Митин журнал

ЕЛЕНА ДОЛГИХ
ИСКУШЕНИЯ КАФКИ. СТАВКА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЖИЗНЬ

Люди меня едва ли когда обманывали, а письма всегда,
причем не чужие, а мои собственные.

Франц Кафка

    NB. Франц Кафка родился 3-го июля 1883 года в Праге. Имея трех сестер, в семье был первенцем. Его отец - человек деспотичный, грубый, решительный - владел магазином и некоторое время небольшой фабрикой.
    В детстве Кафка непрерывно сочинял. Однажды за семейным столом его дядя взял из рук мальчика исписанный лист, бросил на него беглый взгляд и, "даже не посмеявшись", вернул обратно со словами "обычная чепуха". После этого случая с "чувством семьи" у Кафки все было кончено.
    В 1901 году он поступил в пражский Немецкий университет, руководствуясь при выборе факультета простым соображением: найти занятие, которое не отвлекало бы от главного дела жизни, литературы. Испробовав философию, искусствоведение и даже химию, он остановился на юриспруденции.
    В 1903 году познакомился с Максом Бродом, энергично начинающим писателем, который открыл Кафке литературную Прагу, стал его ближайшим другом и, в конце концов, биографом.
    После университета определился на службу в Общество страхования от несчастных случаев на производстве, где и пребывал до 1922 года - выхода на пенсию по болезни.
    Умер 3-го июня 1924 в городке Кирлинг под Веной. Похоронен в Праге.
    Писал на немецком языке. Автор трех романов ("Америка", "Процесс", "Замок") и огромного количества новелл, рассказов, дневников.

Введение.
    Когда ему исполнилось двадцать лет, он соблазнил молоденькую продавщицу из соседней лавки.
    В двадцать один во время летних вакаций у него случился первый настоящий роман со взрослой женщиной. Неизвестно, что Кафка имел ввиду, называя эту историю "позитивной".
    В 1907 году, заканчивая университет и поступая на службу, он имел бурную связь с некой Хедвигой В. (тайну этой буквы до сих пор не удалось раскрыть). История должна была закончиться радикально: в какой-то момент его родители пригласили ее на обед в качестве невесты. Жених на этот обед не явился.

Тень отца.
Мальчиком он был букой, брал уроки танцев и играл на скрипке. Отец хотел занимать сына чем-то более мужественным, но эти попытки - настойчивость которых равнялась их немотивированности - достигали обратного. Ребенок безнадежно замыкался в себе, становился существом упрямым, нелюдимым, взлелеивающим чувство собственной ничтожности. Сколько Кафка себя помнил, столько он страшно боялся (одновременно восхищаясь) громового голоса и вида отца - использовавшего в качестве средств воспитания брань, угрозы и злой смех. То, что в результате такого воспитания получилось из его единственного сына, Герман Кафка считал для себя оскорблением. Франц Кафка сделал из этого литературу.

Страх и трепет.
    "Я настолько не был уверен во всех окружавших меня предметах, что в действительности владел только тем, что держал в руках или во рту". В конце концов, он разуверился в том, что находилось ближе всего, - в собственном теле. "Я вытягивался в длину, но не знал, что с этим поделать... я едва решался двигаться... всему, чем я еще обладал, я удивлялся как чуду, например, хорошему пищеварению; и этого было достаточно, чтобы потерять его". Он соблюдал диеты, чтил свежий воздух, запрещал себе чай, кофе и алкоголь. Серьезные опасения за состояние здоровья завершались серьезными заболеваниями. В двадцать лет он впервые обратился к врачам по поводу нервного расстройства. Почти всю жизнь прожив в родительском доме, Кафка не выносил ничьего присутствия в своей комнате, скрип половиц и шорох платьев за стеной доводили его до исступления. Он хотел сочинять в такой тишине, которой не бывает. Над своими текстами работал только ночью. Очень любил китайское стихотворение, невыносимее которого - по смыслу - ничего не мог себе представить:
            Холодной ночью я над своею
            книгой позабыл, что пора ложиться.
            Аромат духов с моего одеяла
            испарился, дрова в камине погасли.
            И моя подруга, что гнев смиряла,
            вот уж лампу из рук моих вырывает
            и меня вопрошает:"Знаешь, как поздно?"

