Татьяна Щербина
КНИГА О ПЛЮСЕ И МИНУСЕ

КНИГА О
ПЛЮСЕ И МИНУСЕ
ПРОЗРАЧНОМ СВИТКЕ
ГРЕЧНЕВОЙ КАШЕ
ПЕСТРОМ ОСТРОВЕ
АЛФАВИТНОМ ПОРЯДКЕ
ПОСТПРОСТРАНСТВЕ
ЗАМЫЛЕННОМ ГЛАЗЕ
ДНЯХ НЕДЕЛИ
УЛИЧНЫХ ПРОБКАХ
СБЛИЖЕНИИ ГАЛАКТИК
ЗАСУШЕННОЙ РОЗЕ
ГОСУДАРСТВЕ И СТРАНЕ
ПАВЛИНЬИХ ХВОСТАХ
ФАНТОМНЫХ БОЛЯХ
ПУТНИКЕ
СВЯТОМ ВАЛЕНТИНЕ
ФЕТИШЕ СЧАСТЬЯ
И КОГОТКАХ БУДУЩЕГО
в стихах и в прозе

2001

На современном русском языке
людей колбасит, плющит и ломает,
и мне в моем закукленном мирке
набор из грустных слов достался к маю:
тоска, протест, ориентиры врозь,
несбыточность, влекущая избыток
усердия к тому, что удалось
с одной или без всяческих попыток.

Набор пора убрать на антресоль,
достать оттуда летний - светлый, легкий,
который за зиму проела моль.
Почистить, подновить его и - плохо ль -
апрель - мажорный свет в конце зимы,
щетина на лице Земли пробилась
зеленая, и хлорофилл в умы
уж должен брызнуть был, чтоб пестик вылез,
тычинки, ореолы лепестков,
но в современном языке - не спелось
од радости, и мой набор таков,
что в нем звучит неутолимый мелос.

Весеннего призыва не смутясь,
слова косят от долга - от защиты
классического мира, что сейчас
исчезнет прямо как у Коперфилда.

2001

___________________ЧАСТЬ ПЕРВАЯ___________________
АНТИВИРУС

Девятнадцатый век великий, а двадцатый будет счастливым
В. Гюго. Отверженные, 1862
Счастье - это новая идея в Европе.
Сен-Жюст. Донесение в Национальный Конвент, 1794

Где будущего коготки?
Царапины на улицах, как шпили,
как стрелки, ход чертили.
Где манки,
что брали нас в пленительные скобки?
Неистовых увеселений бес
так радовал простым полешком в топке,
вселял охоту к перемене мест.
Вдруг - пауза, эндшпли, постпространства,
которые, как низкий потолок,
зависли. Если в состояньи транса
компьютеры впадают, коготок
каракули выводит, как кавычки.
В них мир, как в пробках уличных, зажат -
в контексте, в устоявшейся привычке
бежать назад.

2001

Я - засушенная роза, замороженный карась,
я, замученная прозой, силе воли отдалась.
По лицензии желанья производит организм,
будущее - сзади, в манне, сыпавшейся сверху вниз.
Я теперь все время в гору, задыхаясь и молясь,
лезу, как влезают воры в форточку, что поддалась.
Шевельнуться - невозможно, закричать - накликать бед,
я иду туда, где можно спать, не зажигая свет.
Я гармонии добилась, в огороде ль во саду:
бешеной коровке - силос, свинке - прочую еду.
Время хвостиком вильнуло, износилась пена дней,
жизнь извне меня продула, изнутри же жар камней
оставляет соль на коже, напрягает группу мышц,
что ночами всё итожит, теребит анналы лиц.
Недостача накопилась, импульс вышел из тенёт,
то ли что во мне взбесилось, то ли в мире что грядет.

2001

Хорошо, когда ад - не внутри, а снаружи:
в хмурой власти, в подвздошной пружине дивана,
в потолке, на котором виднеются лужи,
в отключении веерном света и ванны,
в комаре с тараканом, назойливой мушке,
в волдыре от крапивы и ранке от терний,
в русской чушке и в чурке нерусском, в верхушке,
отчужденной от нужд многотысячной черни.

Хорошо, когда ад не в подушке промокшей,
не в гортанном комке, не во внутреннем жженьи,
когда камень, на сердце забравшийся ношей,
тошноту вызывает при всяком движеньи.
Я запомнила раз навсегда, сколь токсичен
яд отчаянья, зал ожиданий сколь гулок,
когда день бесконечен и мир безразличен,
и не легче душе от тюремных прогулок.

Рай как праздничный рынок, цветистый и шумный,
где взыскательный спрос предложеньем доволен:
молока и клубники возьмет себе умный
целой бочкой вина запасется влюбленный,
в мелких косточках рыбу спокойный пожарит,
сувениров добавит в коллекцию путник,
продвигаясь на мерно крутящемся шаре.
Ну а я там ходила, играла на лютне.

2000

АНТИВИРУС

Не слушаясь команды "место",
вперед событий мысли цок-цок-цок
нетерпеливо забегают вместо
самих событий - глядя на Восток,
мысль прискакала в город Ариэля,
к истоку огнедышащей войны,
где только искры вспыхивают, тлея,
и камни древние накалены.
А мысли разворачивают пламя,
сворачивают снова, крикнув: "мир",
срок отодвинут, мысли скачут сами,
как конь, что потерял ориентир.
Чего просить, победы лиц свободных -
особенная стать, мирская знать,
отвыкшая любить себе подобных?
Или желать победы тем, кто знать
Закон всеобщий претендует - Тору?
Дорогу в рай трактуют как резню -
с Кораном, жизнь предпочитавшим мору.
Плюс ящур, изничтоживший свинью.
А я сижу с компьютером в обнимку,
где сайты по-соседски верещат,
и лишь Касперский брошен на поимку
всех вирусов подряд.

2000

Смотрю на людей, понимая, что глаз замылен:
устарели как мир компьютеров в час ротации
все заранее, даже юные, всем привили
скорость распространения информации.
Спрятавшись в норке, я стала зверьком пушистым,
востроглазеньким, теплым, лишилась зуба,
что-то остановилось во веки и присно
в мире грез, видимом мне отсюда.
Переезды с места на место закрыли поле
откровений земель неведанных, даже слезы
ничего не выразят более, кроме боли.
Остается жить, принимая позы.
Перестрелки диких, пиар богатых
посредине - пчелки, нанесшие лишку меда,
он течет по улицам, и наводненье с градом
подступает к портящимся народам.
Мне из норки слышно, как свищет вселенский ветер,
как летают камни, покрытые слоем пыли,
у меня камин тут и микроволновый вертел
и плоды творения, те, что сюда приплыли.

2000

Я море люблю за безмерность, за нежность бриза,
эротичность волн, чистоту песочка.
Оно меня отмывает от заебавшей мысли
о том, что все ломается на кусочки,
от гирь и грузил, которыми ты как елка
обвешан к своей больной середине жизни.
Я устала от ноши с названьем "плохо",
я тот же ребенок, веселый, любящий, некапризный,
не прощающий фальши, откладывающий задачник.
Взрослые сказки, страхи что будет хуже,
заставляют носить с собой ядерный чемоданчик,
с комментарием: все что дается - сдюжим.

1999

О любви я знаю так много и ничего почти,
вдыхая головокружительный, непривычный
воздух из рук, мне сжавших дыхательные пути
нежной змейкой и сказочной статью бычьей.
В гречневой каше, в киоске с картошкой ночном
столько любви, сколько по-детски мелом
писанных плюсов, сердечек формулы два в одном.
Засыпая во всех излучинах, излучаемых телом,
я не могу проспать ни одной версты,
нам разметившей вечность на километры,
где свой бешеный рэкет обрушит вдруг мир с высоты
в пику присланной мне колеснице попутного ветра.
Знаки сыпались градом и манною с двух полюсов,
я сажусь за алхимию, запах частиц не обманет,
страсть всегда убедительней, так что я в чаще усов
в кущу райскую ткнусь - и тихонько учусь мирозданью.

1999

Мне хочется снять с себя панцирь, доспехи
наросших в душе тупиков, компромиссов,
бывает, возрадуюсь: вот и успехи
терпенья, тут фейсом об тейбл, я кисну,
скулю, увядаю и делаюсь центром,
раз нет половинки, с которой поделишь
прижизненный ужас, и страх перед смертью,
и счастье - единственный, в сущности, фетиш.
Я целое, если целуюсь, и вертел
с нанизанным мясом, предавшийся думам,
когда я сама на бессмысленном свете
сражаюсь то с бурей, то с диким самумом.

1999

Жить хорошо во что бы то ни стало.
Креплюсь, терплю, скриплю, держу удар.
Стыдливо хныча по ночам: устала
глотая дым, предотвращать пожар,
прикидываться шлангом, тихой змейкой,
огурчиком, горячим пирожком,
и всем влюбленным - памятной скамейкой,
а всем хозяйкам - рвотным порошком
без консервантов, без холестерина,
экологичной, свеженькой, смешной.
А сердце счастья требовало, ныло,
эгоистично топая ногой.

Но в совершеннолетнем новом веке
жизнь извлекает мозг из темноты
всех лабиринтов, делит на парсеки
родные допотопные мечты,
их отпустив в космические дали.
Как раньше почту (тем, кто божеством
служил нам), клея марку, в ящик клали.
Всё делалось в той жизни языком.
Что делать дальше, я пока не знаю,
программа предыдущих тысяч лет:
борьбы больших страстей - слегла, больная,
я ей не говорю ни да, ни нет.

2000

Измельчали пирамиды в шалманы,
обесславила амброзию Кола,
постарели благородные страны,
и туристы закачались в гондолах.
Нас скольженье по планете сроднило,
проплывают сувениры, приветы,
Сена если отличима от Нила,
то любила я ее не за это,
а за озеро любовного чада
и за мыс неутолимой печали.
Всё не так пошло, как было бы надо,
с первым сбоем в непрерывном начале.

