ПОЛ БОУЛЗ

ФКИХ

Однажды днем в середине лета по деревне пробежал пес - задержавшись ровно настолько, чтобы укусить молодого человека, стоявшего на главной улице. Рана оказалась неглубокой: молодой человек промыл ее в ближайшем источнике и думать о ней забыл. Но несколько человек, видевших нападение, рассказали об этом его младшему брату. Ты должен отвезти брата к доктору в город, сказали они.

Когда мальчик вернулся домой и предложил поехать к врачу, брат просто рассмеялся. На следующий день мальчик решил спросить совета у деревенского фкиха. Он нашел старика под тенистым фиговым деревом во дворе мечети. Мальчик поцеловал ему руку и рассказал, что пес, которого никто прежде здесь не видел, укусил его брата и убежал.

Это очень плохо, сказал фких. У вас есть хлев, в котором его можно запереть? Посадите его туда, но свяжите за спиной руки. Никто к нему не должен подходить, понимаешь?

Мальчик поблагодарил фкиха и направился домой. По пути он придумал обмотать молоток пряжей и ударить брата по затылку. Зная, что мать ни за что не согласится, чтобы с ее сыном так обращались, он решил, что это следует сделать, когда ее дома не будет.

В тот же вечер, пока женщина стояла у колодца, он подкрался к брату и стал бить его молотком, пока тот не упал на пол. Затем он связал ему за спиной руки и отволок в хлев рядом с домом. Там он бросил его на земле и вышел, заперев дверь на засов.

Когда брат пришел в себя, он начал сильно шуметь. Мать позвала мальчика: Быстро! Сбегай посмотри, что стряслось с Мохаммедом. Однако мальчик ответил: Я знаю, что с ним стряслось. Его укусил пес, и фких сказал, что он должен сидеть в хлеву.

Женщина стала рвать на себе волосы, царапать лицо ногтями и бить себя в грудь. Мальчик пытался ее успокоить, но она оттолкнула его и бросилась к хлеву. Она приложила ухо к дверям. Изнутри доносилось только тяжелое дыхание сына - он пытался ослабить веревки, которыми ему связали руки. Она забарабанила в дверь, выкрикивая его имя, но он, сражаясь с веревками, лежал лицом к земле и не ответил. Наконец, мальчик увел мать в дом. Так предписано, сказал он ей.

На следующее утро женщина села на ослика и поехала в деревню повидать фкиха. Однако тот уехал в то утро навестить сестру в Рхафсаи, и никто не знал, когда он вернется. Поэтому она купила хлеба и пустилась в Рхафсаи вместе с группой селян, направлявшихся на главный базар всей этой местности. Ночь она провела на базаре, а на следующее утро, с зарей, отправилась дальше с другой группой людей.

Каждый день мальчик швырял брату еду через маленькое зарешеченное окошко высоко в стене стойла. На третий день он кинул еще и нож, чтобы тот смог перерезать веревки и есть руками. Немного погодя ему пришло в голову, что, дав брату нож, он совершил глупость, ибо если трудиться достаточно долго, то ножом можно проделать дыру в двери. Тогда он пригрозил еды ему больше не давать, пока брат через окно не бросит ему нож обратно.

Не успела мать добраться до Рхафсани, как ее свалила лихорадка. Семья, с которой она путешествовала, приняла ее в свой дом и ухаживала за ней, но прошел месяц, прежде чем она смогла подняться с соломенного тюфяка на полу. К тому времени фких уже вернулся в деревню.

Наконец, женщина окрепла настолько, чтобы снова пуститься в путь. После двух дней на ослиной спине она вернулась совершенно без сил. Дома ее встретил мальчик.

А твой брат? спросила она, уверенная: тот уже умер.

Мальчик показал на хлев, и она кинулась к двери, громко зовя старшего сына.

Возьми ключ и выпусти меня! заорал тот.

Сначала я должна увидеть фкиха, аулиди. Завтра.

На следующее утро они с мальчиком отправились в деревню. Когда фких увидел, как во двор входят женщина с мальчиком, он поднял глаза к небесам. Такова была воля Аллаха, что твой сын умер так, как он умер, сказал ей фких.

Но он вовсе не умер! вскричала женщина. И он не должен больше там сидеть.

Фких изумился, а потом сказал: Так выпусти же его! Выпусти его! Аллах милостив.

Мальчик, тем не менее, упросил фкиха, чтобы тот пошел сам открывать дверь. И вот они пустились в путь: фких - верхом на ослике, мать и сын следом - пешком. Когда они подошли к хлеву, мальчик вручил старику ключ, и тот отпер дверь. Молодой человек выскочил наружу, а изнутри ударило такой вонью, что фких быстро захлопнул дверь снова.

Они все вошли в дом, и женщина приготовила им чаю. Пока они сидели и пили, фких сказал молодому человеку: Аллах пощадил тебя. Ты никогда не должен плохо относиться к брату за то, что он тебя запер. Он сделал это по моему приказу.

Молодой человек поклялся никогда не поднимать на мальчика руку. Однако мальчик боялся все равно - ему даже боязно было взглянуть на брата. Когда фких пошел обратно в деревню, мальчик увязался за ним - якобы, привести домой осла. По дороге он сказал старику: Я боюсь Мохаммеда.

Фкиху это не понравилось. Твой брат старше тебя, ответил он. Ты слышал, как он поклялся тебя не трогать.

В тот вечер за едой женщина отошла к жаровне приготовить чай. Тут мальчик впервые украдкой взглянул на брата и похолодел от ужаса. Мохаммед быстро оскалил зубы и издал горлом странный звук. Он так пошутил, но мальчик понял что-то совершенно иное.

Фкиху ни за что не следовало его выпускать, сказал он себе. Теперь он меня укусит, и я заболею, как он. И фких велит ему бросить меня в хлев.

