Юлия Кисина
ДВА ИСУСА

- А потом мне удавалось уворачиваться. Однажды я увернулась от летящего утюга. Он разбил окно и вонзился в землю неподалеку от детской коляски, стоявшей во дворе, - сказала Леночка и с удовлетворением посмотрела на собеседницу.

- И что она тебя по-настоящему колотила? - спросила прекрасная Доротея фон Радзевски, широко открывая глаза и немного отодвинув голубой стул.

Доротея была настоящем ангелом в, если это себе только можно представить, архангельском смысле этого слова. Ее толерантность не знала предела. Если бы у нее в доме неожиданно появились бы террористы из РАФ или танцующие дервиши, она бы снесла и это, нисколько не удивившись и приветливо улыбнувшись. Со свойственной ей внимательностью и готовностью открыться каждому новому и неведомому для нее опыту, Доротея была жадной до экстремального. Наверное, поэтому, несмотря на вечернюю усталость, она выслушивала сладострастные рассказы Лены Мармеладовой.

- Конечно, - продолжала Леночка Мармеладова с упоением: она обожала рассказывать немцам о том, как ее мама - Ольга Олеговна, по кличке "атомная бомба", колотила ее в детстве.

Леночке казалось, что такие рассказы вызывают одновременно восхищение и сострадание слушателя. А, если честно, ей просто нравилось рассказывать ужасы. Все слушают их с большим удовольствием.

- Главное - это детская травма, - сказала Лена непринужденно и убедительно.

- Что ты имеешь в виду? - Доротея покрутила перстень на тонком пальце.

- Ну, чтобы колотили, издевались, не понимали и т.д. Раны, нанесенные в детстве, не заживают всю жизнь, и потом, конечно, рефлектируешь. Вот возьми к примеру Паганини. А Алексей Максимович Горький! А герои Диккенса! - при этих словах Лена встала и посмотрела вдаль, в темное окно, туда, где в этот момент за черными зловещими кустами скрывались герои Диккенса.

Она хорошо себе представила отвратительного Квилпа, издевающегося над бедными сиротами. Живое представление это перебежало к Доротее. Она тоже встала и направилась к окну. С минуту подруги стояли молча, вглядываясь в таинственный экран окна. Ясный, как бы вырезанный из тончайшего картона, профиль немки и задиристый очаровательный носик Леночки.

Наконец, они вернулись за стол, и после минутной паузы Доротея сказала:

- Ты права. - Она с ужасом посмотрела на фотографию своего сына Пауля, висящую на кухне.

На фотографии Пауль был маленький беззащитный и необыкновенно и очаровательно невинный.

Был вечер, и дом заснул. Молодая переводчица из Москвы, Лена Мармеладова, гостевала тут уже не первый раз.

Необыкновенный покой был написан в воздухе этого дома. Перед верандой был небольшой палисадничек. Там благоухали розы. За калиткой спускалась дорожка к пристани. Невидимые лебеди безмолвно покачивались на воде, завершая картину прекрасного.

Подруги сидели за небольшим круглым столом и болтали, как это и полагается двум женским особам. Лена Мармеладова знала в каком доме выросла Доротея фон Радзевски. Это был "хороший немецкий дом", приличные люди.

Лена Мармеладова знала, что в семье фон Радзевски четверо взрослых детей, что все они живут в мире, что по праздникам семья превращается в художественный квартет, в котором все старательно, но сносно играют на музыкальных инструментах. На лицах этих замечательных хрупких людей было написано слово "гармония"

"Они чисты и холодны как альпийские ледники" - рассказывала Лена своим подружкам в Москве. - До меня это не доходит - они просто инопланетяне, протестанты, анекдотов не рассказывают, во всем себе отказывают и всегда приветливы как в телевизоре!

Семейство инопланетян ужасно отличалось от ее семейства, которое нельзя было выпускать на люди, потому что с первого же взгляда оно напоминало стадо диких мартышек. - И главное, - продолжала Лена Мармеладова начатый с Дороти разговор, - что не физические раны остаются в душе. Ребенок начинает внутренне сопротивляться, и сопротивление это, не выражаясь в мире физических сил, вырастает в мир в детской фантазии. Таким образом.....

Инопланетяне фон Радзевски покровительствовали искусствам. Они восхищались людьми, умевшими оживить листок бумаги с помощью карандаша или что-то в этом смысле.

Именно поэтому в доме висели акварели, которые Лена называла "наглой мазней Бойса", а сдержанное содержание их сваливала на протестантизм.

