Дуглас Кан
ТЕХНОЛОГИИ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ КОММУНИКАЦИЙ У УИЛЬЯМА БЕРРОУЗА и Л. РОНА ХАББАРДА

Чтобы лучше понять, что Уильям С. Берроуз подразумевал, говоря "язык - это вирус", начнем с известного фрагмента его романа "Билет, который взорвался" (1962):

"Иная Половина" - это слово. "Иная Половина" - это организм. Слово - это организм. Теперь присутствие "Иной Половины" как отдельного организма, связанного с вашей нервной системой воздушной линией слов, можно продемонстрировать экспериментальным путем. Одна из самых распространенных "галлюцинаций" у тех, кто подвергается сенсорной депривации, - ощущение чужого тела, пронизывающего тело субъекта под углом... да еще под каким углом - "Иная Половина" довольно долго функционировала на симбиотической основе. А от симбиоза совсем недалеко до паразитизма. Теперь слово - это вирус. Вирус гриппа, возможно, был когда-то здоровой клеткой легкого. Теперь это паразитический организм, вторгающийся в легкие и разрушающий их. Слово, возможно, было когда-то здоровой нервной клеткой. Теперь оно - паразитический организм, вторгающийся в центральную нервную систему и разрушающий ее. Современный человек утратил возможность молчать. Попробуйте остановить свой внутренний монолог. Попробуйте достичь хотя бы десяти секунд внутренней тишины. Организм вынудит вас говорить. Этот организм - слово.

Обратимся теперь к фрагменту романа "Нова Экспресс" (1964) - "Технические характеристики силы вируса". Здесь описывается новая технологическая среда обитания вируса, в которой субатомное излучение циклотрона направляется на вирус, созданный из компьютерного кода, "разработанного информационными теоретиками" и содержащего "наш собственный образ":

...оказалось, что бинарная информация может быть записана на молекулярном уровне... Но в то же время, эти информационные молекулы - не мертвая материя, они демонстрируют способность к жизни, которая присутствует повсюду в виде вируса.

Представление Берроуза о вирусе связано с его увлечением рядом органических теорий: во-первых, общей семантикой графа Альфреда Коржибского, во-вторых, оргонными теориями Вильгельма Райха и, в-третьих, дианетикой Хаббарда. Две первые теории помогли при создании всех жутких состоящих из желеобразной протоплазмы тел, способных к амебообразному осмотическому поглощению других тел, словно вся их поверхность превратилась в сплошное ротовое отверстие. Иными словами - тел, имитирующих клетки. Превосходно описанные в "Нагом обеде", эти клейкие тела и стали той культурой, что взрастила первый штамм вируса Берроуза - его я называют вирусом-узурпатором: сродни метафорам рака или инкорпоративной деятельности¹ самой метафоричности², он одерживает победу через патологизацию описанного Берроузом гомоэротического становления единым целым за счет маниакальной потребности в героине и сексе. С другой стороны, в работах, написанных Берроузом после "Нагого обеда", возник, под влиянием дианетики, новый вирус: больше не похожий на амебу, он превратился в дифференцированную и технически изощренную сущность, и, самое главное, - начал функционировать настолько сходным с языком образом, что и стал языком.

Способность к языку и способность языка стали производным объединенного воздействия энграмов Хаббарда и дианетического демона - демона письма и голоса. Более того - способность эта вплавлена в коммуникационные технологии, фиксирующие абсолютно всё в клетках своего ядра, она захватила внутренние вещательные частоты, формирующие голос, и превратила людей в приемники или передатчики. На историческом фоне развертывания психотехнологий ХХ столетия (в не-картезианской, психофизиологической парадигме органических теорий) переход от вируса-узурпатора Берроуза к его мутации повторяется: психогальванические тесты Коржибского, призванные утвердить существование психосоматических реакций, превращаются в э-метр сайентологии - прибор, напоминающий детектор лжи и призванный "очистить" "аберранта" от энграмов. Сходным образом, атмосферная оргонная энергия Райха в послевоенный период смешалась как с мутогенным радиационным фоном наземных ядерных испытаний, так и с контролирующими разум телекоммуникационными передачами.

