ИВАН АНИСИМОВ
ГИГАНТСКАЯ ФРЕСКА УМИРАЮЩЕГО КАПИТАЛИЗМА

{Предисловие к первому русскому изданию романа "Путешествие на край ночи": Государственное издательство "Художественная литература", 1934}

Роман Селина представляет гигантскую фреску современной жизни. Селин строит свою книгу так, чтобы показать современный мир всесторонне - главы книги посвящены как бы ступеням капиталистического ада. Повествовательная манера Селина далека от спокойного и реального бытописания, она походит на истерический выкрик. В огромном произведении раскрывается разочарование интеллигента в современном капитализме. Отчаяние - вот главный тон трагического "Путешествия" Селина.

Луи Селина написал настоящую энциклопедию умирающего капитализма. Книга не случайно сделалась событием, шумно и страстно обсуждаемым всей буржуазной критикой. Это настолько глубокое, неотвратимое доказательство разложения капитализма, что пройти мимо него нельзя. Даже на фоне современной литературы во Франции, переполненной пророчествами гибели, роман Селина резко выделяется.

Чем особенно знаменателен "случай" Селина? Пришел писатель большого, яркого, своеобразного таланта. И вот первым словом, которое произносит "начинающий", оказывается - проклятие буржуазному обществу. Возникает книга, воспроизводящая капитализм как отвратительный гигантский кошмар. Селин не является сознательным противником капитализма. Он просто большой художник, который не скрывает правды. Так из недр самого капитализма поднимается горький, яростно осуждающий голос. Вся сила, смелость живописи Селина заключается в том, что она восстает против общепринятой лжи. За это буржуазная критика считает автора "Путешествия на край ночи" "бесчестным" и "преступным".

"Путешествие на край ночи" - огромной страстности выпад против капитализма, возмущенное разоблачение цивилизованного варварства. Книга Селина могла возникнуть лишь в накаленной, грозовой атмосфере. Она говорит о назревании больших социальных конфликтов.

Но книга эта слепа. Автор ненавидит буржуазный мир, но он не борется, он хочет просто плюнуть в лицо, предать проклятию, заклеймить. Бурлящая проза Селина на каждой странице поражает нас тем, что огромный напор ненависти, негодования не приводит к выводу о борьбе. Книга Селина напоминает разбуженную стихию, не нашедшую выхода.

Автор пишет о жизни своей. Может быть, он не знает литературных традиций, потому что не вчитывался в чужие книги. Может быть, он ненавидит эти традиции, как и буржуазную действительность. Во всяком случае, он создал книгу исключительно непосредственную, книгу-исповедь, бесформенную и хаотическую, льющуюся, как прерывистая, перенапряженная речь. Он берет жизнь кусок за куском, пытаясь рассказать о самом жестоком в ней, о самом больном.

Начинается книга с войны. Фронт, кровь, вши, грязь, безумие. "Душу свою я хотел бы забросить, как выбрасывают паршивую собаку!" Замечательными чертами рисует Селин цинизм "хозяев" бойни, распоряжающихся пушечным мясом, трагическую участь масс, превращенных в стадо, которое гонят на бойню.

"Генерал любил красивые сады и розы и никогда не пропускал ни одного розария, где бы мы ни были. Генералы - главные любители роз. Это общеизвестно". На фоне кровавых будней войны эта жеманная маска распорядителей "проклятого, огромного бешенства" исторгает у Селина слова ненависти и гнева. Он взывает к возмездию за все человеческие жизни, бессмысленно уничтоженные войной.

"Сколько времени будет продолжаться этот бред?"

Книга Селина, насыщенная такой ненавистью к "хозяевам" войны, столь глубоко правдивая, не предлагает, однако, другого вывода, кроме отчаяния. "Самое лучшее, не правда ли, в этом мире - это уйти без него. Все равно, сумасшедшим или нет, в страхе или без страха."

С фронта автор попадает в госпиталь для сумасшедших. Подлинное, реальное безумие людей, потерявших рассудок в окопах, переплетается с безумием, взятым как символ шовинистического озверения, символ бойни. Очень красочными, насыщенными, смелыми, неожиданными, плотными образами переполнена речь Селина, затопившая горькие, гневные страницы, полные муки, трагизма, отчаяния.

Тыл. "Вязкое фрикассе героизма". Цинизм патриотического краснобайства. "В тени бредовых воззваний газет, требующих последних патриотических жертв", - разгул спекуляции. Лицо и изнанку буржуазии, наживающейся на войне, с сарказмом, ненавистью разоблачает Луи Селин.

