Алексей Марков
Люди большие и малые в романе Л.-Ф. Селина "Север"

{сообщение на селининском семинаре "Юродивый во французской литературе" в СПбГУ осенью 1999}

Мой доклад не претендует на специальный филологический разбор романа Селина. Скорее я смотрю на этот текст как на своего рода социально-философское произведение. Перед вами реконструкция. Скорее даже первое приближение к ней, ибо подлинная реконструкция потребовала бы исследования интеллектуального и социального контекста работы романиста. Поэтому я буду предельно осторожен: рассказчик в романе и подлинный Селин могут весьма отличаться друг от друга. И все же в случае Селина эта дистанция несравнимо меньше, нежели в современной постмодернистской литературе. Он не был сугубым эстетом и любителем интеллектуальных игр, как не был и неглубоким политиком без продуманных принципов. Сомнителен в его случае и тотальный цинизм. Как бы неприятны и опасны не были его убеждения, он не стеснялся их обнародовать.

Итак, как реализовано в "Севере" социальное различие? Или точнее: какова логика этого различия? Мир смысла - так ли он далек от "животной" жизни? Множественна ли этика?

"Север" - автобиографический роман. В разных смыслах. Голос автора играет в нем исключительную роль. Другие персонажи говорят "в памяти" рассказчика. Как же этот последний определяет себя относительно других? "Хроникер" подчеркивает свою маргинальность не только как литератор, но и сугубо политически - как гражданин. Он анархист, безусловный пацифист, "коллабо"... И в литературе он политическая жертва. Только как врач-профессионал автор "вне подозрений". Как безупречного врача его воспринимают в отеле "Бреннер" (Шюльце), в Зигмарингене и в Зорнхофе, с ним на равных его немецкий коллега Харрас. Как писатель Селин далек как от искусства книжных аллюзий, острых психологических наблюдений и интеллектуальной игры, так и от банальностей массовой литературы. В романе он неоднократно противопоставляет себя и "чтиву" из библиотеки престарелого барона Риттмайстера и Марии-Терезии, и экзистенциальному послевоенному роману. Как анархист он критикует любую чиновничью машину - будь то французская, немецкая, советская... Селин последовательно против войны, в том числе и оборонительной. Идя этой дорогой, он становится "коллабо". Подавая свой антисемитизм как ненависть к сильным мира сего, автор дистанцируется от всех тех, кто усвоил "правила игры" либерального общества. Маргинальность Селина реализована в его языке - эллиптичном, немыслимом без вульгаризмов, арготизмов, табуированной лексики. Эта маргинальность носит радикальный характер в том смысле, что предполагает дистанцию относительно господствующей социальной нормы - или, по крайней мере, возможность такой дистанции. Неважно, о какой норме идет речь - о норме людей "больших" или "малых". То, что Селину представляется социальным предрассудком, должно быть разоблачено и осмеяно. Он не останавливается перед осмеянием господствующих и маргинальных моделей сексуального поведения, "разоблачая" женский миф и карикатуризируя "извращенцев" (Изиз и фон Зиммер). Неоднократно осмеивая мелкобуржуазный восторг перед социально-политическими рангами и аристократическим этикетом, Селин низводит эти этикет и ранги до перечней продуктов и вещей, до ватерклозета и экскрементов. Идеологии существуют для него в контексте ничем не прикрытого "физиологического" господства "больших" над "малыми" и только в нем. Люди пьют, едят, занимаются сексом, боятся и ненавидят тех, кто может покуситься на их еду-питье и объекты сексуальных желаний. Когда речь заходит о еде, идеологические расхождения между сильными мира сего не играют значимой роли. Они значимы только "по вертикали". Потому и автор - маргинал прежде всего в этом "вертикальном" отношении. Можно даже сказать, что его позиция - это позиция врача-маргинала. Вот естественные необходимости человека-организма... и вот их социальное "обрамление". Последнее должно быть подвергнуто тотальной критике как то, что часто маскирует первое. Автор - маргинал общества толпы. Его искусство - римский цирк, что-то вроде нелицеприятных комиксов, которые предлагаются ему одним приятелем как возможная альтернатива текстам.

Для радикального маргинала наподобие автора "Севера" социальные различия - это различия в количестве и качестве еды, питья, материального комфорта, сексуальных удовольствиях. Обитатели отеля "Бреннер", как и прочие сильные мира сего, наслаждаются лучшей кухней, продукты для которой доставляются специальными авиарейсами, не считаясь с границами воюющих держав. Хозяин этого рая Шульце держит французского повара из Марселя, будучи, однако, вечно недоволен качеством поставляемых продуктов. Обжираются вдовы и матери погибших на фронте. Необычайное изобилие еды встречает Селин после покушения на Гитлера в апартаментах предполагаемых заговорщиков. И все - на фоне маршей и радиопропаганды для обывателя. В разрушенном Берлине объедаются офицеры СС и лично доктор Харрас, курсирующий между Германией и Лиссабоном. Наконец, в Зорнхофе в тайне объедаются члены семьи барона, их приближенные, супруги Крецер... Впрочем, кое-что перепадает и остальным - рабочим с Востока и Запада, уклоняющимся от военной службы немцам, пастору-пчеловоду, цыганам и т.д., но в несопоставимо меньших количествах. В "Бреннере" роскошны интерьеры, одежда, антиквариат. Усыпан драгоценностями хозяин Моорзбурга фон Зиммер. Для плотских удовольствий в "Бреннере" - аптекарша де Шараманд, у Харраса - польки, в Зорнхофе - опять польки и русские в любых количествах и для любых причуд, в том числе для порки старого барона.