Помимо того, функциональные письменные и передающие свойства подлинных вирусов - их пороговое состояние на грани органики и неорганики, их биолингвистическая сегментация генетического кода синтаксисом и фонетикой, их социальный характер, обусловленный возможностью вступать друг с другом в контакт, - нашли свое технологическое проявление в опытах Берроуза и Брайона Гайсина: литературных разрезках и экспериментах с магнитофонами, попытках записать внутреннюю речь, технических терминах, предоставленных для работ Берроуза Иэном Соммервиллем³. Новаторской в подходе Берроуза была его убежденность в том, что внутренне-речевые и мнемонические психотехнологии модернизма должны быть реализованы на практике. Язык и технология на клеточном уровне пересекались и иными способами - не только органическими, но и генетическими. Хаббард и Берроуз попали в самый центр исторического сдвига от механики с ее модернистскими поверхностными порезами, ранами и швами к механической генетике и всему, что она может выращивать, разрабатывать, передавать или чем может заражать.

К тому времени, как Берроуз прочел "Дианетику" Л. Рона Хаббарда⁴, все это казалось уже довольно знакомым, ибо на нее саму очевидно повлияло прежнее увлечение Берроуза - общая семантика Коржибского. Кроме этого, дианетика оказалась теорией с практически безграничной патологической сферой: она охотно приписывала всем областям, которые Коржибский считал благотворными, истинные свойства враждебно настроенного агента. Например, в основе как претенциозности, так и популярности Хаббарда лежит "энграм" - сущность, в высшей степени благоприятная для (низменных) воплощений индивида, составлявших предмет нравоописательных очерков Берроуза, и в равной степени восприимчивая к героике соответственно расширенной терапии.

Для Хаббарда энграм, проще говоря, выступает вредоносным или просто болезнетворным моментом времени, буквально записанным не в памяти, а непосредственно в клетке, - "определенный и постоянный след, оставленный раздражителем на протоплазме ткани" (Д.,87). Запись эта производится внутри самих клеток и "не является памятью; это клеточный след записей, отпечатавшийся глубоко в самой структуре тела". Сами записи эти содержат абсолютно всё и весьма напоминали бы "фонографические пластинки или кинофильмы, если бы содержали также все восприятия внешнего вида, звука, запаха, вкуса, органолептические ощущения и т. д." (Д.87) Если энграмы остаются на месте и не "разряжаются" терапевтическими средствами, они будут вызывать предрасположенность индивида к психосоматическим заболеваниям и различным душевным расстройствам. Терапевтический процесс, в сущности, сводится к обнаружению этих записей и повторному их воспроизведению - снова и снова, пока они не утратят силы, не наскучат и не переместятся из реактивного разума в стандартные банки памяти, где уже не смогут приносить вреда. Впервые прочитав "Дианетику", Берроуз написал Гинзбергу, что терапия - это способ "просто гонять пленку взад-вперед, пока травма не стирается. Это помогает"⁵.

Хаббард получил термин "энграм" из идеи мнемы, разработанной Ричардом Вольфгангом Семоном в начале ХХ века⁶. Мнемонический принцип последнего основывается на том, что раздражители производят "перманентную запись... нанесенную на чувствительную поверхность", то есть на клеточный материал, энергистически предрасположенный к таким надписям... (М., 24). Получающийся в результате "мнемический след" (или "энграм") может оживляться при встрече с элементом, напоминающим какой-либо компонент первоначального комплекса раздражителя. Семон, например, вспоминает, как запах итальянского растительного масла вызывает "очень явный оптический энграм Капри" (М., 92), острова, на котором он побывал за много лет до этого. Запах этот не только вызывает в памяти "мелодию шарманки, жар солнца и тесноту сапог", которые входили в первоначальный энграм, но и не исключает возможности, что когда-либо в будущем жмущие сапоги тоже оживят в памяти остров Капри. Следовательно, полный энграмный комплекс всего организма может эффективно репродуцироваться мелкими блоками, разбросанными по этому организму. Срезы планарии, гидры, инфузории-трубача, бегонии также служат наглядным свидетельством мнемического рассеивания и регенерации элементов, приближающихся по своим размерам к "эмбрионам". Однако Семон столкнулся с трудностью, получив свидетельства корковой локализации памяти в позвонках: не противоречит ли это клеточной записи и воспроизведению раздражителей по всему организму?

