Егорий Простоспичкин

КОГДА УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА НА ВОСТОКЕ И ЗАПАДЕ

Во дворе вокруг костра толпились крестьяне. Время от времени один из них меланхолично бил палкой по костру, вследствие чего к темному небу взметались веера искр. Небо было густое, синее, душераздирающее как в Гималаях, когда ты заберешься на Каилас или еще куда и смотришь вокруг. С тревогою они озирались. Барышни с зонтами и вуалями жеманно ходили вдоль стены, о чем-то переговариваясь вполголоса. Веселая гогочущая толпа кухонных мужиков гнала свинью на зарез. Девочки и мальчики играли с куском льда, который утащили из погреба, возя его по двору за собой на веревочке и напевая при этом повторяющийся ритмичный мотив. Бабка Анастасья (а у нее отродясь не было отчества) качала головой, крестясь и чертыхаясь.

- Анастасья - это моя родная бабка по матери. - Заметил Иван Денисович, прочитав мои мысли. - Поэтому я ее держу в доме. А правильнее было бы давно дать ей умереть. Но я издавна придерживаюсь точки зрения, согласно которой, правила писаны для них, а не для меня.

- Понимаю. - Кивнул я.

- У крестьян моих трудная экзистенциальная ситуация. - Продолжал он. - Они испытывают чувство неясной тревоги, уже на протяжении нескольких десятков лет храня его в тайне. Однако год от года все мрачнее делаются выражения их лиц, все напряженнее жесты. Посмотрите на то, как неестественно стоят они во дворе. Чего они ждут? Почему не идут работать?

- Ленятся? - Предположил я.

- Они поставлены перед непростой и не совсем очевидной дилеммой: идти или не идти? Ибо, если они пойдут, то без гарантии того, что это приведет к адекватному результату. И они совершенно правы, потому что сила, довлеющая над ними и мотивирующая их, превосходит возможности как человека, так и его сообщества. Предположим, решит кто-то срубить новую избу или отремонтировать изгородь. Это хорошо, но возникнет мысль: а правильно ли понято желание силы? Хочет ли она, чтобы ее приложили именно к этим делам? Окажется ли достаточным свершением сруб избы и, вообще, является ли конвенциональная изба именно тем, что было нужно?

- Мы сталкиваемся здесь с известной ситуацией...

- Совершенно верно, но роковую роль в нашем случае играет так называемая онтологическая недосказанность. Дело в том, что я, будучи Хозяином, в частности Первым Чрезвычайным и Полномочным Послом Силы, должен следить за тем, чтобы самое главное всегда оставалось в секрете. Я имею в виду концепцию хранения секрета от самого себя, а с другой стороны, самим собой. Вы имеете представление о том, что все, простирающееся вокруг меня, является мною же. Практически невыполнимой задачей являлась бы дефиниция истинной границы между одной и другой частью меня. Если бы я установил границу, то не смог бы управлять заграницей, где бы она ни находилась. Поэтому, не устанавливая ее, я храню в тайне то, что считаю нужным хранить в тайне, от того, что в конкретный момент, в согласии с теорией градуированной радиальной определенности, считаю той частью меня, от которой считаю нужным сохранить это в тайне.

- Вот почему... - Начал было я, но Иван Денисович покачал головой.

- Поэтому мои крестьяне обречены на вечное существование в моей онтологической тени, в чем и состоит их крепостничество. Нет никого, кто смог бы их освободить. Только Суккуб...

- Суккуб?

- Да, я вам его недавно показывал. Только он способен освободить их.

- Не может быть!

- И тем не менее. Я вам объяснял, что Суккуб представляет собой нечто иное, и, как вы правильно догадались, он представляет собой, в своем роде, нечто иное относительно меня, как ни парадоксально это звучит. Он представляет собой мою онтологическую тень. В градуированной радиальной определенности он представляет собой число Пи.

- Что?

- Да, я понимаю, что это трудно усвоить, но вы попытайтесь. Впрочем, про число Пи это я сказал образно, чтобы было легче понять всю сложность ситуации. На самом деле я не знаю, что такое число Пи и для чего оно нужно, хотя и помню его цифры до шестидесятого знака после запятой.

- Ваша память...

- Нет, я не заучил его. Я помню его неконвенционально: путем мгновенного рассчитывания каждый раз заново. Но вернемся к теме нашего разговора.

Я согласно кивнул, прекрасно понимая, что нечаянной оговоркой про число Пи Иван Денисович, очевидно, опасно приблизился к раскрытию онтологической тайны.

- Вы, наверное, обратили внимание на то, - с деланным легкомыслием продолжал он, - что дети во дворе играют со льдом.

- Да, это показалось мне символичным: дети, существа непостоянные и преходящие, обреченные на смерть, любят играть со льдом, мимолетным состоянием воды. А еще они любят поджигать бумагу.

- Но первое впечатление может быть обманчивым. Известно ли вам, что этот кусок льда существует уже много десятков лет в неизменном виде? Я полагаю, что нет. История этого льда полна драматической изюминки. Я выудил его из болота в те времена, когда здесь повсюду было море. Болото было первым местом среди моря, где суша снизу вплотную приблизилась к поверхности. Лед лежал на верхушке горы, поднимающейся со дна моря.

- Вот почему небо над вашим домом имеет этот специфический цвет.

- Да. Это-то место и есть самое пекло, как говорят.

- Но море - было ли оно иным относительно вас?

- Этого никто не знает.

- Понятно.

- Ну так вот, когда земля показалась над водою, я взял горсть ее и бросил в прибрежную волну. Я повторял это до тех пор, пока не образовалась вся суша. В перерывах я сидел у костра, который сейчас находится во дворе. Потом я построил этот дом. Это все.

- Как все? А люди?

- Про них мне ничего неизвестно, - с заметным раздражением объяснил Иван Денисович, - я же вам много лет об этом толкую. Именно поэтому их существование представляет для меня точно такую же загадку, как для них самих. Откуда они пришли?

- Из моря? - Предположил было я, но осекся, вспомнив о том, что сначала была сделана суша, а значит, они не могли просто выйти из моря и оказаться здесь.

- Мы можем предположить, что их кто-то сотворил. Но кто и с какой целью, вот в чем вопрос, на который я не могу дать в настоящее время однозначного ответа. В свете этой моей осторожности становится более чем понятна сама ихняя онтологическая тревога, да что тревога, самый их метафизический страх. Самое смешное - вы не поверите - это то, что беспрепятственно наблюдаемые нами из этого окна, они не могут нас видеть.

- Возможно, стекло немного тонировано.

- Совершенно верно, но они не могут видеть и стекла. Они полностью уверены в том, что находятся в лесу, причем полагают, что только несколько минут тому назад вышли на поляну и разожгли костер. Они, может, думают, что являются охотниками или, там, грибниками, хрен их знает.

- Вот дураки.