Деятельность "нервно-медицинского центра профессора Бестомба", с которым пуалю Селин должен был познакомиться, раскрыта в книге, как настоящий фарс патриотического ханжества. В этом учреждении лечили "солдат, у которых подпортился или совсем захворал патриотический идеал". Людей, чей рассудок не выдержал испытаний бойни, в Париже пичкают патриотическим внушением! Цинизм не менее разнузданный, чем генеральская любовь к розам!

"Наш главный врач, с прекрасными глазами, профессор Бестомб, оборудовал госпиталь сложнейшими электрическими машинами, с помощью которых он собирался вернуть нам душу..." Рассказом о темном ремесле профессора Бестомба, содержателя "убежища патриотического усердия и пыла", Луи Селин завершает картину войны, им нарисованную. Ее сарказм беспощаден, трагичность ее велика.

Но Селин, столь смело взглянувший в лицо действительности, отказался понять ее, он заклеймил ее, как "охвативший нас массовый бред". Он застыл в ужасе. У него и мысли не возникает о борьбе. Охватывающее его негодование бесцельно. Над социальной механикой, порождающей все уродство, перед ним раскрывшееся, он не задумывается.

Рассказывая о приемных днях в госпитале Бестомба, Селин пишет: "По четвергам приходили на свидание жены и родственники. Ребята таращили на нас глаза. Все это обильно плакало в приемной, особенно ближе к вечеру. Все бессилие мира перед войной плакало здесь, когда жены и дети после свидания уходили, шаркая ногами по тусклому от газа коридору. Большое стадо нытиков..."

Вот это бессилие, эта слезливая покорность свойственны и самому Селину. Он не случайно любит называть действительность бредом. Он укрывается в кошмарных видениях от ответа на вопрос: что делать? Он погружен в отчаяние и мрак.

Это не дает развернуться изображениям, связывает их, лишает перспективы. Книга Селина с необыкновенной силой передает ощущение страха смерти, оставаясь в рамках биологического, животного. Тщательно избегает она социальной почвы происходящих событий. Этим снижены картины империалистической войны, проникнутые мещанским смятением "перед ужасами войны". Плебейская по характеру книга попадает в русло самого дряблого пацифизма.

Таким образом, разорвав с официальной, поощряемой, общепринятой ложью апологетики капитализма, Селин не вышел за пределы буржуазной литературы. Здесь капитализм наложил на него тяжелую лапу.

После трагической увертюры жизнь катится по ухабам и рытвинам. Меняются положения, страны, годы, но все так же страшна действительность.

Селин попадает в Экваториальную Африку. Перед ним открывается циничная "техника" колониальной эксплоатации. "Безудержно хамеющие" европейцы "воруют и наживаются". "На всей территории ни один единственный кокосовый орех, ни одна фисташка не могли ускользнуть от их лап". Познакомившись с "цивилизаторами", подвизающимися в колониях, Селин увидел такое "дно" человеческого падения, такое одичание и такую разнузданность, что снова заговорил о "безумии бреда".

"Вся энергия, которая оставалась от малярии, жажды, солнца, уходила на ненависть, такую жгучую, такую настойчивую, что многие из колонистов просто от нее подыхали, не сходя с места, - от яда собственного укуса, как скорпионы... И вся эта ядовитая анархия была вправлена в герметическую рамку полиции, как крабы в корзине."

Это озверелое стадо колониальных хищников надо представить себе в "действии". Селин рисует картины колониальной эксплоатации, обмана, насилия, самого разнузданного хищничества. Он разрывает официальную завесу лжи. Он говорит правду о колониальном рабстве. Он становится в один ряд с лучшими литераторами современной Франции, разоблачающими варварство в капиталистической цивилизации.

Драма колониального рабства показана в "Путешествии на край ночи" с тем же негодованием, с тем же презрением к белым рабовладельцам, с которым Селин говорил о "хозяевах" империалистической бойни. Кошмары лихорадочного, малярийного бреда возникают в романе как образы, через которые раскрыта действительность колониального рабства. Исключительной силы достигают здесь картины "Путешествия". Они написаны гневно. Селин предает проклятию мир, порождающий эти ужасы.

И снова, как в главах, воспроизводящих войну, видя так много и так прозорливо, так остро, он остается беспомощным. Этот негодующий, получающий столь болезненные удары человек остается лишь созерцателем кошмаров действительности. Он крепко держится за мещанскую ограниченность, за политический индиферентизм. Он не хочет искать причин.