2000

Процент алкоголя в любви истинно самогонный,
да и губная помада сытнее пельменей, правда?
А я росинку слизываю с пиона
и падаю от опьяненья посередине сада.
Вокруг тюльпаны и гиацинты в китайских вазах,
мне-то бредится, что внутри меня буйство лилий,
розовеющих гроздьями винограда -
что у трезвого в произносимых фразах,
то у пьяного - взгляд, многоэтажный, как у рептилий.
Змей Горыныч на кухне крылами машет,
хочет с утра прическу как у павлина,
сам же весь перемазался манной кашей
как грудной - потому что грудь намазана адреналином.
Вино в моих венах плавно колеблет градус,
но до пива не опускается, до похмелья,
я пытаюсь себе представить твореньем радость,
в сочинении грусти мы куда как более преуспели.

1999

Тишина похожа на темноту, наркоз,
замкнутое пространство.
Я забыла, как жить в мороз,
с его снежной массой.
Зазеркален блеск амальгамы чувств
сквозь метель смятенья.
И фонтан замерз, и загашник пуст,
и сдалось растенье.

1999

Можно улететь на самолете,
можно на игле, душа умеет
и простое устремление плоти
обратить в летающего змея,
облететь вселенную за вечер,
ничего в ней не увидев толком,
но на небе есть такие вещи,
что никак не обрастают слогом.
Нету на земле у них пиара
только замусоленные люди,
что, надеясь улететь на пару,
падают и пропадают в блуде,
шлепнутся в колючий кустик скуки,
в лужу крови, высосанной ближним,
отдохнут в претензии, в разлуке
и идут пешком куда поближе.

1999

ОЧКИ

Блин горелый, ядреная вошка,
я надела очки, мне всё видно,
мне светло в них, и чайная ложка
с медом лезет мне в рот, и копытом
лошадь бьет под окном - знак дороги,
знак отмены терзания в пробках,
и вообще - я полна аналогий,
я в очках перестала быть робкой.

Я взираю с беспечным сарказмом
на подвал, где меня истязали
порционно пускаемым газом -
это все было в греческом зале,
я стояла обломком богини,
ослепленной еще в Возрожденье,
но в техническом веке, отныне
мне вернулось холодное зренье.

Я как прежде хотела бы верить,
что божественный трепет колышет
наши неуглядимые перья,
но очки мне сказали, что ниши
занимают согласно билетам.
Свет кончается, гаснет, я в ложах
всех раздетыми вижу, как летом,
вижу я и себя - толстокожей.

Ясный перец, братишки сестренки,
мы вступили в опасные связи,
есть в терзаньях души две коронки:
страсть слепая и видимость трассы.

1999

Как не хватает этого, а чего - не знаю,
когда жажда неиссякаема, хоть и удовлетворима,
когда ужин нельзя завершить чашкой кофе иль кружкой чаю
в силу взаимогравитации нестерпимой.
Все равно остаются с нелюбимыми и нелюбящими,
с ними всегда оказывается сподручнее.
Так что притяженье Земли преодолимо в будущем,
но куда отслаивается всё тактильное, поцелуйчатое?
Куда делись нескончаемые беседы? Неразличимость,
где кончается я и начинается ты? Жизнь прогнулась,
стала похожа на функцию синус,
утомительную немоту, сутулость.
Планка осела, над нею как над могилкой
я сижу на корточках и не могу смириться.
Как таинствен был мир в золотых прожилках,
как теперь насильно закрыта моя граница.

1999

Каких бы дождь не выкапал слезинок,
чужому слуху он - стеклянный бисер,
я вижу тучу черную, ботинок
промокший, блеск простудный на карнизе.

Я собственного голоса не слышу,
поскольку не свершилось диалога,
и я стучу компьютеру как мышка
куриной лапой телеграмму, долго
стучу шепча, чтобы согрелся на ночь
кусочек тишины под одеялом,
мне колыбельный храп соседский Палыч
споет, под звуки дрели утром встану.

Когда дуэт фальшивит, вянут уши,
я глазки долу опустив, не вижу,
что расцветают яблони и груши
а может, листья падают на крыши.

1999

НЕЛЮБИТ

Неопознанный, без мелодии слов, объятий,
как немое кино прострекочет секс.
Спрашивается в задаче: почему невозможно счастье,
неизбежна фрустрация, нуден стресс?
Вместо слияния вдруг пожнешь удушье,
поцелуй ноль градусов не пьянит,
ни хрена доверия: тут торчат не уши
а болезнь заразная - нелюбит.

Злобный вирус жизнь выживаньем морит,
неизвлекаем стал друг из друга кайф.
Хорошо вдвоем, но едет один на море
инфицированный - у всех свой нрав,
если б не эпидемия нестыковок,
запаршивели овцы, с них шерсти на память клок.
Трудно вымолвить, будь ты хитер и ловок:
"Я живу хорошо" - я беру эту фразу в долг.

1999

ИСТОК ВОЛГИ

Две опаленных птички, лебедь чокнутый
и чахлый ворон, подлетели в танце
к истоку Волги - в караул почетный.
Черёд легендам набело писаться.
Истории российской черновик
сгорел, чтоб выплыл чистый лист, родник,
прозрачный свиток с глиняной печаткой,
земля остановилась здесь на миг.
В пейзажеобразующем волненьи
вдруг зелень золоченую пургой
хлестнет из тучи - жизнь пошла рекой
без права на помарки: взяв теченье,
должна вода до моря доползти,
намыв нам берегов в пересеченьи
и птицам чистя перья по пути.

1999

______________________ЧАСТЬ ВТОРАЯ_______________________
ДИАЛОГИ С АНГЕЛОМ

Чтобы иметь прочную почву под ногами, индивид
должен полагаться исключительно на свою связь с силой,
не принадлежащей к этому миру.
К.Г.Юнг

Каждый прожитый день - это плюс или минус,
больше пыли нанес или мусора вынес?
Приголубит судьба, а из голубя - гриф,
вдруг как цапнет когтями и бросит на риф.
Так невроз укусил меня в детскую пятку,
ахиллесовым сделав во мне по порядку
все от органов доброго сна до желез,
выделяющих сладость, и нервы в вопрос
изогнулись: зачем им обрезали крылья,
нашим ангелам, тем, что над миром парили,
над землею безвидной, над бездной и тьмой
показав нам ее претворенье в лесной
и озерный, щебечущий, пахнущий остров
на свету золотой, в приближении - пестрый?
Я-то думала: так оно будет всегда,
чудо-люди, как чудо - огонь и вода,
но возникли шумы, и помехи, и сбой,
нас же предупредили: следи за собой.
Почему стало скучно, и страшно, и "через
не хочу" или "ешь что дают" - натерпелись
жить не так как задумано, всё - перегрузка,
зло берет и желание нового пуска.

1999

В ноябре был январь, март пришел в январе,
ну погоды стоят: не по кругу - в карэ,
или, может, крестом, но не в круг, как часы.
Да и мы тут, построившись в две полосы,
словно вышли из сферы по двум полюсам:
к черни чернь, к свету тягостно тянешься сам,
как цветы всеми листьями смотрят в окно,
будто в мире фотонов такое кино -
нам не снилось, хоть снов наших не подглядишь,
мы в мечтах веселей, чем под кровлями крыш,
в них нас больше, чем вьяве вместит обиход,
на Земле слишком мало вообще что растет,
искривляясь и портясь, взыскуя замен,
то циклон нападет, то мутирует ген.
Дольше века во мне длится месяц туман,
неизвестно какой - не видать, будто пьян.

1999

ПОПУГАЙ

Увидав, как тоскует попугай-неразлучник,
нахожу с ним сходство: по нервной ручке,
по манере глупой себе ощипать вдруг перья,
я не верила в степень, теперь вот верю.

Но зато попугай мне не верит в том, что
с парой разлучает не хозяин злобный,
пожалевший птицам двойного кошта,
а напротив, любящий, бесподобный,
нам добра желающий как родитель,
всемогущий, знающий нас правитель.

Я могу, в общем, ангелу сослаться на попугая,
что ему люди добрые все главное покупают.
Мой поклон за зернышки, за хорошую клетку,
за питье, за жердочки, окольцованность - метку,
мне все здорово, и я не ропщу, болея,
и на все что имею и не имею,
но тоскуя, как попугайчик в разлуке с парой,
шлю мольбу, если суммой слёз - получится Ниагара.

1999

Как действует рок, как бороться с ним ныне и впредь?
Мы даже не знаем, откуда приходят болезни,
как выглядит мир, если глазом не нашим смотреть.
Чем больше вникаешь, тем мысли о нем бесполезней.
В песочнице знаньем врожденным пекли куличи,
в джакузи раскинули море с фонтаном - но где же
решенье загадки, откуда берутся ключи
к двери, из которой повеет, повалит, забрезжит?
Мы чувствуем. Адреналин или тестостерон,
сколь слов ни найти - неизвестно, зачем нам наркотик
тех сказок, где выдадут порцию сменных корон,
хоть не бутафорских, а все же - как кролик под котик.
Кто дарит подарки - неважно, кто бьет по рукам -
обидно, поэтому хочется знать Его лучше.
Того, кто является лишь в проявленьях, пока
друг другу мы ясно видны и на вес и поштучно.

1998

АЛФАВИТНЫЙ ПОРЯДОК

А - человек номер раз, первый ад в первый рай мне плеснувший
Б - как беда, было больно, бессмысленна битва над бездной
В - это важно, весомо, на вы, да на волю и вон
Г - гордость, грязь, города с голубями, но голубь, Господь
Д - деструктивный, как демон, другой, по дороге из детства
Е - это список, что есть, если б в нем не ехидное "если"
Ё - ё-моё, ёлка-палка, всё б ёрничать, ёж вашу двадцать
Ж - жутко жалко жужжа и жеманно, жемчужно
З - это зло, объясните за что, и зачем, и за коим,
И - и к тому же, и ты, Брут, опять итд итп
Й - как икота, смешно, когда кто-то непроизвольно
К - красотища и кум королю в катастрофы не верит
Л - легкий листик лесной и лисичкина льнущая ласка
М - не метро, не макдональдс, но буква мерцает и манит
Н - нетопырь, недострой, непокой, ну ни так и ни эдак,
О - ого-го, о не надо, о Боже, о да, ой что вышло,
П - это полный плохец, но на помощь приходит привычка
Р - это риск, рык, решенье, рога враскоряку и робость
С - стробоскоп, стратосфера, сейсмический - слово как слово
Т - это ты, это точно и твердо, и трудно, и только
У - воют волки, гудят поезда, и уходят, уходят...
Ф - фуга, фига, где фу как фигово и фи как фигово
Х - хрупкость, хаос и хлам, и хорошее тоже, Христос
Ц - целоваться, конечно - целительно, цельно и цепко
Ч - черный час, чистота чеснока и частотность по числам
Ш - это шаткий шалаш, шорох, шум - от шута до шамана
Щ - наша буква, в других языках нету щучья веленья
Ь,Ъ - знак немоты, но подишь ты - влиянья
Ы - как мычание мы, дык на мыло, и дым коромыслом
Э - фуэтэ, эностранный задэ, не бросайте в бидэ
Ю - вьются тучи, вьюны, лют кто любит, юлит кто любим
Я - это я, уникальный объект, что не всякому ясно.

