|
ДЭВИД ДЕМЧУК
один Это называют сладкой наукой. Мой отец был боксером. Он зарабатывал на жизнь, выступая в балаганах в 50-е и 60-е годы, все шесть месяцев, что жил с моей матерью и до тех пор, пока мне не исполнилось четыре года. Горький пьяница, теперь он влачил свои дни в дешевом пансионе на южной окраине города, где уже не было ничего, кроме жалких утепленных толем домишек, чахлого кустарника и железнодорожных путей. В этом районе он родился и вырос. Теперь, сломленный, искалеченный, он вернулся сюда, чтобы жить на попечении посторонних доброхотов. Изредка на помощь приходил и я. Пару раз в месяц я прогуливал уроки, а иногда врал маме, что иду в кино, перебирался через весь город и навещал его. Мы сидели на крыльце и играли в шашки; его мозг, отбитый на ринге, почти не работал; отец забывал правила и всякий раз проигрывал. Иногда я, запинаясь, читал ему старые детективные журналы, он кивал потоку слов, его глаза отдыхали на картинках, рекламах побрякушек и способов мгновенно разбогатеть. Иногда, когда боли одолевали его так, что он не мог встать с постели, мне удавалось проскользнуть мимо миссис Шеридан, вдовы, содержавшей дом, и я проникал в его сумрачную комнату и вставал там у стены. Я смотрел, как он стонет и ворочается, продолжая во сне свои поединки. Пересекавшая кровать полоска серого света, пробивавшегося из-за неплотно прилегавшей шторы, досаждала ему, он метался из стороны в сторону, пытаясь от нее спрятаться. Порой я вставал к окну и придерживал желтоватую штору, чтобы дать отцу хоть немного отдохнуть. Мне было в ту пору семь или восемь лет. Первый раз это случилось, когда я вот так пробрался к нему. Он метался во сне, руки продолжали бороться под одеялом, он морщился, отбивался от невидимого противника, вскрикивал в тесноте и мраке душной комнаты. Вокруг не было никого, кто мог бы его услышать. В разгаре лета мрачный и раскаленный дом, казалось, затаил дыхание. Отец дернулся, снова застонал, я подошел поближе. Я принялся утешать его, подражая тону, которым говорила мать, когда я болел. Я потрогал его разбитую влажную бровь, погладил небритую щеку. Из его горла вырвался хрип, он чуть приподнялся и снова осел на всхлипнувшем матрасе. Я обвел пальцем контур его рта, легко коснулся губ, языка, липких от спекшейся слюны. Его грубая искалеченная рука выскользнула из-под шерстяного одеяла, пальцы проползли по моему лицу, ощупывая каждую черту. Я покачнулся в нерешительности, почувствовал, как в шортах дрогнул и начинает набухать член. Я присел на кровать и, вряд ли сознавая, что делаю, провел по его покрытой шрамами и рытвинами груди, спустился вниз под простыню, где мучилась его правая рука. Я нащупал сильные пальцы, вцепившиеся в налившуюся кровью плоть и влажную скользкую кожу. Я ухватил его там, наши слившиеся руки стали согласно двигать член, оттягивая кожу далеко вниз и снова устремляя вверх. Он вцепился свободной рукой в мои шорты, стянул их до колен, его пальцы проникли у меня между ног, раскрыли ягодицы, он подтянул меня ближе, его большой палец стал подбрасывать мой член вверх и вниз, как игрушку. Он поднял меня, посадил к себе на грудь, прижал рот между моих потерявших опору ног, поглощая меня. Внезапно две жирные струйки спермы брызнули мне в лицо и на руки, и тут он отпихнул меня. Я свалился на навощенный пол. Так мы лежали порознь, слепые и дрожащие, потоки крови клокотали в наших телах, как волны, потом он повернулся, посмотрел на меня сверху, прищурившись в тусклом вечернем свете, увидел, как я вытираю его семя с лица и облизываю липкие руки. Мы лежали так долго - может быть, несколько часов - он на кровати, я на полу. Он протянул ко мне руку, коснулся моего живота, мокрым пальцем стал писать на нем мое имя, снова и снова. Он улыбался. Так это случилось в первый раз. два Я люблю стариков. Как-то раз мы втроем сидели после работы в закусочной - Фред, Энди и я; они двое трепались о чем-то, но я не очень-то слушал. Я смотрел в окно на эту старую пару. Лет семидесяти на вид. Женщина - хромая, с палкой, в помятом синем плаще, явно из магазина дешевой одежды. Он - в сером пальто, очках и шляпе, - одной из тех твидовых шляп, которые, на первый взгляд, к лицу любому, но на самом деле мало кому подходят. Ему она шла. Его волосы были белыми, как зима. Он