Он не мог заставить себя и посмотреть на Мохаммеда еще раз. Ночью, во тьме лежал и думал об этом, не в силах уснуть. Рано утром он вышел в деревню, чтобы застать фкиха до того, как тот начнет уроки для своих учеников во мсиде.

Ну что еще? спросил фких.

Когда мальчик рассказал ему, чего он боится, старик рассмеялся. Но у него нет никакой болезни! И никогда не было, хвала Аллаху.

Но вы же сами велели мне его запереть, сиди.

Да, да. Но Аллах милостив. Теперь ступай домой и забудь обо всем этом. Твой брат тебя не укусит.

Мальчик поблагодарил фкиха и ушел. Он прошагал по всей деревне и вышел на дорогу, которая, в конце концов, вывела его на шоссе. На следующее утро его подвез грузовик - до самой Касабланки. Никто в деревне больше никогда о нем не слышал.

Танжер

1974

ДОНЬЯ ФАУСТИНА

1

Никто не мог понять, зачем донья Фаустина купила пансион. Он стоял на одном из крутых виражей старого шоссе, которое вело от поймы реки к городку, однако проложили новую мощеную дорогу, и старая трасса оказалась совершенно не нужна. Теперь и добраться до него можно было, лишь вскарабкавшись по каменистой тропе над закраиной дороги и пройдя несколько сот футов по старому тракту, который без долгого ремонта уже начало размывать дождями и душить блестящими болотными травами.

Бывало, по воскресеньям, из города приходили люди - женщины несли зонтики, мужчины гитары (ибо это происходило в те дни, когда радио еще не было, и почти все хоть немного знали, как надо играть м надо играть нннузыку); доходили до большого хлебного дерева, смотрели вдоль дороги на полинявший фасад здания, более чем наполовину скрытый молодым бамбуком и бананами, несколько секунд не сводили с него глаз, а потом поворачивали обратно. "Почему она не снимет вывеску? - спрашивали они. - Неужто думает, что кому-нибудь захочется остановиться здесь на ночлег?" И были совершенно правы: к пансиону больше никто и близко не подходил. Только городские знали о нем, а им он был ни к чему.

Зачем она его купила, оставалось загадкой. Как водится, когда горожане чего-то не могут понять, поведению доньи Фаустины были придуманы целые серии неприятных объяснений. Самое первое и самое распространенное - то, что она решила превратить это место в заведение с дурной репутацией, - вскоре отпало, поскольку такую теорию подкрепить было совершенно нечем. У пансиона неделями никого не замечали, кроме младшей сестры доньи Фаустины Карлоты, переехавшей из Халапы, и старых слуг Хосе и Элены, ходивших каждое утро на рынок, - но эти следили за собственным носом достаточно строго, чтобы удовлетворить даже самых злостных сплетников. Что же касается Карлоты, то она время от времени ходила к мессе, вся в черном. Говорили, что смерть отца она приняла очень близко к сердцу и, наверное, не снимет траур уже никогда.

Остальные предположения, которые горожане высказывали в попытках пролить свет на эту тайну, оказывались столь же маловероятными, как и первое. Ходили слухи, что донья Фаустина укрывает у себя Чато Моралеса - этого бандита уже много месяцев пыталась поймать местная полиция, - но вскоре после его изловили в глухом углу провинции. Еще утверждалось, что в пансионе - тайный склад наркотиков; тоже оказалось ложью. Арестованные главари банды торговцев выболтали все секреты, и тайником оказалась комнатка над аптекой "Фармасиа Идеаль". Существовали и смутные намеки, что, мол, Карлота завлекает в пансион путешествующих в одиночку, а там их ожидает традиционная судьба всех одиноких путников в уединенных загородных пансионах. Однако такие предположения всерьез уже не принимались. Укреплялось мнение, что донья Фаустина просто-напросто немного повредилась в уме, и безумие это, прямо-таки антиобщественное, вынудило ее удалиться на окраину города, где она могла бы жить, ни с кем не встречаясь. Что и говорить, эта теория оспаривалась некоторыми молодыми гражданами, заявлявшими, что она нисколько не полоумнее их, а наоборот - крайне изобретательна. Они утверждали, что, имея кучу денег, она купила пансион из-за обширного участка земли, его окружающего, и теперь, в тиши заросших сорняками садов спокойно разрабатывает множество хитроумных способов спрятать все свое богатство. Граждане постарше, тем не менее, над этим посмеивались, ибо отлично помнили и ее мужа, и ее отца: ни тот, ни другой не проявили никакой особой ловкости в собирании денежных знаков. К тому же пансион купила она практически за так. "Где бы она раздобыла столько песо? - скептически говорили они. - На деревьях выросли, наверное?"


2

Однажды, когда из города исчез ребенок (а маленьких детей в те дни крали часто - увозили в далекие места, где заставляли работать), родители заставили полицию обыскать пансион. Донья Фаустина, крупная женщина в самом соку, встретила тщедушного полицейского в дверях и отказалась его впустить. Фактически, она была с ним так бесцеремонна и зыркала на него настолько враждебно, что ему ничего не оставалось, как вернуться в comisaria за подкреплением. Он вернулся в пансион с тремя сослуживцами и провел тщательный, но бесплодный обыск. Донья Фаустина не отставала от них ни на шаг, не прекращая осыпать их градом оскорблений, пока они не покинули дом. Но по возвращении в город им было что рассказать. Во всех комнатах пансиона - разгром, рассказывали они, мебель сломана, коридоры завалены мусором и отбросами, перила на балконе второго этажа рухнули, их теперь заменяет один кусок колючей проволоки, да и вообще весь дом выглядит так, будто много лет в нем устраивали бессчетные пикники. Этот доклад только укрепил людей в убеждении, что донья Фаустина так или иначе потеряла рассудок, и на какое-то время город перестал думать о ней вообще.