1999

Почему не живется легко, как по маслу, по льду?
Я иду в кандалах или в жестких и жмущих ботинках,
то забьюсь в уголок, то оттуда сбегу в суету,
и потребность имея, и смысла не видя в картинках
лиц и тел на экране и дома, в гостях и в толпе,
я хочу им сочувствовать, в них созерцать чудо жизни,
высекать с ними искры, ползти по-пластунски в траве
партизанской тропой, духов злых из числа их отчислив.

То яйцо золотое снесу вместо желтых цыплят,
то снесу себя в жертву, чтоб кто-нибудь вышел героем.
Почему было так много тысячелетий подряд:
если счастье манило, то с примесью луковой горя?
Почему на волков наглядишься и хочется выть,
а на агнцев - рыдать, а на козлищ - приходится вырвать,
мы же знаем, какими должны были стать или быть
сами мы, наши связи друг с другом, и с Богом, и с миром.

1999

Если надеть предмет по имени шуба,
будет даже зима поганая люба.
Выйдя в созвездье плюсов, минуя вычет,
не моргнув, когда минусы кличут, кличут,
мы тепло генерируем - так галактики
начинают сближаться. (В научной практике
все разбегаются в ужасе, прочь от взрыва,
от космической стужи, ее наплыва).
Сочетаться теплом веселей, чем браком:
нету полости, где б заводиться шлакам,
ни наследства Адама - заболеванья
"хочешь счастья, а получаешь знанья".

1999

То жизнь фонтан, то полная запруда,
то хвост павлиний вновь зашелестит
архивной пылью - эка ж он зануда:
Булонский лес давно уже закрыт,
закрыты Ланды, Альпы, Пиренеи,
Бургундия - всё это Китеж-град,
потопленный с розарием, сиренью
и с площадью Мадлен, и все подряд
хвосты поотрывались у павлинов,
фонтаны позасохли на корню,
завис закат - завис, ядрён, малинов,
но вот я в окна Windows смотрю
и в них все стратегические цели,
рельефы, птицы в синий час утра
повыстроились как на самом деле -
проснулись и уже идут сюда.

1999

Я простить не могу, мне никак не простит
от обид почерневшая карма,
у мужчин превратится в инфаркт, простатит,
в зависание дыма и пара,
а у женщин - в погашенный силой вулкан,
слышно, дышит подпольное пламя,
не рождаясь из мук, будто там великан -
просто это копилось годами.
Все мужское внутри - самомненье, контроль,
за домашние тапки - полцарства.
Я все сыплю на раны дорожную соль
неопрятного государства.
Становлюсь андрогином, что вроде как брак,
без развода, без взятий с поличным.
Сексуальная жизнь, как узнали мы - мрак,
СПИД, аборт и чуть что, так импичмент.
Ступишь шаг - и война или взрыв или путч,
это бес, он же ген, он же вирус,
размножаем деленьем и зверски живуч,
чахнет лишь натыкаясь на милость.

1999

ВОПРОСЫ

Доходят ли посылки к черту до адресата?
Ткань жизни на локтях протерта. Но полосата
от линьки, синьки или просто темнеет рано?
И настроенье наступает - не встать с дивана.
Вот если сто четыре пробы пошли в ошибки,
считать, что есть еще возможность одной попытки?
И были ль они золотые, высокой пробы
попадавшие маслом вниз-таки бутерброды?
По случаю фантомных болей, кошмаров-клонов
носить ли траур иль издать лишь пару стонов?
Внутри всё сокровенно, горько, несправедливо,
а на других- по Сеньке шапка, немного криво
сидит, но ведь чужие, а сердце - камень.
И мне вы тоже кажетесь дураками.
Но может быть, хоть в Красной книге есть добрый хомо?
Как быстро исчезает вид, на вид - знакомый.

1999

ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ
(14 февраля)

Святой Валентин, ты был мученик, священник в Риме,
и к влюбленным касательства не имел.
Почему, 12 веков спустя, тебя повязали с ними?
Как любовь - так разборки небесных тел.
Мой гороскоп - пальцем в небо, планеты далековаты,
я приписана в небе к ангелу, он и светит:
в освещении общем, на киловатты,
не прочесть шпаргалку - чего хотят от меня на свете.

Говорят, Земля голубым сверкает, но мы же видим,
здесь темно как у негра в заднице, и в итоге
повлиять нам на марсианина, даже выйдя
в асцендент, можно только в Греции, где планеты - боги.
Так и было: Зевс (Юпитер) примял Европу,
Посейдона (Нептуна) внучку - теперь нам странно,
что в истории был этот сверхсексуальный опыт.
Мы Европу освоили просто - настригли страны.

Руководство сменилось: зеленые светофоры
засветились повсюду - мы в космос и поскакали,
но - святой Валентин, объясни мне, как зав.любовью:
куда слать заявления, жалобы, и в запале -
валентинки, шампанское, роз букеты,
обнаруженный брак, отходы? Похоронки
тоже случаются - как тогда посылать приветы?
Ты своим участием нас растрогал бы до печенки.

1999

Как мечта не усохнет, не сморщится, маясь?
Месяцами за ней наблюдаю и удивляюсь:
ведь она не какая-то там маракуйя,
а глава из жизни, но не могу я
делать вид, что за ней еще главы, главы.
Кто за истину видимость примет - правы.
В окруженьи количеств урчу как котик,
с ними жгу электричество, не наркотик,
но во времени плюсквамперфект дышу
и курю - повторяю, не анашу -
с тем кого уж давно нет рядом,
и сквозь дым его отмечаю взглядом.

1999


________________________ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ________________________
ВИРУС

Большую часть времени мне невесело.
Меньшую - совсем невесело.
Вуди Аллен

Почему же вы все меня бросили, папа и мама,
почему вы меня, дед и бабушка, не защитите,
я устала от лжи, что вокруг меня вьется как дама
пик на каждом балу, под невиданным раньше покрытьем.
Я устала от боли, от трудностей, преодоленья
всех пинков и плевков в суть мне данного слабого пола.
Я выносливей ишака, но до дрожи в коленях
не умею снести стрел амура кривого укола.
И опять уходя - от обиды, с гноящейся ранкой,
бормочу, не упрек, не молитву, а как в детском саде:
что ж вы бросили, папа и мама, меня как подранка,
где ж вы, бабушка, дед, чтоб меня по головке погладить!

1997

БЕРЕГ

Я думала, дюны хоть зыбки, но мощны как стены,
а берег Атлантики - твердь или даже твердыня,
и я хороша как невеста, под кружевом пены,
набитая дюжиной устриц и соком из дыни.

Портрет мой из тестов журнальных лучился улыбкой,
а небо глазам рисовалось с большой перспективой,
и ветер покачивал в пляжном шезлонге как в зыбке,
но вдруг меня словно хлестнуло по телу крапивой.

Очнулась в Москве, в мастерской по ремонту изделий
из вечной души, из материи тонкой и плавкой,
меня разобрали на части, до скальпа раздели,
внутри меня был винный погреб, табачная лавка,
соленый колодец, который поил только жаждой
родства по любви - нам оно учтено по реестру
и в силу вступает в рожденьи и в зрелости - дважды,
а шансы в ремонте, хотя бы часов, неизвестны.

И вот, приютивши себя в самодельном приюте,
я думаю, оторвало что ли берег французский
с руками, что были моими и звались "объятье",
и рот залепляли мне трепетной плотью лангуста?

Теперь это черная дырка, дельфийский оракул,
который не может молчать - пустоты не приемлет,
раз нет настоящего, он совершает атаку
на обетованную в прошлом и в будущем землю.

1997

К АПОЛЛОНУ

Мне правды интуиция не скажет:
она пристрастна, ей глаза слепит,
автоответчик Бога - тоже лажа,
я оставляла тысячи молитв.
Речь прошлого я слышу внутривенно,
и ультразвуком колет мне в боку
всю ночь: дала обет молчанья Вена
и только лыко тычет мне в строку.
Ни время, ни места не изменили
мне памяти: проснуться как на взлет
лишь оттого, что по утрам - любили.
Теперь же сила воли мной встает.

Где только я забвенья ни искала:
на родине летающих слонов,
в краю верблюдов, где растут нахалы
(арабский - "пальмы"). Вот в стране богов
об остров Аполлона греюсь робко -
мне здесь в подошву вставили мозоль.
Колосс Родосский, будь моей раскопкой,
я брызжу просьбой, как аэрозоль!
Чудесный Аполлоша, муз водитель,
стихом тебе любезнее заход,
так вот: пошли мне поворот событий
классический, где клик - и повезет.

1997

БЕЛЬГИЙЦЫ

Бельгийцы - душевные страшно.
Как Брель. Даже как Адамо.
В крови их разрывы, растяжки
истории, встрявшей в дерьмо.
В Брюсселе, в местечке саднящем,
все связаны множеством пут.
Не верьте дары приносящим,
они их назад заберут.

1997

Диктатура ли, демократия,
хоть по выбору, хоть насильно -
результат все равно отрицательный,
если речь идет о России.

Если жизнь сикось-накось-выкуси,
набекрень, на бровях, на спуске,
всё погибло и цикл зациклился -
значит, ты - настоящий русский.

Здесь фонтан вместо чаш терпения,
нам последнюю каплю - вычли.
В точке взлета, паденья, кипения -
очи козочьи, шеи бычьи.

1998

МОДА

Остеохондроз сел на плечи,
и хандра бьет в нос как горчица,
жизнь всё время сердцу перечит,
ну а сердце жизни - боится.
Только мода правит ошибки,
вводит в своевременность чувства,
то отрадно, чтоб они зыбки
были, то чтоб в рамках Прокруста.

