Пол Боулз
ТЫ НЕ Я

Ты не я. Никто, кроме меня, не может ею быть. Я это знаю, и знаю, где была и что делала со вчерашнего дня, когда вышла из ворот во время крушения. Все так волновались, что меня никто не заметил. Я стала совершенно незначительной, как только дело дошло до изрезанных людей и сплющенных вагонов на рельсах. Мы, девочки, все побежали вниз по откосу, когда услышали грохот, и облепили стену, точно стая мартышек. Миссис Верт грызла крестик и рыдала взахлеб. Наверное, губам больно было. Или же она думала, что внизу, в поезде, - одна из ее дочерей. Действительно очень серьезное крушение - это сразу видно. Весенними дождями размыло землю, которая держала на месте шпалы, поэтому рельсы немножко разъехались, и поезд свалился в кювет. Но чего было так волноваться, я до сих пор не пойму.

Поездa я никогда терпеть не могла, ненавидела, когда они проезжали внизу, ненавидела, когда они исчезали в долине на пути к следующему городку. Меня злила мысль обо всех людях, которые передвигаются из одного города в другой без всякого на то права. Кто сказал им: "Можете пойти и купить билет, и сегодня утром отправиться в Ридинг. Проедете двадцать три станции, сорок с лишним мостов, три тоннеля и можете ехать дальше, если хотите, даже после того, как окажетесь в Ридинге"? Никто. Я это знаю. Я знаю, что нет такого начальника, который говорил бы людям подобные вещи. Но мне приятнее воображать, что этот человек есть. Хотя бы как ужасный голос из громкоговорителей, установленных на всех главных улицах.

Я увидела внизу поезд, лежавший беспомощно на боку, точно старый червяк, сбитый с ветки, и рассмеялась. Но в изгородь вцепилась очень крепко, когда люди, истекавшие кровью, начали выбираться из окон.

Я была во дворе, и на скамейке лежала бумажная обертка с коробки "Сырных Палочек". А потом я оказалась у главных ворот, и они были открыты. Снаружи на обочине стояла черная машина, на переднем сиденье курил человек. Я хотела заговорить с ним, спросить, знает ли он, кто я такая, но решила, что лучше не стоит. Стояло солнечное утро, полное птичек и сладкого воздуха, я пошла по дороге, огибавшей холм, вниз к железной дороге. Потом - вдоль путей, не находя себе места. Странно выглядел вагон-ресторан - лежал на боку, все окна разбиты, некоторые шторки опущены. На дереве над головой все время насвистывала малиновка. "Конечно, - сказала я себе. - Это же всё - просто в человеческом мире. Если бы случилось что-нибудь настоящее, они бы прекратили петь". Я ходила туда и обратно по шлаковой насыпи возле путей, рассматривала людей, лежавших в кустах. Их начали носить к передней части поезда, где рельсы пересекаются с дорогой. Там была женщина в белой форме, и я старалась держаться от нее подальше.

Я решила пойти по широкой тропинке среди кустов ежевики, и на небольшой полянке нашла старую печь - вокруг ее подножия в мусоре валялось много грязных бинтов и носовых платков. Подо всем этим была куча камешков. Я нашла несколько круглых и каких-то еще. Земля здесь была очень мягкой и влажной. Когда я вернулась к поезду, казалось, вокруг бегает гораздо больше людей. Я подошла ближе к тем, что лежали рядами на шлаке, и стала рассматривать их лица. Там была одна девочка - с открытым ртом. Я опустила внутрь камешек и пошла дальше. У толстого дядьки рот тоже был открыт. Я положила туда острый камень, похожий на уголек. Мне пришло в голову, что камней на всех может не хватить, а кусочки шлака - слишком маленькие. Взад и вперед там ходила какая-то старуха, она вытирала руки о юбку, очень быстро, снова и снова. На ней было длинное черное шелковое платье, и по нему везде отпечатывался узор из синих ртов. Наверное, они считались листьями, но формой походили на рты. Мне она показалась сумасшедшей, и близко к ней я не подходила. Вдруг я заметила руку с кольцами на пальцах - она торчала из-под множества гнутых железяк. Я потянула за железо и увидела лицо. Это была женщина, и рот у нее был закрыт. Я попробовала открыть его, чтобы положить туда камешек. За плечо меня схватил какой-то человек и оттащил от нее. Похоже, он сердился. "Что ты делаешь?" - заорал он. "Ты с ума сошла?" Я заплакала и сказала, что это моя сестра. Женщина действительно немного на нее походила, и я всхлипывала и все время повторяла: "Она умерла. Она умерла". Человек перестал так сильно сердиться и начал подталкивать меня к голове поезда, крепко держа одной рукой за плечо. Я попробовала вывернуться. В то же время я решила ничего больше не говорить, кроме "Она умерла" время от времени. "Ну, ничего", говорил человек. Когда мы дошли до начала поезда, он усадил меня на травянистый откос рядом со множеством других людей. Некоторые плакали, поэтому я сама перестала и принялась их разглядывать.