Трагически противоречива книга Селина. Писатель как бы создан для больших, смелых масштабов, но он страшится их. Он громоздит, множит факты, каждый из которых является обвинением обществу. Но он пишет книгу мук, страдальческую книгу, он пассивен. Поэтому жестокая проза Селина так бескрыла. Перед художником не открывается никаких перспектив, выхода нет, он постоянно подчеркивает, что "совершенно одинок". Рядом с замечательной смелостью изображений Селина в них много удручающего филистерства.

"Путешествие на край ночи" захватывает еще ряд кусков жизни, и снова перед нами то же противоречие между тем, как ярко показан гнетущий кошмар капитализма, и как бескрылы, инертны эти изображения. Им, как воздуха, не хватает сознательности. Они необычайно выросли бы, впитав в себя идеи борьбы против капитализма. Они превратились бы в страницы гигантского звучания.

Сцены из жизни современной Америки.

Здесь Селин замечательно показал не только затхлую, исступленную ограниченность "процветающего" американского обывателя, но и научно поставленное, усовершенствованное рабство на заводах Форда. Он заметил "пар, выжигающий через горло барабанные перепонки и внутренность ушей" на рационализированных, щеголяющих своей чистотой американских заводах, он почувствовал выматывающую все силы, мертвящую власть капиталистического конвейера, который "развозит людям их порции рабства".

Этот третий этап скитаний путешественника "на край ночи" уже, казалось бы, делал необходимым осмотреться, связать отдельные звенья трагического опыта, обобщить. Но Селин и здесь остается во власти отчаяния, и здесь тяготеют над ним образы бреда. "Все существуют только оттого, что не умеют выбрать между ощущением и бредом!.."

В скорлупу отчаяния прячется Селин, отказываясь внести в свои трагические ощущения сознательность. "Холодное, дребезжащее безумие" американского капитализма он проклял так же, как он сделал это, пережив империалистическую войну или малярийные месяцы в колонии Бомболо-Брагаманс.

Не достигает замечательная книга Селина той высоты, до которой ей, казалось бы, предназначено подняться. Она изуродована и искромсана.

Жизнь пригородов современного Парижа - нищета, прозябание, затхлая жизнь. Новые ступени Дантова ада.

Селин рассказывает о своей жизни, жизни врача парижского предместья, и его книга - мрачный протокол физических страданий - становится свидетельством социального безобразия капитализма. Она показывает дно большого города, цепь мещанских существований, уродливых людишек, несущих в себе всю грязь капитализма. Отупляющая власть собственности получает в этих крохотных собственниках чудовищное выражение. Все ханжество буржуазной морали раскрывается здесь, как сквозь увеличительное стекло. Все лицемерие буржуазного общества как бы сгустилось здесь, отстоявшись на дне.

Парижские испытания Селина запечатлены в картинах, вызывающих отвращение.

Люди "показывали мне одно уродство за другим, все, что они прятали в лавочке своей души и не показывали никому другому, кроме меня... они скользили у меня между пальцев, как склизкие змеи""

Селин показывает семейство мелких раньте Анруйев, растленное собственничеством, гнездо стяжателей. Годами Анруйи травят, как зверя, старую тетку, чтобы воспользоваться наследством. Другое семейство собственников, где родители вдохновляются на любовные развлечения, истязая своего ребенка. Зловонный, отталкивающий мир.

Об этих обывателях Селин говорит: "Погодите, блевуны! Позвольте мне только быть с вами любезным еще в течение нескольких лет... я расскажу про все. И уверяю вас, что тогда вы начнете отступать, как те слюнявые улитки, которые в Африке приходили гадить в мою лачугу. Я сделаю вас еще более утонченно трусливыми, до того гнусными, что вы, может быть, от этого наконец подохнете!"

Единственный светлый луч в этом темном царстве - мальчик Бебер, "чахоточная обезьянка", гибнет в зачумленной среде.

Смрадный облик мещанства, гнездящегося в пригородах Парижа. Мы переходим от картины к картине, и все сгущается ощущение мрака. "Путешествие на край ночи" становится повестью о том, как гибнущий капитализм отражается в своем дне. О ночи капитализма говорит Селин. И снова взволнованный, негодующий автор оказывается лишь созерцателем.

Книга при всей широте своих изображений остается замкнутой. Каждый кусок этого произведения разоблачает капитализм и вместе с тем выставляет, как знамя, свой слепой эмпиризм, свою безыдейность, свое филистерство. Он находит суррогат "правды" в нигилизме, в циническом разоблачении всего, в подчеркивании невозможности найти что-либо более светлое в действительности.

Книга Селина пессимистична вся, как ее заглавие.