апрель 97

РОМАНС

Пью одна - без красных роз в бокале -
утром кофе, вечером вино.
Ты меня не бросил - но оставил,
ты, и ты, и ты - слились в одно
ваши песни о любви нетленной,
золотых горах невдалеке -
у меня в ушах весь свет Вселенной,
а в глазах темно, как в сундуке.
Я, выходит, пики покоряла,
думая, что в связке шла гулять,
оглянулась - скалы, скалы, скалы
с пропастью по имени кровать.
Как стемнеет, я кино включаю,
ужинаю с ихними людьми.
Хэппи-энд там подается к чаю,
отдых фавна после кутерьмы.
Тут и я ложусь на край постели,
вслушиваясь в каждый шорох, звук:
то грачи от скуки улетели,
то за стенкой пукнул Чингачгук.

1998

ЗАМКНУТЫЙ КРУГ

Какой же ты замкнутый, круг!
Ни дырки в тебе, как в заборе,
ты даже не скреплен из дуг,
а просто бескраен, как море.
Тебя хоть в восьмерку свернуть -
дурной бесконечности знаком
и то не постичь твою суть.
Лишь звезды набив зодиаком
на голом твоем колесе,
возможно найтись по прописке,
проверив созвездия все.
Как все они могут быть близки,
но как далеки от меня,
кудрявые, лысые звезды!
Им даже не хватит огня
согреть меня осенью поздней,
им снега не хватит зимой,
весной - ручейков и тропинок,
в жару у них нет эскимо,
и врет гороскоп без запинок.
Есть формуле круга отпор:
движение пуще неволи -
бежать до тех сладостных пор,
что больше не чувствуешь боли.
Бежать от дождя, до угла,
без цели бежать, без оглядки.
а там где надежда легла -
там обруч, там мертвая хватка.

1998

НЕДЕЛЯ
(гороскоп)

ПОНЕДЕЛЬНИК

Конечно, понедельник - тяжелый день, если гудеть всю ночь. Голова квадратная, сроки жесткие. И ничего такого мягкого, обтекаемого, в связи с чем тянет к морю, если не к рассолу. Ни в один другой день так не думаешь о перспективах, которые сталкиваются со сладкими грезами, засевшими по углам квадратной головы.
Атмосферный столб ответственности давит на квадратную голову гораздо сильнее, чем на круглую - это проверено. И как уйти от ответственности - вопрос не праздный, он решается в течение всего этого самого длинного дня недели. Понедельник мобилизует, этим и хорош. Только неопытных людей он может застать врасплох. Тем, кто не ожидает, что со всех спросится. А с кого спрашивать нечего, тех могут просто стукнуть по квадратной голове обухом или пыльным мешком и заняться теми, с кого есть, чего спросить.

ВТОРНИК

Вторник - трепетный, важные дела решаются. И у каждого свои важности. Важным было обменяться фантиками. Добиться мороженого. Заработать пятерку. Смыться с уроков на каток, чтоб никто не догадался. Пойти на свидание с хреном, который стал мужем. Свалить от него. Украсть в библиотеке книгу Бахтина. Нравиться. Заслуживать кусочки сахара. Попасть на сногсшибательную тусовку. Увидеть свое отражение в Гудзоне. Что от всего этого осталось?
Кажется, не то, что было важно, а то, что было само собой разумеющимся. Но ощущение жизни создается только этими мелкими "надо позарез". Кровь из носа. Вопрос жизни и смерти.
Умри, но не дай поцелуя без любви. Все так и умерли. Не плюй в колодец, ну хотя бы не руби сук. Но уже вылетело, не поймаешь. От этого во вторник такая мобилизация внутренних ресурсов.
Дальше обязательных к исполнению программ "ходилки-бродилки" и "еже писах - писах" дело не идет. И всё же обидно за него, за необязательное, что оно всегда остается в ауте.

СРЕДА

В среду бывает досадно. От серединности, наверное. От того что розы и слезы позади, а впереди нет рифмы, и среде ее не придумать. Наконец холодец или наконец леденец? Не ледяной - сладкий. Так всё и получается, двусмысленно, нерешительно, с пояснениями, подозрениями. Обсасывая, как леденец, надежды, которые считаются положительным явлением, чувствуешь, что дожевываешь мухомор, и вечерний ветерок сносит к иллюзиям, которые считаются отрицательным явлением. Хотя иллюзии и надежды - это одно и то же, и потому не могут составить рифмы.
В поиске ее я выхожу на балкон и смотрю на улицу. 156 сред назад я смотрела на другую улицу - рифмуется в них только мой взгляд. Был он влажным-отважным, а теперь стал сушеным-искушенным. Но смотрю я ими обоими, и знаю, как это называется: двойная экспозиция.
Я с замиранием сердца высматриваю машину, и она приезжает. Это кино: событие, переживание, отточенное дублями. Чем больше дублей, тем масштабнее событие, тем глубже переживание, тем шире прокат. Иногда не только волшебный, но и всякий уличный фонарь излучает проекцию той витающей в воздухе пленки: подъезжает машина, из нее выходит человек...
Всякая нынешняя среда - фотография, отпечаток одного и того же панорамного кадра. Мое окно - это высотка МИДа-книжки Нового Арбата-колокольня Ивана Великого-звезда Кремля-башенка на Пушкинской площади. Всё оказалось в кадре не потому что объектив широк - этаж высок. И потому в среду так думается о пейзаже, что хорошо бы его сменить
, уехать. Произвести действие, деяние, акцию, акт. И опять эти синонимы, разное освещение всё той же картинки. А хочется - рифмы, новой, свежей, неожиданной, ласкающей слух.

ЧЕТВЕРГ

Четверг - это не только хреновое настроение, выраженное в народном присловье "после дождичка в четверг", то есть, всё неисполненное, тобой и другими. Жди у моря погоды, говорят в четверг. Погода по четвергам переменчивая, надоедливая - хочет обратить на себя внимание, чтоб ты перед ней то снял, то надел. По четвергам часто попадают не туда или не те.
В ночь на четверг снятся запоминающиеся сны, а день начинается со слова "опять". Опять в школу, опять на работу, опять мыть посуду (причем, какую-нибудь отвратительную сковородку), опять никто не отвечает, вышел, не пришел и уже ушел. И тогда хочется, прямо днем, выпить бокал розового вина и написать письмо в далекую страну.
В далеких странах четверг - день Юпитера (jeudi, например), а у нас - просто четвертый по счету, зато каждые семь дней - воскресенье Христово, которому предшествует еврейский шабат, в инквизизицию приобретший значение "шабаш". У французов - день шабаша, потом день Господа. У германской ветви - день Солнца, перед ним день Сатурна, но чаще всё тот же шабаш.
По четвергам я часто думаю именно об этом: откуда что взялось. А о том, куда что делось, я думаю во все остальные дни.

ПЯТНИЦА

Мне частенько говорили: у тебя семь пятниц на неделе. Так оно и есть, но в прямом смысле, а не в том, в каком употребляется. У меня каждый день - пятница, каждый день душа не устает трудиться, ложась спать с верой в то, что завтра у нее отрастут ножки, и ее поставят среди красивых вещиц для любования, что она побежит на шабаш, на гулянку, что ей не надо будет трудиться, а сидеть с удочкой и ловить кайф. Душа так иногда и делает: садится с удочкой. Но крокодил не ловится, не растет кокос, и душа снова становится к станку. Иначе бессмертная душа умрет с голода. Она ведь питается только кайфом, но раз злые люди ее не кормят, она по крупицам добывает его из труда. Как у некоторых было - "тысячи тонн словесной руды единого слова ради". А она - ради горчичного зернышка кайфа. Потому что он всегда горчит, в отличие от чечевичной похлебки.

УИКЕНД

В субботу за утренним кофе с круассаном возлюбленный меня спрашивал: по магазинам пойдем или за город поедем? Что, думаю, за странная альтернатива? "Конечно, за город". И уж так мы гуляли! И памятники исторические осматривали, и музеи посещали, и в мячик играли на лужайке, и в лесу любовью занимались, а уж в отеле только тем и занимались. Вечерний сеанс начинался в ресторане, и к моменту deca (кофе без кофеина) терпежу больше не было. Но однажды мы пошли "по магазинам". Именно на уикенд я узнала, что миром правят деньги, не только прагматикой, но и романтикой. Что бюджет является ее фундаментом. Бюджет уикенда можно истратить либо на покупки, либо на поездки. В поездке тоже: ночь lux и пицца либо ночь normal и ресторан. Для меня-то всякая ночь была lux, хоть под открытым небом. И всякий день был lux. Правда жизни дошла до меня лишь через несколько лет, когда мне сказали прямо, что любовь - деньги, что без любви плохо, зато халява. "Выбор труден", - сказал возлюбленный и задохнулся. У толстого и красивого парниши началась асфиксия от одной мысли о финансовом крахе. А в дар - джентельмены с женщин денег не берут. Зато посыпают их дустом.
Освоение буржуазных ценностей далось мне такой ценой, что, казалось бы, они должны были в результате мне пригодиться. Пока не пригодились.
Лучше бы я не вспоминала те уикенды, когда была невинно счастлива. Самое неприятное - правда жизни, которую не удается забыть, это вот сочетание грязного сапога с чистым восторгом.
На уикэнд мы с Наташкой идем в ресторан. Бедные кавалеры сидят по домам и не понимают: вдовушкам, потерявшим самое дорогое, терять нечего, и потому они страшно богаты, страшно свободны, страшно самостоятельны.
"Воскресенье - день веселья".

1997

Как может жизнь на столь протяжный срок
из сносной стать совсем невыносимой,
когда - ну всё не то, товарищ Бог,
погода, экология, мужчины.
И даже лай собак - не тех собак,
ласкавших слух бетховенно, шопенно,
трава в себя влекла любовный акт,
но то ж была трава - не листья сенны!
Мой Бог, ты как не мой, ты за хазар
что ль задним стал числом, а не за наших,
которым - отвечаю за базар -
чем дальше в лес, тем волки воют чаще.

1997

МАРАФОН

С какой неохотой я ставлю задачу
начать марафон одиночества.
Сижу за столом, пью Cointreau и не плачу,
мне ничего не хочется.

