|
Декламация
Она ощущала себя соляным столпом, Факты проще дальнейших интерпретаций. При желании фактом возможно овладеть в неуловимом жесте и месте. Жест относится к телу. Место к пространственным координатам тела, а союз "и" - к несовпадению того и другого в опыте, т.е. во времени, турбулентность которого, исключает длительность из понимания. "История О" Паулины Реaж (Pauline Reage) с предисловием Жана Полана (Jean Poalan) впервые увидела свет в июне 1954 года в количестве 600 экземпляров2. Титульный лист некоторых, а сколько их неведомо до сих пор, были снабжены литографией Ханса Белмара. Много позднее Сюзан Зонтаг напишет, что французской традиции, представленной Садом, Лотреомоном, Батайем, etc. было присуще представлять "порнографию" чем-то большим, нежели обыкновенная реакция на болезненное отвращение к телу в обществе. По ее мнению, даже будучи прирученной, сексуальность остается одной из демонических сил, управляющих человеческих сознанием и ведущей от импульса неожиданного и произвольного насилия над "другим" к вожделению упразднения собственного сознания - к смерти как таковой. Путь к "другому" оказывается порой чрезмерно прихотливым. В этом смысле "О" не столько жертва, сколько адепт, посвященный в тайну. Тайна заключается в утрате "самости", своего "я", - "моя усиливающаяся боль заставляет меня следить за собой. Я думаю только о ней! Я жду лишь своего вскрика... И как только я его слышу, предмет - ужасный предмет - делается все меньше и меньше, ускользает от моего внутреннего зрения..." Нет, это отнюдь не Паулина Реаж. Приведенные слова принадлежат Полю Валери, точнее, господину Тесту. Отступление Могу ли я ускользнуть, перестав читать?3
Пересказывать эту историю нет смысла. Даже самым совершенным из них суждено стать пылью - тем самым веществом, что искрятся возможностью мириада отражений. Некая прелестная молодая женщина, именуемая в повествовании О (фотограф из мира высокой моды в Париже), по настоянию своего возлюбленного Рене попадает в пригородный замок Руасси, где подвергается систематическим истязаниям, проходя с согласия возлюбленного науку подчинения сквозь зеркальные аркады сексуального развоплощения. Много позже был снят фильм. Скверный, скучный, вполне ненужный и лишенный поучительности. Яд какой-бы то ни было картинки убивает воображение (чего в силу восхищения образом не знали в пещере Ласко), в данном случае историю книги, ставшей с момента первой публикации одной из самых популярных книг не только во Франции, где издатели и авторы предисловия преследовались в заурядном судебном порядке и где поближе к 70-м феминистки сожгли какую-то часть тиража на костре. Однако, становясь всеотражающей пылью, истории странным образом образуют другие регистры резонансов, исчезая в новых или же возникая в забытых. Переплетаясь со все теми же намерениями, смутными снами, желаниями, - впрочем, может статься, вовсе иной силы, других очертаний, другой страсти. И то сказать, откуда, к примеру, берется у Кэти Аккер ее собственная история О, подобно капле ртути подрагивающая на средостении испаряющегося бормотания, - между Жераром де Нервалем и Антоненом Арто... - "в это мгновение боль была для него то же, что и сексуальное наслаждение. Для меня каждый участок моей кожи стал отверстым проходом; потому все части моего его тела могли сделать и делали со мной все, что угодно." И еще - "Когда-то я разыскивала в своих грезах отца, а нашла молоденького и безумного паренька, которого потом убили. Я стояла на пороге нового мира." И, вне сомнения, опять "новой" истории, обреченной на пыль, как любая другая. Соблазны Кто она, - спрашивали они, - кому принадлежит?