Семон отыскал подтверждение в том, что для распространения "энграфического воздействия" различные части тела соотносятся друг с другом невольно - например, "рефлекторными спазмами, сопутствующими движениями, сенсорным излучением" (М., 123). Он обратился к фонографии, мнемической машине, чтобы объяснить неравномерное распространение и оживление энграмов. Так, каждый фонограф и представляет собой начальный источник звука в непосредственной близости от оркестра, и содержит более слабые отпечатки всего оркестра целиком - организма. Таким образом, "тесные сапоги" могут оживить в памяти прогулки по Капри, а запах с кухни окажется слабее:

Давайте вообразим, что в оперном театре обычной конструкции расставлено большое количество фонографических записывающих устройств - в ложах, в партере, в бельэтаже и на галерке, на сцене и за ней, а также в оркестровой яме между стульями музыкантов. При раздельном воспроизведении различных записей, сделанных во время выступления оркестра, мы обнаружим, что ни одна запись не похожа не другую, несмотря на то, что устройства одинаковы. В соответствии с расположением устройств окажется возможным различать ясность и силу воспроизведения музыки. Из устройств, размещавшихся в самом оркестре, те, что находились вблизи басов, будут воспроизводить басовые партии непропорционально общему звучанию оркестра. Фонографы, расставленные среди виолончелей, при воспроизведении дадут нам понять, что виолончели в оркестре исполняют ведущую партию, а остальные инструменты просто предоставляют очень тихий аккомпанемент. Так и с записями, сделанными прочими устройствами: мы услышим различия в выразительности и силе звука в соответствии с их местоположением (М., 125).

Хотя Семон недвусмысленно предупреждал против слепого следования такой модели, поскольку энграм соотносится с фонограммой как "лошадь, тянущая экипаж, с локомотивом, тянущим вагон" (М., 124), его оговорка основывалась на полном спектре чувственного восприятия энграма - "световых, температурных и электрических воздействиях, т.е. на раздражителях, принадлежащим всевозможным видам энергии" (М., 125), - противопоставленном одной лишь акустике фонографа. Иными словами, он бы вполне удовольствовался сравнением своего энграма с какой-либо передовой мультисенсорной технологией: дело было вовсе не в звукозаписывающей технологии как таковой и не в ее совместимости с организмом, который он исследовал. Что еще в то время, помимо фонографа, исторически сменившего живой голос, могло распределить ощущение разума и памяти по всему организму, децентрализуя его корковую локализацию?

Как и в случае с теорией Коржибского, Хаббард трансформировал то, что Семон считал функционально нейтральным, в нечто внутренне патогенное. Энграм Хаббарда в первую очередь являлся отпечатком записанной травмы, причем самыми подлинными считались те случаи, когда индивид/организм подвергался надругательству в бессознательном состоянии, вызванном, к примеру, несчастным случаем или анестезией. Клетки записывают физическое и вербальное насилие, а обычный механизм сознательного "я", "аналитический разум", который в иных условиях фиксировал бы всё, полностью отключен ради единственной цели - выжить. Тем не менее, если энграмы создаются лишь исключительными травматическими обстоятельствами, описанными Хаббардом, то терапия потребуется очень немногим. Таким образом, держась за бессознательное серьезной травмы риторики ради, он приписывает энграму возможность возникновения в сколь угодно помраченном сознании. Иными словами, любая нехватка полного, ясного осознания со стороны аналитического разума будет пропорционально компенсироваться "бессознанием", которое и вызывает запись энграмов. На самом деле, бoльшая часть "Дианетики" Хаббарда посвящена описанию способов размножения энграмов. Например, нас предупреждают, что человеческие зародыши постоянно заняты накоплением энграмов - на их формирование влияет не только количество абортов, которым не придают должного значения, но даже любой толчок или сотрясение. Более того, материнская любовь - жестокий розыгрыш: сам акт выхода из внутриутробного ада создает целую вереницу энграмов как у ребенка, так и у матери, и продолжает создавать всякий раз, когда голос ребенка вызывает в матери воспоминание о родах, а энграмное производство такого "оживления" передается ребенку. И так далее - истинный порочный круг. Поскольку "зигота, зародыш, плод, младенец, ребенок и взрослый - один и тот же человек" (Д., 188), недостатка в пациентах не будет.