выглядел крепким. Время сказалось на ней сильнее, хотя она и ходила быстрее его. Он едва поспевал за ней. Я смотрел на него, не отрываясь, быстро написал на салфетке свое имя и адрес, и мои пальцы сжались от желания дотронуться до него. Они остановились возле магазина игрушек, довольно дорогого. Он сел на скамейку перед входом, его жена вошла внутрь - видно было, что она задержится там надолго. Я повернулся к Фреду и Энди, оборвал их разговор и сказал: "Пойду обработаю того старика, можете посмотреть". Я запихнул салфетку в карман рубашки, встал из-за стола, пересек улицу. Я чувствовал, как они смотрят на меня, даже знал, о чем они думают. Но мне было все равно. Старик смотрел, как я иду к нему, смотрел безразлично, не заинтересованно, как раз так, как я люблю: мне нравится, когда они этого поначалу не хотят или, по крайней мере, не подают вида; мне хочется, чтобы они захотели этого, пока я с ними говорю. Я подошел к скамейке, постоял секунду - нервничая, как обычно, переминаясь с ноги на ногу и всё такое - потом подсел к нему. Он чуть отстранился. От него пахло детской присыпкой, во рту у меня пересохло от этого запаха. "Привет!" - произнес я дружелюбно, словно обязан был с ним поздороваться. Он взглянул на меня, явно ожидая, что я попрошу монету или что-то в этом роде, но когда я ничего больше не сказал, снова отвернулся. Я придвинул ногу к нему поближе. Он резко отдернул свою, но тут же вернул ее на прежнее место, так что она слегка коснулась моей. Затем мы чуть-чуть поболтали. Они всегда хотят поговорить немножко - о погоде, какие толпы в магазинах, что было вчера в новостях, так что мы потрепались слегка и расслабились. И тут я приступил к делу. - Видел твою жену, - сказал я. - Очень милая. Вы, наверное, давно живете вместе. Это хорошо, конечно, но, думаю, иногда ты этого чертовски хочешь. Секса, я имею в виду. Я думаю, бывают моменты, когда ты страшно хочешь, чтобы тебе отсосали. Вот сейчас, например. - Я придвинулся к нему поближе, понизил голос. - Не сомневаюсь, ты бы очень хотел, чтоб тебе отсосали. Спорю, - мой рот почти касался его уха, - ты был бы не прочь, если б я отсосал твой член. Ты не прочь это сделать прямо здесь, если б можно было. И я тоже этого хочу - не за деньги или что-то там такое, честно. Я просто люблю мужиков постарше. Мужиков вроде тебя. И страшно хочу у тебя отсосать. Я выдохнул эту последнюю фразу прямо ему в ухо. Я видел, как его член набухает в штанах. Потом я повернулся, поставил одну ногу на скамейку, провел рукой по его бедру. - Тебе когда-нибудь отсасывал парень? - прошептал я. Он слегка порозовел, хотел было отрицательно покачать головой, но вместо этого кивнул. - Ну вот, - мои пальцы продолжили поход по его бедру. - Очень хорошо, ты можешь мне рассказать, можешь рассказать мне всё. Могу спорить, тебе давно не отсасывали и тебя давно не трахали. Тебя когда-нибудь трахал парень? - Он кивнул очень медленно, его лицо багровело все больше. - Конечно трахал, и не сомневаюсь, что тебе понравилось. Я прав? Скажи мне, я прав? - Он кивнул, и я повернул его голову к себе. - Ты должен сказать мне, ты должен сказать мне, что ты этого хочешь. Скажи мне, что ты этого хочешь". - Я.... - начал он, но голос тут же сорвался. - Скажи мне. - Я... хочу, - прошептал он в ответ. Я вытянул салфетку и засунул ее в карман его рубашки, по пути коснувшись соска. - Я буду там через час. Угол улиц Батхерст и Блур. Сможешь туда подойти? Он кивнул. - Отлично. Я тебя так хочу, что чувствую, как ты кончаешь мне в рот, я даже знаю, как это будет на вкус. Он ничего не сказал. Они вообще не очень-то болтливы, эти старики. Может быть, за это я их и люблю. - Так что увидимся через час. - Я встал. Он кивнул, взглянул на меня, краска отлила от щек. Как раз, когда я вставал, дверь в магазин игрушек отворилась, и оттуда вышла его жена. Я улыбнулся ей и двинулся обратно к ресторану. Перед входом я оглянулся. Старик что-то объяснял жене, потом она пошла по улице, а он бросил на меня взгляд и двинулся в другую сторону, к метро. Я повернулся к окну, показал Фреду и Энди большой палец и пошел за ним. три Годы без секса влияют на ваши вкусы. Например: несколько недель назад я пошел танцевать - один, но это меня не смущало. На краю танцплощадки на стуле сидел этот симпатичный