                    * * *
    Женщины к нему льнули. Кафка, понимая свою неспособность к совместной жизни, тем не менее не удовлетворялся их положением "муз" или любовниц. Его желание создать семью было таким же искренним и страстным, как тяга отказаться ради писательства от простого человеческого счастья, которое "недоступно, а будь и доступно, оно было бы невыносимо".
    Кафка тщательно отбирал в истории литературы имена, соответствующие его самоощущению. Из близких ему людей - Грильпарцера, Достоевского, Клейста и Флобера - "был женат один Достоевский и, возможно, только Клейст... нашел правильный выход" (по обоюдной договоренности застрелив свою смертельно больную возлюбленную и застрелившись сам.)
    Собственные писания Кафки тоже требовали постоянных человеческих жертвоприношений: его любовные истории начинают происходить не там, где он живет или не живет с женщиной, а там, где он ей пишет.

                * * *
    В середине лета 1912 года Кафка едет в Веймар. Мотивы, влекущие его в дом Гете, видимо, отличались от того, что вело туда толпы туристов, с жадностью или благоговением проглатывающих всякую широкоизвестную жизнь. Кафка хотел видеть великую писательскую жизнь, искренне полагая, что, кроме литературы, в мире нет и не может быть ничего "достопримечательного". Но так получилось, что на глаза ему попалась дочка смотрителя, прелестное, юное существо, которое, кажется, стало самым сильным его впечатлением от музея Гете. Кафка познакомился с ней, с ее родителями, после ужина сфотографировался со всем семейством в саду и получил приглашение заходить еще. Т.е., как шутит каждый второй его биограф, стал в доме Гете своим человеком. В удалении от святого места, в городе, Кафка несколько раз сталкивался с девушкой, причем всегда обнаруживал рядом с ней некого студента. Несмотря на это последнее обстоятельство, он назначил ей свидание. Она не пришла. Кафка уехал.
    Сменив Веймар на курортное местечко Юнгборн, он, однако, не поменял предмета страсти. Некоторое время он даже получал в ответ на свои послания вполне любезные открытки. Эта любезность роковым образом отразилась на всех следующих любовях Кафки - обнадеженный ею, он однажды задумался: "А вдруг бы и вправду оказалось, что девушек можно привораживать письменами?".