Мне казалось, что снаружи жизнь такая же, как внутри. Всегда есть кто-то, и он не дает людям делать то, что им хочется. Я улыбнулась, подумав, что когда сама еще была внутри, мне все казалось совсем наоборот. Возможно, то, что нам хочется, - неправильно, но почему решать всегда должны они? Сидя на откосе и выдергивая из земли свежие травинки, я начала об этом размышлять. И решила: на этот раз я сама буду решать, что правильно, - и делать так.

Довольно скоро подъехало несколько карет скорой помощи. Это за нами - за всеми, кто сидел на откосе, и за теми, кто лежал вокруг на носилках и пальто. Не знаю, почему, ведь им не было больно. Или было. Когда многим людям вместе больно, они вряд ли станут из-за этого поднимать шум - наверное, потому, что никто не слушает. Мне, разумеется, совсем не было больно. Я могла бы это любому сказать, если бы меня спросили. Но меня никто не спросил. У меня спросили только адрес, и я дала им адрес сестры, потому что до нее ехать всего полчаса. А кроме этого, я довольно долго у нее жила, пока не уехала, только это было много лет назад, наверное. Увезли нас всех вместе, некоторые лежали в каретах скорой помощи, а остальные сидели на неудобной скамейке в той машине, где не было кровати. Женщина рядом со мной наверняка была иностранкой: она стонала, как маленькая, но ни единой капельки крови я на ней нигде не заметила. По дороге я очень внимательно всю ее осмотрела, но ей, казалось, это не понравилось, и она отвернулась в другую сторону, плача по-прежнему. Когда нас довезли до больницы, то всех ввели внутрь и осмотрели. Про меня они просто сказали: "Шок", - и еще раз спросили, где я живу. Я сказала им тот же адрес, что и раньше, и вскоре меня вывели снова и посадили на переднее сиденье какого-то фургона, между шофером и еще одним человеком - санитаром, наверное. Оба они говорили со мной о погоде, но я не дурочка, чтобы меня можно было так легко подловить. Я-то знаю, как самая простая тема может внезапно извернуться и придушить тебя, когда считаешь, что уже в безопасности. "Она умерла", - один раз сказала я, на полпути между двумя городками. "Может, и нет, может, и нет", - ответил шофер, как будто разговаривал с ребенком. Почти все время я ехала, опустив голову, но сосчитать автозаправки по пути удалось.

Когда мы приехали к дому моей сестры, шофер вышел и позвонил в дверь. Я совсем забыла, что улица такая безобразная. Дома выстроили друг напротив друга, все одинаковые, между ними - только узкая цементная дорожка. И каждый дом - на несколько футов ниже соседнего, поэтому весь длинный ряд выглядел, как огромный лестничный пролет. Детям, очевидно, разрешалось бегать без присмотра по всем дворам, а травы видно нигде не было, одна грязь.

Дверь открыла моя сестра. Они с шофером перекинулись парой слов, и я увидела, как она вдруг очень встревожилась. Она подошла к машине и, нагнувшись, заглянула внутрь. У нее были новые очки, толще, чем прежде. Казалось, она на меня не смотрит. Вместо этого она спросила шофера: "А вы уверены, что с нею все хорошо?"