На предложенья заботливых граждан
развеять развлечь расслабиться,
я отвечаю честно и важно:
мне ничего не нравится.

Знаний полно: надо жить и работать,
не унывать от бешенства,
жизнь принимать как плохую погоду
и никогда не вешаться.

Не говорить "как мне плохо", напротив,
улыбаться: как здорово,
что города возвели на болоте,
что существует "Скорая".

Но неуклонно в ночном беспросветье
вперед выдается гласная:
"я" - быть в забеге одна на свете
не согласная.

1997

ГРИПП

Добрые люди пришли,
накормили меня, больную,
но не поцеловали,
будто я тоже вирус.

Саша принес мне фрукты,
Андрей - можжевеловой водки,
Коля - платков носовых,
папа - вареной свеклы,
Галя - салат "Столичный",
Влад - расфасованный сыр.

Внутри себя чувствую конкурс:
кто больше всех пожалел
гриппом сраженное тело?

1999

НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

Под Рождество пространство онемело,
задув мою свечу у изголовья.
Кто выбирает каменную стену,
а кто, как я - крючок для рыбной ловли.

Я в черную дыру свалилась с нашей
ухоженной, сияющей планеты,
тут пусто, но в глазах привычно пляшет
предмет, вернее, видимость предмета.

Кровать - явленье высшего порядка,
что жизнь дает и отбирает разом,
бывая дном, бывая сочной грядкой.
Вот спряталась, накрывшись медным тазом.

Под Рождество гадают и желают,
но в черной дырке всей обратной мощью
песнь ангелов звучит охрипшим лаем.
Здесь край - где лишь проклятья и возможны.

1997

Если всё в прошлом, что остается делать,
как наряжаться в сари воспоминаний,
делить на отрезы безразмерную ткань тела
с зарубками по годкам - Паркиными коготками.
(Но теперь я думаю о мясистом ухвате Рока:
счет игры - в пользу мужского пола,
бледная трепонема, трихомонада и палка Коха!
"Сам дурак" - лихорадочный плач Эбола.)
Прошлое кончилось седьмого июля
тясяча девятьсот девяносто шестого года:
раскаленная лава внезапно застыла в пулю.
Жизнь после смерти рассказывать неохота.
До - оттенки, тенёта, теньки и тенты,
до - светлячки, светёлки, светила, свитки,
до - поражались фригидные, импотенты,
что бывает в жизни вот так - в избытке.
Ангел-хранитель, кажется мне, растерян,
от кого охранять клиента, что в прошлогодних
кринолинах зарылся глухой тетерей?
Что ни пой - все мотивы ему не годны.

1997

ПИСЬМО МИТЕ ВОЛЧЕКУ

Ушла в разнообразные потуги
себя развлечь. Себя - одну как перст.
Мужчины для меня теперь - подруги,
Король раскладов, он всё в том же круге
раскладов, мой пиковый интерес.
С компьютером живу, мету светелку,
лишь в диалоге с русским языком
я нахожу покой и кайф. Подолгу
пишу, читаю. Покупаю елку
на Рождество, жду Пасху с куличом
и дни рожденья праздную изрядно.
Жизнь как урок я сдать могу на пять,
с тех пор как вьюсь без нити Ариадны.
Но в первый день свой я, как в миг парадный,
явилась миру, чтоб его обнять.

А праздников из собственного быта
не накопилось - из сакральных дат
мне что и отмечать - с бутылкой, скрыто,
но всё путем - ничто не позабыто,
моей рукой никто не брошен в ад.
Я думаю, что мама б мной гордилась,
я думаю, что мной гордился б дед.
что их ребенок не зарос, а вырос
следит, чтоб ничего не запылилось.
Что не смогла - ну что же, нет так нет.
"Не виновата я!". Не виновата.
И трудолюбьем в обществе кичась,
я чту другое трепетно и свято:
любовь без - в смысле шахматном - без мата.
Мне в этом плане жизнь не удалась.

И кстати, мне постыл шестидесятник,
что ищет позу истины, масон:
то он - смотрите, я оделся в ватник,
то он почти в сутане, то развратник,
то у него какой-то свой фасон.
Мне неприятен также физкультурник
с блатной осанкой, в трениках простых,
погрязший в крутизне и в процедурах,
он веник в баньке пробует на дурах,
вдыхает носом, чтобы дать под дых.
Кто говорит не осужден - осужден,
возбуждено. Эх, возбужденье дел!
Не в кайф, кто мыслью заднею контужен,
кто злоупотребляет тем, что нужен,
и те, ко просто тупо улетел.

Но нравятся мне люди и людишки
с медовыми устами, взором слив,
которые еще читают книжки,
а видом как фламинго или мышки -
мне б вот как ты - воспитан и игрив.
Занудным и классическим макаром
я рассказала, что не говорю
обычно вслух и не пишу. Разгаром
жары воспользовавшись и вообще разгаром
(от слова "фря") изображаю фрю.

Меняются словечки в лексиконе.
Ты думаешь, что возраст в нас брюзжит.
Я вижу сдвиг по эре, мы не в зоне
общественной, и этот миг настоен
предельной освещенностью планид.
Мы не друг с другом говорим, а с кем-то
похожим на себя, но не с собой,
как с ангелом, невидимым агентом,
который тренирует нас под тентом
компьютера наедине с судьбой.

Я, может, сформулировала странно,
но ты подумай, что обоих нас
сегодня греет? Посетить все страны,
чтобы увидеть - вот я египтянин,
я грек, ацтек, китаец, папуас.
Мы собираем свой единый профиль
по лабиринтам предков, где течет
вином, плодами, чаем, чашкой кофе
проветренная, вымытая кровь их,
и мы ее читаем как отчет.

Есть то, к чему я больше не способна:
к любовным мукам, ожиданьям встреч,
жить пониманьем чьих-то обстоятельств
я не могу: не затянулась рана,
возможно, не затянется уже.

1997


______________________ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ_______________________
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

Белый лебедь, гусь и утка плавают.
Нырок ныряет.
Выпь погружает клюв в воду и мычит, как бык.
Трясогузка трясет хвостом.
Ян Амос Коменски. Водяные птицы.
"Энциклопедия чувственных вещей в картинках",
ХVII в.

ПУТНИК

Поскольку я исповедую субъективный реализм, то и путник у меня тоже - знакомый. Это человек, у которого картинка запечатляется лучше цифры, его открытия происходят в джунглях поселений, а не в дебрях схоластики. Путник никогда не был талмудистом и начетчиком. Он любит ром, звезды, его любимые картины - это подробные разноцветные карты, гиды Michelin, он мореплаватель и автолюбитель. Он - Колумб, который открывает америки для себя, потому что это раньше человечество жило по частям, и белые люди ничего не знали о красных, а желтые - о черных. Теперь мы собрались, и каждый сам по себе и сам для себя ищет пути. Мой знакомый путник искал их в симбиозе книг и секса, а теперь - в туристических агенствах. Настала эпоха великих географических открытий на новом этапе.
Разумеется, у путника нет семьи. Кто ж таскает по штормам жену и детей! В отличие от sedantaire путник осваивает землю не последовательно - от египетских предков через греческих, латинских, израильских к галльским, кельтским и русским, например. Путник нетерпелив, он не может ждать, пока века сделают свое дело. А может, ему просто не достает внутреннего зрения разглядеть в своих генах пирамиду, ядовитую змею, средневековый замок и наскальные иероглифы. Ему нужна картинка, но не кино, снятое чужим дядей, а индивидуально подзорная труба, передающая вкус и запах. Он, собственно, в этом чужом - экзотике - ищет себя, и так прихотливо выискивает, совершенно не интересуясь веткой сакуры, но живо откликаясь на болтовню жако в баобабьих рощах.
Я тоже путник, но другой. Меня тянет к козлам и верблюдам, к готическим городам и Атлантическому океану. Но путник всё равно лучше понимает путника, чем радетеля коллективного разума. Причем, это с детства. У нас были пятерки по географии, а они непонятно из чего извлекали квадратные корни.

1997

МИР

Говорят, мир узок, тесен, говорят, огромен, но карту чертит каждый свою.
В моей карте центр мира - Европа, и у нее две столицы: Париж и Москва. Франция - это натренированный и намедитированный до совершенства вкус, это соблазны и бессмертие плоти. Россия - это неумываемая пустыня, где событийный ряд истории строится из миражей. И посреди крепость стоит - Москва. У нее я ищу защиты. Но надо быть немножко воином. Москва дает силу и просит суровости. В Париже надо быть нежным и переработанным, как пюре.
Европу омывает океан, освежая ее африканскими страстями, персидскими кошками, арабскими жеребцами, китайскими ресторанами, индийскими благовониями, японскими кондиционерами.
За океаном живут индейцы. Они все ходят в джинсах, пьют кока-колу, едят гамбургеры, и на голове у них растут перья. Но поскольку дотуда добрели бродяги со всех концов света, они построили Новый Вавилон, излюбленное тусовочное место горожан.
Есть еще деревни, там мир рисуется по вертикали, от неба к земле, из земли - в небо, проходя через кровли красные черепичные, черные толевые, дранковые, соломенные, через срубы, вагонки, мазанки, через луковки и маковки. На каждый колодец - по своей луне, каждому овощу - свое время, время сеять, время собирать плоды, а молоко - всегда, отражая суть нашей галактики - Млечного пути. Хотя я и не могу привыкнуть к тому, что мы видим его, то есть, себя, со стороны. Будто бы это потому, что мы закручиваемся в спираль, от чего в нашей жизни всё вроде и то же, да не то. А хочется, чтобы плохого совсем не было, а хорошее оставалось таким же хорошим. Или чтоб плохое видеть со стороны, будучи внутри хорошего.
Поскольку так не получается, мы маниакально разнообразим мир, приговаривая: вещи разные нужны, люди разные важны, разные, разные, голубые, красные. Мы считаем себя алхимиками, способными превращать количество в качество.

