Егорий Простоспичкин

ЛИСА И КЛЮЧ
русская народная сказка

Лисица, когда ее принесли охотники утром, не подавала, как это свойственно плутовкам, признаков жизни, и хвост ее тащился по пыльной дороге, вычерчивая на ней след.
Листья берез звонко шумели на ветру и пчелки, трудолюбивые божьи птички, торопились пораньше на луг за росою, из которой они делают мед.
Иван Иванович вышел на крыльцо и улыбнулся солнцу. Он часто выходил по утрам на крыльцо и так вот останавливался, чтобы приветствовать новый день. Сегодня он собирался до обеда нащипать бересты с берез, чтобы деткам было на чем писать в школе острыми и тонкими палочками, вырезанными из дубовых ветвей.
Губить березы казалось Ивану Ивановичу великим грехом, и он знал, на что идет.
Когда березу рубят, она охает и стонет, как будто обливается слезами, и умирать ей не хочется. Иван Иванович лишился своего собственного дерева еще в молодые лета свои, когда срубили ее жестокие руки губителей.
И с тех пор Иван Иванович словно бы не имеет сердца, и хотя умом понимает он, что не нужно убивать березы или какие-нибудь другие деревья, а сердцем не чувствует ничего, кроме холода, который забирается туда, в пустое место, и лежит, как свернувшаяся мертвая кошка.
А в лесу очень хорошо, солнечные лучи шаловливо и беззлобно - не так, как у других народов, которые живут в пустынях, - весело солнечные лучи бегают между стволами, ходят по траве и мошки и комары вьются над нею в лучах, и прожужжит насекомое, ударится в щеку, полетит дальше. Солнечный луч сладостно лобзает уста человека, и человек просветляется. И если в груди у него пустота, луч заползет туда и там станет свет. И этот свет будет заменять собою - и замена не худшая - украденное у вас сердце.
И когда подойдешь к дереву с острым топором, то жалуется оно и воздевает руки свои к небу. И еще бывает под ним в корнях гнездышко свила какая-нибудь куница или ежик. А ежи славятся заботливым отношением к детям своим, равно как и бережливостью. Они сообразительные звери - заберутся на деревце и яблочек вниз накидают - дерево плачет по яблочкам, а ежи хладнокровно катаются под ним, на иглы накалывают и относят своим малышам. И вот бывает гнездо в корнях. И туда железной палкою если ударить с отлета, сразу вылезает ежик или же куница, а вы опять бьете, и оттуда писк, возня, сердце то обливается у вас кровью, и если это гнездо ежа, то ежиха недоуменно пучит глазки свои на вас, бегает вокруг, не то на лапки подымется, не то сунется обратно в гнездо за детками, а их становится меньше с каждым ударом и у самой у нее мордочка в крови, а если куница, так еще шипеть на вас станет, злобный ведь зверек весьма.
Или еще бывает среди деревьев найдете человеческий труп, и он сам весь лиловый, темный, а под ним червячки с мокрицами. И если палочкой вы его, скажем, в брюшину, ударите, она раскрывается, а труп-то сам голый лежит, как вы его и положили - никто же не будет ходить по лесу и одевать трупы - голый лежит и лиловый весь, и брюшина лопнет, и там тоже какие-нибудь живые существа. Им же все равно, они глупые и не понимают, где свили гнездо. Не отдают себе в этом отчета. И если пчелы там будут, вы медку наберете и поедите его, чтобы подкрепить силы, а потом дальше в лес по грибы, поминая добрым словом св. Антония, покровителя грибников, или рубить деревья, в зависимости от того, что вам ближе по роду занятий.
Грибы же они тоже живые и плачут, когда их срезаешь, и из грибницы словно бы доносится писк - это маменька их тоскует по вырванным из родимой землицы деткам. И как только солнечный луч упадет на то место, откуда вырвали гриб, тотчас там появляется капля
крови. Или возьмем паутину, если порвете ее ненароком - ведь кто же станет со зла рвать паутину - если случайно порвете ее, она словно взмахивает крыльями своими, и паук падает на землю, делает шаг направо, налево и нет больше дома у него, и он идет к вам, доверчиво моргая глазками своими. И если вы этого паука подберете, он будет служить вам верно и никогда не покинет вас, и станет ходить за вами, скажем, вы по улице идете, а он быстро на лапках за вами семенит и, когда его увидят женщины, сразу поднимают визг, ведь боятся пауков, но только с ним нельзя в церковь, как и с любым другим животным.
Итак, Иван Иванович постоял на крыльце и ему сообщили про лисицу. Он сошел с крыльца и отправился в амбар, где заперли животное. Оно уже успело прийти в себя и теперь с любопытством глядело на двор сквозь щели в дощатой стене.
- А ведь ты, поди, хочешь кушать, - покачал головой Иван Иванович, встретив взгляд лисы. Он схватил за голову проходившую по двору курицу и с маху ударил ею о бревно. - Я отпускаю тебе все твои грехи, за исключением тех, которые тебе придется искупить в следующем воплощении, - сказал он.
Много еще этих тварей ходило по двору, представлявшему собой чистилище для душ, облаченных за грех плодовитости, лени, конформизма и обжорства в несушек. Иван Иванович любил подойти к какой-нибудь из них и хорошо рассчитанным ударом сапога побить яйца прямо внутри. Курочки потом очень мучались, пытаясь снести яичко.
Зайдя в амбар, Иван Иванович ласково зашипел, подражая тайному языку лисиц.
Лисица облизнулась и кивнула. Иван Иванович быстро ощипал и выпотрошил курицу и разжег портативный нагревательный прибор "Шмель", работающий на бензине. Потом он принес воды и поставил курицу вариться на "Шмель". Спустя некоторое время курица была приготовлена, и Иван Иванович, при помощи вилки, вытащил ее и положил на бронзовое блюдо, которое поставил перед лисицей.
Лисица сказала:
- Будучи пойманной в лесу под видом лисицы, я останусь в этом облике до тех пор, пока не вернусь в лес. Но за твою доброту, Иван Иванович, я отплачу по совести. Мы считаемся коварными, обманчивыми зверями, но для тех, кто относится к нам хорошо, мы предстаем преданными помощниками. Сейчас я буду насыщаться курицей, которую ты для меня приготовил. Однако у меня во рту находится нечто такое, которое я всегда выплевываю, прежде чем приступать к трапезе. Это - небольшой ключик. Я объясняю тебе, Иван Иванович, что он будет в твоем распоряжении, пока я не съем последнюю косточку этой богопротивной птицы.
- Но скажи мне, милая плутовка, к какому замку подходит этот твой ключик? Что отпирает он, и где расположена дверь?
- Этот ключик настолько ценен, что любые объяснения о месте нахождения двери и замка, которые я могу дать, совершенно никакой роли не играют. Пойми, Иван Иванович, что в твоих руках сейчас окажется самый важный ключ в мире. Мы, лисицы, носим его под языком. Этот ключ существует только в одном экземпляре, но если я говорю, что все мы носим его под языком, то не лгу. Я желаю тебе, Иван Иванович, добра и приступаю к трапезе.
С этими словами лисица выплюнула на земляной пол крошечный ключик, изготовленный из неброского, непонятного цвета металла.
Иван Иванович поднял ключик и вышел из амбара.
Он зашел в избу, где Пелагея Александровна, его жена, изготавливала хлеб, и сказал:
- Пелагея, посмотри-ка на ключик. Что бы им можно было отпереть?
- А я этот ключик сразу узнала. Им отпирается сундук, который попал в этот дом как мое приданое, стоящий теперь в сенях. Сколько себя помню, сундук всегда был заперт. Мой батюшка имел этот ключик, и никогда не давал его другим.
- Что ж, я пойду и отопру сундук.
- Но заклинаю тебя, Иван, будь осторожен.
- Хорошо, - сказал он, а сам подумал: - Отец Пелагеи был лесорубом. Наверняка в сундуке лежит кусок дерева.
Иван Иванович пошел в сени и отпер сундук. В сундуке находился кусок дерева.
Положив кусок дерева в карман, Иван Иванович вернулся в амбар к лисице.
- Объясни мне, лисица, как ты узнала про наш сундук и почему у вас у всех имеется ключ к нему?
Лисица проглотила последнюю кость и попросила вернуть ключ. Когда он исчез в ее пасти, она сказала:
- Иван Иванович, этим ключом отпирается Сад Философов. Это - Философский Ключ. Я думаю, что ты слышал о нем и мог бы его узнать, но не виню тебя в ошибке, ведь зрение твое недостаточно остро, а язык твоей жены слишком быстр. Многие считают этот ключ ключом от Райского Сада. В руках необразованных людей он превращается в страшное оружие, отпирающее любые замки и ломающее все печати.
- Значит, в сундуке оказался кусок дерева, потому что я о нем подумал?
- Наоборот, ключ подумал для тебя о куске дерева, который находился в сундуке. От образа твоих мыслей и от дисциплины мышления зависел уровень подсказки, предложенной ключом. Он функционирует всегда одинаково, но, поскольку большинство из людей не обладает дисциплиной мышления, они считают себя обманутыми.
- И поэтому вы, лисы, считаетесь обманщицами.
- Совершенно верно. Считаемся.
Сказав так, лиса взмахнула хвостом и превратилась в неописуемой красоты женщину.
Красавица была одета. На ней был тяжелый пояс из бронзы с золотой мандорлой, темно-красная нательная рубаха и накидка из некрашенного шелка. Ее ноги были облачены в мягкие сапожки, и разные цепочки украшали шею ее, опускаясь на грудь, и ногти ее были черного цвета, глаза же на белом лице темнели коричневыми виноградинами, но не так, чтобы отражать свет, а наоборот, словно бы пластинки, сокрывающие за собой что-то яркое. Венец на голове у нее был очень изящный, а из-под прядей золотых волос кокетливо выглядывали рожки. Иван Иванович невольно сделал шаг назад и больно ударился спиной о ствол дерева. Он никогда бы не додумался до того, что у лисиц могут быть рога. Издалека донесся крик кукушки. Подул ветер. Трава зашелестела.
Лисица сказала:
- Ты просчитался, Иван Иванович, но, во-первых, не по своей вине, а по подсказке неумной жены, и во-вторых, я - вижу тебя насквозь. Я вижу, что ты не любишь куриц и обладаешь необычным складом мышления. Я знаю, что ты убиваешь людей и относишь их в лес, чтобы березки не плакали. Ты - хороший, Иван Иванович, и я окажу тебе редкую милость. Я высосу из тебя душу и ты больше никогда не будешь существовать.
- Значит, я никогда больше не буду чувствовать пустоты в груди моей и жаждать солнечного луча?
- Совершенно верно. Больше ничего такого не будет. Я полностью заберу твою душу и оставлю только тело.
- Но я думал, что у меня нет души!
- На самом деле душа находится не в сердце, а в горле, Иван Иванович. Это справедливо не для всех людей, но только для таких, у которых она, душа, ушла из крови.
- Это очень сложная концепция...
- Да, и я не стану кратко описывать ее, потому что тебя все равно больше никогда не будет и тебе эти сведения ни к чему. Ты готов?
- Меня беспокоит, что я не надеру бересты для деток.
- Не тужи, Иван Иванович, ведь тебе будет хорошо. Тебя больше не будет существовать, и что же тебе за дело до деток! Ведь лучше, когда тебе хорошо, чем когда тебе плохо, а другим хорошо.
- И правда! - воскликнул Иван Иванович.
Красавица подманила его пальцем и прижала к телу своему, и устами прильнула к устам его. И выпила душу его, и обернулась лисицею, после чего исчезла в лесу. Тело Ивана Ивановича набрало бересты и отправилось жить дальше.

ПРИВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ

Receptus Aphrodisiacii
(перевод со старонемецкого)

Товарищу моему, NN (имя в оригинале приведено полностью, - прим. ред.), по завещанию, я, старый Тойфелин (alte toifelin, - прим. пер.), предлагаю оное письмо с замечанием необыкновенного способа, никогда не приводящего к превратному результату, как приворожить и напитать пристрастием любую особу женского пола, которая любезна сердцу твоему, но к которой ты не имеешь свободного времени для соблазняющего с ней разговора, могущего расположить ее к тебе чрезвычайно.
Во первых, стоит убедиться в том, что сама особа, выбранная тобой самим или же оплаченная клиентом, желающим испытать силу твою в колдовском действии, заранее не питает пристрастие к другой особе, которая и хочет того, чтобы к себе приворожить ту первую особу, да так приворожить, что первая не будет думать ничего подобного: "вот меня привораживает та особа, и я догадываюсь, что это запланировано и та особа тоже старается обольстить меня, и значит она раньше, чем я ею, обворожена мной." - Ничего подобного! Но если она и без колдовства заранее приворожена, то это совсем другое дело. Так случается ведь, что девушка или женщина молода и застенчива и чувств своих не привычна открывать, а наоборот, склонна к вуалированию их или же иному виду сокрытия. В таком случае ты можешь куда проще не применять этот способ, а только сделать вид, что ты его применяешь, но на самом деле применить другой, хорошо тебе известный! - но получить вознаграждение как если бы за этот сложный и даже в чем-то небезопасный способ.
Во-вторых, ночью, примерно N-го (в оригинале цифра неразборч., - прим. пер.) дня, возьми молодого человека лет двадцати, который однако уже познал женщин двадцать или тридцать и не менее того за свою жизнь. Я сразу хочу предупредить тебя от того, чтобы как-то превратно понимать мои советы. Нет, запомни же про этого юношу: нельзя сказать, что он должен быть чрезвычайно опытным, - ничего подобного! - но он должен иметь то, что мы называем "войти во вкус" и даже "сжиться с этим хорошо и накрепко". Если он только в чем-нибудь неполноценен, например, познавал мужчин, - Боже упаси! - или животных или давал себя познавать хотя бы один раз, то трижды поразмысли, нужен ли тебе такой человек и не будет ли это уже чересчур.
В-третьих, когда ты возьмешь его (конечно, не твоими собственными руками!), то приведи в сад его и посмотри, чтобы он не оставлял никаких знаков за собою, как бывает делают некоторые, что возомнили себя слишком "хитрыми" или просто начитались. И также гляди в оба: если он такой хитрый, то за ним могут наблюдать. Например, если он идет ночью к своей подружке (megdelein, - прим. пер.), а та тешит уже себя заранее грезами, то не может удержаться и выйдет навстречу, и если ты в это время возьмешь его, то она увидит это и последует тайком за ним. Не то чтобы она могла привести помощь и навредить тебе, - упаси Боже! - а другое: если она войдет в сад, но сама не может быть использована в этом деле, то от нее нет никакой пользы. Как так?
Она не может быть использована вот почему: двое влюбленных друг в друга людей или же пылающих скотской страстью друг к дружке, приближаясь телами, теряют что-то от силы желания, которое в грезах у них. Если они далеко друг от друга, то любят представлять, что близко, и тогда желание растет. Но если ты приведешь в сад и друга и подружку, то их грезы станут болезненными, а именно этого не надо допускать ни в коем случае.
Конечно, когда я говорю "сад", я не имею в виду сад на открытом воздухе, - как ты можешь такое заподозрить! - а веду речь о крытом сооружении с постоянной и приятной телу температурой, в котором однако посажены растения, и благодаря этим растениям воздух приятен и свеж.
Итак, в-четвертых, свяжи человека по рукам и ногам, сняв одежду всю с него, которая могла бы доставлять ему неудобство, и размести в центре сада вертикально, а девочкам твоим вели в приятных одеждах танцевать перед ним, так чтобы интересовать его воображение и напоминать о разных утехах, и если это будет напоминать ему о скотских, то конечно не потому, - Боже упаси! - что так и есть, а потому, что каждое воображение дает плоды сообразные низости или возвышенности своей.
И в пятых, ему должны подносить кушанья - но чтобы он не уелся до одури неразумной, - и ему должны подносить сладкое вино, - но чтобы он не упился до неблагообразного состояния, - а все только для того, чтобы он не чувствовал какого-то стеснения и не брал в голову мыслей. И продолжаться танец должен примерно одну неделю без перерыва. Когда человек молодой, которого ты взял, будет показывать усталость, то не запрещай ему дремать, - это было бы грубой ошибкой! - но следи за тем, чтобы он не погрузился в глубокий сон, который бы его без меры освежил. Так, через неделю станут обострены чувства его.
И в-шестых, по прошествии недели, - как сказано выше! - приведи в сад распутную женщину, которую приобретешь за пару талеров во дворах города, и скажи, чтобы та, искусством красноязычия своего, возвысила плодородное отращение его. (имеется в виду оральная ласка полового члена, - прим. ред.) И когда это произойдет, скажи ей, чтобы не давала воли дальше искусству своему, как она привыкла. Итак, изнутри и снаружи станет этот человек очень горяч.
И тогда, в-седьмых, при помощи инструментов возьми все семя у него прямым путем, так чтобы оно не прошло по нечистому мясу, - этого нельзя допускать! - и собери в мензуру. С ей же смешай негритянскую (negelein, - прим. пер.) воду и мускатную воду, взятые в таком количестве, чтоб их общее количество было равно половине общего количества взятого от человека чистого вещества страсти.
In meines bulen garten
Da sten zwa beumela,
Das ein das tregt muscata,
Das andra negela.

И в-восьмых, яблочко наливное, которое давал носить распутной женщине (scmutzge hure, - прим. пер.) под мышкой, начини пастой, полученной таким образом. Как это? - При помощи иглы и канала в ней.
Теперь, - наконец-то! - в-девятых, это яблочко положи под подушку на ночь той особе, которую ты хочешь обворожить. И в-десятых, получи результат.

Onoldsbach, Anno 1457

Рабби Гитлер, История из Талмуда
[рукопись, найденная в бутылке]
перевод с немецкого

...Сплюнув табак коричневой струею (в роду нашем все жевали табак, а я чистокровный баварец), я свернул с улицы имени Евы Браун к Мавзолею. На Мавзолее в этот утренний час было малолюдно. Я старик, но ноги еще держат меня хорошо и не жалуюсь на память.
С тех пор как Синедрион перевели в Москву, Мюнхен значительно обезлюдел. Не устраивались уже долго здесь веселые карнавалы, во время которых принято ходить с накрученной на два карандаша импровизированной Торой и флажками вокруг стационарной Торы. Где теперь те времена, когда даже Тору еще принято было малышам в классах школы изготовлять на уроках труда? Теперь эти рулоны продаются в любом киоске как ширпотреб, а ведь я еще застал те времена, когда на уроках труда, бывало, малыши в коротеньких кожаных штанах, напевая тихонечко хором Schwarzbraun ist die Haselnuss, вырезали Тору либо, отдуваясь, старательно приделывали друг другу картонные пейсы, но нынешнее поколение никогда уже, видимо, не застанет подобных времен.
На Мавзолее розовыми буквами выведено имя ГИТЛЕР, растиражированное на флажках, а воочию виденное все-таки немногими, и кому привелось, тот поймет трепет, охвативший меня. Я долго разглядывал отчего-то в это утро букву "H" этого имени. Мне вновь показалось удивительным, что заканчивается написанное на Мавзолее имя, по большому счету, точно такой-же буквой, но без вертикальной черты. Буква "Йуд" после "H" неспеша, отдавая себе отчет в собственной важности, разгоралась, и вместе с нею разгорались стены города. Солнце быстро бежало по крутому небосводу, дабы успеть к полудню попасть в зенит.
Я подумал, что, наверное, в Москве теперь все иначе. Там-то уж обязательно буквы на Мавзолее золотые. У нас здесь принято подменять действительное кажущимся, так как Синедрион далеко и за правдою туда не всегда удобно идти. Буква "Ламед" в имени ЛЕНИН наверняка уже полыхает на солнце, и люди щурятся, глядя на то, как она полыхает, и надвигают ермолки на самые глаза, чтобы не ослепнуть.
...
Рабби Гитлер был очень умен и учил Тору с ранних лет, предпочитая это занятие праздным гуляниям, совокуплениям с женщинами и иным молодежным развлечениям из тех, которые были повсеместно в ходу в первые годы XXI века. Конечно, в энциклопедиях и учебниках многое приукрашено, некоторые углы сглажены, портреты отретушированы, но одно несомненно: не было такого знатока Торы, каким был рабби Гитлер.
Рассказывают, что однажды рабби Гитлер встретил группу молодых гоев, которые громко смеялись на улице. Рабби Гитлер мог бы пройти мимо, но он остановился, подумав: "а что я могу сделать для этих молодых людей, которые - как знать - не смогут ли принести еще пользу нашему общему делу?"
И тогда, выйдя на середину улицы, рабби Гитлер с улыбкой развел в стороны руки, кивками головы приветствуя молодых людей, как будто они были лучшими друзьями его. Люди удивились, увидев такое поведение рабби Гитлера, потому что знали его как человека нелюдимого и не имеющего знакомых, даже чурающегося всяких знакомств, и все свое время, высвобождаемое засчет знакомств, посвящающего изучению Торы. Многие из прохожих решили, что рабби Гитлер просто сошел с ума, прочитав слишком много мудрых преданий еврейской старины.
Рабби Гитлер, однако, не смутился, когда молодые люди попытались обойти его и миновать это место, но переместился по улице так, чтобы все-таки не дать прохода. Молодые люди, увидев настойчивость рабби Гитлера, поневоле прониклись уважением к нему и спросили друг у друга: "кто этот странный человек?" Но никто не знал правильного ответа и тогда сам рабби Гитлер, улыбнувшись, представился молодым людям и спросил, чего им всего более хотелось бы узнать. Он объяснил, заметив удивление молодых людей, что знает ответы на все вопросы.
Молодые люди поставили такое условие, что рабби Гитлер должен войти с ними в пивную и поставить всем по кружке темного Эрдингера, и тогда они зададут вопросы. Рабби Гитлер пребывал в тяжелом сомнении, не зная, стоит ли ему следовать с молодыми людьми в пивную, ведь у него совсем не было денег. У него и карманов то не было для денег, а все свое имущество он хранил дома, с собой нося только небольшое украшение, которое называется Золотой Иерусалим.
"Если я войду с молодыми людьми в пивную, то они могут ограбить меня или оскорбить. Но если я не войду с ними, то люди скажут, что рабби Гитлер не может ответить на любые вопросы, так как не принял вызова каких-то молодых людей!"
И вот, рабби Гитлер решил войти в пивную и кивком головы пригласил молодых людей следовать за ним.
В пивной было шумно и накурено, но когда вошли молодые люди с рабби Гитлером во главе, разговоры стихли, и лишь несколько раз еще ударил кий по шару в углу, где находился стол для игры в биллиард. Завсегдатаи не верили своим глазам, так как рабби Гитлер и из дома то выходил редко, а теперь вошел в пивную запросто, как обычный человек, с молодыми людьми.
"Что желаете?" - Спросил подбежавший к рабби Гитлеру хозяин. Рукой он подал знак кельнерше Людмиле скрыться из-за стойки, потому что опасался беспорядков. Он решил, что молодые люди решили посмеяться над рабби Гитлером и привели его в пивную силой.
Но рабби Гитлер весело подмигнул молодым людям и заказал всем по двухлитровой кружке темного пива. "Если бы я заказал только по пол-литра, то хозяин сразу же потребовал бы оплатить покупку, но поскольку я заказываю так много для молодых людей и для себя, он подумает, что все это продлится долго и оплату можно будет потребовать с нас в конце" - Сказал себе рабби Гитлер.
Молодые люди хотели расположиться прямо за стойкой бара, но рабби Гитлер попросил их:
"Ведь это я заказываю для всех пиво, и мне хотелось бы, чтобы мы сели за стол подле окна", - сказал он. И молодые люди, видя искренность и доброжелательность своего нового покровителя, не смогли отказать ему, и сели за стол, куда тотчас же подали и темное пиво в больших стеклянных кружках.
Рабби Гитлер пригубил напиток, и ему показалось, что сейчас следовало бы попросить хозяина включить музыку. "Если я попрошу поставить пластинку с еврейской музыкой, то хозяин не откажет мне, так как ни в коем случае не хотел бы прослыть врагом евреев, а если музыка будет звучать, то он подумает, что сидеть мы будем еще долго, и не станет сразу же требовать оплату моих заказов".
И хозяин не смог отказать рабби Гитлеру. Он послал Людмилу в ближайшее еврейское гетто за компакт-дисками, а когда та вернулась с покупками, поставил диски в проигрыватель. Зазвучала музыка.
"Не правда-ли, очень хорошая музыка?" - улыбнувшись, спросил рабби Гитлер у молодых людей, допивавших пиво. Они согласились и искренне признались, что музыка нравится им, и тогда рабби Гитлер заказал еще по кружке пива для каждого.
"Если я закажу пиво для всех, кто находится в пивной, то хозяин, несведущий в нашей традиции, решит, что сейчас время какого-нибудь еврейского праздника, и не станет сразу требовать деньги".
И рабби Гитлер заказал пиво для всех, а для некоторых заказал шнапс.
Музыка тем временем звучала, и посетители пивной были искренне поражены теплой, дружественной атмосферой, которая воцарилась благодаря рабби Гитлеру.
"Если я скажу, что у нас сейчас религиозный праздник, я солгу, но если при этом в уме я опровергну свои слова, то не совершу никакого беззакония", - подумал рабби Гитлер, поднялся с места и громко сказал, приподняв кружку:
"Друзья! Мы собрались здесь потому, что у нас крупный религиозный праздник!" - И тут же добавил про себя: "бывает в декабре и называется он Ханука."
Многим из молодых людей хотелось танцевать под звучавшую музыку, но они боялись обидеть рабби Гитлера и смущенно потягивали пиво, бросая взгляды друг на друга. Другие посетители пивной находились в сходной ситуации. Заметив это, рабби Гитлер подумал: "Я не знаю никаких танцев, так как всегда жил в уединении, но если я не смогу научить этих людей танцу, то они скажут, что рабби Гитлер все-таки чего-то не знает, то есть его знания имеют границы".
Рабби Гитлер сказал: "Это еврейская музыка и танцевать под нее могут только евреи. А что же значит только евреи? - Это значит, перешедшие в иудаизм."
"А как же переходят в иудаизм?" - спросили рабби Гитлера.
Рабби Гитлер объяснил как это делается. "Даже если они не станут евреями, то будут думать, что стали, а если я ни разу не скажу напрямую, что они стали евреями, то не совершу неправоты", - решил он.
"Если обрезание им сделает парикмахер-гой, то я не вижу в этом ничего противозаконного, так как все они тоже гои", - подумал рабби Гитлер и попросил вызвать в пивную цирюльника из соседней гостиницы.
Спустя полтора часа обрезание было сделано всем посетителям пивной, за исключением тех, которые успели уйти. Теперь посетители могли бы танцевать под музыку, но не знали, как.
И тогда рабби Гитлер, обратившись к молодым людям, сказал, что, если те хотят танцевать, то он сам не может научить их, поскольку они всего лишь начинающие евреи, а он - известный рабби, но он может пригласить других евреев. Когда рабби Гитлеру поднесли портативный телефон, он позвонил в школу танцев и вызвал танцмейстера.
"Я не могу оплатить услуги танцмейстера, но если скажу ему, что вызвать его решил хозяин этого заведения, то он подумает, что и платить будет хозяин", - сказал себе рабби Гитлер.
Вскоре прибыл танцмейстер Браунштайн с помощницей Евой и обучил посетителей танцам.
Танцы продолжались до глубокой ночи и вот пришел момент, когда к рабби Гитлеру подошел хозяин и положил на стол счет за выпитое и квитанцию от танцмейстера. Рабби Гитлер вынул из-за пазухи дорогое украшение, но не передал его хозяину, а, покачав головой, сказал, что эта вещь не может быть передана в оплату. Хозяин рассердился на рабби Гитлера за такие слова и попытался выхватить украшение из рук, но путь хозяину преградила Ева Браунштайн, и жестами она призывала самого танцмейстера Браунштайн на помощь, ну а рабби Гитлер вскочил на скамью, а затем, поддерживаемый молодыми людьми под руки, забрался на стол.
...
Эта история теперь всем известна и, хотя ее не учат в классе Алеф начальной общееврейской школы, все-таки как внеклассное чтение, несомненно, дети на дому получают возможность читать Талмуд. Сам я изучил биографию рабби досконально, потому что выбранная мной область деятельности, германистика, уже тогда требовала серьезных познаний в истории мюнхенского движения освобождения и "Пивного Синедрауна", что и возглавил рабби, в-частности. Правда, в последние годы до того, как Синедрион отменил второй государственный язык и оставил только один иврит и ввел обязательное обреза...