"Абсолютно, - ответил тот. - Я бы вам сказал, если было бы плохо. Ее всю в больнице только что осмотрели. Это просто шок. Хорошо отдохнуть - и все пройдет". Санитар вышел, помог мне вылезти и подняться по ступенькам, хоть я и сама бы прекрасно справилась. Я заметила, что сестра все время поглядывает на меня краем глаза - как и раньше. Стоя на крыльце, я услышала, как она прошептала санитару: "А мне кажется, она еще не очень хорошо выглядит". Тот похлопал ее по руке и сказал: "С нею все будет отлично. Только не давайте ей волноваться".

"Мне всегда так говорили, - пожаловалась она. -- А она волнуется, и всё".

Санитар сел в машину. "Ее даже не задело, женщина". Он хлопнул дверцей.

"Задело!" - воскликнула моя сестра, наблюдая, как машина отъезжает. Она провожала ее взглядом, пока та не заехала на холм и не скрылась из виду. А я по-прежнему смотрела в настил крыльца, поскольку точно не знала, что случится дальше. Я часто чувствую, когда что-то должно произойти, а когда я это чувствую, то стараюсь совсем не шевелиться - пусть происходит. Никакого смысла об этом думать или пытаться остановить. В тот момент у меня не было никакого предчувствия, что должно произойти что-то особенное, однако я предполагала, что правильней будет ждать: сначала пусть что-нибудь сделает сестра. Она стояла все там же, в переднике, обрывая кончики стеблей красной ивы, торчавшие из куста рядом. И по-прежнему не хотела на меня смотреть. Потом пробурчала: "Чего бы нам в дом не зайти? Тут холодно". Я открыла дверь и вошла.

Я сразу увидела, что она там все перестроила - только задом наперед. В доме всегда были прихожая и гостиная, только прихожая раньше располагалась по левую руку от гостиной, а теперь - по правую. Интересно, подумала я, почему я не обратила внимания, что парадная дверь сейчас - справа от крыльца? Она даже поменяла местами лестницу и камин. Мебель осталась той же, но каждый предмет поставили ровно напротив того, где он стоял раньше. Я решила ничего не говорить - пускай сама объясняет, если захочет. Мне пришло в голову, что она, должно быть, истратила все, что у нее лежало в банке, до последнего гроша - и все равно это выглядело точно так же, как и раньше. Я держала язык за зубами, но не озираться с любопытством не могла: действительно ли всё она переставила.

Я вошла в гостиную. Три больших стула вокруг стола в центре были по-прежнему зачехлены старыми простынями, а у торшера возле пианолы целлофан на абажуре по-прежнему был порван. Я начала смеяться - все выглядело таким комичным наоборот. Я увидела, как она вцепилась в край портьеры и жестко на меня посмотрела. Я продолжала смеяться.

У соседей по радио играл орган. Неожиданно моя сестра сказала: "Сядь, Этель. Мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь". Через прихожую она вышла в кухню, и я услышала, как открылась дверь черного хода.

Я уже знала, куда она пошла. Она меня боялась и хотела, чтобы пришла миссис Джелинек. И, конечно, через минуту в дом вошли обе, и моя сестра теперь сразу же прошла в гостиную. Судя по всему, она сердилась, но сказать ей было нечего. Миссис Джелинек - неопрятная и жирная. Она поздоровалась со мной за руку и сказала: "Так-так, старая знакомая!". Я решила с нею тоже не разговаривать, потому что не доверяю ей, отвернулась и подняла крышку пианолы. Попробовала надавить на несколько клавиш, но они были на замке и не поддавались. Я закрыла крышку и подошла посмотреть в окно. Вниз по улице маленькая девочка катила кукольную коляску; она все время оглядывалась, какие следы та оставляет, выезжая из лужи на сухой цемент. Я решила не давать миссис Джелинек над собой никакого преимущества, а потому помалкивала. Я села в кресло-качалку у окна и принялась напевать себе под нос.

