь).

Мысль влияет на самолет, поезд, троллейбус, -- учил Артем Юрьич, -- меняет их расписание, скорость и двигает стрелки, --
и неважно, в каком поезде едешь, --
если все правильно --
все равно окажешься ТАМ.
Фрак хотел позвонить на тот свет и узнать сокровенное имя, -- он знал: предназначено: он поедет в Америку (2) и встретится некий мужчина (1):
1. самолет 2. поезд 3. троллейбус --

ФИНЛЯНДСКИЙ ВОКЗАЛ

1. Он вставал в семь утра, подбирал галстук,
брился
(а вокзал -- ожидал, волновался, томился, толпился),
доставал из шкафа (что встроен) темно-синий новый костюм
(по гладильной доске, и по глади пруда, по ребру полотна -- поезда),
причесывался, аккуратно вкладывал расческу в нагрудный карман,
на четыре замка свою дверь закрывал, --
на Финляндский он ехал вокзал.
2. Он прятался за колонной
и, завидев его,
невзначай появлялся
(посмотреть на него он еще не решался),
проходил по перрону на Фрака не глядя, --
и медленно проходил по платформе.
3. Он не садился в вагон --
ждал, когда поезд уедет, --
оставался один на платформе, --
и затем возвращался домой:
видел Фрака перед своими глазами,
губами, перстами
касался его
их сердца были близко -- казалось,
что воздух был смешан с кровью и пеплом,
а время сжималось и рождало событье...
4. позже Мятлев тактику чуть поменял:
5. со станции "Площадь Восстания", с плохим освещеньем, с потускневшим свеченьем, с вещами, перевозимыми с дачи, с детьми, с ватно-шумным звучаньем толпы (приватно-шумно разговаривали между собой поезда, -- та-та-та -- хвост и головная кабина надежды) -- на ставшей теперь легендарной "П.В.", -- с этой только что упомянутой площади, плазы, -- или можно назвать это stop, square, station, пространство, -- всем чем угодно --
6. Фрак переходил на станцию М --
маяк, мановенье, мгновенье, --
и садился в поезд на "М" (поэт мыл руки перед каждым обедом, затем застрелился),
а Мятлев заходил на "Гостином Дворе".
7. Он стоял, одинок и высок, и как дьявл красив на перроне (Асмодей, Асфодель, Вельзевул, Святой Петр) -- и заглядывал в первый вагон, в первую дверь -- в лица толпы -- искал Фрака --
8. пропускал поезда -- находил -- и так каждый день, -- постоянство --
9. они ехали вместе, два простых человека, и звали их --
10. Мятлев и Фрак.
* * *
Бывает же такое: некий изобретатель, повстречавшийся Фраку случайно в сан-францисской кофейне, когда-то жил в Петербурге. Он находился там как раз в то самое время, когда там жили Мятлев и Фрак, и были счастливы вместе. Он прохаживался как раз по той самой улице, где ходил Мятлев, и гулял по утрам по Парку Победы, рассматривая космонавтов, и кормил собак хлебом из булочной. И если Мятлев жил на Кузнецовской в доме 44, то этот изобретатель -- назовем его, скажем, Steven Kays (и это, скажем вам честно, действительно его настоящее имя), жил в доме 38. Про изобретателя немного известно: он родился в Японии, изобрел что-то новое в часах "Сейко", не снимал трубку, когда звонил телефон, а говорил просто "hello" и подключался, боялся русских шпионов, и имел дома, на полу, маленькую машинку, производящую из НИЧТО шум океана.
* * *
Фрак смотрел на свое отраженье в стекле, перевел взгляд чуть влево, увидел: мужчина с резкими чертами лица, выражение лица же -- задумчиво, мягко: вероятно, женат... - приходя из цеха домой, он приносит зарплату, на его шаровары жена-сценарист, взбивая подушку, ставит заплату, по воскресеньям играют с дочкой в снежки... Быстро взглянул на стекло, глазами встретился с Фраком и глаза равнодушно отвел: взгляд же был напряженный и резкий. Тонкая кисть и большая рука... Ожила, поползла... Коснулся и тут же руку убрал: вагон тряхнуло, и пассажиры под одним углом повалились, упали. На 1-ой линии у Фрака было три класса: преподавал студенткам латынь, -- панически боялся быть уличенным в амурах, на студентскую грудь никогда не смотрел, а гомеровы тугие паруса на всякий случай обсуждал с единственным мальчиком из всех его классов. Вечером ехал домой из института одиноко в метро... Приготовив себе бутерброд с сыром и кофе (на поверхности кофе, так же как и на сыре, почему-то были жиринки) и читая "Грамматику" Витгенштейна, домашнe-ослабший после долгого дня, в тренировочном синем костюме, вдруг начал рисовать на студентских работах буфера, поезда...
"Что со мной происходит, когда я ожидаю кого-то? Что происходит, когда я ожидаю Его? Я достаю из кармана свой календарь, удобно сидя за двугорбым ученым столом и равнодушно тычу красным карандашом в сегодняшний день. И вижу имя N. напротив сегодняшней даты. Он любит гулять по Кэмбриджу в мятых серых фланелевых брюках, неспеша оборачивая голову к тому или спутнику, следующему почтительно сзади, дразня легким парусиновым видом профессора С., скрывающегося в своем флигеле за коллекциями насекомых, за фолиантами остойчивых крепких томов. N. улучит сегодня момент между поеданием пирожных в гофрированных бумажках и фехтованьем, между ленивым перебиранием книг на лотке... Он сказал мне, что будет здесь в пять (он всегда говорит мне, что "будет здесь в пять", даже