Несколько погодя люди заметили, что они с сестрой полюбили ездить в соседние городки: их видели в таких далеких друг от друга местах, как Тлакоталпам и Зампоала. Но даже эти странствия не вызвали подлинного интереса. Люди покачивали головами - сочувственно или не очень - и говорили, что у доньи Фаустины с головой все хуже и хуже. Но и только.

Когда хозяйки уезжали из дома дня на три-четыре, Хосе и Элена оставались присматривать за участком одни, даже не совершая вылазок за покупками, пока сестры не возвращались. Всякий раз Фаустина и Карлота брали старый крытый экипаж, каждый день ездивший на станцию к приходу поезда. Они заваливали его узелками и корзинками и доезжали до поворота, а там выходили, возница помогал им занести пожитки на откос и оставлял добираться до дома как заблагорассудится. Карлота шла вперед и приводила на подмогу Хосе, но самые тяжелые корзины донья Фаустина всегда оставляла себе. Через заросли делалось несколько ходок с вещами, и больше на заброшенном тракте никто не появлялся - до следующего утра, когда старые слуги отправлялись на рынок.

Недели через две сестры уезжали опять и всегда - в какое-нибудь новое место, а потому путешествия неизбежно заводили их все дальше и дальше. Кто-то даже утверждал, что их раз видели в самом Веракрузе, однако, учитывая, сколько слухов ходило о двух женщинах, никакой особой причины верить в это не было.

Прежде, чем дом превратили в пансион, он был процветающей finca1, террасы участка были засажены фруктовыми деревьями и довольно круто спускались с милю к высокому обрыву над рекой. Лет пятьдесят землю никто не возделывал, поэтому теперь в сплетениях новых нетерпеливых лиан, что обступили со всех сторон старые деревья и даже переросли некоторых великанов, найти авокадо или манго было довольно непросто. С ветвей свисали петли лоз, вьющиеся растения тянулись вверх, хватаясь за них, и ни по одной из садовых дорожек нельзя было пройти больше пятидесяти футов, не столкнувшись с непролазным пологом зелени. Никто толком и не знал, далеко ли от дома река, поскольку на границах владений заросли становились еще гуще.


3

Даже Хосе не узнал бы о существовании водоема, не забреди он однажды случайно дальше обычного в поисках zapotes2. Невдалеке, в глубокой тиши подлеска, там, куда не доставали солнечные лучи, он услышал тяжелый всплеск - словно в омут столкнули валун. Он прислушался, но других звуков не доносилось. На следующий день во время сиесты он вернулся в то же место с мачете и старательно прорубил в упрямой поросли тропинку. Когда уже смеркалось, впереди блеснула вода. И вот он остановился на краю пруда. От застоявшейся воды поднималась тяжелая вонь, в неподвижном воздухе роились насекомые. Ему показалось, что в бурых глубинах что-то слабо шевелится: вода почему-то была неспокойной. Некоторое время он вглядывался в нее, забывшись; потом свет стал меркнуть, Хосе повернулся и двинулся к дому, безотчетно решив ничего не рассказывать о водоеме даже Элене.

В последующие месяцы Хосе несколько раз возвращался туда, постоянно надеясь обнаружить то, что плескалось в воде. Даже человек не мог бы нырнуть в пруд с таким шумом. На противоположном берегу имелся вымощенный камнем спуск в воду (водоем, без сомнения, выкопали для купания скота), и пару раз Хосе видел влажные следы, только озадачившие его сильнее. Во второй раз он начал рубить себе сквозь лианы проход по берегу, чтобы рассмотреть спуск поближе. И на полпути обнаружил тропинку. Кто-то уже проделал узкий, но вполне пригодный путь к водоему из какого-то места около дома. Бросив свой замысел, Хосе пошел по этой тропе и добрался до того угла, который раньше был розарием - на нижней террасе, между входом в прачечную и развалинами конюшни. Пока он стоял и мигал от яркого света, в дверях прачечной показалась донья Фаустина и начала спускаться по короткой лестнице. В руках она несла корзину, верх которой был укутан газетами. Старый Хосе автоматически направился к ней, чтобы взять у нее корзину. Хозяйка же, очевидно, не ожидала его здесь увидеть - когда она подняла голову и обнаружила его рядом, лицо ее стало очень странным. Но сказала она только: "Что ты здесь делаешь? Ступай в кухню". А затем шагнула к каменной скамье под увитым зеленью навесом и уселась, поставив корзину рядом.

Возвращаясь к дому, Хосе размышлял, что никогда раньше не видел свою patrona такой сердитой. Суровой-то она была всегда - и даже грозной, но никогда прежде она его так не пугала, как сегодня. Будто на какую-то секунду из-под ее тяжелых век на него глянул демон.

"Должно быть, правда, - думал он. - Донья Фаустина сходит с ума. Что же станет с Эленой и со мной?"

На этот раз, войдя в кухню, он отвел Элену в уголок и шепотом рассказал о своих страхах и том, как странно сеньора посмотрела на него в саду. Элена перекрестилась. "Ох, Господи", - пробормотала она. Однако о водоеме он не упоминал - ни тогда, ни после. Ему не хотелось даже думать о нем, поскольку Хосе подозревал, что он как-то связан с безумием доньи Фаустины, а коли знал о водоеме он один, это знание придавало ему какой-то уверенности - поделись он им с Эленой, и уверенность исчезнет.