Потом они начали тихонько переговариваться, но я, конечно, слышала все. Миссис Джелинек сказала: "Я думала, они ее оставят". Сестра ответила: "Не знаю. Я тоже. Но этот человек твердил мне, что у нее все в порядке. Ха! А она такая же". "Еще бы", - сказала миссис Джелинек. Они ненадолго замолчали.

"Всё, я с этим мириться не собираюсь, - вдруг сказала моя сестра. - Я скажу доктору Данну все, что я о нем думаю".

"Позвони в приют", - настаивала миссис Джелинек.

"Конечно, позвоню, - ответила сестра. - Ты посиди тут. Я схожу посмотрю, Кейт дома или нет". Она говорила о миссис Шульц, которая живет напротив, - у той есть телефон. Я даже головы не подняла, когда она вышла. Я уже все решила - остаться здесь, в доме, и ни за что не позволить им отвезти меня обратно. Я знала: это будет трудно, - но у меня был план, я была уверена: он удастся, если я применю всю свою силу воли. А у меня большая сила воли.

Самое важное - сидеть тихо, не говорить ни слова, чтобы не разрушить чары, которые я уже начала сплетать. Я знала, что должна глубоко сосредоточиться, но это мне дается легко. Я знала, что битва будет между сестрой и мною, но я была уверена: сила моего характера и превосходное образование подготовили меня для такой битвы, и я смогу ее выиграть. Нужно только настаивать внутри на своем, и все произойдет так, как я пожелаю. Я сказала это себе, покачиваясь в кресле. Миссис Джелинек стояла в дверях прихожей, сложив на груди руки, и выглядывала на улицу. Жизнь теперь казалась гораздо яснее и значительнее - так со мною не было очень и очень давно. Только так я получу то, чего хочется. "Никто тебя не остановит", - подумала я.

Сестра моя вернулась только через четверть часа. Вошла она вместе с миссис Шульц и братом миссис Шульц - и все трое выглядели немного испуганными. Я в точности знала, что произошло, не успела она и слова вымолвить миссис Джелинек. Она позвонила в Приют и пожаловалась доктору Данну на то, что меня выпустили, а там очень разволновались и велели ей во что бы то ни стало удержать меня, потому что меня вовсе не выписали, а мне каким-то образом удалось выбраться. Меня немного шокировало, когда она так выразилась, но теперь, когда я об этом задумалась, приходится признать: именно это мне и удалось.

Я встала, когда зашел брат миссис Шульц, и свирепо на него посмотрела.

"Ну-ну, полегче, мисс Этель", - сказал он, у голос у него звучал нервно. Я низко ему поклонилась: по крайней мере, говорил он вежливо.

"Привет, Стив", - сказала миссис Джелинек.

Я наблюдала за каждым их движением. Я бы, скорее, умерла, чем позволила чарам разрушиться. Я чувствовала, что могу удержать их вместе только неимоверным напряжением. Брат миссис Шульц почесывал нос, а другая рука у него подергивалась в кармане брюк. Я знала, что с ним у меня хлопот не будет. Миссис Шульц и миссис Джелинек не осмелятся зайти дальше, чем велит им моя сестра. А сама она от меня в ужасе, поскольку, хотя я ей никакого вреда никогда не причиняла, она всегда была убеждена, что однажды это произойдет. Быть может, она уже знала, что я собираюсь с ней сделать, хотя вряд ли - иначе она убежала бы из дома.

"Когда приедут?" - спросила миссис Джелинек.

"Как только доедут", - ответила миссис Шульц.

Все они стояли в дверях.

"Вроде бы, жертв наводнения уже спасли, помните, вчера вечером по радио?" - сказал брат миссис Шульц. Он закурил и оперся на лестничные перила.

Дом был очень уродлив, но я уже начала придумывать, как сделать его лучше. У меня отличный вкус к обстановке. Я пыталась об этом не думать и в голове у себя все время повторяла, снова и снова: "Пусть получится".

Миссис Джелинек, в конце концов, уселась на тахту около двери, поддернула на коленях юбку и кашлянула. Лицо ее по-прежнему было красным и серьезным. Я чуть не расхохоталась вслух, когда подумала: если б только они знали, чего ждут на самом деле.