Родители Доротеи, простые чиновники, очень постарались привить детям любовь к прекрасному. Они возили молодых инопланетян в Нью-Йорк смотреть на Кальдера, дарили им на дни рождения концертные абонементы и дети благодарно принимали подарки, блестя глазной слезой.

У Мармеладовых же в многоэтажном панельном доме со множеством игривых соседей, происходило все по другому: с диким гиканьем. На стенах тоже висели картины, но это были репродукции "Черного квадрата" Малевича. Лена с ужасом вздыхала, глядя на эти "прогрессивные" и прогрессирующие квадраты, закрывающие дырки в стенах.

По вечерам, после трудового дня, эмансипированная женщина востока, Ольга Олеговна - мама, выкладывала ноги на журнальный столик перед телевизором и сообщала, что так делают американцы: золотоискатели, уставшие после длинного пути. Лена Мармеладова рассматривала ее большие восковые пальцы с черными волосками вокруг ногтей и удивлялась, как ее папаша мог полюбить такое! Запах ее ног впился в цветастые обои навсегда! Она с космической быстротой перебирала спицами и вязала какие-то бесконечные и бесполезные шерстяные шапочки - продукты ее исторического невроза и домашней моды шестидесятых.

У родителей Лены были золотые зубы, которые они рассматривали друг у друга, ссорясь и широко раскрывая рты, чтобы вытащить оттуда полосочку мяса! Улыбаясь в гостях, они твердо натягивали губы, потому что прекрасно понимали неприличие золотых зубов.

"Ничего не поделаешь", - говорил отец, посмеиваясь, - "золото дешевле, чем под натуральные!".

Но были и положительные вещи. Ее, например, называли в доме "растущим организмом" или "развивающимся организмом" и заставляли пить яблочный сок и ходить в "кружки".

Иногда Лена Мармеладова даже думала что это странно, если собственная мать обращается к ней как к растению: растущий организм!

У Мармеладовых было весело. Гораздо веселей, чем у инопланетян. Все беспрерывно шутили и скалились, подкалывали друг друга, рассказывали до боли смешные истории о знакомых и незнакомых, втаптывали в грязь, возносили до небес, потом еще раз втаптывали в грязь, носились по комнате, как медведи, страдающие госпитализмом. У фон Радзевски о других людях всегда отзывались положительно. Сидели на стульях ровно. Не вставали поминутно. Не трясли ногой без надобности.

Но, конечно, у Мармеладовых и у фон Радзевски можно было найти и некоторое сходство: они все обожали антиквариат! Кроме того, Мармеладовы любили заграничные вещи. Рассматривая какую-нибудь безделушку, они выпячивали нижнюю губу, морщили лоб и, как в старые времена, иронично говорили: "Ну, югославы, сволочи, умеют же делать!". При этом "сволочи" - это досада похвалы или досадная похвала.

У Мармеладовых мать никогда не говорила дочери доброе утро или доброй ночи. Наступление утра или ночи происходило само по себе без парадного объявления. Это было само собой разумеющимся, как и другие явления природы. Родители не дарили друг другу подарков ни на один праздник, они забывали взаимные дни рождений!

- Подарки - это не главное - оправдывались они, - подарки - это формализм. Главное, что мы все любим друг друга, - говорили они.

Лена Мармеладова. как только родилась, сразу же почувствовала "Что-то тут не так!", а позже она поняла, что все "не так как у приличных людей"

Соседки называли Мармеладову-маму, наивной и прелестной. "Прелесть" - это вообще было очень важное слово матери и ее подруг, наряду со словами "мерзавка", "дрянь такая", "скотина" (слово, давно вышедшее из употребления) Когда ее мама называла ее "скотина", Лена Мармеладова представляла ее в шайке Стеньки Разина. Саблю наголо... и уходила к соседям.

Папа, работник телевидения, прятался и приспосабливался, также спасая свое вялое тело от разбоя.

Мать Доротеи, наверное, никогда таких слов как "скотина" и не слышала или их вообще не было в немецком языке; во всяком случае, Лена их не знала.

Лена знала, что Доротея говорила своим детям: если ты сказал плохое слово (дурак или какашка), поди и вымой язык с мылом! И дети мыли язык с мылом, и было им от этого противно.

По ночам, в случае бессонницы Лена Мармеладова часто посвящала свои мысли разнице культур.

Доротея налила ей еще чаю и после легкой паузы сказала:

- Но все-таки ты такой творческий человек, Лена, ты поймешь, почему я такая сентиментальная. У нас не было такой близости с родителями, как у вас, и не было этих детских травм. Но я хочу, чтобы и мои дети были чуткими к искусству, к музыке, к живописи, как русские дети, чтобы у них была так называемая душа.