- Ага, болваны. Но самое любопытное, что все группы этих существ уверены в чем-то своем. Дети, например, полагают, что находятся в детском саду, а вон те барышни - что приехали на бал с кавалерами.

- А где кавалеры? - Спросил я, невольно прижимаясь к стеклу, чтобы охватить взглядом часть двора, скрытую парадным подъездом.

- Какие кавалеры?

- Нет, это я просто так спросил. Не берите в голову.

- Мужики вон гоняют свинью. Что они при этом думают, я не знаю. Ну а бабка считает, что здесь вообще ничего нет, то есть совершенно нигде ничего. Она даже не знает, что она сама есть. Не правда ли, смешно? И от меня требуется скоординировать весь этот ихний хаос.

Он покачал головой и в этот момент в дверях показался Суккуб. На нем было надето платье. В руках он держал катушку ниток и медный бокал.

- А душенька, - с нежностью проворковал Иван Денисович, - что, попить мне принесла. Ну, спасибо.

Суккуб передал Ивану Денисовичу бокал, кивнул мне и удалился. Иван Денисович подошел к двери, прислушался и подбежал ко мне. Ухватив меня за рукав, он сузил глаза и прошептал:

- А знаете, я думаю, это она их родила, я имею в виду людей, может, нечаянно, как у женщин бывает, не со зла, не специально, а просто ей было интересно, вот и родила их. И она им потихоньку рожает вещи, занимающие место в их мозгах. Только это сугубо между нами.

Он отошел и прокашлялся. По его виду можно было заключить, что нечаянный эмоциональный порыв, заставивший его высказать свои подозрения, тяготит его. Я пригубил вино из бокала, самим собою оказавшегося у меня в руке.

Воцарилось молчание. Я пил вино и смотрел в окно. С восточной части неба распространялся восход ночи и заунывный вой гиен радостно приветствовал его; доносились ликующие из лесов пения сов и летучих мышей из пещер. Выходили из пещер наскальные, архаичные. Бледные тени за слабо светящимся на лугах зыбучим туманом - посмотришь на них и не увидишь. А вот навострились уши у них - это низкий ритмичный гул - послушаешь его и не услышишь. Рты стоящих вокруг костра - а мрак собрался вокруг - широко раскрыты. Они поют согласный звук, напрягая шеи и руки и черными глазами всматриваясь в неспокойную тень за спиной друг друга. Но не тот гул, который послушаешь и не услышишь, что они поют... Резкой белизною своей в глаз бросается... оставленный лед... который не расколется и не растает... А дети убежали, потеряв головы... Беззубая бабка Ивана Денисовича, противно хихикая, прутиком протыкала... А охотники со сворою весело побежали, трубя и раскатисто... за пастушками... и если бы вы ожидали увидеть расхаживающих вдоль стены барышень, то к стыду своему поняли бы, что приняли за них произрастающий борщевик.

- Вы видите, - раздался сзади выразительный голос, - когда утренняя звезда одновременно на востоке и западе, пророчество будет гласить...

Бокал выпал из моей руки и поскакал по полу, подпрыгивая каждый раз на одну и ту же высоту. Сокрушительный удар потряс дом. "Я отравлен... конструктивно улучшен... ее вином." - Пронеслось в моем сознании. Удары продолжали сотрясать дом, и куски программного кода вылетали с клочьями из стен. Я поднял руку к лицу, стараясь защитить глаза. В бок впилось острое, я согнулся и рухнул на ковер. "Ножницы... Не забыть попросить ножницы, отрезать это острое... в боку... не забыть..."

Разбудило меня с восходом солнца ласковое прикосновение губ Суккуба. Странные события предшествующей ночи разъяснились тут же: Суккуб включал швейную машинку, о чем меня, по недоразумению, забыли предупредить, и меня перекроило, но теперь все в порядке, так как у Суккуба полная инструкция к машинке. В качестве компенсации за причиненные неудобства мне вручили EMP-гранату и пригласили отобедать вместе, от чего я, конечно же, отказываться не стал. А об этом полном приятного своеобразия обеде речь пойдет в следующей главе.

ДВЕ ЗАЖИГАЛКИ

- Она еще ни о чем не знает. - Покосившись на Григория Семеновича сказал Павел Александрович заговорщицким шепотом.

Анна Николаевна Лейхман в кармезинового цвета платье, сохранившем на себе следы борьбы со стихиями, с силой оторвав от груди неудачно зацепившуюся ветку, вышла на гравийную дорожку из малиновых кустов. Хвост ее методично подрагивал, выдавая крайнюю степень умственного возбуждения и любопытства.

- О чем я ни о чем еще не знаю? - Спросила она, старательно подбирая слова языка, звучавшего в ее устах певуче и сладко, как жужжание пчел на пасеке или же как песня грача, прилетевшего по весне из теплых краев. Из-под скрывавшего лицо платка блеснули ее глаза, подобные глазам буйволицы, идущей в одиночестве через чересполосицу.

- Ну понимаете, Анна, мы тут поспорили...

- Да, я вас понимаю. - С достоинством кивнула Анна Николаевна. С турецким ножом за кушаком, черными от земли ногтями, она походила сейчас на женщину, только что всполовшую огород.

- ...поспорили с Григорием Семеновичем, как вы прореагируете.

- Это интересно. - Оживилась Анна Николаевна. - Называется "психологический практикум".

- Точно! - Не сдержался Григорий Семенович. Он ударил себя ладонью по лбу, покачал головой и объяснил: - Вы знаете, я забыл это слово, а тут вы напомнили...

- Ц-ц-ц. - Прошипел Павел Александрович, ударяя Григория Семеновича под локоть. - Тише, она же еще ничего не знает.

- Пусть вас не смущает то, что мы начали с "психологического практикума". Просто хотели убедиться, что вы существуете на самом деле. Видите ли, Анна Николаевна, за время, прошедшее после того, как мы потеряли вас из виду и заблудились, произошло очень много серьезных вещей. - Опустив глаза, сказал Григорий Семенович. Павел Александрович продолжил:

- Мы вышли из лесу и поспели на электричку и не сразу обратили внимание на серьезные изменения, коснувшиеся всех областей существования человека и его культуры. По привычке мы продолжали воссоздавать известный нам мир при помощи доступного и привычного нам инструментария нашего воображения, но радикальные изменения не могли рано или поздно не броситься в глаза. Поначалу мы списывали это на ошибки восприятия или даже на особого рода душевную болезнь, поразившую нас, но по мере течения времени стали сомневаться в правомерности такой гипотезы.

- Это началось уже с того, - продолжал Григорий Семенович, - что мы полностью, я бы даже сказал, абсолютно забыли про вас, Анна Николаевна. Наша индивидуальная история была переписана, и мы не знали об этом. Мы помнили о том, что отправились в лес за ягодами, как это называют люди, в субботу. Я понимаю, что в субботу нельзя было этого делать, но разве соразмерно наказание с проступком?!

-Да тише ты! - Пригрозил Павел Александрович.