***

[ Рукопись, в лингвистическом отношении представляющая собой транскрипцию испорченного средне-франконского диалекта знаками иврита, была найдена в бутылке из неизвестного, вероятно кристаллического стеклоподобного материала, не подверженного плавке, группой штатных археологов военной миссии РФ в Ираке в местности близ сокрытого землею Вавилона во время планового мероприятия по контролю за состоянием химического оружия и окружающей среды. Сжимавший бутылку в руке скелет, вероятно человеческий, распался при попытке поднять его на поверхность. При вскрытии бутылки из нее с хлопком и облачком газа неизвестного происхождения вылетела рукопись, которую удалось при помощи химикалиев закрепить на месте. Часть рукописи к моменту прибытия в Москву все-таки распалась и заключительные строки послания были таким образом утеряны навсегда. ]

СЕКТОР ГАЗА или Последние мысли Анатолия Федоровича

О как прекрасна газовая камера, разумно устроенная среди зелени на склоне холма и в весеннем лесу, в городе, простая районная газовая камера, куда съезжаются по воскресеньям счастливые родственники с вещмешками, чтобы забрать драгоценности, простая районная газовая камера со временем становится гордостью города и в путеводителях радует глаз приезжего. Немного пугает, но он знает, что риск - это благородное дело, и вот, облачившись в праздничный камзол, направляется на розыгрыш билетов. Редкий счастливчик удостоится выигрыша, единица среди многих тысяч тех, которые тешили себя напрасной надеждой. Мы же оставим тех, чей удел - томительное ожидание, - и проследим за последними днями и минутами счастливчика, билет которого оказался незряшным.
Неделя проходит в радостных хлопотах. Счастливчик бреется, и даже если он женщина, тоже бреется - ведь есть и у женщин чего брить - бреется перед зеркалом, и немного робеет, когда случайно встречается взглядом с собою. В глубине души он догадывается, что через неделю его не будет с нами и все следы его напрасной - как напрасно все преходящее - жизни окажутся устранены, тщательно вытерты, подобно тому, как вытирается пыль в богатых домах с телевизора.
А бриться, даже женщинам, перед газовой камерой необходимо по двум причинам.
Во-первых, когда умирает человек, то он как бы рождается, и так свойственно новорожденным - так должно быть, и немыслимо, чтобы было иначе, что их тело совершенно чисто от волос. И, во-вторых, газ, попадая на кожу, в силу обычая, вызывает ее разъедание, и хотя это не воспринимается как болезненное явление, однако, если часть кожи остается сокрытой волосами, то газ проникает туда позже, и кожа как бы съезжается туда со всех остальных частей тела, и это может причинять неудобство человеку, словно бы его насильно раздевают.
Ну вот, бреется, доводит до конца какие-то дела свои, отдает он последние распоряжения - так и пролетает неделя.
В субботу, по старинному обычаю, в русских домах все, от мала до велика, готовятся в баню. Так будто бы и теперь, маленький Дмитрий бегает по комнате, как заводной, смотрит наивными детскими глазенками в разные стороны, на стену, на пол, забирается с заговорщицкой улыбкой на спинку дивана - и если упадет оттуда, то лишь смеется. Были уже случаи, когда сорванец сломает таким образом что-нибудь себе, и тогда в больницу, в больницу его везут, кучер охает, беда-то ведь какая. Но сегодня все не так, и юная Светлана одергивает брата, ишь, бесстыжий, чего опять надумал. Тот поднимается с кафеля, растерянный, и плетется в свой угол, где сидит уже не то чтобы угрюмо, но словно бы потеряв часть того доверия к людям, которое столь часто свойственно маленьким детям.
Но взрослым не до детских обид. В другой день бывало дедушка Пал Палыч и сам не прочь поползать по полу, там под стол, за занавеску у балкона или подле батареи прижмется, она теплая, приятно телу у батареи, и каждый раз от прикосновения словно бы наступает такой момент, когда, кажется, вот-вот вспомнится что-то.
В этот радостный день все по-другому, каждый занят своим делом, и дружный коллектив единомышленников, какой, надо сказать, представляет собой каждая нормальная евразийская семья, функционирует как часы.
Жанна Петровна внезапно прикладывает руку ко лбу своему, и мила она в этот момент необычайной миловидностью, садится тихо на табурет и затаивает дыхание.
"Анатолий, ты хорошо понимаешь, какой сегодня день?" - Говорит она, преданно и просто заглядывая мужу в глаза. Тот спокойно кивает и, на мгновение позабыв про хлопоты, садится рядышком, как в старые времена, и словно нет этих лет, обнимает жену
свою Жанну Петровну и гладит ее по голове, с тревогою замечая, что в волосах Жанны Петровны находятся такие седые волоски, как бы сделанные из проволоки.
"Сегодня у нас всех очень большой день, Жаннушка, - говорит Анатолий Федорович. - Сегодня у нас у всех такой же большой день, какая огромная жизнь расстилается перед нами. И найдутся люди, Жанна, которые скажут, что в этот день меня не стало, но ты должна знать: несмотря ни на что, я верую, всеми силами души моей верую, что смерть - это не конец и не начало. Это что-то совершенно несущественное, как дверь. На собственном опыте ни один из нас не мог до сих пор убедиться в этом, но сегодня в момент перехода... В момент перехода из обыденной реальности в трансцендентность, в этот момент - я обещаю тебе, - я обещаю тебе, Жанна, жена моя, что в этот момент не закрою глаза мои, имучи страх в сердцах моих - а за жизнь свою кое-кто из нас готов ой как цепляться, есть такие люди, сама знаешь, - не закрою глаз моих ладонию моей, но восприниму с ясностью откровение, каким бы оно ни было, и не будет во мне предубеждения, и если окружат меня недруги, то я уже знаю, что им сказать, я записал все, и эту бумагу возьму с собой, и если от смертной слабости пальцы разслабятся мои на руках моих, не разожму я их, и я верую в то, что любую вещь можно взять с собой - только не нужно пытаться взять лишнего, и тогда дадут перенести ее. Я клянусь тебе, Жанна, что все разузнаю, и если когда-нибудь ты или кто еще из возлюбленных мною людей насытятся хорошей жизнию, и не захотят более смотреть на красоту мира, вдыхая сладостный воздух грудию своей, и не найдут более людей, которым требовалась бы помощь, более слабых, и сойдут, то там, за порогом, я буду ждать тебя, и кто бы ни сошел туда, буду ждать и смогу защитить, потому что буду там уже как свой".
Вскоре с улицы доносится сигнал клаксона. Это автомобиль, который приехал, чтобы забрать Анатолия Федоровича. Он ободряюще кивает жене и оставляет ее. Он по очереди обнимает детей и крепко целует их - дочь Светлану и сына Дмитрия.
Дед Пал Палыч предлагает Анатолию Федоровичу выпить рюмку горячительного напитка, по старинному обычаю напутствия людей, уезжающих куда-нибудь.
"На посошок", - говорит он.
"Пал Палыч, я бы и рад, но сам видишь, как я спешу".
Автомобиль быстро несется по улицам, летит по аллеям, распугивая группы красиво одетых людей, гуляющих в субботу, невзирая на зной, с цветами в руках и улыбающихся друг другу, стремглав преодолевает площади, не притормаживая пролетает перекрестки. В этой части района - а каждый район евразийских городов столь же велик, как какой-нибудь целый город ветхого мира, - пыль стоит столбом! От зноя улицы опустели. У пивных ларьков томные господа изнемогают под тентами, обмахиваясь сложенным веером свежим утренним выпуском газеты "Завтра". Кто-то балуется "Золотым Иерусалимом", лениво пускает кольца. Подле одного господина лает собака. Анатолий Федорович настороженно цокает языком. "Забавно, - думает он, - собака лает, наверное, ведь громко, а от жары в воздухе такие прослойки, глушащие звук, и я вижу, как пасть животного бесшумно раскрывается, чтобы тотчас же закрыться и снова раскрыться, и опять точно так же закрыться. Так и вся наша жизнь. Мы суетимся, а кто-нибудь пролетает по улице в автомобиле и с его точки зрения абсурдность всех наших предприятий вполне очевидна".
В районной газовой камере по старому обычаю, введенному еще на заре Евразии пресвятейшим инфернальным князем, звучит музыка Баха. Анатолий Федорович не знает этой музыки, потому что, согласно обычаю, музыка Баха звучит только в газовой камере, а имя самого композитора предано забвению. Однажды за чашкой крепкого евразийского кофе разговор зашел об ангелической музыке и тогда Анатолий Федорович узнал, что действительно существует секретный список композиторов, которых курировал зловещий князь, впоследствии силою легендарной воли изменивший собственную точку зрения и предложивший запретить негодяев. Так или иначе, имени Баха Анатолий Федорович никогда слышать не мог, как и музыки его.
Он заходит вовнутрь районной газовой камеры и оказывается в приемной. Молодая женщина приятной наружности улыбается ему и приглашает проследовать в раздевалку. Сначала из раздевалки Анатолий Федорович попадает в просторную залу, где проходит медицинский осмотр и получает направление с печатью. С этим направлением в сопровождении уже знакомой ему молодой женщины - Анатолий Федорович несколько конфузится, так как на нем нет никакой одежды и он подобен ребенку, но женщина понимающе кивает, давая понять, что так и должно быть, - в сопровождении ее идет Анатолий Федорович по коридору мимо больших ваз, на гладкой поверхности листьев цветов дрожат капли ледяной воды.
Наконец Анатолий Федорович оказывается в дверях процедурного кабинета. В кабинете, по обычаю, царит полумрак. Женщина прохладными пальцами притрагивается к локтю Анатолия Федоровича, легко подталкивая вперед. Анатолий Федорович заходит в процедурный кабинет и занимает место посередине. Рабочие вносят манекенов и устанавливают их в толпу. Женщина наблюдает за ними и видно, что едва сдерживается.
"Ну, как же вы ставите манекенов?! - инстинктивно закашлявшись, она быстро поправляет себя. - Господа, чтобы было как сельдь в бочке, необходимо располагать наших пластиковых помощников непосредственно по центру, примыкающе к сволочи, которую нельзя оставлять в живых! Вам ли не знать установленного порядка?"
Рабочие, смущенно кряхтя, оправдываются, де, они сначала хотели по периферии...
"Я работаю в газовой камере оператором, - покачав головой, говорит женщина, - уже несколько лет, не в этой камере, но до того, как ушла в декретный отпуск, в другой, однако, установленные порядки распространяются на все предприятия. На месте моей прошлой работы наших пластиковых помощников ставили сначала по центру, и сволочь, которую нельзя оставлять в живых, сразу чувствовала себя униженно, обнаженная среди других обнаженных людей, набитых, чтобы скорее уничтожить как можно больше мерзавцев, как сельдь в бочке, она ставилась сразу же в недочеловеческие условия".
Наконец все оказывается улажено, рабочие, протолкнув последний манекен в дверной проем, стремительно захлопывают створки и придавливают тяжестью тел своих, после чего оператор проводит герметизацию и пускает вовнутрь газ.
"Иногда бывают такие странные побуждения. К примеру, - и это только самое обычное, в чем не стыдно было бы признаться, - вот не далее как вчера последний раз я, держа Дмитрия на коленях, а Жанна сидела рядом, представил вдруг, что при помощи пилки для ногтей" - Таковы были последние в этом мире мысли Анатолия Федоровича.