тогда, когда уходит один, без меня, на прогулку). Последует объяснение с Ш.: "я не могу с тобой свидеться, так как в пять я буду ждать N.". Ш. уже знает, что будь у меня такая возможность ожидать N., я непременно буду ожидать N., и тогда Ш. придется подождать и с билетами в кино, где мы с ним опять будем сидеть в первом ряду из-за его и моей близорукости и смеяться над Бастером Китоном, и со своими расспросами, и с нетерпением его горячих самостоятельных рук (у моей горничной опять появится повод сказать, что она видела меня, сидящего прямо, как всегда совершенно спокойно, в первом ряду, с молодым сутулящимся человеком в крылатке...) Я подготавливаюсь, чтобы принять гостя. Я подготавливаюсь, как женщина, к встрече. Я беру сухую тряпку, мочу ее в воде, и провожу ею по полу -- там, где в комнате потемнее из-за недостаточного освещения, я тру не слишком усердно. Я задаю себе вопрос, курит ли N. Я спрашиваю себя, курит ли N. Если бы N. был сейчас рядом, я бы спросил у него напрямую, курит ли он (уже вижу его, размышляющего: стоит ли навещать В.? У него опять не будет ни табака, ни улыбки), и вот как только я представляю себе N., размышляющего, найдутся ли у меня сигареты, я вспоминаю, что видел N. курящим в обществе С., который липко брал N. под руку и безмерно меня раздражал. Я кладу сигареты на стол. Уже почти пять. Я говорю себе: "сейчас он войдет", и когда я это говорю сам себе, я представляю мужчину с внешностью N.; я представляю его входящим в мою комнату в этой странной полутемноте и интимности, и себя, приветствующего его и называющего его по имени неясным, нечистым, неуверенным голосом. Будет ли он опять строг и насмешлив? Когда я задаю эти вопросы, я опять вспоминаю N., по-мужски бодрого, крепкого, в котором именно отсутствие какого-либо лишнего запаха создает новый особенный аромат, я представляю мужчину, так же выглядящего, как N., так же выбритого, как N., с такими топорщащимися волосами, как у N., я представляю, как он входит, как я отвечаю, -- как я отвечаю, как входит, как раз в момент моего мысленного ответа ему... Как мой голос дрожит. Как я говорю: "здравствуй, N., вешалка -- в коридоре. Положи сюда свою бесполезную трость". Как я приветствую его и называю по имени...
Возможно, однако, что я готов сказать "я ожидал N." и в том случае, когда единственной вещью, соединяющей его с моим ожиданием, и меня с его вспорхливой, легкой, разрозненной жизнью, являются мои несложные кулинарные действа: например, я готовлю пищу для себя и Альфи, добавляя в нее томатной пасты, яиц..., т.к. N. наконец сказал, что в этот вечер он хочет быть у меня. У него язва и, оказывается, не пропадает аппетит только со мною, и не мутит желудок. Мое желание и ожидание прихода N. (также и сквозное нежелание самого N. придти) означает, что я хочу, чтобы пришел именно N., и никто другой, кроме N., -- ни хмурый коренастый А., и ни быстро успокаивающийся Ш., и ни медленно приходящий в себя К., и чтобы N. пришел и остался, а не забежал легковесно. Мое желание таково: действительно он, N., должен прийти. Если от меня потребуется дальнейшее объяснение этого заявления, я продолжу и скажу, что под словом "он" я подразумеваю только N., и под "прийти" я тоже подразумеваю совершенно определенные вещи... Все это -- грамматические истолкования, которые создают язык. Это -- в языке, где все это происходит...
После его прихода, когда он просто пил чай и дымно поглощал сигареты и ничего не произошло и не могло произойти, кроме того, что усилилась моя нервная дрожь, ибо эта встреча проходила под девизом "ожидание прихода N.", а не под девизом "выполнения желаний Л.В.", я сел за стол и записал в свою философскую тетрадь: "эта и многие другие, более или менее похожие цепи событий, называются "ожидание прихода N."
Прервали. Трубку взял скучающий Фрак. В трубку, очевидно, дышала студентка. А, бог с ней, вот бледносиний туманный, неясный том Кортасара. Коллега Савельев как-то Фраку сказал, что был на лекции Борхеса, и полувидящий Борхес прошамкал, что своих произведений никогда не читает, не помнит. А вот опять - наугад -- Кортасар: "Автобус", "Шаги по следам", "Мой блокнот", -- и вдруг поплыло, зазвучало: "то окно, то глухое окно в герметичном метро может дать мне ответ, время делит наш путь на отрезки, и я должен совпасть с пульсом, поступью, ритмом, тактом и паровозным воем игры, каждая новая станция означает неведомый замкнутый мир, а сама игра -- будто сраженье вслепую... Следовать и надеяться, веря, что ее маршрут в метро изначально совпадает с моим, на сплетение станций и перекрытость тоннелей... -- стремленье! волненье! томленье! -- без восклицаний и слов: здесь нет Мари-Клод, выхожу и смотрю на скользящие мимо вагоны: тут нет Мари-Клод, поднимаюсь наверх, возвращаюсь опять, я опять поднимаюсь наверх и там нет Мари-Клод (Мари-Клод -- Мари-Клод -- Мари-Клод), я ищу, Мари-Клод! -- я на станции, как на рулетки игры, делаю ставки..."
Ложась спать, Фрак загадал:
10 марта, среда, ожидается ветер, пурга --
встречу ли его завтра в метро? --