4

Однажды холодным моросливым вечером, когда мучнистый туман медленно превращался в воду и пропитывал всю местность вокруг, в парадную дверь постучали. Донья Фаустина, бо?льшую часть времени возившаяся в подвале, где стояли ванны и располагалась прачечная, услышала стук и сразу зашагала по лестнице, потемнев лицом от ярости. Карлота стояла в comedor3, не зная, открывать или нет. Стук повторился, когда донья Фаустина дошла до нее.

- Снова полиция? - с легким страхом спросила Карлота.

- Ya veremos4, - пробурчала донья Фаустина. Подойдя к двери, она громко спросила: - Кто?

Ответа не было.

- Не открывай, - прошептала Карлота у нее за спиной.

Донья Фаустина нетерпеливо отмахнулась от сестры: умолкни. Несколько минут они подождали, но стук не возобновлялся. Только с балкона на землю время от времени капала вода.

- Стой здесь, - велела донья Фаустина, а сама снова спустилась в прачечную. Здесь она собрала все отбросы, раскиданные по полу и в ваннах, сложила в две большие корзины и вышла через боковую дверь под оплетенный виноградом навес. Медленно спустившись по ступенькам, она пропала во тьме розария.

Через полчаса она снова стояла в вестибюле, где Карлота по-прежнему прислушивалась к шуму за дверью.

- Ничего, - ответила Карлота на ее вопросительный взгляд. Донья Фаустина поманила ее за собой. Они вошли в comedor и пошептались. Пламя одной свечи трепетало за кувшином на застеленной газетами буфетной полке.

- Это не полиция, - сказала донья Фаустина. - Твоя комната запирается на ключ. Иди туда немедленно. Запри дверь и ложись спать.

- А ты...?

- Я не боюсь.

Оставшись одна, донья Фаустина налила стакан воды и выпила. Потом взяла свечу и поднялась по длинной лестнице к себе в комнату. Закрыла дверь и поставила свечу. У ее продавленной постели, вокруг которой Элена развесила заштопанную сетку от москитов, стоял мужчина. Проворно он шагнул вперед и, крепко обхватив ее шею одной рукой, запихал скомканную тряпку ей в рот. Донья Фаустина неистово размахивала руками и даже один раз попала ему по лицу, но почти сразу же он связал ей запястья. После этого никакой борьбы уже не получилось. Он грубо толкнул ее к кровати, сдернул сетку и повалил женщину. Донья Фаустина разглядела его: высокий молодой человек, вероятно, mestizo, одет плохо. Расхаживая по комнате и заглядывая в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он в отвращении фыркал. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати и неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя нельзя сказать - к неудовольствию) лег и овладел ею, спокойно и безразлично. Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:

- Что ты здесь хочешь? У меня нет денег.

- А кто знает, есть они у тебя или нет?

- Говорю тебе - нет.

- Посмотрим.

Он встал. Еще четверть часа потратил на обыск комнаты, вороша кучи мусора под столами, пинками переворачивая мебель, чтобы осмотреть дно, вытряхивая из ящиков пыль и сор. Потом закурил маленькую сигару и снова подошел к кровати. При свече его узкие глаза выглядели полузакрытыми.

- Где они? - спросил он.

- Ничего нет. Но у меня есть кое-что получше.

- Что? - Он смотрел на нее с презрительным недоверием. Что может быть ценнее денег?

- Развяжи мне руки.

Он высвободил ей одну руку, а другую крепко держал, пока она рылась в складках одежды. Через минуту она извлекла маленький газетный сверток и протянула ему. Он положил пакетик на постель и снова связал ей руки. Затем осторожно взял пакетик и понюхал. Он был мягким и немного влажным.

- Что это?

- Разверни, hombre. Съешь. Ты знаешь, что это.

С подозрением он снял верхний слой газетной бумаги и поднес содержимое к свечке.

- Что это? - воскликнул он.

- Ya sabes, hombre, - спокойно ответила она. - Comelo5.

- Что это такое? - повторил он, пытаясь говорить жестко; однако в голосе его пробивался страх.

- Ешь, сынок. Не каждый день такой случай выпадает.

- Где ты его достала?

- А-а! - Донья Фаустина смотрела на него таинственно и мудро, но больше ничего не отвечала.

- И что мне от этого будет? - наконец, спросил молодой человек, разглядывая сверток у себя на ладони.

- Ешь! Ешь, и у тебя будет сила двоих, - вкрадчиво произнесла она.

- Brujerias! - воскликнул он, не выпуская вещицу из рук. И чуть погодя добавил, медленно: - Я не люблю колдовство. Мне оно не по нраву.

- Ба! - фыркнула донья Фаустина. - Не дури, сынок. Не задавай вопросов. Съешь и ступай своей дорогой - но сила твоя удвоится. Кто когда об этом узнает? Скажи мне! Кто?

Казалось, этот довод подействовал на молодого человека. Неожиданно он поднес предмет ко рту и откусил от него, точно от сливы. Жуя, он бросил на донью Фаустину один смурной взгляд. Доев, нерешительно обошел комнату еще раз, слегка наклонив набок голову. Донья Фаустина не сводила с него глаз.

- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.

- Bien, - ответил он.

- Двое, - напомнила она. - Теперь у тебя - сила двоих.

Будто напоминание укрепило и вдохновило его, он подошел к кровати, бросился рядом и снова быстро насладился ею. На этот раз она поцеловала его в лоб. Когда все закончилось, он поднялся и, не развязав веревки на ее запястьях, ни слова не говоря, открыл дверь и спустился по лестнице. Примерно через минуту она услышала, как закрылась и входная дверь. Сразу же пламя свечи, догоревшей до самого основания, неистово затрепетало, и вскоре комната погрузилась во тьму.