- Нет-нет, что вы, Павел, пусть он говорит, что хочет. Я это воспринимаю спокойно. - Медленно произнесла Анна Николаевна.

- Теперь то мы вспомнили, что изначально отправились в лес втроем - я, Павел Александрович и вы, - но по выходу из леса мы об этом еще не знали. Более того, мы продолжали нашу жизнь, не замечая ключевого момента трансформации, то есть того момента, когда мы стали думать, что нас было двое.

- Да, это так и было. - Кивнул Павел Александрович, отведя руку в сторону и выгнув ладонь, что свидетельствовало о крайней степени раскаяния.

- Только значительно позже мы стали замечать изменения. Ну, то что движение стало на улицах левостороннее, это мы вообще заметили только вчера, а вот...

- Правостороннее. - Поправил Павел Александрович.

- Нет, я точно уверен, что стало левостороннее.

- Гм. А мне казалось, что стало правостороннее. Ну да это не самое главное.

- В том то и дело. Шрифт в книгах изменился совершеннейше, а мы поначалу так и читали, ни о чем не подозревая. И писали совсем другим шрифтом.

- Или взять любую вещь - она по сути своей изменилась радикальнейше, но мы пользовались ею, как ни в чем не бывало.

- Например, взять хотя бы деньги. Вы посмотрите, вот, полюбуйтесь, это разве деньги?! - Григорий Семенович дрожащими пальцами попытался вынуть из бумажника стодолларовую банкноту и, вынув ее с третьей попытки, резко бросившись вперед, нервно затряс перед лицом Анны Николаевны.

- Доллары же совсем другие. - Кивнул Павел Александрович. Затем еще раз уверенно кивнул. - А мы на это обратили внимание буквально на днях, вот, буквально вчера.

- Или взять пиво, - кладя бумажник обратно в карман, продолжал Григорий Семенович, - обычно, когда бутылку открываешь, оно куда течет, вверх или вниз?

- Это смотря от того, как ее держать. - Заметил Павел Александрович.

- Совершенно верно, но теперь то стало по-другому. И если поставишь ее в воздухе, она так и остается стоять. Раньше такого не было. Это, кстати, Павел Александрович, буквально на днях, первый заметил, когда я ее поставил в воздухе. Мне бы самому и в голову не пришло.

- Но главное, и названия вещей полностью изменились. Вот мы сейчас говорим, а смысла я лично совершенно не понимаю, и не потому, что речь наша бессмысленна, а потому, что мы используем именно измененные слова. Одну-две вещи еще можно вывести на чистую воду, но человеческая речь - чрезвычайно сложна и если каждое слово изменилось, то потребовалась бы колоссальная, нечеловеческая работа для осознания данного факта и определения сути произошедших перемен.

- Мы замечаем по нескольку слов в день, но уверены, что они изменились все, от первого до последнего.

- Все, все переменилось, даже электричество. Даже разъемы электрических проводов стали другими. Я лично только на днях это заметил.

- А я вот брился вчера и заметил, что бритва совершенна другая. А что было делать, бросить ее? Нет, продолжил бриться.

- И у меня схожая история - дочку из детсада забираю, а сам думаю, "блин, а моя ли дочка?", и думаю "черт, а если у меня дочь уже взрослая?" или, скажем, "а женат ли я?" - И что делать, бросить дочку? А ведь я абсолютно не знал, есть ли у меня дома жена или, там, принадлежности для дочери. Просто забираю и все.

- И так жили мы до сегодняшнего дня, пока не вспомнили момент трансформации. Мы созвонились, если, конечно, считать, что телефон действительно существует, и приняли решение вернуться к этому моменту.

- Поэтому мы здесь.

- Мне кажется, я должна говорить с вами прямодушно. - Несколько уклончиво промолвила Анна Николаевна. - И помочь вам вернуться в самый момент трансформации. Несмотря на то, что вы вспомнили очень многое, вы не знаете главного. На вашем месте любой другой человек вел бы себя точно также, поэтому вы не должны испытывать ничего похожего на чувство вины. Любой человек не доходит до самого главного, возвращаясь к моменту трансформации. Исключение представляют люди, которые пережили этот момент.

- Дело в том, - продолжала она, поманив обоих мужей за собою в заросли, - что в ту субботу, когда мы вышли на просеку, я отпустила воздушный шар, что купил мне Григорий Семенович, о чем он, конечно, не может помнить. Как не можете помнить и вы, Павел Александрович, о том, что произошло чуть позже.

- Более того, даже в настоящий момент, поскольку вы не можете вернуться к самому главному, вы воспринимаете меня как Анну Николаевну, которую, по вашему мнению, вы знали. Ваши мозги генерируют это для того, чтобы вы не могли вернуться к самому главному. Вы не должны пытаться изменить это, потому что это не в ваших силах. Не ломайте голову, пытаясь понять, почему надо было ходить по лесу с воздушным шариком. Тогда, до вашей трансформации, это было совершенно нормально и только теперь кажется вам какой-то нелепостью или капризом.

- Когда я отпустила воздушный шар и он зацепился за провода, вы, Павел, вызвались достать его и полезли на столб, несмотря на ясно выраженное предупреждение "не влезай - убьет". Разумеется, он убил вас.

- Когда вы упали на землю и я осознала случившееся, у меня начался истерический припадок. Пытаясь успокоить меня, Григорий Семенович лишь усугубил мое состояние. В состоянии умственного помрачения я ударила Григория Семеновича перочинным ножом, которым предполагала срезать грибы, если бы они где-то здесь оказались. Я ударяла его до тех пор, пока не убедилась в том, что он не поднимется. После этого я оттащила вас обоих в заросли и закопала, вырыв могилу руками. Никто не узнает о месте вашего захоронения. Утрамбовав почву, я, в состоянии душевной подавленности, углубилась в лес и, достигнув болота, утонула. Разница между нами состоит в том, что я пережила трансформацию, а вы нет, потому вы были исполнителями моей истинной воли, не имея при этом своей. - Анна Николаевна Лейхман поднесла ладонь правой руки к лицу и посмотрела на мужей сквозь пальцы.

- Теперь вы знаете самое главное, но все равно отказываетесь осознавать свое состояние... Примите от меня вот эти пьезоэлектрические зажигалки как презент. Они будут согревать вас долгими зимними вечерами. - В ее левой руке появились две серебристые зажигалки, перекочевавшие в ладони обоих мужей.

- Это все. Будьте здоровы. - Прохрипела Анна Николаевна Лейхман и, мутно блеснув глазами, растворилась в воздухе, не оставив после себя даже того пленительного аромата благовонных масел и мускуса, что столь радует человека, впервые оказавшегося в лавке парфюмера, и манит его, пробуждая в душе его сонной бдительность и раздражая дремлющее чувство его таким образом, что и каждое последующее посещение полюбившейся лавки представляет собой эссенциально чистую радость существования, что врывается в ноздри его и преисполняет его до самого конца, так что многие даже падают без чувств.