Но стоит лишь преодолеть тягу к декламации (оправдание, объяснение, сравнение, обоснование, etc), как представление тотчас отказывает факту в существовании, размывая его очертания в неукоснительном фокусе изъятости. Неизбывный соблазн ясности позволяет шлейфу причин и следствий произрастать иллюзией осмысленности. Неудивительно, что в приступе притворной откровенности порой удается поймать себя на мысли о том, что, фактов на деле не столь много, если, конечно, они вообще существуют; что их, например, всего два, тогда как все то, что во множественности описаний принимается за "многообразие окружающего" - не что иное, как плод словоохотливого смущения пред безразличным молчанием двух пределов, между которыми нам остается пребывать, будто между двух скобок амальгамы и стекла, ощущая себя глубиной, исчисляемой нулем - "0"; глубиной, обрученной каждым следующим мгновением возвращению к началу собственного отсчета, к отбрасывающей, отражающей поверхности. История (), 0, история "ничто" - противоречие в условии. Впрочем, с призрачными предпосылками этого повествования порой приходится сталкиваться в самых заурядных местах, при самых обыденных обстоятельствах. Случается, что даже при выключенном свете в ванной не избавиться от зеркала, машинально включенного в обиход стены с тем, чтобы рутинно сверять время со временем, тело с его представлением. Но не поговорить ли, в самом деле, о чем-то конструктивном, не сменить ли тему? В литературе также имеется много гитик, где отнюдь не нами рядом со светлыми вывешены зеркала надира. Входящему под сумрачные своды этих, тающих в паутине света, зеркал открывается безукоризненно прямая траектория к уже всегда последним, но никогда не свершаемым пределам сознания, к оплывающей краями карте желания, - оно не имеет к златоглавым куполам никакого отношения. Розанов бледен и мертв, а она писала о любви. Незадолго до ее смерти В 1998 году стало известно, что за псевдонимом "Паулина Реаж" долгое время скрывалась Доминик Аури (Dominique Aury), известная журналистка, переводчица, редактор, признавшая в итоге, что ее книга была не чем иным как любовным письмом Жану Полану, une eterprise de seduction, попыткой вернуть его "интерес" после того, как ей стало казаться, будто он после двадцати лет их связи к ней охладел. "Я была не молода, не была я и хорошенькой, поэтому надо было искать другие средства (буквально - оружие)". Здесь, заметим, нас подстерегает искушение очевидной двусмысленности: "соблазнения письмом и соблазнения, собственно, письмом". Смерть автора
О примерила каждую из масок. Впечатление на нее Ее роман, который, благодаря дотошности и едва ли не театрально выверенной разработке всех мизансцен с диалогами, можно считать дневником, сценарием, признанием следователю, письмами, отправленными (отравленными...) друг за другом, но с упущенным адресом для мертвого почтальона, - да, согласен, пусть схемой, энциклопедией, но роман исчерпывает в изложении все то, о чем, - темные зеркала завешены, светлые покуда слепы - "мы хотели бы спросить" у забвения. Она написала это для тех, кто, видимо (или невидимо) стоят на берегу в ожидании ладьи, ведомой шахматной рукой Харона. Но ни к клеткам доски, ни к известной реке - тоже мне, зеркало юных лет! - покуда никого не зовут. По обыкновению нам запамятовали сказать, что зеркала будут вести всю жизнь. Но вести что? Куда вести? Лучше - уводить от вести. А что, собственно, значит "нам"? Как ее звали? Паулина Реаж? Доминик Аури? Вопрос. Где она завтракала? - затруднительно сказать. Роняла ли она кошелек на пол в прихожей Симоны де Бувар? - не отвечу под пыткой. Стояло ли тогда солнце или лил дождь? Было пасмурно. Кто стрелял? Жан, играя роль садовника, ответил так: "писатель, стремясь ускользнуть от риторики, только вернее ее обретает.". Или, опять-таки, министр внутренних дел Франции на приеме, который на лукавый вопрос Жана Полана: "нашла ли полиция автора непотребного романа?", сокрушенно признал, "что такого автора, наверное, вообще не существует в природе, ибо зачем тогда природа, если все на свете попирается, втаптывается в грязь," и, вот, тогда он, теперь не министр, а Жан Полан, простер длань и указал на Полину Реаж с бокалом шампанского