5

Всю ночь донья Фаустина пролежала на кровати без движения, то и дело задремывая, а в промежутках - прислушиваясь к медленным каплям тумана за окном. Наутро Карлота, по-прежнему перепуганная, приоткрыла свою дверь на два пальца и, очевидно, обнаружив, что в коридорах все как обычно, отправилась в комнату доньи Фаустины.

- Ay, Dios! - заголосила она при виде сестры: одежда разорвана, руки связаны за спиной. - Ох, господи! О боже мой!

Но донья Фаустина была спокойна. Когда Карлота развязала ее, она сказала:

- Он не причинил вреда. Но пришлось отдать ему сердце.

Карлота в ужасе посмотрела на сестру:

- Ты сошла с ума? - закричала она. - Полиция нагрянет сюда в любую минуту.

- Нет-нет, - успокоила ее донья Фаустина и оказалась права: никакая полиция больше в дом с обыском не приходила. Не произошло ничего. В конце второй недели они совершили свою следующую поездку, а через некоторое время - еще одну. Два дня спустя после возвращения донья Фаустина позвала Карлоту к себе в комнату и сказала:

- Будет ребенок.

Карлота тяжело опустилась на кровать.

- Какой ужас!

Донья Фаустина улыбнулась.

- Нет-нет. Это замечательно. Подумай. У него будет сила тридцати семи.

Но Карлоту, судя по всему, это не убедило.

- Мы ничего про такие вещи не знаем, - сказала она. - Может, это возмездие.

- Нет-нет-нет, - покачала головой донья Фаустина. - Но теперь следует быть еще осторожнее.

- Ездить больше не будем? - с надеждой спросила Карлота.

- Об этом я подумаю,

Через несколько дней они сидели на скамье в розарии.

- Я подумала, - сказала донья Фаустина. - Ездить больше не будем.

- Хорошо, - ответила Карлота.

Ближе к концу года донья Фаустина перестала вставать с постели, ожидая рождения ребенка. Она удобно возлежала на старой продавленной кровати. Впервые за несколько месяцев Элена подмела всю комнату. Но даже когда пол был чист, вонь мусора, копившегося так долго, висела по-прежнему. В городе Карлота купила колыбельку; у горожан покупка возбудила интерес к их жизни.

Когда настал срок, Элена и Карлота пришли в комнату помогать родам. Донья Фаустина не вскрикнула ни разу. Младенца обмыли и положили к ней

- Мальчик, - улыбнулась ей сверху Элена.

- Разумеется, - ответила донья Фаустина, давая ему грудь.

Элена спустилась на кухню рассказать Хосе хорошую новость. Тот мрачно покачал головой.

- Во всем этом что-то недоброе, -- пробормотал он.

- В чем - этом? - резко спросила Элена.

- А отец кто? - поднял голову Хосе.

- А это - секрет доньи Фаустины, - самодовольно ответила Элена, точно это был, скорее, ее секрет.

- Да. Мне тоже так кажется, - многозначительно произнес Хосе. - Мне кажется, что отца-то и нет, если хочешь знать мое мнение. Я думаю, ребенка она завела от Дьявола.

Элена пришла в ужас:

- Бесстыжий! - закричала она. - Да как ты можешь такое говорить?

- Есть причины, - зловеще ответил Хосе. И больше никаких разговоров не заводил.

В пансионе жизнь шла своим чередом. Минуло несколько месяцев. Ребенка назвали Хесус Мария, он рос изумительно здоровым.

- Un torito, - говорила Элена, - настоящий бычок.

- Разумеется, - отвечала донья Фаустина. - У него сила тридцати семи... - Но тут на Карлоту напал неистовый кашель, заглушивший конец фразы. Элена же все равно ничего не заметила.

Снова закончился сезон дождей, настали ясные дни солнечного света и зеленой листвы. Хосе снова отправился в сад за фруктами - в основном, приходилось нагибаться и проползать под висячими стенами лоз и лиан. И вновь он проделал тропу к водоему и остановился на краю, рассматривая мощеный спуск - и тут увидел чудовище: оно как раз скользнуло к воде и скрылось в глубине. Челюсть у Хосе отвисла. Вырвалось лишь одно слово:

- Caiman!

Несколько минут он стоял неподвижно, вглядываясь в темную воду. Затем осторожно пробрался по краю водоема к тому месту, где в прошлом году нашел тропу. Та полностью заросла. Никто не подходил к пруду много месяцев; сейчас уже и сказать было нельзя, существовал ли когда-то в массе зелени какой-то проход. К дому Хосе вернулся тем же путем, что пришел.

Это же позор, думал Хосе, что такая тварь живет на земле у доньи Фаустины. Он решил поговорить с нею немедленно. Хозяйка беседовала на кухне с Эленой. По его лицу она сразу поняла: что-то не так, - и, вероятно, опасаясь, что он собирается сказать как раз то, что он и сказал минуту спустя, постаралась выманить его из кухни.

- Пойдем наверх. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, - сказала она, подойдя к нему и потянув за руку.

Однако Хосе был чересчур возбужден. Она даже не заметил, что она до него дотронулась.

- Сеньора! - воскликнул он. - В саду - крокодил!

Донья Фаустина посмотрела на него с неизбывной ненавистью.

- Что это ты говоришь? - тихо спросила она, и в ее голосе звучала забота - точно со стариком нужно было обходиться помягче.

- Огромнейший caiman! Я его видел!

Элена опасливо посмотрела на него.

- Он заболел, - прошептала она донье Фаустине. Хосе услышал.

- Заболел! - презрительно расхохотался он. - Пойдем со мной и подождем немного. Я тебе покажу, кто тут заболел! Пошли!

- В саду, говоришь? - недоверчиво переспросила донья Фаустина. - Но где?

- В большом пруду, сеньора.

- В пруду? В каком пруду?