Фелица.
    Первой жертвой этого открытия стала двадцатипятилетняя Фелица Бауэр или, как через день знакомства терзался Кафка в своем дневнике - "что за смущение перед написанием имени - Ф.Б.".
    В день их встречи Кафка имел поводы чувствовать себя, против обыкновения, уверенно. Это было все тем же летом 1912 года, менее чем через месяц после безусловно удачного (в ряду других подобных приключений Кафки) посещения Веймара. В том же вояже Брод познакомил друга с издателем Эрнстом Ровольтом, решительно, в самом ближайшем будущем, настроенным издавать первую книгу Кафки. Именно ее рукопись, которую следовало завтра отправить, а сегодня - в последний раз пересмотреть, была у Кафки с собой, когда он вечером тринадцатого августа явился к Бродам.
    В этом доме его всегда любили, воспринимали как писателя, а не просто как одного из друзей Макса. Кафка пришел с традиционным опозданием на час - и застал у Бродов гостью. Ему сделалось не до рукописи, он развлекал аудиторию... веймарскими фотографиями.
    Все события этого вечера, прошедшего, в общем, в разговорах и музицировании, известны по второму письму Кафки к Фелице, написанному через два месяца после встречи. Первое, с отпечатками светскости, но и безоглядности, он отправил через месяц, на специальном бланке Общества по страхованию от несчастных случаев на производстве. Фелица вступила в игру без страховки и, бедная девочка, мгновенно оказалась втянутой в жернова литературы.
    В компании начинающих писателей она, естественно, воскликнула, что обожает перепечатывать рукописи - даже предложила хозяину дома, если, конечно, у него есть такая необходимость, присылать их ей. Кафка даже кулаком по столу пристукнул. Пару раз за вечер ей удавалось быть почти бестактной - и она очень мило выходила из положения. В какой-то связи она сказала, что в детстве братья ее часто поколачивали - "сам не зная, почему", Кафка не мог себе этого представить. При прощании она с ошеломившей его быстротой выпорхнула из комнаты - "однако, сравнение с газелью, которое госпожа Брод повторила дважды, было... почему-то неприятно".
    Она обладала качествами, которые Кафке, сомневающемуся даже в факте собственного существования, требовались как воздух: практичность, решительность, уверенность в себе. Какая уж тут газель... Пикантность ситуации состояла в том, что Ф.Б. была абсолютно равнодушна к литературе.
    В первой своей записке Фелица неосторожно заметила, что в тот вечер Кафка "на нее совсем не смотрел". В ответ ей не только предложили подробнейшее описание ее августовского состояния, продемонстрировали череду самых мимолетных настроений, перечислили невозможное количество разных подробностей - но и сделали это по всем правилам литературного произведения; вплоть до использования головокружительного зачина, правда, умело скрытого в гуще письма:"В тот день стояла отвратительная погода". Эта груда исписанной бумаги называлась "первым обзором материала". Ф.Б. была вправе думать, что это всего лишь фигура речи. В следующем письме Кафка выписал портрет второго главного героя, влюбленного писателя, и роман начал набирать силу.