Фон Радзевски грезили об искусствах. Они любили слушать, как Лена Мармеладова играет Рахманинова. Они закатывали глаза. Фон Радзевски и не подозревали о чудовищных лишениях и издевательствах, пережитых Леной в музыкальной школе.

- "Для того чтобы ребенок играл, надо бить его по пальцам большим Брокгаузом, иначе ничего не будет. Из ничего ничего не бывает" - процитировала Лена Мармеладова свою маму. - "все дети - это чудовища и убийцы и с ними надо себя вести подобающим образом: убивать, расстреливать, бить головой об стенку".

Доротея посмотрела долгим взглядом на фотографию своей трехлетней большеглазой дочери Карлы и ничего чудовищного в ней не нашла.

Отец Доротеи фон Радзевски, ангел постарше, брал уроки пения у неудавшейся оперной певицы. Это было его хобби. На семейных концертах он пел своим серьезным деревянным басом все известные арии.

У папочки-Мармеладова не было никакого такого хобби, потому что у них никто насильно не развлекался, наоборот, все желали успокоиться.

"Давай для успокоения выпьем водочки", - говорил он и за это многие его любили не меньше, чем отца Доротеи . За это ласковое и тихое "водочки". "Водочка промывает желудок" - говорил папочка-Мармеладов и прятался от разбоя. В кругу семъи Мармеладов громко выпускал газы и говорил: "Старый треснул".

У Мармеладовых мама имела странное пристрастие к естественным наукам. Поэтому, наверное, она пила мочу. "Моча предупреждает рак и другие заболевания" За хорошей мочой она ездила на край города к Валентине Петровне, которая могла достать "качественную отечественную мочу" внучки сотрудницы. Валюша работала в бане и пускала Мармеладовых туда бесплатно. То голое, что они наблюдали в бане, никогда не коснулось Доротеиных глаз.

У Валюши, экзистирующей в одном времени и универсуме с Доротеей фон Радзевски тоже были золотые зубы, как и у Мармеладовых-старших, но она их не стеснялась, потому что это было частью ее природы.

В кружок любителей мочи входили еще несколько отвратительных баб. Мама Доротеи, фрау Карин-Эва-Мария фон Радзевски, никогда не пила мочу!

Мать Доротеи была также невероятным ангелом. Она посылала гуманитарную помощь в Россию, дружила с неграми и делала еще множество необязательных добрых дел. У Лены Мармеладовой никак не могло уложиться в голове, как эта женщина, вырастившая четырех детей, остается такой спокойной и благожелательной.

Отец Доротеи был знатоком вин. У него были всевозможные винные лексиконы и коллекция разнообразнейших бутылок со всех европейских виноградников. Он никогда не был пьяным и умел себя контролировать. Наливая немного красного вина в большой тонкий бокал, он покачивал этим бокалом и потом покачивал головой и долго-долго, с полуприкрытыми глазами, нюхал винного джина, разливающегося в воздухе. Эта процедура была единственным открытым выражением его чувств, не считая "магических" соприкосновений с музыкой.

"Надо быть культурным человеком" - смеялся папочка Мармеладовых, залпом выпивая стопку "водочки" и почесывая потный затылок.

Их отцы и внешне разительно отличались. Отец Доротеи был похож на портрет Гете, кисти Штилера, но только помоложе. Раньше Лена думала, что он спит в шейном платке.

У Мармеладовых папа носил дырявые семейные трусы в цветочек, не стесняясь соседей.

- Хоть бы ты соседей постеснялся, Олег, - говорила мать.

- А чего стесняться, это ж соседи!

Инопланетянка Доротея фон Радзевски поправила волосы

- Может быть, ты и права про детскую травму. Но Лена, я не могу их бить, понимаешь, я не смогла бы ударить своего ребенка. Вот я себе это представила, и мне стало не по себе. Этот плач! Даже если Пауль станет после этого играть на пианино как Кисин, я не смогу себя преодолеть, понимаешь?

- А кто тебя заставляет? - удивилась Лена.

У нее мелькнула дикая мысль о том, что Доротея собиралась кое-что попробовать! Что, например? Поколотить Пауля?

В эту ночь ей приснился сон, что ее отец, работник телевидения, Олег Мармеладов, ходит в темно-синем костюме, поет оперным голосом и величественно расхваливает вина, тряся запонками, что он толерантно отзывается об иностранцах, срущих на тротуар перед его носом. Ей снилось, что он долго-долго чистит зубы, стоя за дирижерским пультом, а весь оркестр за этим внимательно следит.