Однако, некоторая зависимость между тем, что и как говорит персонаж, и тем, что он ест, пьет и т.д., все же существует или, точнее, может существовать. Автопортрет Селина в "Севере" призван это продемонстрировать. Его имущество в Париже разграблено, им недовольны важные персоны коллаборации, его интервью французскому телевидению запрещено. Фоном для преследований являются политические убеждения, заставившие автора отказать бегущим французским солдатам 1940 г. в продаже медицинского фургона и вызвавшие к жизни его литературу и публицистику. В то время как другие литераторы-"активисты" кажутся Селину вполне благополучными (как "коллабо", так и участники Сопротивления). В данном случае речь идет о бизнесе на убеждениях, которые тоже могут быть источником доходов. Пиши и говори, как надлежит, если хочешь зарабатывать этим на хлеб.

В остальном убеждения, изящная речь, хорошие манеры скрывают существо дела. В отличие от автора, его компаньона Ле Вигана (Ла Вига), Пикпюса, французских рабочих в Зорнхофе представители "хорошего общества" не прибегают к эллипсисам, жаргону, табуированной лексике. Рисуемая с симпатией мадам фон Сект, Шульце, Харрас, Мария-Терезия пользуются сугубо литературным языком. Человек-обрубок, сын барона и правитель Зорнхофа выражений, правда, не выбирает. Но он эпилептик, больной. Селин, общаясь со светом, великолепно владеет его языком. Но наедине с самим собой, другом и женой он сразу переходит на тот жаргон, на котором и написан роман. "Язык низа" - он же и язык реальности.

"Малые" люди не только лишены еды, комфорта, плотских удовольствий, когда вздумается. Им не о чем больше думать, как только об этом. Если, конечно, они не фанатики. Ведь идеи - лишь дорога к тем же удовольствиям. Т.н. участники Сопротивления грабят Селина и Ле Вигана. Мечтают о сигаретах - даже от "коллабо" - французские рабочие в Зорнхофе. Хитростью пробираются в ведомство Харраса польки с маленьким Томасом - ради еды и тепла, избавления от тяжелого физического труда. Справляют свои маленькие гешефты Иван из Сибири из отеля "Зенит", восточные рабочие и уклоняющиеся от службы немцы в Зорнхофе, пастор, цыгане. В силу их отчаянного положения "малые" вдвойне опасны - особенно, когда прибегают к "идеологическому оружию", как члены Гитлерюгенда, пытавшиеся схватить Селина и его спутников в берлинском метро. Они и сами часто смертельно рискуют. Как те семьи убитых на войне, скрывающиеся от бомбардировок в бункерах-убийцах. Автор "Севера" мыслит о социальных различиях на их манер, но лишен всякого почтения к "господам" и их стилю. Селин - маргинал, но последовательный. "Малые" люди, возможно, и заслуживают сочувствия, но практически внушают страх. Не фанатики, они трезво преследуют цель - больше еды, комфорта, удовольствий, меньше труда.

Фанатизм любого рода в этой логике сомнителен. Он едва ли встречается в мире "больших". Там все заодно. Скорее лицемеры, чем фанатики. Фанатизм - лекарство от бедности, прописанный беднякам сильными мира сего. На нем держится многое - особенно в мире "чистой" политики. Фанатики подобно доктору права Преториусу (осведомитель, по мнению Селина и Ле Вигана) и членам Гитлерюгенд видят то, чего нет. Молятся на идолов, ныне овеществленных в портретах массового производства. Рвутся в сражение, как это было в четырнадцатом году с французами и немцами. Диагноз - дефицит разума. В остальном порядок держится на страхе.

"Физиологическая" картина социальных отношений - так, как она, с нашей точки зрения, представлена в "Севере", - по существу напоминает редукционизм классического психоанализа, как бы курьезно это не выглядело в случае Селина. Но это социальный психоанализ. Социальное неравенство предполагает различные возможности для удовлетворения подсознательных потребностей в пище и наслаждениях. Этот уровень - самый важный и самый реальный, а все остальное в социальных отношениях является своего рода маскировкой. Социальное неравенство гарантировано страхом - началом, скрывающемся за беспокойством. Речь обывателя обнажает это первичное отношение между миром смысла и подсознанием. Жаргон "больших" переполнен оговорками, его важно правильно "читать". Различные проявления фанатизма - результат своего рода социального "вытеснения".

Селин-романист - в некотором роде все тот же врач, пользующий бедняков. В его философии нет и тени аристократизма. Для Селина мыслители наподобие Сартра - смехотворные "бумажные" люди, которые носятся с кабинетными идеями (например, об "истории"). Ценности автора "Севера" носят сугубо приземленный, "физиологический" характер, и для него это - единственно возможная этика. Она прочитывается в любом разумном (с точки зрения автора) поведении и проясняется речью "маленького человека". В такой системе координат сознательная жизнь не просто продолжает, но полностью подчинена "физиологии". Другие этики патологичны, определяются как провоцируемые и "подогреваемые" сверху проявления "фанатизма" обезумевших нищих. "Социальное животное" оказывается не так уж далеко от павиана. Социальная философия Селина радикальна и маргинальна, как и его литература.