                    * * *
    Он обрушивает на Фелицу лавину писем, она отвечает ему тем же. К декабрю 1912 года стороны обмениваются двумя посланиями в день. Но Кафка слишком серьезно относится к написанному слову, для того чтобы долго этот поток выдерживать. Он предлагает Фелице - кстати сказать, в том же письме, в котором переходит с ней на "ты" - писать ему не чаще одного раза в неделю, т.к. адресат "буквально не в состоянии" выносить такие потрясения ежедневно. Там же он доверительно сообщает, что на днях набросал, но не отправил письмо, заклинающее ее вообще прекратить отношения, - по той причине, что "моего скудного здоровья едва хватает для меня одного". После этого поворота Фелица просит Макса Брода объяснить ей поведение друга, но у друга уже опять все в порядке:"Любимая, либимая! Я писал бы это слово подряд без конца..." Время от времени он, крайне заинтересованно, спрашивает свою корреспондентку: "Скажи, Фелица, разве Ты не была более крепкой, когда Ты меня не знала?"
    В письме в ночь на новый, 1913, год Кафка устраивает грандиозную сцену ревности, обращенную, кроме прочего, на писателей, чьи книги попадают ей в руки. Собственная литературная работа его, пожалуй, никогда так не удовлетворяла, как в эти первые месяцы их знакомства. Он говорит себе, что только так, только в таком состоянии можно заниматься сочинительством. Он понимает, кому обязан этим счастьем - и не может представить большего ужаса, чем совместная жизнь с Ф.Б.
    Во-первых, его переполняет страх перед соединением, соитием, особенно, с любимым человеком: "коитус - кара за счастье быть вместе". Во-вторых, не ведая, что творит, она как-то обмолвилась, что хотела бы сидеть рядом с любимым, когда он сочиняет. Кафка по достоинству оценил такую перспективу, но нашел в себе силы для увещевания:"Но подумай сама, тогда я совсем не смог бы писать... тогда я точно не смог бы ничего писать". В-третьих, в родительском доме в это время очень шумно - идут приготовления к свадьбе его сестры Валли. Плюс ко всему его ближайший друг Макс Брод объявляет о своей помолвке - Макс, более, чем кто-либо, говоривший о призванности писателя. Кафка начинает ненавидеть брак как форму жизни.
    Но при чем здесь все эти соображения, если речь идет о Фелице Бауэр, дочери страхового агента, желающей естественного, элементарного исхода отношений?
    Чувствуя необходимость любыми способами развивать сюжет, Кафка (по настоянию матери) поручает детективному агентству в Берлине навести справки о репутации Ф.Б. По завершении дела в очередном письме ей сообщается о полученном "столь же чудовищном, сколь и престранном отчете. У нас еще будет время вдоволь над ним посмеяться".
    В июне 1913 года он не выдерживает натиска здравого смысла, едет в Берлин и участвует в церемонии их первой, неофициальной, помолвки. После этого в течение двух месяцев невеста получает от жениха письма, являющиеся вариациями на тему "прогони меня, все другое сулит нам обоим погибель".
    В день своего тридцатилетия Кафка говорит, что теперь его родители хотят навести справки об ее семье. Тут уже Фелица обиделась. Намерение осуществлено не было, но, в некотором смысле, дело было сделано. Кафка, имея к тому внешний повод или нет, - бежит. На бумаге это выглядит убедительно - ему необходимо присутствовать на неком конгрессе в Вене, потом нужно заехать в Венецию и т.д.
    Во время этих скитаний он не ведет дневника, ничего не пишет, кроме редких эпистолярий Броду: "Любая путешествующая пара молодоженов... действует на меня отвратительно, и, если я хочу, чтобы меня стошнило, мне достаточно представить, что я кладу руку на бедро какой-нибудь женщине".
    Конец сентября застает его в санатории в Риве, где он знакомится с восемнадцатилетней девушкой, швейцаркой, "натурой удивительной и, несмотря на болезненность, богатой, даже глубокой". Их роман длился всего десять дней, но - это была любовь. Кафка стал чуть меньше себя ненавидеть.
    Тем временем Фелица, полтора месяца не получавшая от него вестей, взволновавшись, не находит ничего лучшего, чем послать к Кафке посредницу, свою подругу Грету Блох, двадцати одного года.