Я услышала, как на улице хлопнула дверца. Я выглянула наружу. По дорожке шли два человека из Приюта. Кто-то сидел за рулем, ждал. Сестра быстро подошла к двери и открыла ее. Один спросил: "Где она?" Оба вошли и остановились на секунду - смотрели на меня и ухмылялись.

"Ну, здра-ссьте!" -- сказал один. Другой повернулся и спросил мою сестру: "Хлопот не было?" Та покачала головой. "Просто дивно, осторожности вам не занимать, - сердито сказала она. - Если они у вас так разбегаются, откуда же вы знаете, что они ничего не натворят?"

Человек хмыкнул и подошел ко мне. "Хочешь поехать с нами? Я знаю, кое-кому не терпится с тобой встретиться".

Я встала и медленно двинулась через всю комнату, не отрывая взгляда от ковра, а оба человека шли у меня по бокам. Дойдя до двери, где стояла моя сестра, я вытащила руку из кармана пальто и заглянула в ладонь. Там лежал один из моих камешков. Очень просто. Пока никто из них не остановил меня, я протянула руку и впихнула камешек ей в рот. Она закричала, не успела я еще ее коснуться, а сразу после этого губы ее покрылись кровью. Но всё длилось очень долго. Все стояли совершенно неподвижно. Потом два человека схватили меня за руки очень крепко, а я оглядывала все стены комнаты. Я чувствовала, что передние зубы у меня выбиты. Вкус крови на губах. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок. Мне хотелось поднести руку ко рту, но они держали меня. "Вот тут все и случится", - подумала я.

Я зажмурилась очень крепко. А когда открыла глаза, то все изменилось, и я поняла, что победила. Какой-то миг я не могла ничего отчетливо разглядеть, но даже в это мгновение увидела, как сижу на диване и руками прикрываю рот. Когда взор прояснился, я увидела, что два человека держат мою сестру за руки, а она изо всех сил пытается вырваться. Я закрыла лицо руками и больше никуда не смотрела. Когда ее протаскивали в двери, умудрились сбить подставку для зонтиков и раздавить ее. Ее ударило по лодыжке, и она пинала куски фаянса обратно в прихожую. Я была в восторге. Ее проволокли по дорожке к машине и усадили на заднее сиденье между собой. Она орала и скалила зубы, но как только выехали за город, успокоилась и заплакала. Однако, все равно, на самом деле, считала автозаправки по пути до самого приюта и пришла к выводу, что их на одну больше, чем она думала. Когда доехали до железнодорожного переезда недалеко от места крушения, она выглянула в окно, но только когда машина миновала пути, поняла, что смотрит не в ту сторону.

Когда заезжали в ворота, она сломалась по-настоящему. Ей все время обещали на обед мороженое, но она-то знала, что верить им нельзя. У главного входа, между двух этих людей она остановилась на пороге, вытащила камешки из кармана пальто и положила себе в рот. Попыталась проглотить, но подавилась, и ее стремительно протащили через вестибюль в маленький приемный покой, где заставили все выплюнуть. Странно, стоит мне об этом подумать, что никто так и не понял: она - это не я.

Ее уложили в постель, а к утру ей уже плакать не хотелось: она слишком устала.

Сейчас - середина дня, льет как из ведра. Она сидит на своей кровати (той самой, которая раньше была моей) в приюте, записывает все это на бумагу. Ей бы никогда это и в голову не пришло до вчерашнего дня, но теперь она думает, что стала мной, а поэтому делает все, что делала бы я.

В доме очень тихо. Я по-прежнему сижу на диване в гостиной. Я могла бы подняться наверх и заглянуть в ее спальню, если б захотела. Но с тех пор, как я там была в последний раз, прошло столько времени, и я уже не знаю, как расположены комнаты наверху. Поэтому я лучше останусь здесь, внизу. Если поднять голову, я увижу квадратное окошко из цветного стекла над лестницей. Пурпурные и оранжевые стеклышки, узор песочных часов, только света сюда все равно попадает немного - соседний дом слишком близко. А, кроме того, дождь здесь тоже идет очень сильный.

Нью-Йорк
1948

перевод М. Немцова