Гиблое Место
или Путешествие к нерестилищу двойных рыб

Начинало светать и облака проплывали по синему небу, красно вращая своими набухшими отпочкованиями, повернутыми к востоку, и мрачно распростирая к западу свинцовые языки. Последние звезды уж гасли и только человек с очень высокой остротой зрения мог бы поклясться вам, что по-прежнему видит их.
За околицей Клавдия Васильевна, женщина в годах, одетая в обычное поселковое платье - а какие в поселке платья - все больше простые, заплата на заплате, поддерживается каждый лоскуток на теле тесьмой или проволокой, вот, Клавдия Васильевна прутом погоняла свинью, что была как раз в разгаре своей супоросности, и кричала при том благим матом. Клавдия Васильевна кричала, чтобы животное слушалось ее. Необразованная и по-прежнему наивная как дитя женщина не понимала, что животное тоже имеет сердце, и если на него кричать, оно лишь обозлится и сделает все по-своему, хотя вслух ни претензий, ни раздражения, ни иных естественных и живых чувств своих никак не выразит.
- Ишь, как кричит за околицей на свинью! - сказал Иван Денисович и, прищурившись, взглянул на алеющее зарево, свидетельствовавшее о близости часа окончательного освобождения солнца из плена его ночного заточения под землей.
Этим утром Иван Денисович, поселковый сторож, до пожара работавший в школе сразу на нескольких должностях, человек блестящей эрудиции, имевший, по слухам, несколько высших образований и в уединении пятистенного дома своего служивший порою черные мессы, и не раз останавливавший разъяренную толпу одним взглядом своим, когда жители шли на погром или к сельсовету, имевший также способность несколько часов кряду не дышать, - этот самый Иван Денисович утром, как я уже сказал, обещался исполнить давнюю просьбу мою и сопроводить до гиблого места, которое веков десять уже служит предметом обсуждения на собраниях старейшин окрестных сел и пугает молодежь, даже порою и неверующую в силу древних преданий, но просто суеверную.
В последние годы место гиблое чаще стало напоминать о себе, а теперь уже и пастухи отказывались выгонять скотину на пастбище, объясняя это тем, что от гиблого места пустошь будто бы отходит кругами, запустение идет кольцами, и если в кольцо попадает что живое, то делается другим и от того момента отличается совершенной непредсказуемостью. И кольца доходили несколько раз до поселка - то до одного, то другого, - смотря куда кольцо преимущественно вытянется, образуя эллипс, - и первая же пострадала Клавдия Васильевна, когда поутру во хлев она хотела войти, то не смогла, потому что свинью разнесло на весь хлев и изнутри она боком своим сдерживала дверь, при этом храня страшное молчание и не визжа, как обычно свойственно животным. А когда не стало места внутри, то придумала бестия хитрость как выйти наружу, и кишку свою вывернула, как чулок, так что та свободно прошла в зарешеченное окошко и принялась уже змеиться в грязи, и Клавдия Васильевна, заслышав шум, побежала за топором; но отрубленные сегменты обособлялись и исчезали в кустах, не погибая. Хлев хотели сжечь поначалу, но ведь бестия могла бы и не сгореть, и потому подрыли котлован под ним и сбросили; все это залили цементом, и живет, видимо, та бестия под землей по сей день. Что ей сделается?
А у многих женщин, которые были тогда как раз беременны на том или ином месяце, из сосцов грудных стали расти шелковистые, тончайшие, как паутина, волосы, и расти очень быстро, так что и обрезать их многие со временем перестали, и когда дети рожались наконец, то кормить их грудью было затруднительно, ведь волосы это хотя и не чуждое человеку произращение, но для малышей в пищу они не пригодны. И детей этих горемычных носили кормить к коровам во хлев или к козе, если хозяйство было беднее и корова в нем не жила. А отстриженные с сосцов своих волосы некоторые молодые отвозили на колхозный рынок как пряжу и выручали хорошие, говорят, деньги за них.
Еще был случай от места того гиблого такой, что в ручье начали ловиться сетями сдвоенные рыбы и хвосты у них были скорпионовы, а не рыбьи, по одному на двойню. Мужики сначала, когда это начало ловиться, бросали сети и бледные от удивления, в состоянии шока шли, руки повесив плетьми вдоль туловища, по полям, не отвечая ни на какие вопросы и избегая глядеть в глаза встречным.
А рыба эта, как мне объяснил Иван Денисович, просто приходила к месту ловли на нерест, не потому, что умысел был напугать людей, а потому, что излучина реки словно петлею в этом именно месте подходила ближе всего к гиблому, и если опустить воображаемый перпендикуляр относительно берега, то на этой же линии оно и оказалось бы. Не было бы гиблого места, так и сидела бы рыба диавольская в омутах своих, не казуясь на глаза человеческие и никому не даваясь в руки или сети. Сдвоенная, она же могла нереститься где угодно: одно сбросит икру, другое сделает ее плодной, третье проследит за тем, чтобы икру не сожрали. Иван Денисович привел много примеров тому из книг, что о существовании этой рыбы уже в глубокой древности было узким кругам хорошо известно, но лишь теперь все выплыло на поверхность.
-Опасны ли эти креатуры для человека? - Спросил я, не смутившись, Ивана Денисовича.
-Ваш вопрос сформулирован неправильно: во-первых, какие же они креатуры? Нигде не написано, что они креатуры. Во-вторых, "опасность" не может считаться имманентным качеством вещи. О чем же вы на самом деле спрашиваете?
Тогда я цокнул языком и переформулировал вопрос:
-Приплывающие на нерест двойные рыбы со скорпионовыми хвостами, о которых вы рассказали мне, способны ли причинить человеку вред?
Иван Денисович объяснил, что рыбы сами по себе спокойны и хладнокровны, но есть в них изюминка, своеобразный уголек, если раздуть тление которого, произойдет превращение мирных рыб во всепожирающих бестий. Например, если при помощи рыболовных снастей раздразнить рыб, они могут выйти из воды и довольно долго преследовать незадачливого рыбака по всем полям, лесам и даже проникать в его дом через дымоход или подпол. Рыбы способны видоизменяться, дабы обмануть ближайшее окружение выбранной ими (то есть раздразнившей их) жертвы, и поэтому поведение напуганных рыбаков всегда представляется более чем странным: ведь преследующее их остается вне области восприятия людей!
- А можно ли уйти от преследования?
- До сих пор сделать это никому еще не удалось. Но есть возможность скоординировать свои действия с действиями преследующих рыб, после чего они перестают быть обузой и превращаются в лучших помощников.
- Что для этого требуется сделать?
- Съесть их.
- Съесть?! - Я был удивлен и думал, что ослышался.
- Да, проглотить их прежде, чем они проглотят тебя. Так записано в книгах, и лично я, скажу конфиденциально, имел случай воспользоваться данной рекомендацией.
- Вы встречались с рыбами?!
- Прошу вас, не смотрите на меня так, словно я не похож на человека, встречавшегося с рыбами. Было это задолго до того, как активизировалась активность теперешнего гиблого места. Я работал в те годы перевозчиком на реке и жил в хижине на берегу ее. Рыб я раздразнил не снастями, а веслом, и, может быть, поэтому их отношение ко мне с самого начала было не таким, как к другим жертвам. Рыбы не набросились сразу же на меня, а выждали время и вечером, когда я готовился отойти ко сну, ворвались в хижину. Надо заметить, что я был готов к их появлению, так как раздразнил их не случайно, а по своей воле. И стоило им ворваться, я вскочил с небогатого моего ложа и проглотил их.
Сказав эти слова, Иван Денисович щелкнул каблуками, развернулся и вышел вон со двора. Я последовал за ним.
Спустя один час мы достигли излучины реки. Не доходя метров пяти до воды, Иван Денисович без предупреждения остановился и бросил свой рюкзак на песок, после чего закурил. Отсюда до гиблого места был кратчайший путь и к полудню мы могли быть там, но остановка на берегу не была предусмотрена планом. Я вопросительно взглянул на Ивана Денисовича.
- Теперь мы должны пересечь реку, а ведь здесь самое нерестилище. - Бесстрастно бросил он, выпуская клубы дыма.
- Что же делать?!
- Есть две возможности: ждать или переходить вброд.
- Мы не можем себе позволить чего-либо ждать здесь! - Воскликнул я.
- В том-то и дело. Поэтому будем переходить. Я надеюсь, что вы усвоили те сведения о рыбах, которые я вам дал?
- В случае, если я раздразню их - хотя как мне это удастся без снастей и весла, ума не приложу, - и если они поведут себя агрессивно, то я их проглочу прежде, чем они нападут.
- Совершенно верно. Ступайте. - Иван Денисович кивнул в сторону реки, давая понять, что я должен идти. Заметив вопрос в моих глазах, он объяснил, что переходить будем по одному, сначала я, потом он с рюкзаками.
- Вы еще не знаете рыб, на что они вообще способны, и потому оставьте ваш рюкзак на берегу, - посоветовал он.
Так и сделали, как он сказал.
Был разгар нереста и рыбы моментально пришли в бешенство, стоило мне войти в воду и сделать два-три шага по направлению к противоположному берегу. Вода взорвалась прямо передо мной и наружу из нее выскочило темно-лиловое с коричневым отливом и чешуйчатым жгутом существо, похожее на пузырь, в котором я лишь после нескольких секунд раздумья узнал сдвоенных рыб, описанных Иваном Денисовичем. Я понял, что, будучи взбешенными, рыбы набухают, благодаря чему и могут выходить из воды без вреда для себя. Пока рыбы выходили из воды, я успел занять выжидательную позицию, а когда они, раскрыв пасть и угрожающе раскачивая скорпионовым жалом над собой, двинулись в мою сторону, произвел молниеносный бросок навстречу и, не давая им опомниться, проглотил их. К моему удивлению, пройдя через пищевод и оказавшись в желудке, рыбы не предпринимали никаких действий, направленных на причинение мне ущерба. Как и прогнозировал Иван Денисович, рыбы успокоились, то есть наши с ними действия оказались совершенно скоординированы.
Сзади раздался шум, а когда я обернулся, то нашел Ивана Денисовича интенсивно качающим головой и руками подающим мне знаки поворачивать обратно. Чуть позже он объяснил, что на самом деле гиблое место и находилось здесь, под этой излучиной реки, где нерестились рыбы, но он вынужден был слукавить, чтобы я не отказался входить в воду.