1997
ГОСУДАРСТВО И СТРАНА

Кажется, что государство и страна - разные вещи. И что страна - хорошая, а государство - плохое. Скажу как гражданин с большим опытом (б/СССР, России и - виртуально или, как раньше говорили, в душе - Франции): разницы нет.
Король, пять республик, социалисты у власти, правые у власти - ничего не менялось. Тот же изящный вкус, инстинкт красоты, азарт соблазнения, те же Декарты и Дерриды, те же Тартюфы, Гарпагоны, те же Нострадамусы. Немыслимое в России: дома 13 века, сохранившиеся там и сям по Франции при всех переворотах и войнах, стоят крепенькие, ухоженные, и в них живут люди. С Версальского дворца перышка не упало, от Нотр-Дам камушка не отвалилось.
"В государственном деле нужно извлекать пользу из всего и не должно пренебрегать тем, что может оказаться полезным" - Ришелье. "Когда большинство людей мечтает о славе, государство счастливо и процветает, если большинство мечтает о богатстве, государство гибнет" - Сен-Жюст. "В корне всякого патриотизма лежит война: вот почему я не патриот" - Жюль Ренар. "Патриотизм хорош для африканцев и азиатов, для русских это уже подозрительно, во Франции это похоже на маразм, продвинутые умы должны быть патриотами других" - Ж.-М. Домнаш. "Для того чтобы сделать страну богатой, надо поселить во все сердца честолюбие. Чтобы сделать ее бедной - надо породить в них отчаяние. Первое возбуждается трудом, второе утешается ленью" - Монтескье.
Все гоголевские закидоны: коррупция, в т.ч. борзыми щенками, Хлестаковы и Акакии Акакиевичи, приписки мертвых душ, лужа посреди Миргорода - на месте. Чеховская скука, мерлихлюндия, рубка вишневых садов, провинциальная интеллигентность и хамский здравый смысл - на месте. Достоевщина - не то слово. Есенин "снова пьют здесь, дерутся и плачут, вспоминая великую Русь" и Блок "под насыпью во рву некошенном лежит и смотрит как живая" - на месте. Пастернаковское "прощайте годы безвременщины" актуально, когда ни вспомни. Ну и Бродский "пасынок державы дикой с разбитой мордой" - то, чего ни в одно время ни один француз не сказал бы. Французы поют: "Нежная Франция".
Россия любит тиранов, ибо рыхлая страна, у нее лишь дух противоречия побеждает лень, и жесткое государство сметается - сказка про белого бычка. Проблема - выйти из сказки, проснуться из "золотой дремотной Азии, опочившей на куполах", встать Иванушке-дураку с печи, Обломова на мыло, а Франции, наоборот - только подбавлять грез и аборигенской мощи.

1997
ВНЕШНИЕ И ВНУТРЕННИЕ ЧУВСТВА

Во внешних чувствах превалируют приобретения, во внутренних - потери.
Сама с собой я думаю о том, что потеряла маму. Жизнь идет как вечная, никак в ней друг к другу не пробиться, всё по касательным отскакивает, то приятным, то неприятным, облегая какую-то суть, но никогда в нее не входит. А потом - дзынь - болезнь приходит, и вдруг, несмотря ни на что - вдруг, выясняется, что смертельная. Что жизни больше нет. Ни касательной, ни пронзительной. Нет ничего, хотя не исключено, что что-то есть. Невооруженным глазом - так нет.
А обращаясь вовне, я покрываю губы торжествующей улыбкой от Диора, глаза - оживленным блеском от детства, и все тоже очень рады моим бесконечным приобретениям. Факс, например. "Наконец! Наконец-то мы сможем писать друг другу легко, быстро, часто". Но пишем ровно столько же. Если дело возникает, приходится общаться. И светски - это хоть и вынуждено обстоятельствами, но всегда восторг встречи. Всплеск чувств по поводу приобретений: костюмов haute couture и модных башмачков. Никогда не хрустальных.
Сама с собой я думаю о том, что потеряла любовь. Так и не знаю, почему. Не как перчатки по рассеянности. Не от недостатка желания или усердия. Отчего-то другого.
И всё время мы с присмотревшимися лицами радуемся приобретениям: творческим успехам, открытием новых стран, удостаиванием чести, то такой, то эдакой.
Сама с собой я думаю о том, что потеряла сына - не человека, а свое продолжение, не вообще, а для себя. Как раз по недостатку усердия и по рассеянности. Откуда ж такая рассеянность, - думаю я, или карма, что ли. Поскольку у меня это записано в натальной астрологической карте. Не знаю, должно мне от этого быть легче или наоборот.
Внешне я такая веселая, что невнимательно присмотревшиеся ко мне лица спрашивают: "Ты всегда такая веселая?".

1997
ПРОВИДЕНИЕ БОЖЬЕ

...уходящий во тьму
мир, где делая зло,
мы знали еще - кому.
Иосиф Бродский

Об этом рассказывает тьма веков истории, запнувшись на самых для нас настоящих 1990-х. На войне убивают солдат. На дуэлях убивают. Галилея истязают за нанесенное человечеству оскорбление. Мы не можем этого принять, потому что нам жизненно необходима почва под ногами, твердь, незыблемость того, на чем мы стоим. И сами - если уж стоим, так стоим, а не вертимся. Сожгли Джордано Бруно - тоже за ясную вещь. Тогда нам было трудно согласиться с множественностью миров и бесконечностью Вселенной, поскольку мы были антропоцентричны. Человек был мерой всех вещей. Женщина человеком не была. Сжигали, называя ведьмами. Такой был период: церковь истребляла тех, с кем считала трудным договориться. А с женщинами трудно договориться. Так же действовал Сталин, но он, как кавказский человек, женщин не боялся. В общем, тираны, вендетта, распри. И Христа распяли тоже известно почему.
И вдруг - еретиков не стало, говори что хочешь. Честь и достоинство человечества стали неоскорбляемы, принуждения - никакого: ни рабства, ни колоний. Свобода и закон. И потеря управления. Террористы действуют как слепой рок, от взрывов гибнут те, кто случайно мимо прошел. И если раньше знали: на войне как на войне, то теперь нигде не мир, нигде не война. Пишет себе Рушди что-то, пишет, и вдруг посторонние люди в чужой стране приговаривают его к смерти. Большой выкуп дают. Увеличивают до гигантского. А вдруг кто из прячущих писателя дрогнет? Так он и живет. Терроризм крепнет. Секты крепнут. Маньяки крепнут и множатся. И н и ч е г о нельзя сделать. Только глупости, если нервы не выдерживают - ответить чем-то вроде чеченской войны. Отловить террориста? Да он и не скрывается. Он - не конкретное физическое лицо, он размножается членением. Посадили одного за один взрыв - десять других заступают на вахту. Рассуждать можно, горевать, возмущаться, но прекратить - нет. Маньяк хочет убивать. Один - детей, другой - как получится.
Наверное, это провидение Божье. Возможно, оно так же и одаривает - просто группу прохожих, но сейчас трудно вспомнить, где и когда это было.

1997
ИГРА СЛУЧАЯ

Игра случая - это игра в географию, остановиться в так называемом нужном месте в нужное время. Ну остановился. "Постарели почтальоны, и все давно переменили адреса", а ты стоишь как идиот.
Говорят, отношения. Сложились, не сложились, охладились, испортились, прекратились. А то случай: встретились на отдыхе, завели одинаковых собак - и не разлей вода. Кончится отпуск или собака сдохнет - дружбе конец.
У меня был друг М. Поначалу он был в меня влюблен и предлагал руку, сердце и прочие органы. Органы его меня не прельщали, мне душа нравилась. Полюбились мне органы его тезки, а с этим М. мы стали закадычными друзьями. Он, в отличие от меня, знал, что роман кончится с переменой мест, и ждал. Дождавшись, еще раз убедился в том, что душа - да, а органы - нет. Но поскольку в его жизни возлюбленной всё равно не было, то была я - лучше, чем ничего. И мы дружили, созваниваясь каждый день, видясь раз в неделю, переписываясь при отъездах. Это была идиллия, братья навек. Но как только М. нашел подругу жизни, меня он из своей жизни изъял.
Еще у меня была закадычная подруга Везьян. Мой отъезд в Москву заархивировал файл нашей дружбы, оставшейся чисто парижской. А вот друг Митя продолжает быть другом потому, что хоть и переехал в Прагу, но может бесплатно пользоваться служебным телефоном и должен периодически приезжать в Москву. Была у меня и подруга Оля, в Питере, и я уже посчитала, что 650 км - предельное расстояние для дружбы. Вот, собственно, и вся игра случая. Любовь до гроба с тезкой М. иссякала постепенно, по мере географического удаления.
Мне так жаль, что они исчезли. Они наверняка заменили меня другими, как будто в человеке есть грядки, которые чем-нибудь должны засаживаться. В этом году - морковкой, в другом - розами, тут и происходит игра случая - что под руку попалось - то и засадил. Хотел саженцы, скажем, купить или усы клубничные - а завернуть не во что. Ну и купил семена укропа.
Говорят, старый друг лучше новых двух. Мне старые и нравятся, марочные, выдержанные, с привкусом дубовой бочки. Не молодо-зелено-кислятина.
И оттого случай в непосредственную игру со мной не вступает. Мне соседи не ближе далеко-далеко ссыхающейся, а может, и разбухающей фигурке, залитой кровью моего сердца.