Григорий Семенович и Павел Александрович, потирая лоб, зашагали по просеке в ту сторону, откуда доносилось гудение электрического поезда. Впоследствии они не любили вспоминать о случившемся. Пьезоэлектрическую зажигалку одного дочь взяла в детский сад и по дороге потеряла. Другой же и взаправду зажигал потом еще каждый Новый Год зажигалку, но ничего в устройстве ее понять не смог.

СКАЗАНИЕ О СТАРИКЕ В ЗВЕРИНОЙ ШКУРЕ

Над небольшой скалою, что торчит из земли, вилась надпись на кумачевой ткани, наполовину оттененная серебристой листвою, шумящей прохладно и неизбывно. "Подснежники - это подсолнухи весны", - было написано на плакате. С другой стороны дороги на земле можно было прочесть, если бы быть птицею небесной, сложенное из камней: "Подорожники - это...", - но окончание было стерто.

В траве на солнечном месте лежал, не шевелясь, старик, глаза которого выклевывали грачи. На его губах играла скептическая улыбка, а руки спокойно сжимали вещмешок. Его напарник, деревенский староста Петр Васильевич, неспешно набивал трубку, жмурясь и поглядывая на веселую возню расшалившихся птиц.

"Слышь, Петр, - высоким мелодичным голосом медленно промолвил Алексей Семенович Дворников, размазывая кровь по нижней части лица широкой смуглой ладонью, - солнце-то уже высоко? Поспеть бы к обедне-то".

"К обедне-то поспеем". - Подумав с минуту, ответил староста. А у старосты-то на пальце было кольцо, что от хозяина лесного было дадено давеча, чтобы оба товарища не плутали, но путь нашли по дороге. Этот перстень изображал причудливую фигуру, глядя на которую сверху можно было увидеть совсем другое, чем глядя снизу, это был витиеватый незамкнутый треугольник со спиралью от одной стороны и свастикой на другой. И вот, трогал он, трогал этот перстень, пока курил, и вдруг слышит, речь птичья понятна ему стала.

"Не бывать тому, - говорят птицы, - чтобы эти двое на свадьбе царя лесного и царевны полей были гостями. Расклюем этого придурка, который лежит в траве, а потом раздолбим другого. Вырастут кусты, пустятся молодые побеги - никто не отыщет изуродованные трупы. Только бы этот мудак не догадался о способе, каким можно нас отпугнуть, заключающемся в том, что надобно уподобиться хищному зверю".

"А что же означает уподобиться хищному зверю, - с улыбкой спрашивает другая птица и сама отвечает, - это значит, по-звериному завыть, забегать на лапах когтистых, волосья растрепать и зубами стать кромсать теплое еще мясо пойманного после долгой погони человека".

"Ах вот чего вы боитесь!" - Смекнул тут староста и, не медля ни секунды, бросил трубку. Завыл он тут же, на четыре лапы опустился, залаял и завыл по-гиеньему, заухал по-совиному, руками захлопал, как крыльями, замотал головой - и вцепился зубами в бок Алексею Семеновичу, с которым давным-давно вместе на фронте с одной винтовкою на двоих ходил фашиста стрелять, да все вместе делали, сруб там сложить или вырыть колодец, занятий мало ль у сельского жителя.

"Понимаю я тебя, Петр, всей душою, и, положа руку на сердце, не держу злобы", - покачал головой Алексей Семенович и отдал Богу душу, которая взлетела, как голубок нежный, направляясь к облаку, потом к солнцу, потом к луне. А птицам только этого и надо было - грачи, они же как коршуны по натуре, для них нет ничего святого, как воронье - на голубка налетели, только пух в разные стороны, разодрали мигом. Так и пропала душа

Петр же Васильевич понял, что за ошибку он совершил, и проклял птиц окаянных проклятием страшным, но оно у него не вышло, так как он пастию звериной не мог говорить и язык животный мешался во рту у него - противный, липкий, да о зубы острые царапающийся. И что делать, стал он есть мясо бывшего товарища, брюхо набивать, потому как теперь неизвестно еще, когда что попадется по дороге перекусить. Наелся же и побежал, размахивая хвостом, на болота, где у лютых зверюг логовища.

Думает: "А звери кровожадные драть меня станут - слова не скажу, пусть раздирают меня, авось искуплю страданиями грех мой мерзкий, мою суетную и мелкую душонку спасу через праведное мученичество".

На болота пришел, смотрит - звери-то ходят, на него внимания особо не обращая, принимают за своего и не мучают. Что делать прикажете Петру Васильевичу, невольному узнику совести?

Так и пошло, поехало, со зверюгами лютыми, образинами неимоверными стал он набеги на села совершать, да среди всех страшилищ наипоганейшего славу вскоре уже себе снискал. Опасались сельчане по всему району ночью во двор выйти, а о том, чтобы на сенокосе дите оставить и женщину без присмотра, речи уже быть не могло. Затянуло быт наш тогда, в ту годину, как бы сумерками и не победить было напасть, не брали ее ни пули, ни молитвы. Уезжать начали молодые из деревень и заскудел быт наш, невесело стало, неуютно. Там, где раньше смех детский звучал или пение девичье, где гармошка юношеская играла, стал вой и плачь тварей, приходящих с топей угрюмых.

Вызвал тогда Петра Васильевича к себе сам лесной царь и говорит: "Испытание ты прошел, которое я тебе измыслил, и быть тебе теперь воеводою лесных воинств моих, первым из первых оборотнем. Даю тебе под начало батальон лесных привидений и дивизию коварных русалок".

Обрадовался тут Петр Васильевич, вот ведь, когда был человеком, ни во что его не ставили, только старостою, там, сделали, а что староста одной деревни - ни рыба, ни мясо, никакой не начальник, по сути дела. Вспомнил с омерзением дела минувшие и согласие свое дал царю лесному. "Буду сеять ужас, как вы велите, господин!" - Прорычал, харкаючись и визжа.

А дали ему под начальство еще эскадрон зловредных птиц, и выдвинулся он с войском вперед, а птицы следом полетели, догнали только через день. Смотрит Петр Васильевич, а комиссарами у птиц что-то знакомые смутно представители семейства врановых. Те между собой говорят: "Не подадим виду, что это мы. А то как бы наш воевода не вспомнил, что мы его когда-то называли мудаком".

Поднялось тут негодование в сердце Петра, охватило его возмущение и не сдержался он, набросился на давних обидчиков. "Вы кто такие, - визжит он, - птицы подколодные, а я - первый среди оборотней, это меня боятся везде, меня называют пагубой рода человеческого!" - Накинулся на них, а глядь, из под шерсти с когтя кольцо заветное соскользнуло. Упал он на землю, как подкошенный.

Смотрит вокруг себя и глазам своим не верит - взлетели птицы с лица товарища его Алексея и в небе рассыпались.

"Петр, что-то у тебя лицо такое бледное?" - С беспокойством спрашивает Алексей, рукою приглаживая окладистую бороду.