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ФОРМЫ
(записка охотника)

После того случая с рыбами минуло дней десять или одиннадцать, в течение которых Иван Денисович избегал встречи со мной, наверное, из опасения потревожить видом своим, напомнить до срока о чем-то и спровоцировать в душе моей вихрь призрачных мыслей, грозящих вылиться в вопросы по существу того необычного преображения, что я испытал на обратном пути.
Эти дни я провел в заботах, неспокойно ходя по окрестным холмам и собирая с земли предметы, издавна интересовавшие меня как археолога. Специальностью моей является чистая феноменология.
Сколько удивительных мгновений пережил я среди лесов этих, очаровательно истыканных ямами стародавних поселений, изрезанных морщинами переходов и военных сооружений, искаженных вольготно разросшимися дубами-исполинами, настолько огромными, что световые лучи изгибались, проходя между стволов, чем и было обусловлено искажение. Это радовало меня, но не простой радостью. Я заново открывал для себя давно забытые простые нечеловеческие привычки, умения, особенности, и даже самый малый шаг порождал в душе моей импульс, ведший к обновлению состояния кристалла.
Несмотря на то, что основным действием по ходу движения было ничто иное как узнавание, я не испытывал пресыщения или печали по поводу того, что все уже было, а что было, то будет. Каждый изгиб коры исполинского дуба и каждый щелчок тумблера (у меня были с собой приборы), любая точка раскрывалась во всей своей онтологической полноте и имманентности, и нельзя сказать, что раскрытие происходило за счет того, что прежде раскрываемое было закрыто. Нельзя объяснить это и как пролитие света на определенные узлы кристалла, ведь совершеннейшая гомогенность, полнота его была абсолютно повсюду, разумеется, одинакова, и сам он был подобен механической конструкции с центром тяжести в каждом из узлов, если под тяжестью понять сумму всех силовых векторов, чудесным пчелиным сотам, совершеннейшим в заполненности своей.
Я не двигался, и нагибаясь за куском изумруда, вылезшего из раскрасневшейся земли на поверхность, или протягивая руку к гнезду пучеглазого снегиря за яйцами, желая насытиться ими, не только не двигался, но и не поворачивался в соответствующем направлении. Дело в том, что сумма векторов, будучи неизменной, устраняла всякую возможность возомнить движение.
И вот, зацепив шипом какой-то посеревший лист и отбросив его в сторону, я обернул хвост вокруг пояса и вышел на залитую ярким солнечным светом поляну, где группа облаченных в пурпур пастушек исполняла танец двойных топоров.
Я без труда узнал некоторых танцовщиц. Иван Денисович нередко выдавал мне ту или другую пастушку в качестве проводника, если сам был занят на пасеке или не мог оторваться от расчетов (а он распределял электроэнергию по хозяйствам), а я тем не менее спешил к очередному месту, где предполагался глухариный ток или, скажем, нерест. Настойчивость и нетерпение охотников, когда им позарез нужно бывает попасть в определенное место, всем известны.
Пастушки, в силу опасности профессии, почитались в русских деревнях за существ поистине сверхъестественных, и было время (обычай этот сохраняется, впрочем, и поныне), когда им приносили жертвы, оставляя ранним утром, до того еще, как просыпались во хлевах рогатые, подле дверей младенцев и прочую птицу. Мужики за чаем после бани рассказывали друг другу истории о пастушках. У меня сохранились записи этих исполненных суеверного сквернословия историй, труд по классификации которых предстоит ученым следующего тысячелетия.
Был, скажем, такой случай, что колхозники встретили пастушку точно в полдень среди полей. Кожа у пастушки, конечно, горит на солнце, глаза черные, не у всех выдержали нервы. В любой группе людей находятся "смельчаки", которых хлебом не корми, а только дай выделиться среди товарищей и показать свои познания, которых на самом деле нет, а необычные ситуации, когда нервы у всех на взводе, как раз позволяют таким болванам показать, на что они способны. Ну, и среди описываемых колхозников нашелся-таки бригадир, заправлявший всем, и он сказал другим, что, если дотронуться до пуговицы на одежде пастушки, то это принесет счастье. Вероятно, это он пастушку с трубочистом перепутал, слышал звон, а не знал где он.
Люди неопытные были, и сразу бросились к пастушке. Между тем, на ней не было ничего, разумеется, надето, потому что у них, пастушек, кожа состоит из пластин и им не требуется одежды, которая не только не "защитила" бы от погодных условий или любопытного взгляда, но и затруднила бы нормальное функционирование пластин, частично сковав их подвижность.
Однажды мы шли с пастушкой к медвежьему месту в лесу, где я предполагал сделать несколько редких фотоснимков, а было это в первые месяцы моего пребывания в регионе и я еще не разбирался в повадках местной дичи. Неподалеку от гнезда находились заросли малины, усыпанные крупными ягодами, и я решил собрать немного к полднику, а пастушка никак не прореагировала на это мое решение, и только глаза ее может быть с чуть более интенсивной хитринкой проблеснули из-под ресниц. Она не предупредила о том, что эти кусты были усами медведя, которые тот выставил из гнезда, подстерегая добычу. Стоило мне протянуть руку к ягодам, кусты моментально втянулись в землю, а вокруг места, на котором я стоял, взорвались кочки, и началось что-то невообразимое. Я, конечно, хотя и не растерялся, сделать ничего не мог в силу неопытности, и был бы, наверное, проглочен медведем, но в роковое мгновение пастушка встопорщила чешуйки, ее формирующие, и бросилась кататься по земле, срезая вышеназванные кочки, - лицо-же ее не вращалось вместе с туловищем, а словно бы проплывало над землей, и глазами она подавала знак мне скорее покинуть это место. Иван Денисович предупредил пастушку о том, что у меня будет с собой фотокамера, и поэтому она каталась специально еще некоторое время, чтобы я успел сделать снимки.
Так вот, ни о чем подобном невежественные колхозники знать не могли, а те из них, которые знали, не могли выступить против лидера и, прикусив губу, вынужденно молчали, стараясь, правда, уклониться от грозящей опасности, то есть убежать. Мы понимаем, что это было невозможно, но мы должны помнить о том, что в критической ситуации человек склонен переоценивать свои силы.
Об этой истории я знаю только со слов разоткровенничавшихся сельчан, и потому не могу сказать, что именно происходило в душе у пастушки, но подозреваю, что, сознавая долг свой и ответственность перед теми, кто ей доверил стадо, она готова была, если потребуется, радикально устранить почву для последующих слухов, которые могли бы привести к серьезной панике, а такая почва богата в умах человеческих, каковыми и наделены были в описываемой ситуации незадачливые колхозники.
Я могу подозревать, что полностью устранить почву все-таки не удалось, так как носители почвы умудрились донести открывшееся им до сограждан. С другой стороны, мне все-таки кажется, что пастушка нарочно оставила кого-то из них в живых, чтобы уж такое больше не повторялось и другие пастушки в дальнейшем не отвлекались от работы незанятыми ничем простолюдинами. Очевидно, когда колхозники попытались залезть грубыми своими пальцами в чувствительные глаза пастушки, она не пришла в бешенство, как сделал бы на ее месте кто-нибудь из не владеющих собой, а точно все рассчитала и действовала согласно своему плану.
Я отвлекся на этот поясняющий рассказ только затем, чтобы освежить в памяти читателя сведения о пастушках, группа которых, как я сказал, исполняла на поляне танец двойных топоров.
Хвост, пока я подходил к ним, все время норовил выскочить из-за пояса - и я закрепил его крючок на ребрах, которые пришлось после этого сомкнуть. Необходимость постоянно помнить о том, что ребра должны быть сомкнуты, томила меня и лишила танец известной прелести. Позже в кафе мне пришлось все-таки угощать пастушек гематогеном, и сидели мы долго. Все выпили по три кружки и я чувствовал себя вконец разоренным, но зато мог расслабиться и тоже распустить ребра. Звонкий смех пастушек можно было слышать в округе часов до пяти.
На следующее же утро я в прекрасном расположении духа был принят Иваном Денисовичем и получил необходимые сведения о том, как можно приобретать обратно человеческую форму и ходить непорочно на охоту.

КТО НЕ ТУПИТ В ПОКОЕ СВОИХ ИНСТРУМЕНТОВ
Записка охотника

Почему так любезен душе моей звук рощ в ветреный день? Потому что ей любезно лобзание ветром листвяных губ земли. Жестокие мягкие ласки рожденья вселенной радостны ей. Недоуменные клокотания спелых дроздов и соколиный визг под облаками вливаются гласом в уста спящих.
Однажды я двигался по улице, обыкновенно переключая разные функции организма, и с интересом разглядывал проявления. За многие тысячелетия мир не наскучил мне, наоборот - я еще и усилил в себе способность интересоваться мельчайшей пылинкой, и ни разу не случилось мне что-либо уничтожить без страсти.
Что означает передвигаться через пейзажи? - Это означает непрерывно рождаться в пустоте и говорить "прощай" вливающимся в гомогенный огонь за спиною формам минувших мгновений. В каждом новом положении манифестации тело подобно прежнему и оно - плотно, в него не попадает ни воздух, ни влага; оно отражает лучи и является упругим, эластичным, двигательно мускулистым. Путь эротичного организма уподобляем несомости электрического разряда.
Внезапно у меня за спиной что-то начало визгливо клокотать, попросту хрюкать - по-настоящему, как небольшого размера свинья. Я обернулся.
В тоннеле гомогенного огня сидел паук, и он не сгорал.
-Здравствуйте! - сказал я.
-Добрый день, - кивнул паук.
-Мне интересно, как вам удалось попасть в гомогенный огонь?
-Это очень просто. Я находился внутри одного из ваших проявлений, но представлял собой совершенно самостоятельную сущность. Когда проявление сокрылось в огне, я остался невредимым. Поэтому я сейчас нахожусь у вас за спиной, а точнее - как раз сейчас вы повернулись лицом ко мне, а значит, за спиной у вас - будущее, еще не пройденное пространство манифестаций.
Я был потрясен откровением паука. Но он не стал более смущать меня, а мило улыбнулся, расшаркался и деловито побежал по своим паучьим делам вдаль тоннеля.
Быстро опомнившись, я взял себя в руки и двинулся дальше. Мне предстояло зайти в храм, в обыкновенную христианскую церковь, православного образца, с неизбывными маковками крыш, со свечами, с накалом и с ароматом. Я часто захожу в церковь, чтобы что-то украсть, и дело не в том, что не получается украсть сразу все, что нужно, а в том, что вещи тленны и ни одна из них не служит более полувека. Сегодня я хотел украсть свечей и немного питательных облаток.
Предвижу самодовольные улыбки наглецов и насмешников. "Он думает, что совершает богоборческий подвиг, крадя церковный инвентарь!" - Ничего подобного я, конечно, не думаю. Храм здесь упомянут лишь по одной причине, а именно, по причине сознательного самоограничения в выборе цели конкретной операции. Не могу же я одновременно описывать кражу в церкви, в библиотеке, в продуктовом магазине и в автобусе! Это было бы нелепо даже с чисто художественной точки зрения, ведь писатель из меня никакой, и ладно бы написать про церковь - а про два места сразу никак не получится.
Например, если бы я хотел написать про то, как методично вырывал в библиотеке страницы из редких рукописных изданий - не потому что они мне были нужны, а наоборот (не следует сохранять то, что заведомо не нужно), - то сразу и начал бы об этом. Но ни об этом, ни о таинственных надписях, оставляемых из тайных соображений в совершенно наугад выбранных книгах, ни о манипуляциях с библиотечными компьютерами, ни о чем таком я писать не начинал, и, значит, это не может иметь развития в рамках текущего текста.
То же самое и в аспекте продуктовых магазинов. Я мог бы подробно объяснить, что продукты питания не являются для меня вожделенными объектами, потому что мне вполне хватает облаток. Но к чему бы я стал об этом говорить, если начал совсем о другом?
Или возьмем такси - очень трудно что-нибудь украсть в такси, и потому это - тема для совершенно отдельного, обстоятельного разговора.
Итак, последовательно проявившись в бесконечном и непрерываемом ряду точек пустоты, я оказался в дверях храма, остановился на несколько минут, чтобы прочесть предохранительное заклинание, без которого в подобные заведения лучше не входить (но даже при условии правильного прочтения которых ни в коем случае не съедать приобретенное прямо на месте), открыл дверь собственным ключом и проследовал к облаточному лотку.
Каково же было мое удивление, когда в представителе церковной иерархии, попросту говоря, продавце облаток, я узнал давнего знакомого своего и учителя Ивана Денисовича. Мне тотчас же вспомнилась странная встреча с пауком и я осторожно, стараясь делать это незаметно для окружающих, ущипнул себя за кадык, что обычно делаю во сне.
- Добрый день, а вы, я вижу, думаете, что находитесь во сне! - Хитро прищурившись, сказал Иван Денисович, при этом подавшись вперед, словно бы собираясь лечь грудью на прилавок. Я испугался, что он нечаянно смахнет грубыми своими деревенскими локтями все облатки и свечи, а также священные писания в плотных обложках, к которым прилипли опускающиеся сверху лампы дневного света.
- Нет, Иван Денисович, - с достоинством парировал я, - мой метод познания безошибочен и он дает такой результат: я не во сне.
- Ну, как знаете.
Помедлив, я объяснил, что пришел в храм только за облатками и больше мне ничего здесь не нужно.
- А я вот, - мелко задрожав, сказал Иван Денисович, - устроился прямо здесь работать, и мне облатки достаются сами. Говорят, что без труда не выловишь и рыбку из пруда, но мудрец не станет постоянно двигаться - он сразу перемещается в то место, где вылавливается рыбка, и больше не уходит из него.
- Неужели вы говорите правду?! - воскликнул я, не в силах скрыть, что расстроен словами Ивана Денисовича. - Неужели спокойствие вам дороже, чем свобода?!
- Свобода?! О чем вы говорите?! Здесь - я свободен. И я был здесь всегда. Объясняя вам суть вещей, проводя вас через леса и реки, обучая искусству поедания двойных рыб, я делал все это свободно, но при том никуда не двигался и, в сущности, ничего не делал. У меня нет ни прошлого, ни будущего, ни следа, ни перспективы. То, что вы называете прошлым и будущим, с моей точки зрения - настоящее.
- Значит, находясь здесь, вы находитесь и во всех точках непрерываемого ряда, из которых слагается кажущееся перемещение. - Догадался я.
- Совершенно верно. Я вездесущ. И поверьте мне, вы тоже скоро поймете, что вездесущи. Мне-то об этом уже хорошо известно.
- О том, что я вездесущ?
- Да.
Слова Ивана Денисовича потрясли меня настолько, что я едва не направился тотчас же к выходу, позабыв о цели посещения храма. И ушел бы, не укажи Иван Денисович на облатки, что рассыпались по темной поверхности стола, сделанного из досок.
- Вы забыли про облатки, - сказал он. - Я даю их вам, и вы можете взять столько, сколько захотите. Даже если вы возьмете все облатки и не оставите ни одной, никто не скажет вам "нет". И знаете, почему?
- Почему?
- Потому что облатки преходящи. Вы скоро съедите их и придете за новыми. А как сами думаете, откуда возьмутся новые и где они были бы в том случае, если бы вы сейчас взяли все и не оставили ни одной?
- Я думаю, что их приготовили бы в промежутке между моими посещениями, - предположил я.
- В том-то и дело. Поэтому вы можете брать сколько хотите. У меня же их всегда будет вволю - даже если не останется ни одной.
Мне требовалось время, чтобы обдумать эти слова, и Иван Денисович, заметив отрешенность в моем взгляде, живо сгреб все облатки крупным своим загорелым кулаком, ссыпал в свернутый из газеты кулек, вручил его мне и заговорил на другую тему, а именно, он напомнил мне о другой цели посещения храма, о свечах.
- Я совсем забыл об этом, и удивительно, что вы догадались - ведь вы, Иван Денисович, не могли прочесть мыслей, которых я не имел!
- В том то и дело. Теперь вы их снова имеете, и у вас нет никаких претензий, не так ли? Они в целости? Вы видите, что я их не испортил? Вы получили их в прежнем виде?
- Да, они совершенно такие же, какими я их привык видеть.
- Вот и хорошо.
- Тогда я возьму еще свечей и что-нибудь почитать.
- Возьмите вот это писание, оно, правда, немного кисловатое. Или вот это - с ванилью. В нем еще теобромин есть, но количество его крайне мало.
- Не может быть! - удивился я. - Разве они тоже съедобные?!
- А вы как думали? Конечно, съедобные. И знаете почему?
- Почему?
- Потому что лучше самому съесть, чем чтобы досталось дурным людям. Тихо, без воплей съесть. Не уподобляться собакам на сене. Звери дикие, волки, лисы едят молча и не спрашивают, для чего и почему. Если надо, если другого выхода нет, то рациональное объяснение действиям искать - порочно.
Я был потрясен этими словами и решил нынче же вечером записать их.
- Анна! - воскликнул вдруг Иван Денисович, полуобернувшись, а потом покосился на меня и добавил: - Пастушка здесь при мне. Сейчас вам завернет.
Из-за ширмы вышла пастушка Анна в блестящем форменном пальто, кивнула, впрочем, не в качестве приветствия, а по традиции, и принялась, скромно опустив глаза, упаковывать книги. Когда я вечером отнес их на кухню и положил подле печи, чтобы дать разморозиться, то заметил несколько глубоких царапин на стылой обложке, оставленных пальцами Анны. Так я узнал, что даже в состоянии покоя пастушки не тупят своих инструментов.
И вот царапины эти, хрустя инеем, я целовал долгой ночию, и в целом мире не было для меня и души моей ничего откровеннее красоты следов этих, и ветер, песни, листва дерев представились жалкими нам с душою - ибо мы имели в ночи что-то наконец настоящее, и оно не стиралось жаром уст наших, так как то, что стиралось, было инеем, а то, что резало, было инструментом для работы по камню. И так радовалась душа, а к исходу примерно первой стражи ночной посветлело, и подойдя к окну, увидел я солнце от полуночи, и оно сожгло вселенную.