1997
УМЕРЕННОСТЬ

Умеренность - XIV-ый аркан Таро. Тот, кто смотрит на нее сейчас - она ему выпала. Девушка-ангел, льющая воду то ли в кувшин, то ли из кувшина. Двусмысленная карта. С Шутом - поражение, с Миром - успех. Сама по себе она хороша настолько, насколько "нет новостей - хорошие новости". А если ждешь именно новостей? Рядом со Страшным Судом умеренность ускоряет предстояние перед этой загадочной процедурой, но замедляет то, что не терпится получить. Рядом с Любовниками может означать переход к браку, а может - и угасание любовной связи. Золотая середина или золотая посредственность? - задавались вопросом еще древние римляне.
Это оптимистическая карта - конец мучений, и пессимистическая, если вы надеетесь на чудо. Вообще, Умеренность - передышка, отстойник в ожидании участи. Кроме духовно просветленных, для которых умеренность и есть участь.
Умеренность предлагает рассчитывать на собственные ресурсы. Папюс сказал о ней: "Сын земли, соразмеряй, проверяй свои силы, но не для того, чтобы отступать пред делом, а чтобы истребить препятствия, подобно тому, как вода капля за каплей точит камень". Этейла рассматривает ее как совет "умеренно пользоваться всем", чтобы всего в скором времени не лишиться. М.Моран забирает выше: "Карта Умеренности символизирует связь между видимым и невидимым мирами, наводит на мысль об обратимости всякого движения: жидкость может течь как в одном, так и в другом направлении".
Так вливается вода в ваш кувшин или выливается из него?
Умеренность как нельзя лучше характеризует нынешний отрезок времени. Когда не хотят потрясений, не идут ва-банк, не полагаются на авось, не гуляют на последние, не предаются бешеным страстям. Когда наносного мало, все что-то осмысливают и прежде всего, самих себя. Период завершения разборок. Трезвость, владение собой, сдержанность, бережливость, осторожность - только тогда происходит правильная циркуляция, вливается и выливается то что надо.
Важно использовать дары Умеренности, поскольку следующий, пятнадцатый аркан - Дьявол, и там не забалуешь. Там думать будет некогда, там рок, страсти, насилие, сверкание молний, жажда власти и неизъяснимый плен. Кто не продышался, не подготовился, не набрал запаса прочности, того могут и на сковородке поджарить. Испивший чашу умеренности защищен более других.

1997
ВОДЯНЫЕ ПТИЦЫ

Каждая жизнь с ними связана: лебедь, кулик, цапля, утка.
Помню в детстве загадку русского народа: Кто на болоте плачет, а с болота нейдет? Ответ: кулик. Загадка произвела неизгладимое: я выдавила из себя кулика, но не по капле, а сразу и на полжизни. Никогда не плакала на болоте, не нравилось - уходила. Например, не нравилась советская власть, но также диссидентство и эмиграция. Я всё же нашла, куда уйти. Но гордилась собой недолго: запуталась в одной сосне и стала как кулик. Потому я его понимаю. И цаплю понимаю. Как она возвышается над куликами, над болотом, как она царственно неподвижна - куда ходить-то, спрашивается. Конечно, не розовый фламинго, те что кланами позируют в красивых пейзажах, а просто одинокая цапля. На одной ноге стоит, другая служит ей антенной.
Бывает, у болота начинают город строить, Москву, Питер. Столица - а вокруг лягушки квакают, клюква развесистая, и кажется неприличным, что цапля держит в своем длинном клюве голую рыбу. Тогда бросают в болото шипучую таблетку типа аспирин-упса, и оно становится чистым прудом. И всё меняется: царевны-лебеди плавают, белые и черные, Одетта и Одилия - престижно. Если что - массовый протест: "Не стреляйте в белых лебедей". Между тем, тут же, рядом, плавают утки - девушки скромные, самцы блестящие - их стреляй не хочу, утиная охота. Лучше утки на праздник ничего и не придумаешь. В супердорогих ресторанах утки номерные, каждая взращена в индивидуальном порядке, хорошо воспитана, кормлена спецпайком - лебедей так никогда не кормят. Поскольку услада желудка важнее услады взору. Люди, стыдящиеся этой правды своей жизни, вписали в теорию эволюции фразу: "Гадкий утенок превращается в прекрасного лебедя".
Вылупившись, утенок принимает первый движущийся объект, какой видит, за свою мать, и за ним следует. Так что среди уток нет сирот. Это счастливейшие из смертных: плавают, летают, ходят по земле, никогда не плачут и самодовольно приговаривают: кря-кря. Как ни странно, никто из людей не признавался, что завидует им.

1997
ПОВОЗКИ

Моя транспортная история началась с трехколесного велосипеда. Удавалось доехать до водокачки и свернуть на чавкающую дорогу, ведшую к заросшему пруду. Дед однажды залез по пояс в тину, с сачком, чтобы выловить так нравившихся мне тритонов. Я думала, что и другие будут ловить мне тритонов, и пересаживалась с мутно-оранжевого запорожца на темно-синюю шестерку, с Volkswagen Passat turbo diesel на черного Ford Escort. Попробовала страстно-темно-зеленого Ягуара, но прикипела к бордовой Lancia Thema. Кипела как чайник, с призывным пронзительным свистом, а выкипев, осознала, что трехколесный велосипед был лучшей повозкой для отправления культа Прекрасной Дамы. И что ржавая тачка, в которой дед возил по приусадебному участку саженцы, удобрения и меня, как ни странно, комфортабельнее пресловутого Мерседеса.
Конечно, вид повозки определяет пункт назначения. Самые ходовые в моем гараже - А-310, Ту-154, Боинг, Ил-86. Когда-то я не слезала с "Красной стрелы". Теперь перекрасила ее, и освещая себе путь зажженной буквой М на палочке, катаюсь в голубом паровозе по московским подземельям. И хотя подземная плотность населения превосходит санитарные нормы, зато - зеленая улица для голубых вагонов.
В моем гараже нет мотоциклов, мотороллеров, нет и телеги, поскольку я не езжу на ярмарки и оптовые рынки. Но есть кабинка, которую я использую ежедневно как лифт, а изредка вывожу ее на простор: умный в гору не пойдет, умный поедет на фуникулере. К линии электропередач я тоже иногда подсоединяюсь, троллейбусом, но он такой неповоротливый, полчаса пройдет, пока из гаража вытащишь. Автобуса у меня нет, трамвая нет, а речной трамвайчик раньше был - по Москве-реке прогуляться. Теперь не до прогулок: работаю как зверь и летаю как птица. Ничего человеческого не осталось. Слишком много повозок развелось.

1997
ТОРГОВЛЯ

Понятно, что лучше всего торговать запретным плодом. Наркотиками, людьми, детьми, документами, привилегиями. Но, наверное, не в этом смысле Вольтер писал, что "страна с наибольшей свободой торговли всегда будет самой богатой и самой процветающей".
Свободы тем меньше, чем больше пошлин и налогов. С другой стороны, целый процветающий город возник из одного только налога. Два монаха преградили однажды небогоугодным аргументом путь всем, кто возил продавать соль: "плати или не проедешь". Так они скопили деньжат и построили город Монахов, по-немецки - Мюнхен. Соль в соседних землях из-за монахов, конечно, подорожала. Но жители возмущались недолго, потому что мюнхенские предприниматели в сутанах стали варить тайный монастырский напиток - пиво и продавать его людям. Недорого. Их пиво прозвали Spaten, что значит, лопата, потому что монахи всё время ходили с лопатами, строили. Spaten и посейчас мюнхенцы пьют за милую душу.
В.И. Даль приводит две русских поговорки: о хорошей торговле - "Лучше торговать, чем воровать" и о плохой - "Лучше воровать, чем торговать". Воровство - это в конечном итоге бартер. Я краду с соседского огорода огурцы, а он из моего сада - яблоки. Тогда я травлю соседа дустом, а он меня - дихлофосом. Деньги завели, чтоб не ссориться. Но и у торговли с правилами небогоугодный аргумент в ходу, что не мешает ей быть двигателем прогресса.

1997

ГОРОД

Город манит. Из благостной тиши - в толпы, гарь, смог, шум. Или на корабле плывешь, вечером светятся огоньки вдалеке - город, даже неизвестно какой, а сердце сжимается и манит.
Квинтэссенция города - мегаполис, столица. Где убивают, где отравляют жизнь несострадательные люди: высокомерные нарциссы и затаившиеся маньяки. Туда манит особенно. Выжить там, то есть, тут у нас - победа для приезжего. А нам хоть бы хны, хрен по деревне, два пальца об асфальт или еще по фигу бантик и спокуха на лице. Московский фольклор.
Туристы обожают города и городки, отмеченные в путеводителе звездочками. Три - это хит. В хиты попадают всё больше и больше. Маастрихт - за единую Европу, Шенген - за визу, Хасавьюрт - за конец чеченской войны, Сиэтл -как место действия двух известных фильмов. Дельфт - город Вермеера, весь в мостиках, Гренобль - мекка горнолыжника, Зальцбург - заповедник Моцарта, Мюнхен - родина хайль-гитлера, Нюрнберг - гитлер-капута, Вена - сказок венского кофе, леса, вальса, Сиди-бу-Саид - город бело-голубой.
Город По - родина Генриха 1У, в связи с чем комнаты в тамошнем отеле овальные, наверное, будущий король пытался придумать свой дизайнерский стиль, но Людовик победил на мировом рынке. Дижон - столица горчицы, черносмродинового ликера (cassis), вообще столица Бургундии, то есть, лучших на свете вин. А в Суздали поят медовухой.
Есть малюсенький город в Голландии, Аудеватер, знаменитый тем, что во времена инквизиции там жил единственный в Европе честный взвешиватель предполагаемых ведьм. Остальные взвешивали людей и писали, что их вес, будто бы, меньше пяти килограмм, что служило путевкой на костер. А этот честный писал реальный вес, и такая справка была индульгенцией. Теперь взвешивают туристов и выдают им сертификат средневекового образца, удостоверяющий, что они не ведьмы. Правда, не всем туристам нравится указание их веса. Еще есть Макондо, град Китеж, город Глупов, Мухосранск.
Так что далеко не все дороги ведут в Рим.

1997

ДОМ

Тот, кто всегда жил дома и тот, кто никогда дома не имел, не догадываются о его свойствах.
Дом - это лабиринт. То есть, загогулистое неисчерпаемое пространство, какой бы маленькой ни была квартирка. Внутреннее зрение увеличивает каждый квадратный сантиментр жилища в пятнышках и выбоинах (или в героическом ремонте) до размеров его истории. Дома никогда не доберешься до всех штучек, бумажек, которые в нем находится. С удивлением время от времени натыкаешься в одном из закоулков - шкафчиков, полочек, за плитой, за батареей, за холодильником - на какую-нибудь фиговину. Иногда это пуговица от давно забытого платья, но тут же вспоминается всё: само платье, обстоятельства, при которых оно носилось, шилось, покупалось, выбрасывалось. Это платье было целой эпохой, сигналом ее конца стала потеря этой воскресшей вдруг из пыли пуговки.
На антресолях - клад: елочные украшения в своих доисторических коробках, письмо вот нашла мамино из роддома - она сообщает папе, что я родилась. Это были первые слова обо мне. В стареньком чемодане писем столько драматизма, ставшего, когда никого из адресатов уже нет в живых, просто упражнением нервной системы. Но тогда у них впереди была вечность, и они не знали, чем дело кончится, чем сердце успокоится - переживали. Я, всё про это знающая, заглядываюсь на бурлившие в них стихии как на огонь в камине.
Мне не мешают несовершенства моего дома, они свои. Чужие несовершенства раздражают. В съемной квартире нет закутков, изгибов, секретов, известно, где что лежит. Всё видно как в чистом поле. И кажется оно казенным или неприятно историческим: тарелка, на которой чужой дядя поедал свой пуд соли, кровать, на которой извивалась чужая тетя.
Но мне нравятся гостиницы. Пожить в ничьем пространстве. Как в космос слетать. Оставить на земле свою громоздкую часть, ограничившись строго телом и рабочей ступенью души. Новизна возбуждает, будто только что возник на свете.
Дома я тоже новизны подбавила: осуществила свой ванный идеал. Так что могу смело воскликнуть вслед за Флобером: "Ванная - это я". В эпоху компьютеров так проявляется почерк: рука выбирает предметы и располагает их в доме.