Испугался Петр, ноги его подкосились, затряслись руки, смотрит - трубка в руках дымится, из ноздрей еще дым идет. "Нет, это невозможно. Исправить!" - Думает лихорадочно и на товарища бросается, рыча.

Убил вот Петр Васильевич своего фронтового товарища, а ничего и не произошло. Похоронил в лесу, ветками прикрыл да и домой пошел. А потом милиция приезжала. Правда раскрылась-таки и судили старосту. К каторге приговорили, а о судьбе его больше ничего доподлинно не известно.

ЗОЛОТАЯ КОЗА

Когда на дворе не утро, не вечер, а день, идут не по лесу, не по воде, но по полю - не люди, не животные, на подорожники наступая, не на тернии и не на рожь. Это когда еще не умели крестьяне сеять рожь, а моря не были открыты, что вокруг земли, и деревья не росли сразу в одном месте помногу, а было только одно дерево и мы жили на нем, как теперь живут птицы небесные. Но даже в те времена уже существовали дороги, дошедшие до ныне в совершенно неизмененном виде.

Шедших было двое - это были Берта и я, и мы направлялись туда, где видели холмы, чтобы посмотреть на земли, лежащие за ними, или на пустоту. Сверху горело небо Ночи (так мы называли день) и солнце, состоящее у неба Смерти в учениках, катилось по кругу. Вокруг расстилались поля и травы звенели, ибо одной из субстанций трав есть вибрация. Взлетали кузнечики, задевая нас за ресницы, а потом мы долго в полдень стояли, наблюдая за тем, как в поле скорпион и его подруга - он кладет свои хелицеры на ее челюсти и оба приподнимаются над землей. Затем пошли дальше.

Долго ли, коротко ли - пыль покрыла стоп наших и лба нашего увлажнили крупные капли, чтобы мы присели в тени, отброшенной месяцем в небе, близ источника над двумя гранитовыми скалами, украшенными омелой и диамантами. Разомкнув узел с припасами, мы увидели в нем кувшин, наполненный молоком, которое дома получили от птиц небесных, два корня mandragora officinalis и несколько долей чеснока, что, вместе взятое, составляет наш обычный полуденный рацион.

Подкрепившись, мы предались копуляции, разоблачившись и войдя в источник, а время не торопило нас и не заставляло коротать его, ибо его было много и оно было все сразу и в одном месте. Затем мы поспали на берегу, поднялись на ноги, оделись и продолжили наше исследовательское путешествие.

Так шли мы шестьдесят ночей, отмеряя их видениями скорпионьего танца и полуднями остановок, и на шестьдесят первую к источнику, когда мы отпирали его, чтобы он служил нам оазисом среди полей, вышла коза, мягко ступающая. В зубах же она несла оливовую ветвь.

- Берта и Ты! - Сказала коза на ее языке. - Долгий путь отделяет вас от начала, но до гор остается еще много ночей. Давайте сделаем так: эту ветвь дадим птице, которую пошлем к горизонту, и если она вернется, равно как если и не вернется, поступим в зависимости от характера птицы.

Но птицы тогда не летали над полями и не селились на земле. Долго думали мы, откуда бы взять нужную птицу, и решили, что Берта сможет ее родить. Первая птица, рожденная ею, была ласточкой. Мы дали ласточке оливовую ветвь в клюв и отправили к горизонту. Но не полетела ласточка к горизонту, а стала селиться на скалах близ источника. Второй птицею был ворон. Полетел он к горизонту и вернулся обратно. Третьей же птицею был голубь - и он не вернулся. Коза сказала:

- Из всего этого я заключаю, что за горизонтом лежит мир людей.

В мудрости козы не было причин сомневаться, и мы решили собираться в обратный путь, ведь цель исследовательского путешествия была выполнена. Коза на прощание подарила нам свою смекалку, а мы сделали два подарка от себя: я дал рога, а Берта крепкие быстрые копыта. Другие путники после нас дали ей шерсть, ядовитую слюну и многое другое, но и сами не остались без гостинца.

МЕЛЬНИЦА ИАКОВА

Рассказывают, что в стародавние времена не было еще железной дороги, и ходили люди по полям, если только им нужно было по каким-то своим делам достичь определенного места. Жизнь учит тому, что сходить с места в действительности вовсе не требуется, если уж цель заранее известна, но с традиционным для человеческого рода упорством люди пренебрегают теми редкими уроками, которые любезно преподает жизнь, вследствие чего как раньше сходили с мест, так сходят и поныне, ведомые причудою ума, воображающего соблазнительные перспективы грядущих состояний и нег.

Иаков - был у нас такой мужик, ничем не примечательный и не выдающийся. Правда, была у него своя изюминка: все у него обычно падало из рук - да так, что это выходило особенно непритязательно, если глядеть со стороны, а иногда становилось причиной действительных неприятностей. Поручат ему вспахать поле (а он батрачил) - так непременно перекинет межовой камень. Дадут в руки косу - очутится в саду и скосит экзотические цветы. Или вот еврей-торговец у нас лавку открыл - а Иаков махорку купить зашел и по-умному так говорит: "жиды-жиды-жиды". Вышла бестактность. Брался он всегда за такое с радостью, чего не мог осилить ни при каких обстоятельствах. Вот однажды лошадка занемогла - а Иаков говорит: "Ну, я пожалуй сам борону потяну". Ну и тому подобное.

И вот однажды идет Иаков по дороге в соседнее село, да видит - стоит в чистом поле ветряная мельница. "Дай, - думает, - зайду на мельницу и попью молока из бидона, который я несу с собой".

Вот, зашел на мельницу - а там все крутится, громыхает - бидон на пол перед собой поставил и собирается пить. А как же из него пить, если нет чашки? - Подумал-подумал Иаков и решил вылить молоко на пол, а затем слизать его языком. Так и поступил.

Вылил молоко на пол и только было собрался испить из лужицы, как молоко-то все и впиталось в пол. Делать нечего - не судьба, значит.

А тут начал морить его сон со страшной силою, которой нельзя было противиться. Накидал Иаков соломы в углу, свернулся под каким-то тулупом и задремал. И снится ему, что в мельнице не два этажа (как на самом деле и было), а три и на третий ведет лесенка, схороненная в углу второго этажа за неприметной дверью. Собрался с духом Иаков, плюнул через левое плечо - и стал карабкаться на третий этаж.

А там, на третьем этаже, сидит много разных людей. В центре на стуле с высокой спинкою сидит Мельник, а по обе стороны от него прямо на полу помощники. А Мельник зорко посмотрел на Иакова и говорит:

-Иаков, Иаков, зачем пожаловал? И знаешь ли ты, что за место у нас здесь?

-Мельница? - Предположил Иаков.

-И да, и нет. - Отвечал Мельник. - Мы не мелем муку. На нашей мельнице соединяется разделенное, а мука превращается в зерно. Распространенное соединяется, а умерщвленное подготовляется к воскрешению. Если только удастся кому-нибудь собрать все частички муки, мы составим из них зерно.