Аккумулированный банк этих записанных и сохраняемых энграмов составляет "объединенное клеточное сознание", то есть "реактивный разум" - разум объединенного тела травмы, злой призрачный двойник "аналитического разума", в сущности доброй и идеально работающей счетной машины, постоянно фиксирующей все в процессе осознания и хранящей данные в "стандартных банках памяти" (Д., 185). Во время продолжительных отключений или мгновенных провалов сознания, варьирующихся от травмы до пикнолепсии⁷, реактивный разум продолжает записывать все сам - что приводит к дальнейшим проблемам аналитического разума. Допуская, что любое явление, не доходящее по силе воздействия до мгновенного прозрения, содержит определенную меру скудоумия, можно сделать вывод, что реактивный разум никогда никуда не исчезнет. Этот злой призрак - "Иная Половина" из приведенного выше фрагмента "Билета, который взорвался". Иная Половина, разумеется, может оказаться самим языком - сущностью, предшествующей любому человеку, диктующей свои условия основополагающей способности личности существовать социально. Человек в юности заражается этой способностью инфекционным путем еще до того, как ему предоставляется любая возможность профилактики подобной заразы самоосознанием. В самом убедительном смысле, язык - вирус потому, что и тот, и другой мертвы, пока не обретают жизнь в человеческом носителе: "...самые злонамеренные из всех - вирусы... Они ленивы до мозга костей - настолько, что сами едва живы. Ебаные переходные уроды"⁸. Но язык в этом смысле не обладает телом и солипсически не ограничен каким-то одним телом. Иная Половина также может оказаться телом галлюцинаторным, искаженным сенсорной депривацией, телом кинестетическим, астральным, имаго, призрачным телом, появляющимся, когда человеку ампутируют конечности. Но ни одно из этих тел не владеет языком, ни одно не способно провести разграничительную линию между симбиозом и паразитизмом. Не говоря уже о том, чтобы взять на себя управление всем этим беспорядочным процессом. Реактивный же разум обладает как конкретным телесным существованием, так и языком. Иная Половина имитирует погруженное присутствие реактивного разума в модулируемой симметрии сознания и бессознательного, поскольку и то, и другое существует, чтобы фиксировать происходящее. Различными средствами они заносят опыт индивида в свои банки (подобно собственническому капиталистическому ритуалу), а потому отвечают за переход к паразитизму и за его пределы.

Реактивный разум сталкивается с вирусом в утверждении Хаббарда, что "в настоящее время довольно широко признано, что жизнь во всех своих формах развилась из основных строительных кубиков - вируса и клетки" (Д., 73). Фактически, вирусы могли сыграть свою роль в электрическом и мыслительном функционировании индивида, поскольку "даже в зародыше и зиготе существуют нейроны - сами они не делятся, но подобны организмам (а вирус может выступать их основным строительным кубиком)" (Д., 185). Версия Берроуза просто меняет порядок: в коллективном прошлом нейронов нет вирусов - вместо этого здоровая нервная клетка мутирует в вирус, являющийся языком. Эволюционное развитие в сторону языка, предложенное Берроузом, было поддержано Хаббардом по крайней мере двояко: во-первых, реактивный разум уже снабжен собственным голосом, который энграмически записывается и воспроизводится, - это демон дианетики, - а во-вторых, имеется радиостанция, позволяющая эти записи транслировать.

