Кети Чухрукидзе
ТВОРЧЕСТВО Л. Ф. СЕЛИНА КАК ВЫРАЖЕНИЕ ФРАНЦУЗСКОЙ ЭТНИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

{В основу статьи легло сообщение на международном селининском семинаре "Юродивый во французской литературе" в Москве в мае 1999}

Селин - фигура маргинальная, однако вовсе не потому, что он предложил какие-то новые приемы романного повествования в XX веке. И даже не по причине обильной ненормативной лексики. С точки зрения приема, ненормативная лексика не является новым структурным или даже знаковым элементом композиции. Не может считаться таковым и ввод в язык разговорной интонации, как бы рваных пропозиций, из-за которых, например, роман "Смерть в кредит" считается чуть ли не модернистским произведением. Инновативным литературный прием может считаться тогда, когда именно он является главным механизмом, движущим повествование, как бы заменяя всю его содержательную сюжетную ткань. Такого рода сочинения хорошо известны - "Улисс" Джойса, "В поисках утраченного времени" Пруста. Здесь демонстрация приема тождественна континууму текста. В таком случае романы Селина - это такой антипруст. И это очень важная оппозиция, или, вернее, позиция, причем скорее антропологического и выразительного толка, нежели чисто идеологического, во всяком случае первая первична по отношению ко второй. Дело в том, что прием предполагает совершенно другую темпоральность пропозиции - она заведомо теряет ту натуралистичность, которая могла бы передать аффект, что, в принципе, с эстетической точки зрения, весьма расхожая установка (в этом смысле Селин, является скорее наследником Золя, чем, например, Флобера).

Кроме того, следует учесть еще и то, что Селин склонялся к брехтовской модели (на том, почему Селин вообще симпатизировал Германии мы остановимся несколько позже) максимального искоренения препятствия между глазом и миром, в качестве которого традиционно выступает искусство. Т.е. прямо или косвенно он отклонял эстетическое восприятие реальности, тем более, что такое восприятие всегда ретроспективно. Иначе, выражение в контексте искусства всегда касается прошлого, оно опаздывает, потому что нужно время для превращения чувственного опыта в ценность. В принципе это та модель, которая работает в сочинениях Пруста. Однако, не следует забывать, что любой прием такого рода, - имея в виду общество, в котором находился Пруст - возможен за счет некой обывательской и имущественной идиллии. Селин исследует общество существующее без экзистенциальных - социальных или эстетических - гарантий. Возможно поэтому он и вызвал интерес в Советской России, хотя и оказался весьма коротким, потому что описываемые Селином реалии, и вообще пафос его письма относятся вовсе не к эксплуатируемым классам, скорее, это откровение о пороках, присущих как неимущему слою социума, так и аристократии. Однако, по этой причине не следует причислять Селина и к критикам социальных несправедливостей, потому что его откровение касается в первую очередь его самого и обнажает его собственные пороки. Он как бы представляет порок сущностью французского антропологического типа и человека вообще, с которым не только не имеет смысла бороться, но борьба с которым лжива, корыстна и имеет целью властное подавление (что прекрасно демонстрируется в романе "Смерть в кредит" отношениями главного героя с отцом).

Также ошибочно рассмотрение наследия Селина исключительно в качестве порно-творчества, хотя этот момент и имеет место. Порнографическое письмо всегда касается приоткрывания тех областей, или, вернее, такого приоткрывания, которое, обнажая, оставляет обнажаемый опыт в статусе скрытого, соблазнительного, и, что самое главное, непристойного. Иначе, подобное приоткрывание частично и кратковременно, в то время как для Селина перспектива низа - это то, через что он транслирует мир. Здесь нет скрытых тем или высказываний, и, как это не парадоксально, подход этот как бы диагностический и даже хирургический, выносящий на поверхность все пороки в виде отбросов и остатков, (т.е. того, что в традиционном искусстве напротив вытесняется и скрывается), стерилен. Такое описание перверсии поэтому не столько способствует ее инкубации, сколько самоуничтожению.

Вероятно, эта страсть к разрушению во имя нового, пусть простого, но порядка, и мотивировала отчасти фашистские приоритеты Селина. Геометричность, готичность - эти качества в принципе отсутствуют во французской культуре, тем более того времени (даже в современной философии визуальным знаком мышления, по Делезу, является скорее складка - pli). Зато они составляют основу немецкой культуры и философии, и, видимо, с точки зрения Селина, более адекватны, тем более что в феноменологическом смысле, французская культура для немцев всегда была культурой болезней и перверсий. Селин репрезентирует в своем творчестве все этнические прерогативы своего общества. Ведь то, как он видит отношения между телами как между биологическими машинами вовсе не его личное завоевание, а прекрасно представлено во французской литературе со времен Рабле. В этом же ряду можно упомянуть Руссо и барочные сочинения Шодерло де Лакло, романы XIX-го века (Мопассана, Золя), поэзию символизма (Бодлера, Рэмбо), не говоря уже о литературе и философии XX века (Арто, Беккета, Батая, Фуко, Делеза).