- Сеньора не знает о пруде? Там, внизу, за садом есть пруд. Si, si, si, - твердил он, видя, какое лицо стало у Элены. - Я там бывал много раз. Это недалеко. Пойдем.

Поскольку Элена уже готова была снять фартук и принять приглашение, донья Фаустина сменила тактику.

- Прекрати молоть чепуху! - прикрикнула она. - Если ты заболел, Хосе, ступай в постель. Или ты пьян? - Она шагнула к нему и с подозрением принюхалась. - Нет? Bueno. Элена, сделай ему горячего кофе и через час дашь мне знать, полегчало ему или нет.

Но у себя в спальне донья Фаустина начала беспокоиться.

6

Сбежали они вовремя. Карлота сомневалась, следует ли им вообще уезжать.

- Куда ж мы поедем? - жалобно спрашивала она.

- Не думай об этом, - отвечала донья Фаустина. - Подумай лучше о полиции. Надо ехать. Я знаю. Что толку от того, что у меня сила тридцати семи, если я отмахиваюсь от того, что они мне говорят? А они говорят: мы должны уехать. Сегодня же.

Когда они уже сидели в поезде под парами, окруженные своими корзинами, донья Фаустина поднесла Хесуса Марию к окну и помахала его крошечной ручкой городку.

- В столице ему будет лучше в любом случае, - прошептала она.

В столице они приехали в меблированные комнаты, и на следующий день донье Фаустине пришла в голову мысль наняться в ближайшую comisaria надзирательницей. Ее телосложение, а также тот факт, как она сообщила лейтенанту, что она никого не боится, произвели впечатление на тех, кто с нею беседовал, и после разных экзаменов ее приняли на службу.

- Вот увидишь, - сказала она Карлоте, вернувшись в тот же вечер в приподнятом настроении. - Отныне нам не о чем беспокоиться. Нам ничто не повредит. У нас новые имена. Мы новые люди. Главное для нас - только Хесус Мария.

А пансион в тот момент уже весь кишел полицией. Известие о каймане, на реальности которого Хосе в своем упрямстве настаивал, сначала через Элену, а затем и через весь рынок достигло их и снова возбудило любопытство. Когда обнаружили, что в тайном водоеме обитает не один зверь, а пара, полиция начала обыскивать участок тщательнее. Но даже теперь никто по-настоящему не верил, что в исчезновении десятков младенцев за последние два-три года виновны донья Фаустина и ее сестра, - однако, проверить не мешало.

В темном углу прачечной, под одной из ванн полицейские нашли узел окровавленного тряпья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вне всякого сомнения одежкой младенца. Затем обнаружили и другие похожие лоскуты - ими затыкали щели там, где были разбиты стекла.

- Должно быть, это Хесуса Марии, - говорила верная Элена. - Сеньора вернется через день-другой и сама вам скажет.

Полиция только ухмылялась. Приехал jefe, осмотрел прачечную.

- А она не дура, - с восхищением промолвил он. - Все здесь делала, а они... - он ткнул рукой в сторону сада, - ...довершали остальное.

Мало-помалу все истории, ходившие по округе, слились в единую массу свидетельств: сомнений в виновности доньи Фаустины больше не оставалось, а вот отыскать ее - дело совершенно другое. Некоторое время газеты только об этом и писали. По целым страницам расползались негодующие статьи, и везде требование было одним: читатели должны быть бдительны и найти этих двух чудовищных женщин. Но оказалось, что ни одного их портрета нигде нет.

Донья Фаустина видела газеты, читала статьи и пожимала плечами.

- Все это случилось очень давно, - говорила она. - Сейчас это уже не важно. А если и важно, то им меня все равно не поймать. У меня для этого слишком много силы. - Газеты вскоре стали писать о других вещах.

Тихо прошли пятнадцать лет. Хесусу Марии, который для своих лет был необычайно сообразителен и силен, предложили должность прислуги в доме начальника полиции. Тот приглядывал за мальчиком и его матерью несколько лет, и паренек ему нравился. Для доньи Фаустины настал час торжества.

- Я знаю, что ты станешь великим человеком, - сказала она Хесусу Марии, - и никогда не принесешь нам бесчестья.

Однако именно бесчестье, он, в конечном итоге, принес, и донья Фаустина была безутешна.

Через три года прислуживать ему наскучило, и он пошел в армию, взяв рекомендательное письмо своего хозяина его близкому другу - некоему полковнику, который проследил, чтобы в казармах к Хесусу Марии относились любезно. У него все шло хорошо: его постоянно повышали в чинах, поэтому к двадцати пяти годам он уже сам стал полковником. Следует отметить, что звание полковника в мексиканской армии - не такое уж большое достижение и не обязательно свидетельство исключительных заслуг. Как бы там ни было, мало сомнений в том, военная карьера Хесуса Марии так и развивалась бы по нарастающей, не окажись он в Закатекасе в то время, когда Фермин Фигейроа и его банда совершали набеги на окрестные деревни. Начальство оказало ему еще одну любезность из многих: его поставили во главе карательной экспедиции против Фигейроа. Хесус Мария, вместе с тем, был небесталанен, поскольку на третий же день ему удалось захватить вожака бандитов в плен вместе с тридцатью шестью его людьми.

Никто толком не знает, что произошло в горной деревушке, где банду поймали, кроме того, что Фигейроа и его головорезов связали и бросили в загон для овец перед тем, как расстрелять, и когда несколько часов спустя капрал и шесть солдат прибыли на место, чтобы привести казнь в исполнение, загон был пуст. Утверждали даже - после того, как Хесуса Марию лишили звания, - что пастух видел, как он вошел в загон средь бела дня, когда все спали в полуденной жаре, распутал веревки, которыми был связан Фигейроа, а потом отдал ему свой нож, после чего повернулся и ушел. Рассказу пастуха поверили немногие: полковники так не поступают. Но все равно мнение было единым: непростительная беспечность, он целиком и полностью виновен в том, что тридцать семь бандитов живы, сбежали и продолжают свои бесчинства.