Уже знакомым нам образом Хаббард вывел своего демона из патологизированного даймона Сократа, который, напротив, больше всего напоминает лучшего друга. На самом деле, это похоже на предчувствие Берроузом в 1955 году "языка как вируса": "Это почти как автоматическое письмо, созданное отдельной враждебной сущностью, по сути утверждающей: "Пишу то, что захочу""⁹. В действительности же это представляет собой смесь традиционной музы, автоматизма сюрреалистов и даймона Сократа и чересчур благотворно для Берроуза, чересчур непатогенно для дианетики и не может быть жизнеспособным. Дианетический демон, по Хаббарду, - это демон, "дающий мыслям голос, отзывающийся внутренним эхом на произнесенное слово, или дающий различные сложные советы, подобно реальному живому голосу снаружи"; однако его не следует путать с психотическими голосами: "(Люди, слышащие голоса, обладают внешними звуковыми демонами - эти контуры замкнули контуры их воображения)" (Д., 126). Хаббард ставит знак равенства между его формой и функцией:

Дианетический демон - паразитирующий контур. В разуме он обладает действием, приближающимся к иной сущности, отличной от своего я. И он целиком и полностью выводится из слов, содержащихся в энграмах (Д., 124).

Эта "иная сущность, отличная от своего я" подключена где-то между аналитическим осознанием индивида и стандартными банками данных памяти. Когда сознание требует простых и ясных данных (а это происходит беззвучно), голос предоставляет ему какие-то другие данные. Голос этот, в конечном итоге, навязывает себя все больше и больше, пока не берет, в сущности, верх, оставляя "я" на "крохотной забытой полочке" (Д., 125). Такое, отнюдь не преходящее состояние вызывается тем, что Коржибский назвал бы "семантогенной блокадой"; это, скорее, электронный поток, перенаправленный по контурам, который питается из подлого источника энграмного голоса, отдающего контрприказы из разума, сосуществующего в теле, - реактивного разума. И вот здесь Хаббард предоставляет нам инструкцию по подключению; "анализатор" принадлежит аналитическому разуму сознания и самоидентификации, а "ты все-таки должен меня слушать" - слова, в данном случае, начертанные на энграме:

Инженер-электронщик может настраивать демонов в радиоприемнике сколько его душе угодно. В человеческих понятиях, это выглядит так, точно от стандартных банков к анализатору протянули линию, но не успев дотянуть, уже подсоединили к ней динамик и микрофон, а потом продолжили тянуть до сознания. Между динамиком и микрофоном окажется та часть анализатора, которая раньше была обычной рабочей секцией, но ее отделили от остального анализатора. "Я" на сознательном плане требует данных. Они должны поступать прямо из стандартного банка, высчитываться на подуровне и поступать просто как данные. Не высказанные данные. Просто данные.

Когда некая порция анализатора отделяется, встраиваются динамик и микрофон, а энграм, содержащий слова "ты все-таки должен меня слушать", начинает хронически рестимулироваться, происходит еще одна вещь. "Я" в блоках внимания верхнего уровня требует данных и начинает сканировать стандартные банки, начиная с подуровня. Данные поступают к нему высказанными - вроде голоса, звучащего в голове. (Д., 124-125).

Хотя немного обескураживает то, что нечто настолько обыденное, как внутренняя речь, может оказаться аберрацией, вызванной чужими голосами, вторгающимися в замкнутое "я",

...можно смело предположить, что почти каждый аберрант содержит в себе контур демона... У клира не бывает никаких "ментальных голосов"! Он не думает вслух. Он думает, не артикулируя мысли, и мысли его не выражаются в понятиях голоса (Д., 125).