ТРИ БЕРЕЗОВЫХ ПРУТА

Однажды, - это было задолго до случая в храме, - Иван Денисович, ни о чем заранее не предупреждая, приказал мне принести из леса три березовых прута, три тополиных прута и три пера ворона.
Когда я вернулся с этими вещами, Иван Денисович сказал:
- Ты принес точно то, что я просил, хотя, я полагаю, найти три пера ворона - задача не из простых.
- Да, - сказал я.
- А вот и нет, - злобно воскликнул Иван Денисович, - вот и нет! Везде можно найти три пера ворона, но значит ли это, что найденное будет именно тем, что искомо?!
Я был поражен этими словами и не знал, что сказать в свое оправдание.
- Ты ничего не говоришь в свое оправдание, и правильно поступаешь. Когда не знаешь, что сказать, то лучше всего ничего не говорить, либо говорить то, чего не знаешь. Отбрось же эти перья, используемые в целях предсказания будущего, настоящего и прошедшего, и не думай больше о них.
Я бросил перья, как мне велел сделать Иван Денисович, но странное смущение овладело мной.
- Я бросаю сейчас перья, хотя я не ворон. Но ворон точно так же бросил эти перья. Тот, кто их найдет, будет думать, что их бросил ворон.
- Совершенно верно. Но это в порядке вещей.
После этого Иван Денисович попросил передать ему тополиные прутья и показал, как они используются.
Один прут он воткнул в землю.
- В древности, - сказал он, - люди еще не знали, что громоотвод изготавливается из металла. Они сажали тополь, и тополь отводил гром во время грозы.
Второй прут Иван Денисович прикрепил подле дверей блудницы.
- В древности, - сказал он, - существовал обычай прикреплять в мае месяце тополиные ветви подле дверей распутных молодых женщин.
Третий прут Иван Денисович бросил в воду.
- Когда я был ребенком, старики рассказывали, что тополиная вода помогает при плохих волосах. Полощи этой водою волосы после мытья и их рост улучшится. Они станут блестящи, словно начищенная до блеска медь.
Я был поражен, ведь при помощи всего одной только вещи мне были преподаны сразу три урока. Но Иван Денисович, поняв, о чем я думаю, пришел в ярость и стал размахивать руками, как будто был птицей. Успокоившись немного, он сказал:
- Отношения учителя и ученика не состоят в том, чтобы один делал вид, будто преподносимые методы не могут быть вычитаны в книгах, а другой шел у него на поводу. На самом деле, все эти способы применения тополя - ничто иное, как суеверие. Я не предупредил тебя об этом сразу и ты готов был всерьез заучивать методы, тогда как урок состоял в том, чтобы постичь их условность. Тебе придется теперь старательно забыть все методы применения тополя и научиться воспринимать тополь как тополь, и как ничто иное.
- Но что же делать с тремя березовыми ветвями? Если я должен тоже постичь их как березовые ветви, то лучше приступить к этому как можно скорее, ибо они уже начинают вянуть.
- Нет, - деловито сказал Иван Денисович, - эти березовые пруты ты уже познал как березовые пруты, потому что я преподал тебе урок на примере тополиных прутов. Второй урок заключается в том, чтобы научиться верить в методы суеверия. Вечером, когда ты станешь ложиться спать, положи жене своей под подушку эти три прута, предварительно поступив с ними так: один прут оставь таким, какой он есть, с другого наполовину сними кору, а с третьего сними всю кору. Наутро внимательно наблюдай за действиями твоей жены: какой прут она первым возьмет в руку. Если это будет целый прут, то твое ученичество у меня завершится успехом; если это будет наполовину освежеванный прут, ты сойдешь с ума; а если целиком освежеванный прут, тебе придется умереть до того, как ты сойдешь с ума.
Весь вечер, сидя за самоваром, я ломал голову над поставленной задачей, не в силах определить, какой же из трех вариантов лучше остальных. Сомнения не оставляли меня и ответ не приходил, и поэтому я, даже если бы по низости своей решил схитрить, ничего не выиграл бы. По временам мне казалось, что я иду на поводу у Ивана Денисовича, чего делать не следует, а в другое время испытание представлялось серьезным и заслуживающим соответствующего отношения.
Ночью мне не удалось сомкнуть глаз. Я то и дело вздрагивал и искоса глядел на лежащее чуть поодаль тело, и постепенно проникся отвращением к нему, заранее разглядев в нем причину всех неприятных перипетий моей дальнейшей судьбы. Жена моя дышала и шевелилась во сне, и жар отходил от нее. Бессмысленное это поведение мучило меня, и вся ситуация томила. Не в силах бороться с отчаянием, я схватил подушку, на которую едва могла опуститься голова моя, и приложил ее к поверхности лица жены. Спустя некоторое время она умерла во сне и уже не могла утром проснуться, чтобы осуществить роковой для меня выбор.
На следующий день, проснувшись после обеда, я обратил внимание на то, что рядом со мной нет трупа, но не удивился, а решил, что сам же в состоянии аффекта утилизировал его. Наконец я принес Ивану Денисовичу все три прута и поведал о ночном происшествии.
- Не беспокойся ни о чем. Я сделал так, что тебе за это ничего не будет. Тебя не осудит суд человеческий, и не осудит суд нечеловеческий, ибо жена твоя радикально выписана мною из списка когда-либо живших людей. Внутренний же твой судья умер этой ночью. В этом и состоял мой план.