"Замолкла у нас музыка, под которую плясала жизнь, вот и все. Вся молодость умерла где-то там, в конце света, в протяжении истины. И куда итти, - спрашиваю я у вас, - когда нет уже при себе необходимой доли безумия? Истина - это бесконечное, бессмертное гниение, истина - это мир смерти".

Такова разочарованная философия Селина. Ей нельзя отказать в искренности. Она возникает как итог всего того, что действительность капитализма раскрыла перед художником. Это - крик отчаяния мелкого буржуа, увидевшего правду капитализма и не решающегося переступить через черту ограниченности своего класса. Он предпочитает объявить всю действительность бредом, чем вступить на путь, ведущий к ее переделке. Художник цепляется за тот самый мир, мертвенность которого он разоблачил.

Отсюда тот нигилизм, которым пропитана книга Селина, подчеркиваемая циничность речи человека, которому нечего терять, нарочитая аморальность, с которой Селин описывает многие явления, истеричность, свойственная книге Селина. Это делает ее тесно связанной со всем обликом умирающего капитализма.

Обличая капитализм, она внутренно заражена им. В болезненных метаниях Селина сказывается упадочность мира, порождающего такое произведение. Книга Селина свидетельствует против капитализма, кричит о его разложении, но она еще гнездится своими корнями в его порах.

Сквозь весь роман проходит образ некоего Робинзона, встречаемого автором в разные моменты его жизненных скитаний. Робинзон, отмеченный "призванием к убийству", - преступник в каждой черте своего существа, гнилое испарение породившего его мира, этот новый Вотрен, подвизающийся на закате капиталистического мира, - раскрыт в романе, как символ распада.

Это - сама грязь капитализма. И вместе с тем Селин подчеркивает наличие многих связей своих с этим героем, наличие симпатии к нему. В этом отражена вся противоречивость произведения Селина. Оно говорит против капитализма и вместе с тем еще переполнено его духом.

Селин способен на достаточно резкую социальную критику. Он может прочесть "Молитву мести", звучащую так: "Бог, который считает минуты и деньги, бог отчаянный, чувственный и ворчливый, как свинья. Свинья с золотыми крыльями, которая падает куда попало, животом кверху, готовая ко всякой ласке. Это он, это наш господин. Облобызаем же друг друга!"

Он может крикнуть: "То, что ты называешь расой - это просто большая куча изъеденных молью, гнойноглазых, вшивых, продрогших субъектов вроде меня. Вот что такое Франция и французы!"

Но это всегда имеет характер эпатирования, ни к чему не обязывающего скандала. Это другая сторона представления о действительности, как о безумии. После этой истерики, после припадка, как правило, следует покаяние. "У меня не осталось больше сил для моей одинокой, дальней дороги", - ноет человек, только что прочитавший "Молитву мести". Юродство!

В этих особенностях книги Селина раскрывается почва, ее породившая. Художник-плебей, отравленный испарениями загнивающего капитализма, говорит правду, как бы страшась за свои слова. Он предпочитает как бы выболтать ее в бреду, он боится договорить до конца. На самых высоких подъемах замечательная книга Селина всегда обрывается в низины отчаяния, бреда.

Злобно, с горечью говорит Селин о пропасти между богатыми и бедными. Но не надо думать, что он подошел здесь к черте, за которой начнется сознательность. Нет, Селин не будет говорить о классах. Бедные Селина - это нечто фантастическое, бесплотное. Это те, "кто еще бродит, кто еще жив, кто еще ищет на набережных, на всех набережных мира, кривляясь, продавая вещи и апельсины другим призракам, и сведения, и фальшивые деньги, полицию, пороки, печали, что-то рассказывая в этом тумане терпения, которое никогда не кончится".

Мы видим, насколько бесплоден "пафос" книги Селина. Книга поражена болезнью внутренней опустошенности. Так платит капитализму вышедший из недр его художник, не находящий в себе мужества перейти на другую сторону баррикад.

"Путешествие", столь разносторонне раскрывающее капиталистический мир, совершенно не затрагивает жизнь рабочего класса. Лишь отдельные эпизодические фигуры мерцают время от времени, но они так же призрачны, как и "бедные" Селина.

"Откос и вечно стоящий на нем и ничего не видящий вокруг себя рабочий с рукой, забинтованной толстою белою ватой, раненый производством, который не знает, о чем ему думать, что ему делать, и которому не на что выпить, чтобы чем-нибудь наполнить свое сознание". Это призрак, а не действительность.