Разумеется, именно такую внутреннюю биологию описывает Берроуз в приведенном выше риторическом императиве "Попробуйте остановить свой внутренний монолог. Попробуйте достичь хотя бы десяти секунд внутренней тишины. Организм вынудит вас говорить". Этот сопротивляющийся организм - вирус, слово, язык - широко распространился и прижился, не привлекая к себе лишнего внимания, не уничтожая своего носителя, хоть он и умеет изгонять "я" на "крохотную забытую полочку"; таким образом, обладая стратегической проницательностью прочих вирусов, вирус слова подтверждает точку зрения Хаббарда и Берроуза, которые тоже превозносят экзистенциальную роль выживания. Для Хаббарда выживание ничуть не менее важно, чем Предназначение Человека, а для Берроуза: "Меня в первую очередь заботит вопрос выживания - с этими Нова-заговорами, Нова-преступниками и Нова-полицией. В Космическом Веке возможна новая мифология"¹⁰.

перевод М. Немцова

1 Инкорпорация - способ синтаксической связи компонентов в словосочетании и предложении, при котором компоненты соединяются в единое целое без формальных показателей у каждого из них. - Прим. перев.

2 Тип вируса-захватчика лучше всего описан в следующем фрагменте: "Конечный результат полного клеточного представления - рак. Демократия канцерогенна, и ее раковые опухоли - различные бюро. Бюро пускает корни в каком угодно сегменте государства, затем становится злокачественным, вроде Бюро по контролю наркотиков, все растет и растет, порождая все больше себе подобных, пока не удушает носителя, если не может его контролировать или облагать данью. Бюро не могут жить без носителя, это подлинно паразитические организмы... Бюрократия как рак - неправильна, поскольку от основного направления человеческой эволюции к бесконечным возможностям, дифференциации и независимым спонтанным действиям уклоняется к полнейшему вирусному паразитизму". У. Берроуз, "Нагой обед". - Здесь и далее прим. авт.

3 Об экспериментах Берроуза с аудиозаписью см.: Robin Lydenberg, 'Sound Identity Fading Out: William Burroughs' Tape Experiments', in Wireless Imagination: Sound, Radio and the Avant-garde, eds. Douglas Kahn and Gregory Whitehead, Cambridge, Massachusetts: MIT Press, 1992, pp. 409-437.

4 Первые упоминания о дианетике (7 октября 1959 г.): The Letters of William S. Burroughs: 1945-1959, ed. Oliver Harris, New York: Viking Penguin, 1993, p. 429. Упоминаемое издание: L. Ron Hubbard, Dianetics, New York: Hermitage House, 1950, - далее обозначается, как Д.

5 Письмо Аллену Гинзбергу (27 октября 1959 г.). Letters, ibid., p. 431.

6 Richard Semon, The Mneme, London: George Allen & Unwin, 1921. Далее обозначается как М.

7 Пикнолепсия (от греч. рicnos - частый) - состояние внезапного временного помрачения рассудка, когда все органы чувств пациента остаются активными, но он, тем не менее, не реагирует на внешние раздражители. Возвращение сознания так же внезапно, как и его потеря, прерванная речь или действие продолжаются автоматически. У пациента таких случаев может происходлить до сотни в день, что совершенно не замечается окружающими - пациент просто живет в собственном измерении. - Прим. пер.

8 Письмо Аллену Гинзбергу (13 октября 1956 г.), Letters, op. cit., p. 335.

9 Письмо Аллену Гинзбергу (7 февраля 1955 г.), ibid., p. 262. Даймон Сократа также соотносится с подозрительным отношением Берроуза к буддистским попыткам некоторых своих ровесников подавить свой внутренний голос - например, Гинзберга, который стремился избавиться от голоса, наполняя череп вибрациями мантр. Такие попытки, в конечном итоге, могут создать "излечившегося писателя". См. "Нагой обед".

10 Victor Bockris, A Report from the Bunker with William Burroughs, London: Vermillion, 1982, p. 2.