СУККУБ

Через некоторое, как это называют люди, время после того, как я убил свою жену, примерно в конце апреля 188* года, Иван Денисович, как водится, вызвали меня к себе и сказали так:
-Егорий, скажите по совести, тяжело вам, наверное, без жены?
И поскольку мне в актуальный момент без жены действительно
приходилось не сладко, я решил искусным образом схитрить:
- Нет, что вы, Иван Денисович, при помощи концентрации на Трансцендентных Идеалах, я добиваюсь свободы от дурных греховных помыслов и мне не тяжело без жены.
- А ведь вы "обманываете" меня! - С негодованием воскликнул Иван Денисович. - Но я не сержусь на вас, потому что на самом деле вы "обманываете" только себя. А ваше "себя" меня занимает не более какого-нибудь куска пыли.
- Это совершенно естественно, Иван Денисович. Ведь ни вы, ни я не имеем мыслей и мнений, и не можем иметь интереса к чему-либо, не известному нам доподлинно.
- Это не совсем так. Мы не можем думать, что имеем интерес. Наши действия абсолютно бездумны и всегда правильны. Поэтому мы и поставлены надо всеми людьми. Но не будем сейчас останавливаться на данной парадигме, а вернемся все-таки к вопросу о вашей жене. Я понимаю, что абсолютная правдивость, имманентная для нас обоих, исключает возможность того, что вы "солгали" мне. Просто вы осветили ситуацию с определенной стороны, не без своего рода маньеризма, тем самым программируя мнение собеседника. Производя эту хитрую операцию, вы, конечно, знали о том, что я не имею и не могу иметь мнений, обусловленных наблюдением за внешними обстоятельствами и их анализом, и значит, вы указали мне на правильный ответ так, как если бы требовалось скрыть его от непосвященных, могущих находиться рядом. В качестве упражнения такая хитрость крайне полезна и поэтому я далек от того, чтобы вас в чем-нибудь укорять. Более того, проникновенно разглядев риторическую хитрость в самом моем вопросе, я имею в виду апелляцию к совести, которой у вас нет, вы не повели бровью и повели себя так, как если бы у вас она, совесть, была!
- Вы сами меня этому научили, Иван Денисович, - скромно напомнил я.
- Да. Я знаю, что сам вас этому научил. Но, тем не менее, скажите по правде, после того, как вы убили жену, тяжело вам без нее?
- По правде скажу вам так, Иван Денисович: обладая тремя телами - трансцендентным, эфирным и мирским, в первом я обхожусь легко, так как оно андрогинно, а акциденции двух других тел полностью подконтрольны мне. И если я говорю, что не сладко, делается не сладко, и когда говорю: сладко - становится сладко. Я способен генерировать любое "настроение" и любое "чувство". Поэтому и акциденции состояния моего - в данном случае состояния "без жены, которую я убил", - генерируются не спонтанно и не спорадически, но по моему желанию. Упражняясь в ловком обмане, я имел сгенерированное настроение "не сладко", так как это нужно было ради правдоподобности обмана. Заметьте, что я заранее рассчитывал на вашу проницательность и только - подчеркиваю - только в этой связи счел приемлемым сказать себе "не сладко"!
- Но неужели вы не понимаете, что это ненормально?!
- Что?! - Я был искренне удивлен и не знал, как понимать слова Ивана Денисовича.
- Судите сами, - вкрадчиво сказал он, - судите сами, вы способны симулировать совесть, которой у вас нет, и можете вести себя так, как если бы вы о чем-то думали. И никогда, находясь среди людей, вы не забываете об этом. Почему вы это делаете?
- Я делаю это для того, чтобы вызывающе сверхчеловеческим поведением не обидеть людей и не создать тем самым предпосылки для возникновения интенции физически уничтожить меня, интенции опасной постольку, поскольку меня уничтожить невозможно.
- В том-то и дело! Неужели вы не понимаете, что любой нормальный человек мужского пола должен чувствовать себя плохо без жены и хорошо с женою?!
- Ах вот оно что! Ну, это я понимаю! - воскликнул я.
- В таком случае, Егорий, вам необходимо обзавестись послушной женой.
- Вы имеете в виду, что я должен куда-то пойти и реинформировать какую-нибудь женщину себе в послушные жены?
- Что вы! Никуда ходить не надо. Я имею в виду, что вы можете обзавестись суккубом.
- Суккубом?!
- Совершенно верно. Суккубы гораздо интереснее жен и могут сопровождать вас повсюду, ни на что не претендуя. Обычная женщина, даже реинформированная, глупа и способна серьезно навредить себе самой, а суккуб со всех точек зрения идеален. Я сам имею суккуба и поэтому вы можете доверять моим словам как проверенным.
- Вы имеете суккуба?
- Да, но не подумайте, что я увлечен им. Мне он действительно интересен, но лишь постольку, поскольку область моих интересов очень широка.
Я вспомнил, услышав это признание, те многие озадачившие меня случаи, когда Иван Денисович появлялись в обществе барышни необычайной красоты, такой, на какую принято заглядываться и нельзя от которой отвести глаз своих. Барышня вела себя тихо и бросала на спутника взгляд очей своих, полный любви и преданности. Она не стремилась выйти на первый план и отступала с необычайным тактом, с пониманием ситуации смущенно, зардевшись, отходила в сторону и стояла спокойно, миловидной ногою своею постукивая ласково о край сруба или просто присаживалась в травку у колодца, нетребовательно омывая лице свое студеной водою, пока Иван Денисович улаживали поселковые дела в школе или же беседовали с пастушками, или подписывали какие-нибудь мандаты для крестьян. И если, такое бывает, неотесанные мужланы подходили к ней с грубой шуткою, не отвечала барышня им или что-то тихо шептала, после чего горе-ухажеры уходили, как лишенные воли, бледные и обескураженные, и жаловались потом женщины в поселениях, что кричат мужья их во сне и, просыпаясь в ледяном поту, боятся, как дети, и не находят места, и к теплу женскому не льнут, когда их стараются неумело утешить.
И думал я, что барышня эта принадлежит к цеху пастушек, ибо по многим признакам находил похожим на воздействие их влияние, оказываемое ею, но оказывается я ошибался - не имея достаточно ясной информации. И когда вопрос мой ставил я перед Анной, Анна не
отвечала мне.
- Да, Егорий, - продолжал Иван Денисович, - то, о чем вы сейчас думаете, соответствует действительности. И о вопросах ваших я всегда знал, но не посвящал вас, потому что вы не были готовы, и Анне приказал обходить интересующую вас тему молчанием, посоветовал наигранно не понимать формулировки или внезапно спешить по делу. Действительно, Егорий, та барышня и есть суккуб, о котором я веду свою речь. И сейчас пришел такой момент, когда я покажу вам место, служащее обителью для моего суккуба.
С этими словами Иван Денисович развернулся и, печатая шаг на прусский манер, быстро исчез в декоративных воротах. Я последовал за ним.
Миновав анфиладу, мы оказались в округлом зале, лишенном предметов мебели и искусственно освещенном рядом свечей в канделябрах. Иван Денисович здесь остановились и с довольной улыбкой взглянули на меня. Я понял, что суккуб находится рядом с нами, но не мог его увидеть.
- Когда мы выходим на улицу, суккуб облекается плотью, но в помещении это излишне, - объяснили Иван Денисович.
-Понятно, - сказал я и изменил свою точку зрения.
Барышня, миловидной ногою опираясь на подушку, полувозлежала на софе и рукою своей держала гроздь винограда, от которого медленно насыщала себя. При ней на инкрустированном столике возвышался восточный курительный прибор с зерцалами на боках, и другой рукою она придерживала подле уст своих мундштук слоновой кости, слегка поцарапанный, очевидно, о зубы ее. Одеяние ее для зрения моего испускало необычайный аромат, как бы медового нектара и розы, и было изготовлено из искрящегося шелка цвета охры.
- В покоях она любит одеться в дорогостоящее, - немного смутившись, сказал Иван Денисович, когда узнал, о чем я думаю. - Но на людях всегда проста.
- А как ее зовут?
- А вот этого знать никто, кроме меня не может. Я могу солгать, но вы поймете, что я лгу. Следовательно, вы не услышите от меня ничего о том, как ее зовут.
- А как сделать, чтобы она стала плотной? - спросил я без обиняков.
- Хорошо, что вы спрашиваете прямо, без обиняков. Я объясняю очевидное, то, что должно быть известно вам и без меня: плотность и неплотность имеют одну и ту же природу. Мне ничего не надо делать, чтобы она стала плотной. Природа людей сама делает эту работу. Природа мира помогает природе людей делать это. Однако, - и это очень важный нюанс, - чтобы проявилась первоначальная природа плотности, требуется значительная работа Воли. Все, что вы сейчас видите, включая, кстати, и саму эту комнату и анфиладу, которую мы миновали, пока шли сюда, существует в моем воображении благодаря первоначальному импульсу Воли, и создано оно по образу чего-то Иного, Егорий. Если я сейчас умру, предположим, что такое возможно, то ничего из существующего не изменится, настолько могущественна Воля. Часть моего воображения, в котором реализуется Воля, отделится от меня и будет существовать... очень долго, а другая часть вместе со мною вернется в Иное, чтобы еще усилить его.
- Но это не значит, что суккуб бессмертен.
- Совершенно верно. Он смертен, пока я жив.
Догма, изложенная Иваном Денисовичем, требовала времени, чтобы быть ясно осознанной и я погрузился в молчание. Барышня тем временем стала петь, но не так, чтобы мешать моему познанию, а наоборот, настроившись на объект его в унисон, с абсолютнейшей, математической точностью, так что и глядя на осцилограмму не заподозрил бы я расхождения, и уже по одному этому факту можно было бы судить о категорическом превосходстве суккуба над женщиной. Иван Денисович стояли без движения. Когда минуло два с половиной часа и еще десять и пять минут, я сказал:
- Иван Денисович, сказанное вами радикально улучшает состояние моего ума. С этой минуты я словно бы восхожу на следующую ступень и сознательным взором объемлю на порядок больше, чем прежде. То, что раньше представлялось мне знанием, теперь видится половиной знания. То, что раньше было незнаемо мною, теперь проясняется как потенциально познаваемое. То, что раньше казалось малым, разоблачается как большее, а то, что было неприятным существу моему, становится рутинно приемлемым или же не играющим существенной роли.
- Это похвально, но самое главное для вас теперь - это суккуб.
- Да, теперь я это понимаю. Я сегодня же вечером приступлю к созданию суккуба, Иван Денисович.
- Очень хорошо. Я говорю вам до свидания и в следующий раз мы встретимся на улице. И смотрите - чтобы при вас был суккуб. Я проверю.
- До свидания. - Сказал я.
* * *
Мы встретились, как было условлено, на улице через год. Со мной был суккуб и его дитя - маленький инкуб. Иван Денисович, тоже со своей стороны имевший суккуба, подарил инкубу карамель, и пока суккубы обменивались взглядами, словно соревнуясь между собою, гладил малыша по голове.

Спустя ровно пятьдесят лет, под угрозой смерти выманив у суккуба истинное имя новорожденного, я смог его уничтожить.
А Иван Денисович признались, что у них на уничтожение маленького гаденыша ушло около ста.

ФОРМУЛА ПОГРЕШНОСТИ СМЕЩЕНИЯ БОЖЬИХ КОРОВОК

Есть пять изъявлений любви: это - немигающий взгляд; клокотание лопнувших альвеол; железная дева или кольца удава; стрихнин в чае; и язык, угодивший в капкан, стремяшеся ясно узнать, чем питаются из капканов медведи. Но смерть знает лишь одно изъявление, а какое именно, я не скажу, дабы у читателей остался повод для самостоятельного исследования.

В марте 1918 года я приехал в Чили, где снимал виллу Иван Денисович, который и пригласил меня, пообещав раскрыть глаза на ряд немаловажных концепций. Я прибыл в Дигнидад 21-го числа указанного месяца и был проведен красавицей-креолкой, которая впоследствии оказалась дочерью Ивана Денисовича, Ульяной Ивановной, на сеновал, где отведено мне было мое скромное место.
Удивительно пахнет сено, когда оно уже и нельзя сказать чтобы свежее, но и не прошлогоднее еще, не ушло когда из него тепло солнечных дней, дней, в которые мускулистые германцы в белых одеждах и кожаных штанах, босые, голубоглазые, идут по полю, абсолютно ничего не говоря друг другу, в тишине, через волны томительного чилийского воздуха и звон цикад, и тогда доносится из рощи, что подле реки, тихое хоровое пение германских женщин, поющих что-то из Вагнера или Штрауса, про человеческие мечты и небесные правды, про то и иное, про дважды два равное одному и т. д. И страшный рев скрипок в руках других, креолок, которые тоже любят германских мужей и повсюду следуют за ними, он летит над просторами, чтобы достичь океанского побережья и слиться с йодлером низкочастотной волны в одну каменную, гомогенную, сверхчеловеческую страсть.
И нигде - насколько хватит силы глазного света - не увидите вы в поле сидящих детей, врастающих в землю и грызущих камни, ибо исчадия германцев рождаются не детьми. И не плачут ни германские женщины, ни креолки, одетые в ленты из шелка и цветов папоротника, у которых всегда на теле между крепких грудей мандорла - портрет Ницше в нефрите -, выпучиваясь плодами, я повторяю, они не плачут, потому что боль германца тождественна боли, которую он причиняет.
Мне хотелось узнать - несмотря на то, что я много тысяч лет как знаю это - всегда хотелось узнать, почему в сердце моем живет сверхчувство ультимативной нежности, относящейся ко всему. Я размышлял о том, что совокупления точек и линий живой и неживой природы очаровывает меня и способствует превращению моего дыхания в тот самый седьмой вид дыхания, которым овладевают бодхисаттвы на шестнадцатой ступени своего достижения. Но печаль мою сопровождало созерцание мысленных форм, вопреки невозможности собственного проявления (как невозможна пустота между двумя точками отрезка), имевших место и пугавших детей человеческих, которые считали себя моими юными подругами или младшими товарищами и наполовину заблуждались. И вот с постановкой этой проблемы я и надеялся достичь семнадцатой ступени просветления в присутствие Ивана Денисовича.
Ульяна Ивановна, кормившая меня из уст ее поутру медом, тем, который собирают не пчелы, а трутни, и хлебом из плевел, занесла в таблицу ряд знаков - знак цветочной пыльцы, знак колеса и другие, - и сплела из сена корзину, в которой мы спустились с третьего яруса сеновала на осеннюю землю. Тут она оставила меня, сославшись на неотложные дела, которые состояли в изучении формулы погрешности смещения божьих коровок на стенах, - махнув рукою куда мне идти в сторону роскошной избы, украшенной керамическим петухом, о двух этажах, с балконом во весь фасад на верхнем; увитые хмелем железные прутья вокруг образовывали естественную преграду, то есть живую изгородь, к которой я обратился со словами, опускаемыми здесь из соображений экономии чернил, сока бузины.
Иван Денисович, когда я вошел, проделывал при помощи крошечного ручного сверла отверстие в стене, и я не стал интересоваться, зачем ему это было нужно, потому что есть вещи, которые существуют только в нашем воображении.
- Ах, это вы! - Приветствовал меня Иван Денисович. - Прибыли! Не запылились?
- Пыльца дорог слежится и станет просвирой. То, что стерлось с подошв, свернется и станет плетью. - Машинально отвечал я.
- Что ж, тогда перейдем прямо к делу.
- Совершенно верно.
Иван Денисович, не глядя, запустил руку на антресоль (а роста он был в те времена приличного) и достал набитую трубку.
- Вы, наверное, думаете, - сказал он с улыбкой, - что я повсюду оставляю набитые трубки в расчете на разные случайности? Например, я мог бы считать, что таким образом доставляю удовольствие каким-нибудь несчастным и потому голодным душам, там, душе кобольда или душе духа?
Я промолчал.
- Если бы вы так думали, то вы заблуждались бы! Вы не знали бы тайны, основной, сокровенной тайны истинного курильщика трубок! Этот секрет состоит в том, что курильщик оставляет везде набитые трубки. Это делается для того, чтобы, если он, будучи погружен в работу, как я сейчас, вдруг понял бы, что трубка выкурена до конца, не отвлекался на ее набитие, но мог найти где-нибудь другую. Тот, кто не курит трубку, не способен постичь ультимативной эмоции курильщика, имеющего нашедшуюся набитую трубку.
Я кивнул.
-Ну, предположим, лежит у меня трубка на Камне. Это же не значит, что я приношу трубку в жертву, предполагая, что ее выкурят без меня! Если бы я твердо знал, что ее выкурят, я бы ее там не оставил. И если там еще что-то есть, скажем, предметы культа, то они не выкурят трубку.
Я согласно кивнул.
- Я их туда поставил просто так. - Язвительно усмехнувшись, сказал Иван Денисович; он имел в виду предметы культа.
- Если бы к вам пришли гости, то они были бы, кроме того, заинтригованы и позволили бы вам делать с ними что угодно. - Заметил я, тоже имея в виду предметы культа.
Иван Денисович два раза покачал головой.
- Запомните две вещи: первое: лучший гость в доме - это его хозяин. Второе: я и так делаю все, что хочу, и управляю всеми существами.
- Я имел в виду гипотетическую ситуацию.
- Я понял, но счел нужным указать на эти два нюанса, потому что искусен в двух дисциплинах: проницания сути вещей и ведения беседы. Но перейдем к сути проблемы.
Мы перешли в соседнюю комнату и я с удивлением понял, что здесь звучит музыка.
За роялем, стоявшим слева от окна, сидела Ульяна Ивановна. При виде вошедших она, не отрываясь от игры, кивнула. Несмотря на то, что, на первый взгляд, играла она непринужденно, приглядевшись, можно было заметить напряжение, по всей фигуре ее происходящее как бы мерцанием изнутри закрашенной лампы. Я обратил внимание на то, что перед ней не было нот.
- Разучивает новое. - Шепотом объяснил Иван Денисович.
- И давно? - В тон ему осведомился я.
- Что вы имеете в виду? Сейчас разучивает. Играет и сразу сейчас разучивает.
- Божьи коровки на стенах дома хрусталя, - играла Ульяна Ивановна, - в смещении их условной координаты по оси Х, Y, Z и т. п. - обуславливаются погрешностью, тождественной расстоянию между воображаемой линией, проведенной на основании расчета общего вектора совокупного (вчера, сегодня и завтра) смещения каждой из них, и линией, предопределенной осевой (X, Y, Z и т. д.) всевозможностью всеобуславливающего абсолютного вектора,... - пальцы Ульяны Ивановны на мгновение замерли в воздухе, - ,...на всем протяжении их смещения, с учетом вероятности их собственного размера.
- Потрясающе. - С нежностью прошептал Иван Денисович и покачал головой. - Это только она так умеет. Быстро разучит и играет, и все становится совсем другим.
Некоторое время мы стояли без слов. Наконец, усилием воли мы преодолели воздействие музыки Ульяны и проследовали на второй этаж.
- Ульяна - не единственная моя дочь. - Сказал Иван Денисович. - У меня тысяча шестьсот дочерей.
На втором этаже Иван Денисович сел в кресло, сложил руки на груди и сказал:
- То, что считает себя настоящим и существующим - иллюзорно от начала до конца. То, что считает себя иллюзией, - это иллюзия. То, что не имеет мыслей, воли и самосознания, - воистину существует.
Я ударил себя ладонью по лбу.
- Иван Денисович, так вот в чем все дело!
- Да. Именно в этом.
- Поэтому я, вы и Ульяна являемся единственными реально существующими субъектами.
- Да.
- Такими же как объекты. Мы не называем себя субъектами и проявлениями субъектов, но являемся ими. Поэтому я так же люблю себя, вас и Ульяну, как весь этот восхитительный и гармоничный конструкт линий и точек. По той же причине я не могу воспринимать то, чего нет. Если часть линии называет себя отрезком, но не знает своего начала и конца, это я называю "то, чего нет".
- Совершенно верно. Вы называете проявление его незнания "тем, чего нет". Видя его начало и конец, вы не имеете намерения рассказать (условно говоря) тому, чего нет, о том, чем оно на самом деле является. Вы не имеете намерения, потому что то, чего нет, и то, что не знает ни о том, что его нет, ни о том, что оно этого не знает, не может быть объектом вашего внимания, каковым может являться конкретный и самодостаточный и потому не имеющий атрибута "нет" отрезок на целой линии или совершенной группе таковых, но не пустота между двумя отдельно взятыми точками, причем вы можете установить полноту между точками, то есть их целокупность как совершенного отрезка, в любом удобном месте, и отрезок будет всегда одним и тем же, в силу Закона, вам известного.
- Но из этого не следует, что "нет" "других" реально существующих субъектов. Мы лишь не знаем о них. Не имеем мыслей о них, как не имеем мыслей ни о чем.
- Да. И они тоже не имеют мыслей, вследствие чего наше незнание (категорически Положительное, не "не-знание", а такое "без-знание", как "без-сознание") не играет существенной роли. Мы тождественны и они тождественны.
- Каждая точка потенциально субъективна.
- Да.
- Каждая абстрактна.
- Да.
- Каждая реально существует.
- Это так.
- Каждая линия является линией. Каждый отрезок тождественен расстоянию между двумя точками. Каждая линия уподоблена была бы мною целому камню, каждая из частиц которого любима нами и не может не быть драгоценной.
- Совершенно верно. Только никому из людей не говорите об этом, потому что после этого они поведут себя по-свински и вам придется их убить, и они, таким образом, не будут вами спасены. Когда я основал Дигнидад, здесь пребывало немало людишек, а теперь остались только арийцы и креолки. Но это не значит, что я расист.
-Благодарю за эту информацию. Мне нужно время на то, чтобы обработать ее. В следующий раз я прибуду к вам в хижину, выстроенную на берегу оз. Байкал, 27 июня 1667 года. До свидания.
Иван Денисович согласно кивнул. Мы обменялись рукопожатиями и я покинул помещение. В тот же день я сел на пароход, отправляющийся в Европу.