суждено...

*** *** ***

Запечатать в упаковку слов, положить под стекло -- навсегда один раз: утром в ванной.

Видел снег за окном,                  Посмотрел в окно -- снег, 
мокрый ветер, неверное солнце...      закурил сигарету, сел в ванной на пол,                                                                                                 спиной оперся о дверь, 
оделся,

Закрыл дверь, прошел вниз пять пролетов, чуть ежась (пальто слишком тонко), по неподметенной дорожке
пошел
люди покупали газеты в киоске за десять копеек

   Он вышел из дома,
   пошел к остановке
   (было мокро от снега лицо),
   если встретит Его --
   подтвержденье,
   что их встреча была не случайна,
   что живут одним ритмом,
   и выходят из двух разных точек,
   из разных подъездов, домов, городов (вектора назначений), --
   и встречаются где суждено.

   Видел снег за окном                    Посмотрел в окно -- снег

   В семь утра встал                      взял будильник: надо встать в семь
   
   (с вечера завел будильник  на семь)    подошел к окну: опять снег
    
   казалось всю ночь, что шел снег        семь утра, встреча с Мятлевым в девять
   
   посмотрел в окно: снег все еще шел     видно, снег шел всю ночь,
      
   раздернул шторы, стало светло, -       ветер распахнул с шумом окно -  рассвело
   
   видно, утром начало таять4.

Десятое марта: на старинных открытках -- петербургская слякоть, ветер, метель. Люди в шинелях, в зябких пальто набивались в троллейбус. Фрак на встречу спешил (восемь тридцать утра и широкая чья-то спина), караулил часы, вот спина повернулась и не надо больше бежать, торопиться, спешить: с 8:30 до 9:20 они были вместе: свершилось: и небо звучало в душе.

* * *

Губы Мятлева были немы и мертвы, иногда они напоминали обветрившуюся сухую дольку апельсина на ощупь, иногда становились мягкими и солеными, влажен, настойчив язык. Когда Фрак прикасался к мятлевской коже, он ощущал, что прикасается к самому себе -- испытующе, нежно: поцелуй -- как крещендо в пределах ферматы. Ночью Мятлев был очень красив, каждая ночь, которую они делили вдвоем, приносила ему радость и свежесть. Коротко стриженный, с правильными чертами лица, он был похож немного на римлянина. Мятлев говорил, что ночью Фрак беспокоен, часто вертелся. Фрак лежал рядом с Мятлевым, и видел сны про Мятлева с Фраком. И Мятлев видел сны про Мятлева с Фраком -- как будто их было шесть человек -- двое в постели, и по двое во сне. А когда Мятлев был мальчиком, он играл на кларнете.

1 неоконченная строка, которая может быть закончена только с написанием последней строчки романа.
2 Мусором (garbage).
3 Игра слов, "Chronicle" - газета, "Сhronicles" - "Числа", одна из книг Старого Завета.
4 Читается: 1. первая колонка сверху вниз, затем вторая колонка сверху вниз и/или 2. по строчкам, слева направо, через обе, первую и вторую колонки