Не верит Селин и в способность интеллигенции указать какой-либо выход. Интеллигенты, которых встречает Селин-врач, представлены как отчаявшиеся, дряблые, неспособные на какие-либо решения. Таков доктор Парапин, таков профессор Баритон, влекующийся к "нравственной гибели". Есть еще жулики, вроде уже известного нам профессора Бестомба. Интеллигенцию Селин представляет как жалкое, безвольное, бедное стадо.

"Старые, седеющие школьники с зонтами, ошалелые от мелочной рутины, донельзя противных манипуляций, прикованные нищенским жалованьем в течение всего своего зрелого возраста к кухонкам с микробами, в которых они бесконечно подогревают навар из очистков зелени, задохшихся кроликов и другой неопределенной гнили.

В конце концов, они сами были только чудовищными старыми домашними грызунами в пальто. Слава сегодня улыбается только богатым, кто бы они ни были, ученые или еще кто-нибудь. Плебеи науки могли рассчитывать только на свой собственный страх потерять место в этом знаменитом, разгороженном на отделения, ящике с теплыми помоями. Им был особенно важен официальный титул ученого. Титул, благодаря которому фармацевты всего города относились с известным доверием к анализу мочи и плевков своих клиентов. Нечистоплотные доходы ученого!.."

В этой тираде за обычным для Селина разнузданным цинизмом скрывается глубоко ему присущая мысль о ничтожестве, измельчании мира, о всеобщем разложении. Нелепо искать какой-то опоры в этой действительности. Нет этой опоры, нет таких общественных пластов, где мог бы корениться большой человеческий гений! Современное общество есть сплошной маразм, сплошная гниль, нет в нем здоровых начал. Надеяться не на что. Нигилистическая философия Селина питается подобными соображениями.

Книга, очень яркая в смысле социальной критики, вместе с тем абстрактна, ибо она превращает общественные силы в нечто призрачное. В конце концов - это продукт реакционнейшего идеализма. Недаром она вся проникнута символикой космической гибели: Селину кажется, что он пишет последние страницы жизни мира.

"Мир заперт. Мы подошли к самому краю!"

Излюбленный образ Селина - безумие; основной тон его романа - отчаяние.

Эта книга, взращенная капитализмом, идущим к гибели, пропитанная запахом тления, вместе с тем заключает в себе огромную разрушительную силу. Книга, порожденная капитализмом и против него восстающая. В этом своеобразии и историческое значение "Путешествия на край ночи". В этом - почва противоречий, раздирающих замечательное произведение, которое разоблачает каждой страницей своей и вместе с тем проникнуто духом покорности. В этом - косноязычность, своеобразное уродство книги Селина. Она могла бы стать книгой классового гнева, а стала лишь книгой отчаяния. Она могла бы вырасти в гигантское произведение, не будь она опутана предрассудками буржуазной мысли.

Селин показывает, что мир, в котором он существует, это - "всеобщий садизм", но он далек от того, чтобы искать выход. Трагическую безвыходность он делает своим знаменем. Он "жаждет небытия". Чем хуже, тем лучше! И с этим мужеством отчаяния Селин рассматривает современный мир. Трудно представить себе книгу, которая более гневно и беспощадно показывала бы нам грязь современного капитализма. "Путешествие на край ночи" Селина есть книга о ночи капитализма в полном смысле этого слова.

Потрясающий роман Селина показывает, с какими настроениями мы встречаемся у современных интеллигентов Франции.

Но Селин не принадлежит к тем лучшим буржуазным писателям, которые от понимания "чудовищности" капитализма идут к мужественной борьбе с ним. Книга Селина - документ дряблой растерянности. Селин увидел "всеобщее разложение", но он остается в нем. "Чем хуже, тем лучше!"

В 1934 году в Медане на традиционном митинге в годовщину смерти Золя Селин изложил свой "взгляд на современный мир".

"Мы достигли конечной цели двадцати веков нашей цивилизации, и эта цель - безумие..."

Роман Селина, вслед за целым литературным течением сюрреализма, этим последним словом современного декаданса, - тяготеет к "бегству к безумие". Селин, говорящий жестокие, беспощадные вещи о капитализме, выговаривает их как бы в бреду. Эта бредовая структура романа Селина, содержащего чрезвычайно много реальных жизненных черт, чем роман и ценен, в меданской речи принимает очертания целой "поэтики".

"Цель цивилизации - это безумие. Вот какой итог подводит Селин тому, что сказано в его романе.

"Жажда смерти стала любовным влечением, перед которым невозможно устоять..."

"У нас нет ни гения, ни сил, у нас нет будущего и никаких надежд", - говорит Селин, сравнивая современную гнилую литературу с Золя.