1997

ТЕПЛАЯ КОМНАТА И СПАЛЬНЯ

Во все комнаты смотрят звезды. Кроме тех, где клопы и тараканы, где холодно и еще более холодно от умывальника с холодной водой, который подкапывает в ржавую раковину. Где висит остывший дым сигарет без фильтра, вонь окурков в алюминиевой пепельнице, смешиваясь с духом несвежих простыней, заполняет батарею пустых бутылок на полу - только там и накапливается тепло, но от такого смрадного тепла звезды закрывают глазки, оле-лукойе. Но если открыть границу, окно, за которым сирень и ветерок, то одна самая любопытная звезда туда заглянет. Конечно, какая-нибудь очень холодная звезда, но обитатель однозвездочной комнаты при виде ее встрепенется, завозится, давя клопов и выкидывая их вместе с окурками за борт.
Чтоб приманить вторую звезду, нужна сила воли. А как третья звезда - тут требуется самое сложное: чувства. Любые, какие-нибудь: достоинства, любви, красоты. Чувство ванны, чувство телевизора, чувство балкона, на котором летним утром отражаются в кофе три ночные звезды: Вега, Альтаир, Денеб.
До четырех звезд нужно еще дожить, набрать вес. Чистой романтики не хватит для обустройства четырехзвездочной квартиры или снятия комнаты в ****отеле. Вернее, романтика здесь - пройденный этап. Четыре звезды смотрят на тех, кто подустал, подразочаровался, но продолжает чувствовать и потому делает дело. Дело - формализатор смысла жизни. Повышенный комфорт - суррогат любви. Количество четвертой звезды переходит в качество опоры, когда неустойчивый летний треугольник - Вега, Альтаир, Денеб - заявил о своей иллюзорности. Мол, мы, звезды, светим, но не греем, а облачка сгустятся - так даже и не светим. Четвертая звезда греет и светит в принудительном порядке, как искусственно оплодотворенная яйцеклетка, имплантированная куда прикажете. Четыре звезды собираются вместе у того, кто может приказывать. А пять - у того, кто повелевает. Повелевающий ослаб настолько, что ему нужен постоянный надзор, он как бы распадается по частям, и за каждой частью нужно ухаживать отдельно, чтоб она не отвалилась. Пять звезд должны оживлять атрофированные органы, включать эротические каналы, кормить кашей из черной икры и поправлять подушки. Казалось бы, так горячо, пять звезд, должны сжечь, но охладевшему организму это просто теплая комната и спальня.

1997
СЕМЕЙНЫЙ СОЮЗ

Практика семейного союза сродни владению языком. С места в карьер не освоишь. В 40 лет редкая птица долетит до середины Днепра, если только что поступила в лётную школу. Даже перерыв в практике сказывается плохо. Забываешь слова, и всем утомительно тебя слушать.
Семейный цикл начинается с прабабушки. Она, заверяя подлинность фамильными реликвиями, завещает бабушке свою жизнь, но не всю, а нажитую в семейном союзе с прадедушкой. Юность всегда остается чисто личной.
Дальше бабка за дедку, дедка за репку, жучка за внучку, и семейная генетика переходит в автоматический режим.
Летом в файвоклочное время на даче - сбор. Дед уже окучил пионы, несет лопату на место, меняет рабочий комбинезон на брюки и белую рубашку, снимает солнцезащитную кепку и аккуратно причесывается. Я с утра собрала клубнику на грядке, и вот бабушка уже снимает с керосинки таз горячего варенья. А рядом, на блюдечке - розовая пенка, любимое лакомство. Мама наверху на своем "Зингере" дошила сарафан из тонкого белого ситца в цветочки-бабочки, и теперь надевает его к чаепитию. Наверху и дедушкин верстак, там среди светлых локонов стружки от рубанка можно найти интересное. Я нашла мозеровские серебряные карманные часы, сломанные. Поколдовала над ними, и они пошли. Все сказали, что всегда говорили, что я гениальный ребенок. В хорошей семье так и должно быть: в каждом следующем поколении дети лучше, чем родители, хотя бы немножко. Поскольку при правильном, бережном генетическом кровообращении предки живут в нас, все скопом, и нас питают. Три поколения до меня держал автопилот, скрипя всё призывнее, подламываясь под долгими резонансными вихрями урагана революции. На мне произошел разлом семейной коры. Но пока до этого не дошло, я к торжественному сбору возвращаюсь из леса в ярости. Меня послали гулять с приехавшим в гости дальним родственником, студентом мединститута, который поймал лягушку (лягушки и тритоны были о ту пору моими друзьями), достал из кармана неизвестный мне предмет под названием "скальпель" и разрезал лягушонка пополам, пытаясь с омерзительным упоением показать, как она устроена. Больше этого студента у нас дома не видели.
И вот, наконец, все за столом на большой открытой веранде. Мед от соседских ульев, пенка от нас с бабушкой, чайник на подставке Villeroy & Boch от прапрадедов. Вот она, эта подставка - почти единственное свидетельство моего участия в продержавшемся от сотворения мира до наших дней семейном союзе.

1997
МЕДИЦИНА

Есть два вида врачей: "спасители, боги" и "убийцы в белых халатах". Часто это один и тот же человек. Раз - нашел ключ, два - ошибся, три - совершил чудо, четыре - медицина была бессильна.
У меня есть знакомый больничный доктор. Однажды он мне по секрету рассказал, как случайно погубил маленького ребенка, перепутал ампулы, не то лекарство ввел. Никто не догадался, решили, что младенец умер от своей болезни. Но это был один случай, всем остальным доктор, наоборот, спас жизнь.
Главный вопрос - правомерность вмешательства, принятие на себя ответственности за чужую жизнь. Легко сказать "не навреди" - не ошибается тот, кто ничего не делает.
Моя мама чувствовала болезнь в голове лет пятнадцать. Приставала к врачам, заставляла класть себя в больницы, обследовать, говорила, что у нее инсульт, аневризма мозга - в общем, все слова на тему, какие знала. Но врачи норовили отправить ее к психиатру. И только когда неладное стало слишком очевидно, сделали компьютерную томографию и обнаружили опухоль мозга. "Слишком поздно оперировать, - сказал нейрохирург - если бы пятнадцать лет назад..!" И всё же сделал операцию. Удачно. Два года после этой операции мама хирурга боготворила, он стал самым дорогим для нее человеком на свете. Он тоже к ней очень привязался. Но однажды она не смогла встать. Оказалось, что болезнь не прошла. Хирург, говоривший до этого, что удалил опухоль полностью, признался мне, что полностью удалить было нельзя, но он надеялся, что в немолодом организме процессы происходят медленно. Сделал еще операцию - стало намного хуже. В памяти и сознании мамы осталась только я. Меня поразила тогда выживаемость любви, в данном случае, материнской. Когда у человека отказывает всё, остается то, что жило в каждой клетке.
И в плохом уже состоянии хирурга она невзлюбила, решив, что он сделал что-то не то. Мне он до самого конца говорил неправду (или так думал?), что ухудшение чисто временное. Поверить в это было невозможно, но я всё же верила. Мама умерла в больнице, и тут же, внезапно, умер от разрыва сердца этот хирург, прямо на рабочем месте. Такой был крепкий здоровый человек. Похороны состоялись в один день. И мне подумалось, что в этом есть какая-то связь, что вмешательство в мозг, а может, и не только в мозг, каким-то образом соединяет судьбы пациента и врача. Это не значит, что хирурги всегда чем-то рискуют, но никто не знает, где грань, за которой врач вмешивается в судьбу.

1997

БОГ

Для светского человека Бог - это свет. Не бессмысленный и не бесчувственный свет, а очень такой прищуренный, оценивающий, подогревающий, охлаждающий и главное - запоминающий. Всякую мелочь, всё что ты хотел бы изорвать в клочья и сжечь как черновик - нет, он тебе всё спустя время напоминает. И как ты муху обидел, и как слезинку ребенка пролил. И как тебя обидели, и как твою слезинку пролили - тоже. Вообще, такое впечатление, что на всякий день своей жизни ты наступаешь во плоти один раз, а в свете всё это плавает в виде мельчайшего порошка, фотонов. Их водой разведешь - и жизнь. Вода испарится - опять концентрат, неисчезающий осадок. Ну не водой, конечно, надо разводить, а секрециями, секретными жидкостями. Таким образом, стелют перед тобой красный ковер на камне, и ты по нему тупо идешь - это жизнь. Ну может, не тупо. Камень - тот же осадок, но спрессовавшийся, который больше не летает.
Теперь - Богочеловек и его мать, если про нас, христиан. Я крест ношу, иконку Богоматери держу у изголовья. Мне кажется, что меня это защищает. Но я не только не понимаю, не знаю доподлинно, но даже не верю тем, кто говорит, что знает. И совершенно не могу представить себе Бога как некого начальника, которому надо льстить, писать жалобы, и не убеждена, что священник - божественный проводник. Божественное я нахожу в каких-нибудь штуках made in культура, в добрых людях. Бог для меня - Клей, держащий все сущее воедино, Путеводитель, всему придающий прожилки и складывающий их в узоры, похожие на географические карты, Источник дыхания и жажды, никаким органом не выраженной - жажды подражать Творцу и постигать Замысел.

1997