Вернувшись вечером в столичные казармы, Хесус Мария стоял один в уборной и рассматривал себя в засиженном мухами зеркале. Медленно он начал улыбаться, наблюдая за движениями лицевых мускулов. "Нет", - произнес он и попробовал еще раз. Он раскрыл глаза пошире и улыбнулся изо всех сил. Лицо того человека выглядело примерно так же; точно уловить его выражение никогда бы не удалось, но он будет пытаться снова и снова: ведь вспоминая то мгновение, он был счастлив - единственный раз, когда он точно знал, каково это - иметь силу.

Танжер

1949

ДЕНЬ С АНТЕЕМ

Ты хотел видеть меня? Тебе правильно сказали. Так меня и зовут. Нтэй. Африканский Великан - вот как меня называют с тех пор, как я начал бороться. Чем тебе помочь? Город уже посмотрел? Не самое паршивое местечко. Тебе повезло, что в эти дни нет ветра. Плохой ветер здесь у нас дует. А без него - слишком палит. Аргус? Никогда про него не слыхал. Я не бывал на другой стороне.

Человек по имени Эракли? Да, да, он здесь был. Давно. Я его помню. Мы даже с ним боролись.

Убил меня! Так он там вам рассказывал? Понятно. А когда ты пришел сюда, то услышал, что я тут по-прежнему, и тебе захотелось со мной встретиться. Понимаю.

Давай-ка присядем. Здесь во дворе есть источник, и в нем - самая холодная в городе вода. Ты спросил об Эракли? Нет, трудностей у него здесь не было - если не считать того, что он проиграл бой. Зачем кому-то ему досаждать? Человек приходит один. Ты никогда его раньше не видел. Пускай себе идет. Зачем его беспокоить? Только дикари нападают на человека, который приходит один. Убивают его, а потом дерутся за его набедренную повязку. Мы же пропускаем людей без лишних разговоров. Они входят с одной стороны, выходят - с другой. Нам так нравится. В мире и дружбе со всеми. У нас есть поговорка: Никогда не бей человека, если не уверен, что можешь его убить, а если уверен - убивай быстро. Там, откуда я родом, мы гораздо грубее, чем здесь, внизу, на побережье. Жизнь у нас труднее, зато здоровья больше. Посмотри на меня - ведь я тебе в отцы гожусь. Если б я всю жизнь прожил здесь, на взморье, я б так не сохранился. И все равно - видел бы ты меня двадцать лет назад. В те дни я на все ярмарки ходил, людям представления устраивал. Быка подымал одной рукой, а другой - хрясь меж рогов, и он замертво падает. Народу такое нравится. Иногда балки головой ломал. Тоже любили - да только с быком это обряд такой был, поэтому быка больше всего просили показать. Все обо мне знали.

Хочешь орехов? Я их каждый день ем. В верхнем лесу собираю. Там деревья растут - таких огромных ты никогда в жизни не видел.

Он лет двадцать назад здесь проходил, но я его прекрасно помню. Не потому что хороший борец был, а потому что совсем полоумный. Такого полоумного, как Эракли, и захочешь забыть - не сможешь.

Бери еще. У меня их полный мешок. Это правда - вкус у них ни на что не похож. У вас на другой стороне таких наверняка нет.

Я только рад буду тебя в лес отвести, если посмотреть хочешь. Это недалеко. Ты же не откажешься немного в гору подняться?

Конечно, он здесь ни с кем дружбы не свел, но какие могут быть друзья у такого человека? Он столько о себе мнил, что и нас-то не замечал. Считал нас всех дикарями, думал, мы на басни его купимся. Еще до поединка все над ним смеялись. Сильный, да - но борец никудышний. Ужасный хвастун и страшный лжец. И невежда, к тому же.

Вот здесь свернем и пойдем по этой тропе. Все время языком молол. Если ему верить, так все ему по плечу, никого на свете лучше него и быть не может.

По дороге хороший вид открывается. Край света. Каково, а - привык всю жизнь в серединке, а тут на край попал? Должно быть, все по-другому.

Когда Эракли в город пришел, на него и внимания никто не обратил. Должно быть, у него какие-то деньжата с собой были, потому как начал он встречаться тут с парой-тройкой моих знакомых каждый день, да поить их за свой счет. Они мне про него и рассказали, и я пошел как-то раз поглядеть на него - не знакомиться, а просто поглядеть. И сразу понял - никчемный он. И борец никчемный, и человек. Я даже всерьез его не воспринял, куда там вызов какой-то бросать. Ну как можно всерьез к человеку относиться, если у него борода - что твое овечье руно?

Подзадержался он в городе, да посмотрел, как я быков забиваю. Да и пару поединков я провел, пока он тут был - и он на каждый, наверное, приходил, на меня посмотреть. И вот я и глазом моргнуть не успел - он меня вызывает. Это ему поединка хотелось. Невероятно. Больше того - мне передали, что он еще и зло на меня затаил за то, что это не я ему вызов прислал. А мне такое и в голову не пришло.

Вся эта земля, что ты здесь видишь, - моя. И вот это, и лес впереди. Я сюда никого не пускаю. Мне гулять нравится, а с людьми встречаться я не хочу. Они меня раздражают. Я ведь раньше с каждым, кого ни встречу, дрался. В самом начале, по крайней мере.

Когда я совсем мальчуганом был, мне у себя в деревне нравилось под конец дня ходить к большой скале. Я на нее садился, смотрел в долину под собой и представлял себе, что враги нападают. Потом их до какого-то места подпускал и скатывал на них валун. И убивал всех каждый раз. Отец меня однажды поймал и всыпал. Мог в овцу или козу попасть внизу - или даже в человека.