у фонтана, произнеся (это ведь как на утреннем сеансе в кинотеатре "Спартак", правда?!), что, дескать, теперь, когда все известно, дело можно закрыть, на что министр внутренних дел сказал, что - о да, разумеется, о чем речь, мы уже давно все закрыли. Однако так ли ее звали на самом деле? Вот в чем, казалось, заключался вопрос. Как я понимаю, в свое время он томил многих, порождая немыслимое количество домыслов относительно автора. Rumors. Усложнение "факта" приводит сонную систему в состояние явной неустойчивости. Молва сносит речь в половодье бормотания. Чем писать Она была из воска или камня, И тем не менее, похоже, нам не избежать некой смутной значимости привходящих, а возможно и не особо примечательных обстоятельств, пыльца которых создает прибавочную стоимость морфологии событий. Например, любовь, о которой к концу жизни она говорила вполне открыто, поскольку ни Полана, ни его жены на свете уже не было; а также - карандаш для бровей, которым она (впоследствии дама Legion d'Honeur), лежа в постели, в доме родителей под Парижем на одном дыхании пишет первые несколько глав, а день спустя отправляет ему по почте, не оставляя себе копии; а также те почти полгода, проведенных в клинике, где Жан Полан медленно уходит из своего "Тарбского сада" в еще на занавешенное зеркало - не как Эвридика, а как собака, на полу, на подстилке (в крохотную палату никак не втиснуть раскладную кровать), наверное, потому как ей, Dominique Auri, вроде никакой жизни тоже не остается, нет такого оружия, поскольку вся жизнь ушла в карандаш для бровей, а карандаш растаял в une eterprise de seduction. В 1989 Мария Маркус, ошибочно полагавшая, как и многие феминистки, что автором "Истории "О" на самом деле является мужчина, соглашалась, что роман исполнил ее "смешанным чувством сексуального возбуждения, ужаса, тревоги и зависти." * * * Для меня роман (в английском переводе) возник, если не изменяет память, несколько раньше, в 1985 году. Он состоял из "пуританской" текстовой обложки белого цвета. Введения Пьера де Мондиарга и предисловия Жана Полана. Он состоял из повествования о замке Руасси, коему сопутствовали бутылка красного вина, берклийские холмы, с которых была видна крыша отеля Claire Montagne внизу - и надо всем безбрежное, изумительно высокое калифорнийское утро. Летом 90-го, в пору железных ларьков, торговли сгоревшими электрическими лампочками (не исключено, я ошибаюсь во времени), судьбой и случайным мертвым мясом, я приобрел роман на русском, за три копейки. Обложка книги была изукрашена акварельными бабочками, наподобие тех, что впечатаны в пакеты презервативов, летевшими на фоне розово-ничейного, обнаженного и к тому же еще женского тела, за линию обреза. А в эту осень на книжном развале у Tish Hall Нью Йоркского Университета, после класса, в котором мы разбирали "Саломею" Газданова, я нашел то, "калифорнийское" издание, нашел, как странное, утратившее внятность эхо, которое мне так и не удалось прослушать, и которое вечером того же дня подарил знакомой для чтения в метро. Наутро она позвонила и сказала, что, когда возвращалась домой, ей казалось, что все в вагоне знают, про что она читает, - как в детстве, добавила она. В своем эссе "Влюбленная девочка", Аури пишет о "постоянно возвращавшихся грезах, об этих медленных видениях во мгновения едва отделявшие ото сна, - они были всегда одни и те же, они возникали благодаря самой чистой и исступленной любви, точнее, по ее требованию, как одна из самых пугающих уступок, в которых образы цепей и хлыста усиливали насилие над символами насилия. <...> В конце концов, кто я, если не часть долгого молчания, тайная часть ночи, связующая глубины воображения со снами, древними как мир?" Которые, надо полагать, рано или поздно совпадая с буквальностью своего дневного повторения, превращаются в факт, чье значение привычно исключает возможность какого-бы то ни было описания. Паулина Реаж, Доминик Аури, в девичестве (наконец мы добрались до "первого" имени) - Анна Деклос родилась в 1907 и умерла 30 апреля 1998 года в возрасте 90 лет. 1 (c) Arkadii Dragomoshchenko, 2001. 2 С тех пор проданы миллионы экземпляров романа. 3 Все цитаты из работ Кэти Аккер взяты в переводе Виктора Лапицкого. |