ГРЕТА.
    Первого ноября 1913 года та знакомится с Кафкой и начинается следующая волна переписки, с усложненной интригой: Кафка в Праге, Фелица в Берлине, Грета в Вене. Фрейлейн Блох старательно миссионерствует, Кафка порой теряет представление о том, кому он пишет. Письмо за письмом он излагает свои впечатления от появившейся у него потребности рассказывать все "именно Вам, только Вам" - ей, более страстной, чем Фелица, и ведущей менее упорядоченный образ жизни. Подробности, касающиеся Ф., становятся для них неким паролем, кодом тайнописи. Повидав Фелицу, Грета с искренней заботливостью сообщает Кафке о страданиях его - вставляющей зубы - невесты. Кафка поддерживает тему о "чуть ли не адском" блеске золотых челюстей: "я стал их разглядывать... дабы окончательно увериться, что все это не сон. Теперь я уже не хочу от вида этих золотых зубов избавиться... это приятный... бесспорный человеческий изъян, который, пожалуй, делает Фелицу для меня даже более близкой, чем если бы у нее были нормальные - в сущности, ведь тоже очень страшные - здоровые зубы".
    Письма к Грете становятся все теплее, и все неприкрытее в них его желание ее благосклонности. Однако в канун нового, 1914 года, он отправляет на сорока страницах письмо Фелице - где просит ее руки. Фелица неприступна. Кафка ищет с ней встречи и в то же время пишет Грете: "Если же я не поеду в Берлин, и если Вам не нужно ехать в Будапешт, тогда мы - не правда ли? - встретимся в Гмюнде".
    Фелица дает себя уговорить, и, едва происходит неофициальная помолвка, Кафка предлагает Грете длительное время после их свадьбы пожить втроем: "Мы будем вести прекрасную жизнь, и Вы, чтобы подвергнуть меня испытанию, будете держать мою руку в своей, а я, дабы выразить Вам свою благодарность, буду держать в своей Вашу". Состояние Греты нервно, но последовательно. До свадьбы три месяца, Кафка жалуется на жизнь, Грета отрезает:"Ничего, три месяца вы уж как-нибудь протянете, не умрете". Его колебания достигают неимоверной силы. Грета решает положить этому конец. Она показывает Фелице местами помеченные красным карандашом его письма. Кафку вызывают в Берлин, где двенадцатого июля в отеле "Асканишер Хоф" происходит настоящий суд. Присутствуют, кроме обеих фурий, сестра Фелицы Эрна и друг Кафки Эрнст Вайс. Говорит только Фелица. Помолвка разрывается. Кафка в обществе доктора Вайса уезжает на море.
    Через три месяца, когда Грета вдруг решает возобновить переписку, он отвечает вежливо и вяло. Кульминация позади, романисту скучно. В мае 1915 г. вся троица еще проводит совместный week-end где-то в Швейцарии. Отношения с Гретой сходят на нет. По некоторым сведениям, отцом ее ребенка, умершего в 1921 году почти в семилетнем возрасте, был Франц Кафка.
    С Фелицей все длится. В июле 1917 года происходит очередная помолвка. Оба изнурены: общением, обсуждением будущей квартиры, обилием родственников. В этот раз он не имеет сил на конструирование разрыва - бессилие и становится его "спасением". В ночь с 9 на 10 августа у него идет горлом кровь; приговор врачей навсегда избавляет его от Фелицы, ужаса перед супружеством и службы. "Втайне я не считаю эту болезнь туберкулезом... это просто мое полное банкротство". В последнем письме от 16.10.1917 он, вспоминая их последнюю встречу, описывает ей ее - как пять лет назад, только холодно и бегло.
    Года через полтора Ф.Б. выходит замуж за преуспевающего берлинского бизнесмена. В 1955 продает адресованные ей письма Кафки издательству "Шокен" - может быть, не без нежности вспоминая, как их автор называл ее "ненаглядной делячкой".

ЮЛИЯ.
В 1919 году история знакомства, обручения и расторжения помолвки с дочерью сапожника Юлией Вохрыцек уложилась в шесть месяцев. Наверное, было отчаяние. Писем, а, значит, и романа - не было.

МИЛЕНА.
"М., даже не М., а принцип, свет в окне". Писать чешской журналистке Милене Есенской в Вену Кафка начал в апреле 1920 года, после того, как она взялась его переводить. Она владела словом, молодостью, красотою, шармом; как оказалось, была искушена в любви и сумела как-то обратиться с его страхами. В письмах мелькает слово "счастье". Она делит с ним литературу, болезнь (у нее легчайшей формы туберкулез) и имеет такие же буквальные противопоказания к образованию семьи - как он связан с литературой, так она уже замужем. Муж ей открыто изменяет, она не имеет к нему никаких особых чувств - и отказывается принять предложенные Кафкой руку и сердце. Самая сильная его любовь разыгрывает с ним его же карту - одновременно отвечая "да" и "нет".

ДОРА.
После разрыва с Миленой он живет в Берлине с тихой прелестной двадцатичетырехлетней Дорой Димант - "за мной есть ласковый уход, едва ли не доходящий до пределов земных возможностей". Помолвки не происходит по случайности. В без месяца сорок один год Кафка умирает - от туберкулеза, а не от того кошмара, которым мучался всю жизнь:"Если я доживу до сорока лет, то, наверное, женюсь на старой деве с выступающими вперед, не прикрытыми верхней губой зубами"...