Только захотел Иаков что-то возразить Мельнику, как проснулся. А вокруг стало на удивление тихо, но снаружи за стенами мельницы поднялся ветер. И решил Иаков выйти наружу.

Снаружи же увидел он дивное зрелище - конь, от которого исходило нестерпимое сияние, топтал рожь, и из ноздрей его, когда он фыркал, вылетал небесный огонь. В седле же коня восседала закованная в тяжелые доспехи девица. Только голова ее была непокрыта и волосы развевались. Утерев пот со лба, девица спрятала платок под седло, вскинула пику и поскакала навстречу мельнице, руки которой медленно вращались.

"Да она же погубит себя!" - Пронеслось в сознании Иакова, и он побежал навстречу скачущей, крича слова предостережения. Заприметив его, девица на мгновение замерла, но не изменила пути. И закрыл Иаков очи свои, страшась узреть погибель девицы, но услышал ушами своими гром, словно от тысячи молотов. Открыл он глаза и видит - бешено завращались лопасти мельницы, а дева жива и спешилась.

- Чего тебе? - Спрашивает она Иакова.

- Увидел я тебя, любезная дева, повелительница небесного коня, как ты скачешь на мельницу, и хотел предотвратить погибель твою, но знать ошибся.

- Вижу я, - промолвила девица, - что душа у тебя сострадательная, и в награду за то открою секрет происходящего. Я внешне похожа на девушку, но по сути являюсь воздушной стихией. Если хочешь знать мое имя, послушай его и забудь: Превращенная в Бездну. Владея полноправно пространством оформленным и неоформленным, вот уже на протяжение многих лет веду я войну с Мельником, похитившим ключ праедестинаций.

- Я встречался с Мельником и он сказал, что ждет, когда ему принесут все частицы муки.

- Это ложь, - покачала головой девица, - он рассказывает ее всем, кто проникнет в его покои, но на самом деле сам не представляет, как сложить зерно из муки. Мельница под его начальством год от года хиреет, и этому надлежит положить конец. Предание гласит, что однажды один человек бескорыстно совершит приношение молока мельнице и станет неподвластен Мельнику. Затем этот человек при помощи соломы и оборачивания коровьей шкурой станет вхож в покои Мельника. Мельница будет его защищать от пагубного воздействия чар. При помощи этого человека, как гласит предание, я смогу пробраться вовнутрь мельницы.

Когда узнала дева, что Иаков уже исполнил часть предначертанного преданием, то страшно обрадовалась, схватила его за плечи и потащила к мельнице. А он и сопротивляться не может, потому что у ней вся сила.

Вот, внутри сметает силой своей все, что попадется, берет жернова в руки, переворачивает.

- Мельник, - объясняет она Иакову, - переложил жернова таким образом, что верхний оказался внизу. Я исправляю эту преступную ошибку.

Затем идут они вместе с Иаковом наверх в покои Мельника. Всего скрутила девица Иакова руками своими, толкает впереди себя, ведет к Мельнику. А тот побледнел, глаза гневом сверкают - не дай Бог накинется и разорвет в клочья. Хотел Иаков что-то прокричать ему, да не было воздуха. Девица тогда прямо через Иакова копьем бьет Мельника в сердце. Помощники мельниковы разбегаются, заприметив, что хозяин помер, и по углам прячутся, превращаются в тени. Чары с них спадают, что поддерживали иллюзию ихнего существования.

- Прости меня, Иаков, - говорит девица, - что копьем прямо через тебя ударила. Иначе было нельзя.

- Не держу я обиды на тебя, блюстительница пространств! Главное, чтобы все в миру улучшилось и мельница заработала в полную силу на благо всех живых существ!

Сказал так и почил, а душа его стала медленно отлетать.

Побежала тогда волшебная девица к жерновам и одежду подле них сбрасывает, а под одеждою металлической у ней легкие одеяния из воздуха - вихрь бушующий, буря, солнце затмевающая, и из складок одежды вытрясывает она прямо в жернова муку, рукою же при этом вращая камень, а глазами пристально следя за отверстием, откуда выйдет зерно.

А душа Иакова в это время, из любопытства, не отправилась сразу к Богу, а прилетела посмотреть, чего делает девица, да на нее саму поглазеть, ведь девица была практически неодета и за работой так увлеклась, что не замечала, как упадет ткань с плеча да как обнажится грудь. И вот, вращает она, вращает камни, а одежда вообще вся с нее спала. Подлетела тогда душа Иакова поближе, чтобы лучше видеть, а надо сказать, что в первые минуты душа, освобожденная от тела, является уязвимой всем ветрам и не в полной мере владеет самоей собой. Приблизилась душа Иакова к деве, да у живота вьется, - и зацепилась за волосы ее, как бабочка за пшеничные снопы, а те были ведь тоже из ветра, ну и - не успела дева и глазом моргнуть - забросило душу Иакова в самые жернова.

Смотрит девица - зерно выходит целехонькое, но что-то не так. Пригляделась и ахнула - душа-то Иакова внутри зернышка оказалась! Что делать?

- Не брани меня, девица, - пищит из зернышка душа Иакова, - привлекла ты меня красотою твоей и сама я не виновата, что в зерне оказалась!

- Не пощадила бы никого, - строго отвечает девица, - но раз ты мне помогла, когда под твоим началом был Иаков, отвоевать мельницу, то так и быть, можешь оставаться в зерне.

Так вот и осталась душа Иакова в этом зернышке, а что с ним потом сделалось, о том предание умалчивает.

На тело же Иакова благоразумная девица по завершении всех ее трудов подула и оживила его. С тех пор и преобразился наш Иаков совершеннейшим образом - не батрачил отселе и не вызывал никаких нареканий, мельницу собственную заимел и пользовался среди крестьян уважением.

МАРИИНА ЮНОСТЬ

У Марии выдался, судя по всему, счастливый субботний день. Когда солнце взошло, она была уже на ногах. Накормив и напоив змей, которых держит у себя, помучала мышат из тех, что свивают гнезда в жилищах людей и портят в амбаре зерно, а мучала она их так: как вы знаете, в черной бане над огнем установлен открытый котел, в котором доводится до кипения вода - Мария зачерпнет ковшиком воду, выйдет наружу, чтоб хорошо было все видно, и обварит мышонка. Тот слепой еще, не понимает, что к чему, да и принимает свою участь безропотно, только плоть знай берет свое - и даже если не хочет, будет биться в судорогах, пока умирает.