Интересно, что все темы, обсуждаемые во французской философии наличествуют у Селина не в форме рефлексивных суждений или манифестов, но в виде конкретных картин из жизни и телесных практик. Здесь и антипсихоанализ, выражаемый в нелюбви к Фрейду, обоснованной позднее Фуко и Делезом, и ритурнелевые повторы, свойственные для драматургии Беккета и тематизируемые почти всеми поструктуралистами, и машина желания, приводящая к победе танатоса над эросом, как у Батая, и всеобщая любовь французов к мелизматическому повествованию как погружению в мельчайшие описания, вовсе ничего не добавляющие к окончательной идее, и наконец, тело без органов, - центральная метафора сочинений Арто и Делеза-Гваттари. Все эти масштабные темы французской мысли можно найти в рамках одного единственного романа "Смерть в кредит". Однако, несмотря на традиционное построение фабулы (жизнь героя в семье, вне ее, его злоключения и т.д.), несмотря на континуальное, связное, последовательное повествование, а также наследование национального чувственного и языкового опыта*, маргинальность Селина в том, что он превращает любую из этих вышеупомянутых литературных привычек в фарс, доводит их до уровня фантасмагории или даже гиперреализма. Таким образом, смакование темы плоти доводится теми же средствами до своей же противоположности - выжигания стремления ко всему плотскому. Этого (т.е. полного вытравливания из себя толерантности к перверсии, которую отчасти можно считать завоеванием и результатом идеологии Просвещения), пожалуй, не удавалось сделать ни одному французскому писателю.

Несмотря на то, что многие романы Селина автобиографичны, и, как уже говорилось выше, номинально воспроизводят прошлое, в них абсолютно отсутствуют сентиментальное заигрывание не только с прошлым, но и с будущим. Таким образом Селин и не ретроспективен (как Пруст), и не прогрессивен (как футуристы или сюрреалисты). В этой координате ценностей все останки прошлой культуры (старинные вещи и памятники) представляют собой не более чем залежалый товар, между ними и порцией еды нет никакой разницы. Как, в свою очередь, нет разницы между едой и отправлением естественных потребностей. Не зря лавка матери автора, с обилием антикварных вещей прошлой эпохи описывается Селином в романе "Смерть в кредит" не только без какого-либо пиетета (для сравнения можно представить в каком ракурсе рассматривались бы те же реалии Прустом), но c отвращением к возможности их сохранения. С другой стороны, он с необыкновенным рвением описывает именно эти вещи, или скорее их неизбежное разрушение временем. Читая романы Селина порой забываешь, что они написаны не только в период важнейших социально-политических пертурбаций во всем мире, но репрезентируют эти исторические куски времени абсолютно игнорируя конкретный политический контекст или персонифицированный выбор политических пристрастий. В момент, когда решается судьба Европы и стоит дилемма о распределении власти между крупнейшими европейскими странами, Селин с необыкновенной дотошностью "зацикливается" на регистрации состояния вещей - изношенности обуви, одежды, каких-то кружев, на голоде или сытости героя. Он не останавливается и на проекции будущего, находясь внутри страшного, аффективного и актуального настоящего, которое не позволяет смотреть ни вперед, ни назад.

Именно в констатации этой обреченности - честность Селина как писателя. Он как бы представляет тот мир, в котором невозможно оторваться от актуального переживания или боли, и осуществить оценочное суждение. Поэтому в этом мире не может быть и речи о психоанализе, или выделении бессознательного в неконтролируемую область сознания. Ни в одном из своих романов, несмотря на легко считываемую цепь классических эдиповых ситуаций, инерции к танатосу, аномальных эротических сцен, нет и попытки восстановить каузальность, символический ряд, предложить причину события через представление архетипов и т.д. Герои романов Селина существуют в той темпоральности, когда они не в состоянии осуществить какой бы то ни было акт трансценденции, когда они не могут повествовать, но лишь страдать, ненавидеть, терять, испытывать боль и т.д. Поэтому в таком мире психоаналитическая перспектива могла бы играть лишь роль эвфемизма реальных событий.

В заключении можно еще раз остановиться на мотивах, приводящих Селина к фашизму. Отчасти это - симпатизирование идеологии фашизма, но не в смысле политического выбора, а в смысле выбора враждебного именно для французского общества - выбора избавляющего от необходимости соответствовать антропологической и этической модели Франции. Другая сторона - в антиаристократизме (кстати еще один приверженец фашизма в литературной среде - Эзра Паунд, напротив, выбрал фашизм как модель общества, способствовавшего аристократическому искусству). Селин не признает за аристократией никаких моральных или созидательных приоритетов, ее приоритет, с его точки зрения, лишь в материальном преимуществе. Такая позиция действительно демонстрирует ressentiment, свойственный для фашизма, ибо его представители, как известно, вышли из среды мелких, не очень удачливых буржуа, каковым и являлся сам Селин. Однако, его бунтарский ход состоит в настаивании на своей буржуазности, на том, что, действительно, и у него и у его семьи - интересы мелких торговцев. И он доказывает своим письмом, что с экзистенциальной точки зрения мелкие интересы обывательского выживания не менее важны, чем судьбы целых народов, что его боль и унижение не меньше, чем у кого бы то ни было, что именно мелкий буржуа, в своем "героическом" неуспехе достичь благосостояния представляет подлинную модель человеческих отношений. Таким образом Селин защищает интересы той прослойки общества, которая всегда находилась под прицелом резкой критики как со стороны коммунистов и интеллектуалов, так и со стороны представителей искусства и аристократии. А это дает нам, как это ни парадоксально, право утверждать, что Селин, хоть и весьма странным образом, предлагает альтернативное решение проблемы гуманизма в современном ему мире, не стремясь выбрать модную артистическую идеологию и оставаясь полностью откровенным перед собой и своими читателями.


* Как известно французы во главе с Делезом стремились к американской фрагментарности повествования как к новому стилю наррации. Однако, даже Пруст со всеми новыми фигурами повествования очень связен, поток сознания и не может быть иным.