Ей снилось, что ее мать, прекрасная фея с голубыми волосами, укладывает ее в благоухающую постель, читает ей стихи Лермонтова на сон грядущий и, ласково улыбнувшись и поцеловав ее в лоб, задувает свечу

- Спокойной ночи, дорогая доченька", - говорит она, как механическая кукла, и подключается к аккумулятору.

Лена проснулась в холодном поту. Ей стало страшно. Что-то искусственное и чужое было в этом сне. Никакого гиканья с присвистом.

Пробравшись в гостиную, Лена Мармеладова набрала номер Москвы. Было два часа ночи. Лена Мармеладова услышала знакомый сонный голос матери:

"Какие-то подонки звонят, чтоб они сдохли, сволочи". Потом раздались гудки, и Лена Мармеладова снова юркнула в постель.

Через минуту она услышала шаги босых ног и, притворившись спящей, увидела, как Доротея заботливо поправила ее одеяло.

В груди у Лены Мармеладовой рос протест. Она ненавидела все беспричинно хорошее и спокойное. Почему же они, фон Радзевски, такие хорошие, почему они ангелы? Может быть, они верят в Бога? Это называется "оправдание верой", - вспомнила она одну из университетских лекций о Лютере. И ей не спалось. Они просто неживые, - шептала Лена в темноте. Она постаралась одеться как можно тише и вышла в сад. Здесь благоухали розы, посаженные старательной матерью Доротеи.

Ну кто их заставил сажать эти розы? - спросила себя Лена. - Бог? Как им в голову только пришла эта идея! Из телевизора? Любители природы... - Она вспомнила веселенький смешанный лесок в Подмосковъе, где она часто гостевала на даче у подруги.

В саду фон Радзевски стояла скульптура. Это была отполированная гранитная палка с углублением, в которое отец Доротеи часто вставлял нос. Он называл это произведение очень ироничным. Отец Лены сказал бы только сухое "обхохочешься".

Лена подняла с земли камешек и у самого основания колонны, так, чтобы не бросалось в глаза, начертила на гладком граните спокойное и защитное слово "хуй".

- Вот тебе и концерт Рахманинова, - горько сказала она сама себе, наблюдая ночное небо, и в этот момент где-то вдалеке прокатился далекий гром и ночное небо ответило ей: "Ух".

Лена подняла глаза и то, что она увидела, буквально прижало ее к земле.

Прямо над ее головой, над палисадником, над речкой, над городком, над миром, полном гармонического спокойствия, в далекой готической высоте стояли два Исуса. Они стояли в небе, освещенные луной, гигантские и непоколебимые. Основания Исусов уходили в темные облака. Природа притихла, как слушатель перед завершающим аккордом.

Тот Исус, что уходил в суровые небеса по правую руку, стоял обреченно. У него были красные налитые кровью глаза, он выглядел уставшим и изможденным, борода его висела клочьями и выглядел он на двадцать лет старше. Одежда этого Исуса была заляпана космической грязью, как после долгого пути среди звезд, но все же он был величествен.

Второй Исус стоял напротив него во славе своих лучей. Одежда его торжественно дрожала от лунного света. Голубые глаза его были полны решимости. Руки его держали священную Библию.

- Меня интересует только добро и зло, их добрые взаимоотношения, их мимикрия, их история, - прошептал изможденный Исус.

- Добро непоколебимо, и оно растет в мире, - спокойно отвечал второй, и голос его, спокойный и убедительный, обнял землю и отозвался в костях.

- Любовь - это истерия, сказал изможденный Исус, - это страсть, экстаз, безумие.

- Любовь - это выполнение правил, - сказал второй, - любовь - это порядок.

Лена, лежавшая на земле и глотавшая глазами Исусов, позабыла о себе. Ей только хотелось поцеловать руку того изможденного Исуса и крикнуть ему, что она с ним согласна, что она всегда уже была с ним согласна, но бессилье отняло ей голос. Изможденный Исус стал слабеть на глазах и растворяться. Он смешивался с облаками, с сырым движением ветра и осыпался далекими дождями и густым вулканическим пеплом в океанах и на Мадагаскаре... Второй же Исус - величественный и полный силой, - выпростал ноги свои из облаков и твердо ступил на землю. Он спешил поселять в душах людей любовь и покой. И он шагал во славе своих лучей.

Она уже не могла понять, что с ней произошло. Стало страшно и невозможно дышать. Боль отозвалась в теле. Кто-то огромный и невидимый наступил на нее. Лена умерла.