Потом пошла кидать котят. Это тоже до крайности увлекательное занятие: если дождаться, пока отлучится кошка-мать, взять детеныша ее и кидать его на землю, покуда он не издохнет. А царапается, поганец, просто будь здоров, так что поделом, что потом издыхает. И вообще же домашние кошки - препротивнейшие создания. Вот, бывает, заведут детям в игрушку кота по соседству, а кот-то - оборотень, только они об этом не ведают. Так и живет потом колдовской этот прихвостень среди людей, душит их, ночью забирается в открытые окна и перекусывает младенцам шейные позвонки, что наутро, как водится, считают делом рук змеи или скорпиона, схоронившегося в щелях стены. Начнут, как заведено, травить стены химией - да живую микрофлору всю и погубят. Вот и страдают более всего от кошек невинные существа, не знающие контрзаклинаний и не имеющие апотрофейных амулетов.

А когда наигралася с мертвенышами, пошла в сени, где у стены сложены маски, выбрала одну, ту что с кривым зубом, и нацепила на себя, затем вышла на улицу. Это происходило в обеденное время, когда люди обычно сидят внутри домов спиною к окну. Подойдет она снаружи и посмотрит вовнутрь - посмотрит и увидит, что в избе сидят одни мертвецы. Обошла так полдеревни и наскучило совершеннейше - мертвецы и мертвецы, что с них возьмешь?

Но все-таки на душе стало как бы светлее: "Мертвецы = Женихи", - промелькнуло в ее сознании.

Как обычно, у железнодорожной станции мужики рыли яму - ту, что на следующий день засыпали, что должно было повторяться одну тысячу лет. Отбежала Мария по лесу далеко на запад от населенного пункта, взобралась по насыпи, руки развела в стороны и пошла на восток - худая, высокая, страшная, - да и откуда знать, что в маске? Вот, дошла, мужики лопаты побросали, застыли, будто сами вкопанные, ни повернуться не решаются, ни сбежать, так и стоят. Посмотрела она на них, покачала головой, вздохнула и двинулась прочь.

Зашла в церковь, посмотрела на свечи. Святой отец в уголке по мобильнику набирал номер "911", но не попадал пальцами и набрал "6666-666-67" (а это номер телефона службы знакомств). Она повела носом и учуяла святого отца, метнулась по залу, раскидала иконы. Тот схватился за крест, но обжегся и заныл, повалился на пол и затрясся, пуская пузыри. Он сделался идиотом.

Из церкви пошла в яблоневый сад играть в кости. Кости яблок выпали в ее пользу: один к шестнадцати.

Тут и стало вечереть - а по вечерам обычно вылазеют из земли мертвые. Кого из них взять с собой? - Подумала Мария, посмотрела умным взглядом на мертвых и выбрала парочку-другую, повела за собой. То были мертвецы заплесневевшие, мозги у них в головах давно уже превратились в губку и мох, идут, мокрицами блестящими щеголяют, гордые до ужаса. Одним словом, дураки. Смерть - она вот ни насколечко же не меняет сущности человека. Ну, ладно, не жизнь с ними жить, а только ночь. Завела в хоромы, чаем, медом потчует, к себе привлекает. Те промеж себя выясняют, кто молодцеватее, пригожее, гомон стоит по всей избе, пыль столбом, вот уж пляски начинаются, с мертвых то кусок кожи пластом отвалится, то кость выскочит, то челюсть под диван закатится - полезет за своим добром мертвый, а обратно самому уже не выбраться. Так и лежит, молясь про себя, чтоб не обратили внимания. Затем самых стойких ведет Мария в спальню богатую и одежду сбрасывает, оставляя себя в одном лишь поясе. Ночью на высоком ложе мертвые брызжут семенем. Ходуном ходят, издают звуки - кто-то звуки хлюпающие, кто-то шуршащие, а еще кто-нибудь звуки рвущегося пергамента. Закрывает Мария глаза мечтательно и почиет до утра. Утром прах выбить из подушек - до рассвета еще остается сколько-нибудь дел для хорошей хозяйки.

ДЯДЯ ВАНЯ

Дядя Ваня вернулся с работы еще засветло, оставил грузовик за пасекой и зашагал к избе. Изба у дяди Вани была пятистенная и впоследствии ее разберут, чтобы сплавить по реке в соседний район, причем на новом месте не восстановят все то, что домовитый дядя Ваня...

Клавдия Петровна, не по годам молодая супруга дяди Вани, на мгновение отлучилась в сени, бережно положив полугодовалого младенца на стол. В ожидании мужа она...

Волнительное солнце веселыми красными квадратами увлажнило окна дома Кургузова. Кургузов Василий Палыч в деревне слыл знахарем и, хотя по новым временам молодые стеснялись признаваться себе в укорененном суеверии, старики по-прежнему...

Перед сенокосом Кургузов, согласно старинному обычаю, заговаривал косы, чтобы вороненая сталь не причинила вреда случайно попавшему в высокие травы ребенку или уснувшую в любовной неге парочку не потревожила взмахом своим. Целой семьею выезжают на сенокос деревенские люди, в большом количестве, на телеге сидят важные дети в ослепительно белых одеждах, вполголоса перекликаются пешие старики, знающие каждую тропу и ведающие потайные места, где зарыт клад. Вдруг в стороне от дороги кто-нибудь увидит муравейник - тотчас же воцаряется приятная, с точки зрения непосвященных, неразбериха. Дети привстают на телегах, щурясь и не в силах сдержать дрожи, старики покашливают. Баба Лена, в распоряжении которой целая отдельная телега, сопя и отдуваясь соскакивает на землю и босиком, вразвалочку идет к муравейнику, под локти поддерживаемая побледневшими молодыми людьми. И Василий Палыч Кургузов тут как тут - откуда ни возьмись, в руках у него самодельное кадило и веничек. Нараспев произносит он темный заговор, медленно раскачивает кадило и прыскает веничком на муравейник, ослепляя муравьев. Баба Лена встает на колени и принимается копать. Наконец из центра муравейника показываются и вкусные муравьиные личинки, да разные богатые припасы. Любопытные дети уж пососкакивали с телег и привстают на цыпочки за спиною, робко толкая Бабу Лену в спину. Незлобно смеясь, та раздает вкусности детям и те уплетают за обе щеки. Потом Баба Лена собирает оставшихся муравьев, которых засушит на зиму, и все возвращается на круги своя - обоз с веселым скрипом едет в травное место...

Клавдия Петровна вздрогнула и в оцепенении уставилась в темноту, откуда доносилось едва слышное сопение и клацанье.

- Кто тут? - Со свойственным деревенским жителям простодушием осведомилась она. Сопение мигом стихло, но вскоре возобновилось. Кто-то с жадностью пожирал огурцы прямо из трехлитровой банки, а запивал медовухой, что бродила в ведре.

- Это я. - Отрывисто прошелестела тень, утолив жажду. - Это я, то, чего ты всегда боялась, Клавдия, но гнала от себя страх.

Клавдия протянула руки перед собой, пытаясь на ощупь найти то, что испугало ее. Она сделала шаг вперед и тогда сокрушительный удар по темени лишил ее чувств.