Но я не умер, как видишь, что бы там Эракли ни рассказывал. Я хочу, чтобы ты на мои деревья посмотрел. Посмотри, какой ствол вот у этого. Смотри выше, выше, выше - вон где ветки начинаются. Видел где-нибудь такие большие деревья?

Когда я стал постарше, то научился заваливать телят, а потом и бычков. К тому времени я уже боролся вовсю. И пока ни разу не проиграл. Все забыли, что меня зовут Нтэй, а стали называть просто - Великан. Не из-за роста, конечно. Не такой уж я и большой. А просто потому, что в поединке меня никто одолеть не мог. Сначала только окрестные собирались, а потом даже издалека приходили. Сам знаешь - стоит услышать о борце, который никогда не проигрывает. Никак не могут поверить, что его положить на лопатки нельзя. Так и с твоим Эракли было. Я с ним до поединка и не встречался - только от друзей про него слышал. Он им рассказывал, что изучил меня и понял, как можно меня победить. А как - не говорил. Я так и не узнал, что он собирался делать, пока бой не кончился.

Нет, я не умер. Я по-прежнему победитель. Здесь тебе любой расскажет. Жалко, что ты сам с Эракли не встречался. Иначе ты б так не удивлялся. Ты бы понял: вернувшись домой, он рассказывает только то, что хочет рассказать - и ничего больше. Правду он все равно сказать не смог бы, если б даже захотел.

Устал? Склон крутой, если не привык по горам лазать. Сам поединок? Недолго длился. Он слишком увлекся замыслом, который якобы разработал. То отступит от меня, то подскочит и стоит, руки на меня положил. Я не понимал, чего он добивается. Толпа улюлюкает. Я даже подумал: он из тех, кому приятно вот так - руками мужчину по груди гладить, да за талию лапать. А ему не понравилось, когда я захохотал и толпе это закричал. Все время такой серьезный. А я все равно ошибся. Мы не слишком быстро идем? Да у тебя еще кошель такой тяжелый на поясе. Можем и помедленней. Спешить некуда.

Хорошая мысль. В самом деле - присядем на минутку, передохнем. Ты как себя чувствуешь? Нет. Ничего. Просто показалось - бледный ты какой-то. Может, свет так упал. Сюда солнце никогда не заглядывает.

Только после поединка мне один приятель рассказал, что Эракли хотел сделать. Вместо того чтобы броском свалить, этот остолоп меня пытался оторвать от земли и подержать в воздухе! Не чтобы потом снова бросить, а просто - подержать. Трудно поверить, правда? Но он именно этого и добивался. В этом и был его великий замысел. Почему? А я откуда знаю? Я африканец. Почем мне знать, что в мозгах у людей из твоей страны происходит?

Возьми еще орехов. Нет-нет, от них тебе хуже быть не может. Все дело в воздухе. Наш климат не подходит людям с другой стороны. Пока он там раздумывал, как бы меня половчее приподнять, я его и прикончил. Пришлось за ноги уволакивать.

Дальше пойдем? Или ты еще отдохнуть хочешь? Не отдышался? Здесь, в лесу воздуха совсем нет.

Может, еще подождем, как считаешь? Конечно, если дальше хочешь идти. Можем пойти медленно. Держи руку - я тебе помогу. Жалко, что дальше не пошли. Самые большие деревья вон там, наверху.

Да, его утащили, и он три дня на рогоже отлеживался, только потом ушел. Уковылял из города, как собака, а все смеялись над ним по дороге. Держись за меня. Я тебе упасть не дам. Да можешь, можешь ты сам идти. Только не останавливайся. И уходя из города, он по сторонам глядеть боялся. Радовался, наверное, когда до гор добрался.

Успокойся. Сначала одну ногу, потом другую. Не знаю я, куда он пошел. Боюсь, воды-то тут и нет. Ничего, найдем, когда в город спустимся. Все будет хорошо. Наверное, ушел туда, откуда и пришел. Мы его тут никогда больше не видели, как бы там ни было.

Тебе не кажется, что мы с тобой уже целую вечность идем? А на самом деле - всего несколько минут. Тропинку ты узнаёшь, но где ты - не знаешь? А зачем тебе знать, где ты? Это ж не твой лес. Успокойся. Шажок. Шажок. Еще шажок.

Ты прав. Это тот камень, на котором мы с тобой сидели несколько минут назад. Я все думал, заметишь ты или нет. Ну конечно, я знаю, куда идти! Я просто подумал, что тебе не помешало бы отдохнуть перед тем, как мы к городу двинемся. Правильно, вот сюда и приляг. Поспишь немножко - и все будет прекрасно. Здесь очень тихо.

Нет, ты недолго спал. Как теперь себя чувствуешь? Хорошо. Я же знал, что поспишь - и полегчает. Ты просто к здешнему воздуху не привык. Кошель? Мне кажется, у тебя с собой ничего не было.

И вовсе не нужно такие рожи корчить. Ты ведь не думаешь, что я его взял, правда?

Я-то считал, что мы друзья. Я к тебе со всей душой. А ты мне вон чем отвечаешь.

Никуда я тебя больше не поведу. Сам в город спускайся. А мне в другую сторону.

Возвращайся в свою страну - расскажешь всем обо мне. Да можешь ты сам идти.

Только не останавливайся.

И побыстрее выберись из леса!

Танжер

1970

перевод М. Немцова


1 Усадьба (исп.).

2 Сапота (илама) - фрукт, характерный для Центральной Америки.

3 Столовая (исп.).

4 Зд. - сейчас увидим (исп.).

5 Зд. - сам знаешь, парень... ешь (исп.).