СЛУЧАЙ НА ЛУЖАЙКЕ

Она ползла по траве, трясь о нее своим круглым животом, как это всегда делают беременные женщины. Ласково светило солнце в летний день. Время от времени она застывала на животе и, балуясь, разводила руки с ногами в стороны, выгибала спинку и так несколько секунд балансировала на животе, медленно раскачиваясь. Порою она звучно ударяла ладонями по животу, представляя себя птицей. Другие женщины с улыбкой поглядывали на нее, когда она проползала мимо них. Каждой из них приходилось в периоды вынашивания плода изобретать такие игры, то есть представлять себя птицей, качелями, а то и каруселью, беззаботно ползая, как требует обычай, по траве.
Прохладная трава приятно скрипела от соприкосновения с животом. Другие женщины расположились на траве живописными группами, хотя и не очень близко одна к другой. Как обычно в периоды оплодотворения, они лежали на животе, головою на запад, слегка приподняв заднюю часть тела и полуразведя ноги. Нежные губки их чувствительных сенсоров трепетали, подкрашенные марганцовкой или перекисью водорода, что считалось в этот сезон особым криком моды. Из их груди доносилось умиротворенное урчание, подобное тому, какое доносится изнутри живой кошки, если она здорова и полна сил. Их глаза, подведенные углем, были полузакрыты, что не мешало им вальяжно подмигивать проползающей. Одни из них были на зачатии впервые, другие и сами уже не раз проползали брюхатые мимо других, призывно и опустело лежащих, и для таких совсем особым был вид ползущей. Радостно покалывало в животе у них...
Но что это, что произошло?! В это мгновение сказала слово свое бесстрастная Судьба иль сыграл шутку Его Величество Случай? - Так или иначе, а рука остающегося до поры за кулисами нашего представления, но тем не менее пытливого конюха уронила в траву накануне бутылочное стекло, которое он (конюх) получил, непреднамеренно разбив бутылку водки (он был хроническим алкоголиком); проползая по этому месту, женщина совершенно распорола свое брюшко, которое, как известно, отличается нежностью, пусть даже и являясь у особ прекрасного пола одной из самых крепких частей их тела. Представьте себе улитку: она может ползти вдоль по лезвию бритвы сколь угодно легко и без вреда для себя, но если вы при помощи медицинской иглы и велосипедного насоса надуете ее, то попробуйте провести бритвой по поверхности образовавшегося шарика - следует держать пари, что он лопнет.
С раскрытой брюшиной женщина, а она была, к слову, еще очень молодой, продолжала ползти, и хотя потроха вместе с плодом уже вывалились из нее, она не могла или не хотела сознанием своим принимать этот факт. Ей было трудно поверить в то, что такое возможно, вдвойне труднее - что возможно в ее конкретном случае. Так человек мужского пола, случайно уронив за утренним бритьем опасную бритву и лишившись вследствие этой неосторожности (да простит нам читатель такую физиологическую подробность) мужского детородного органа, не в силах смириться с потерей - нет, он не смирится, он подбирает бритву дрожащими руками и, не обращая внимания на позывы к опорожнению кишечника, головокружение и тошноту, продолжает бритье. Руки его залиты кровью, а лицо холодным потом, но он не в силах соотнести эти явления с произошедшим. Он моет руки и отмывает пот с лица своего при помощи мыла, пока рассудок не оставляет его, а глаза не застилает слегка пульсирующая мгла человеческих сумерек. И вдвойне нелепа случайность оттого, что вовсе не напряженным был член его и он был сокрыт, но бритва, опасная бритва упала в легкие утренние брюки - сказать свое решительное ДА. Но была бы она (мы говорим о случайности) хоть втройне нелепой и невозможной, случиться такое может с каждым практически в любой момент. В конце концов, все знают, что бритва опасная, и наверное уж ее изобретатель был человеком не настолько наивным, чтобы обо всем не подумать заранее.
Так и в случае живота: тысячи рожениц на сносях по всему миру ползают по лужайкам на животе, играя в птицу или же в качели, как того требует традиция, но ведь осколков стекла сокрыто в траве куда более (ибо все еще, к сожалению, много в нашей стране горе-конюхов, разбрасывающих стекла), чем могло бы с лихвой хватить на них всех и
достаться еще кому-нибудь из пришедших на зачатие, чтобы распороть, для примера, женскую лактационную железу, делая таким образом особь совершенно непригодной и не рассчитанной на дальнейшее существование среди других, по воле случая избавленных от неприятного и, увы, фатального увечья.
Человеческий кишечник, будучи выпавшим из брюшины, разматывается на довольно приличную длину, которая у всех кишечников разная, но однажды наступающий этой длине предел у всех кишечников одинаков.
И вот, женщина остановилась, слегка покачиваясь на ногах и руках, и опустила голову, чтобы оценить ситуацию. Каково же было удивление в ее глазах и легкий, неверящий сам себе, страх, написанный на лице, когда она увидела омерзительную змею, присосавшуюся к ее животу, еще несколько секунд тому назад бывшему розовым и крепким, сияющим приятной круглизной, а теперь опустевшему и окаймленному словно бы тряпочками из кожи, сморщенной и не вызывающей приязни. Змея распространилась в траве, вытянувшись во всю длину и самодовольно - она могла сознавать свое полное превосходство - поблескивала. На отдаленном же конце змеи лежал, непристойно развернувшись, младенец, - издавая чавкающие звуки он жадно пожирал змею, для которой, таким образом, случившееся обернулось палкой о двух концах.
Женщина издала короткий жалобный стон и подняла лицо, непонимающе глядя прямо перед собой. И вдруг - что за ирония судьбы! - на лужайке показалась другая роженица, потираясь брюшком о траву, она быстро подползла к нашей героине и доверчиво улыбнулась. Она урчала и нашептывала слова приветствий, принятые в подобных случаях, приглашая разделить радость и дальше ползти вместе бок о бок, как две птицы, синхронно стучать ладонями по животам. Приползшая словно бы не замечала пустоты в глазах нашей героини, она приблизила свое лицо к ее и внезапно, почувствовав угрозу, с недовольным восклицанием отпрянула. Только теперь она обратила внимание на проклятую змею.
Недовольно шипя и исторгая проклятия, роженица быстро поползла прочь. Наша героиня даже не заметила происшествия.
Младенец жрал змею, та болталась в раскрытой брюшине, как колокольный язык, а приветливые взгляды ждущих оплодотворения гражданок сменились сначала настороженными, а затем и полными отвращения. Они поспешили покинуть роковую лужайку и спустя минуту или две женщина осталась наедине со змеей и младенцем. Тот, однако, скоро отравился содержимым кишечника, который по скудоумию принял за пуповину, и умер.
Следующим утром на лужайку вышел садовник и при помощи ножниц, которыми подрезают кусты, отрезал змею у самой брюшины. Змею выбросили в кусты, а женщину отнесли в конюшню, где положили на мягкую попону. Перед ней поставили кружку воды и решили вызвать врача. Но врач развел руками - спасти женщину уже было нельзя. Он оставил конюху морфия для женщины и ушел.
Конюх, конечно, весь морфий использовал сам, а женщину многократно обесчестил вместе с приятелями, такими же негодяями. К исходу третьего дня она умерла в страшных мучениях, а ее останки конюх продал на рынке под видом конины. А потом, когда морфий кончился, пошел нашел младенца с кишечником и их тоже отнес на рынок, но они были уже старыми и никто не покупал. А конюха заподозрили после этого случая и по показанию садовника что кишечник и младенец был человеческий осудили. А деревенские жители поймали его и линчевали. И лужайки потом обходили как бы цепочки людей, вынимая из травы осколки стекла и собирали их. И потом конюха, когда линчевали, ему зашили все осколки в тело и скрывали от властей, чтобы вжилось все, и он мучался за свои злые дела вечно. Но он умер от заражения крови, потому что стекла ему зашили самые разные и не понятно, откуда там столько взялось, - и не мучался - ему стало лучше, чем нам, и поэтому, по-нашему мнению, есть горькая истина в утверждении, согласно которому, Зло - это Хорошо.