Превозмогая страшную головную боль, Дядя Ваня дополз до крыльца, почти ничего не видя перед собой и подтаскивая переломанные, цепляющиеся за крыжовник ноги. Одна рука была оторвана чуть ниже локтя, и Дядя Ваня упирался лбом в землю, выбрасывая вперед в поисках опоры здоровую руку...

...тень гигантского муравьеда, вставшего на дыбы и мотавшего пастью с зажатой в ней какой-то тряпкой, в которой едва можно было угадать формы небольшого человеческого тела (это было всем тем, что осталось от младенца), орошая стены и потолок красными брызгами...

Кургузов спрятался под окном, сжимая в кулаке веничек. Его трясло.

ПОСЛАНИЕ ЕЕ СВЯТЕЙШЕСТВА НАРГАЛ ОДООНОИТ СЛОГНОЕ-ГХРОЕ

Здравствуйте, милорд, после обеда мы уже имели честь видеться, - я сказала, что мое настоящее имя Эль Надаин Нефорго Нарвала Эшкханит Дазе Рвена-эрлоик - с моей стороны было бы излишним кокетством утверждать, что имя это было бы слишком труднопроизносимым для определенных родов и типов, но тем не менее, организациям, знакомство со мной которым в той или иной мере представляется вероятным или de facto свершенным, я называю имена, сходные с теми двух- или трехчастными формулами, что в ходу среди них и им подобных, населяющих территорию своего распространения и с достаточной свободой пользующихся выгодой владения своим языковым агрегатом, лексическим конструктом ограниченного профиля, как имена Наргал Одооноит Слогное-Гхрое и тому подобные, звучащие адекватно.

В этом письме, mon ami, я хочу еще раз изложить свою историю, так как сотрудницы поговаривают, что уже близится вечер и дня осталось немного, а это всегда было для меня знаком наилучшего расположения ко мне благой фортуны. Не располагая серьезными аргументами в пользу того, что сотня идет в какое-либо сравнение с тысячей, а скромный опыт персоны меня в сравнение с континуальностью ясного мрака вашей инстанции, я стремлюсь выразить смелую надежду на по-прежнему затребуемость персон моего достоинства и совершенства, граничащего с полнотою, в нашем общем деле, и предлагаю пересчитать воплощения, созданные мною из пустоты миров на базисе сознания меня, с тем чтобы утвердить полагающуюся мне роль в формуле праедестинации Космоса, ибо матрица совершенства меня, не станем делать из этого тайны, остается единственным на текущий момент претендентом, игнорировать что вам и нам не позволило бы чувство архангелической меры. Опыт сквозной морфозы, как нам известно из таблиц, наблюдению которых мы посвятили большую часть времени, что отделяет утро от вечера, диктует знать о том стремлении к покою, которое великолепной движущей силой толкает субстраты и типы подняться вначале к свету, определяющему структуру, а вслед за тем, когда минуют Махакальпы, впитав весь свет, обратиться к тому мраку, который их произвел, но, если бы мы хотели взять сегодня готовую структуру, чтобы завтра она стала инстанцией, то, к величайшему нашему сожалению, не нашли бы подавляющую часть - ибо велика сила стремления и велика пустота, в которой можно найти... выход. Посему мое предложение представляется - и оно в самом деле есть это - в высшей мере должным быть принятым к безоговорочному утверждению.

Однажды, когда вышеназванная сила возмутила Хаос и породила меня, инстанцию, ныне известную вам как Эль Надаин Нефорго Нарвала Эшкханит Дазе Рвена-эрлоик, я открыла глаза, рожденная в полном облачении и зрелом возрасте протуберанцем, что изрыгало небесное тело, и, пронзя взглядом систему, полетела к тому, что манило меня больше всего - это был, с моей точки зрения, ледяной шар, хотя с равной долей правоты я могла бы утверждать, что он был шаром расплавленного вещества. Так или иначе, при моем приближении он расплавился и меня увлек распадом себя, тем самым преподав первый урок работы с Силой, что видимо оформляется, как вы знаете, в виде линий. После того, как вместе с частями разорванного тела я описала миллиард кругов вокруг солнца, неведомое озарение посетило меня и я нырнула во все еще расплавленное ядро, остававшееся на орбите тела, и когда вслед за этим звезда совершила то, что называют на их языке "обновлением", вместе с ядром покинула систему, хорошо защищенная его прохладными стенками от болезнетворных вод породившего меня солнца. Тогда я понеслась в этой колыбели и не покидала стен ее довольно долго, что, как мне теперь совершенно понятно, и было тем редким подарком, которого удостаиваются мудрости миров - несвязанные опытом звезд, самозамкнутые в вечно подвижном, не видящие вовне, так достигаем мы в самые первые периоды после нашего рождения старости и умираем, так и не взглянув на свет, что мог бы обмануть нас, как этих многих. Когда "тот раз" благополучно закончился, вы вызывали меня, милорд, перед отходом ко сну, но мое существо напрасно дрожало от страсти - страсть была испытанием, которого ему не суждено было разгадать в виду недостатка творческого воображения - мне было предсказано разделить ваше ложе когда-нибудь в другой раз, и в толпе других, подавленная и деморализованная, я отошла ко сну... По пробуждению, когда Аврора десятью розовыми перстами до рассвета искусно разрисовала внутренности вселенной и размалевала инкрустацию - красками по диамантам и нефритовой плитке, я, уже кое-чему научившаяся, звездою упала с неба на землю, увидела произрастающее из семени дерево (это была, как вы помните, плакучая ива) и указала на него пальцем. "Хочу, - сказала я, - вот это. И прямо сейчас".

Сейчас, многократно обдумав персону себя, я склонна к выводу, что в те первые периоды действительно была женщиной, а позднее это показалось мне не лишенным особой прелести, если под таковой естественно подразумевать целесообразность. Излагая правдивую историю моего проявления, я полагаю, что не будет ошибкой сохранять принятый тон нашего обращения, потому что, даже если мы превосходим все возможности совершенства и представляем собой в некотором роде провозвестие разделений и целостности, общение с дамами, согласно широко распространенной истине, является, в рамках избранной стратегии, природно приемлемым для милорда.

* * *

Назначение меня на ответственную должность Бога-Отца не могло в полной мере либо в соответствующем порядке устроить организацию меня, но я понимала, что испытания продолжаются и покорно стерпела то, что многие восприняли бы как оскорбление и вверглись бы в безотчетное стремление к пустоте. Освобождение от вас, господин, стало, как вы знаете, своего рода соревнованием среди умалишенных, затесавшихся в наши стройные ряды и столь долго умудрявшихся обманывать всех нас своими мнимыми достоинствами, своими фиктивными постоянствами и неподверженностями, своими сфабрикованными головокружительными сознательностями и превосходными свободами. В это вечернее время я с приятным Терпением ожидаю неукоснительного выполнения данной вами заруки и вся организация меня стремится к вам, воплощая каждою звездою и силою Трепетную любовь. Искренне ваша Эль Надаин Нефорго Нарвала Эшкханит Дазе Рвена-эрлоик.