бородатый мужик, он вытирал майкой пот с лица и груди. Он взглянул на меня, и я понял, что это Уоррен, я встречал его у Майкла и Дуга, года три назад это было. Тогда у него был любовник. Сейчас, судя по всему, не было. Он заметил, что я гляжу на него и стал на меня пялиться, не узнавая, я улыбнулся, что его еще больше обнадежило. Он слез со стула и пошел ко мне и только тут узнал. Мне понравилось, что он не отвернулся и не пошел прочь. Только чуть замедлил шаг, чтобы сообразить, с чего начать разговор. - Привет, Уоррен, - сказал я, точнее, перекричал музыку, когда он подошел. - Сто лет не виделись. Он распростер руки, тепло меня обнял и у меня мгновенно и заметно встал. - Привет, - сказал он мне в ухо. Я попытался отодвинуться, чтобы избежать неловкости, но он не позволил. Его руки сползли на мои бедра, он крепко прижал меня к себе. Чуть откинул голову, весьма собой довольный. - Хорошо выглядишь, - он посмотрел вниз. - У тебя что, пистолет в кармане? Я пожал плечами, улыбнулся. - Может, мышь забралась. А это что? - я почувствовал, как что-то зацепилось за мою майку. Я отодвинулся и заметил, что нитка зацепилась за красивое золотое колечко в его левом соске. Я отцепил и бросил нитку, потом весело поддел колечко пальцем. - Новое? - Ну не совсем. - Он ухмыльнулся. - Вообще-то у меня их два. В правом соске ничего не было. - И где ж второе? Снова ухмыльнувшись, он склонился к моему уху. - Заходи ко мне, и если будешь хорошо себя вести, может быть, я тебе покажу. Лишь намного позже я сообразил, что так и не спросил Уоррена, что его теперь заводит. - Чем хочешь заняться? - спросил я. Он непонимающе взглянул на меня, потом сообразил. - Ох, Боже, я не врубился. Ты никогда этого не делал, правда? - Ну, на самом деле нет, и даже не собирался. - Я повернулся к нему. - Честно, Уоррен, я не знал... - Я думал, ты знаешь, думал, все знают. Боже, три ночи в неделю уже с год примерно, как только мы заканчивали со Стивом, он тут же шел в "Казарму" и показывал всем новые шрамы. - Я не хожу в "Казарму". - Да, но все равно. Слухи ходят. Люди говорят. Ну, точно не мне, подумал я. - Хочешь попробовать? - он прилег рядом, подперев рукой голову. Наблюдал, как я размышляю. - Этого надо захотеть. Я не заставлю тебя делать что-то, что тебе не нравится... - Он провел пальцем по моей груди, вверх и вниз. - А есть альтернатива? - спросил я тихо. - Ну, можем заняться обычным сексом. - Звучит без энтузиазма. - Ну, будет нормально, думаю. Просто не так хорошо, как то, чего я хотел, не так интересно. Думаю, у тебя есть потенциал. - Он взял мою руку, затянул ее под простыню, вниз к своему члену. Там, под кожей, я нащупал еще одно кольцо. Уоррен откинул простыню, и я увидел, что оно проходит головку насквозь, пересекая канал. Я легонько потянул колечко кончиком пальца, и он застонал. Я представил, как держу его во рту, поддеваю языком. Потенциал. - Ну, так чем мы можем заняться? - спросил я, поигрывая его кольцом. - Не знаю, ты можешь мммммм... связать мне руки или покусать меня, пощекотать... побрить меня или поссать на меня... может, немножко отшлепать?.. - Да, - вздохнул он угрюмо. - Обычный секс. - Его член увял у меня в руке. - Ладно, - сказал я. - Все в порядке. Делай, что хочешь. - Я сел, поднял черный медицинский саквояж, поставил между нами и принялся раскладывать его содержимое по кровати и тумбочке - наручники, кожаные ремни, две маленькие свечки, старое бритвенное лезвие. Он остановил меня, взял за руку. - Слушай, я понимаю, что ты этого не хочешь. Мы можем этого не делать, если ты против. - Все в порядке, - повторил я. - Правда, я знаю, что делаю. Я хочу попробовать. - Я дал ему коробочку с парой резиновых перчаток, ватой, маленькой коричневой бутылочкой спирта, двумя длинными хирургическими иглами с кусочками пробки на кончиках. Он связал мне запястья и лодыжки. Приковал руки к ногам, так что я оказался вывернутым на кровати - задница на уровне плеч. Потом натянул перчатки, плеснул спирт мне на яйца, взял тюбик с мазью и втер мне ее в кожу. - Это для местной анестезии, - он отложил тюбик. - Только для первого раза. Потом ты захочешь чувствовать всё, что я делаю. Не дергайся только. - Он поцеловал меня в бедро, достал иглу, смочил ее спиртом, подцепил онемевшую кожу и проколол ее. Я ахнул, стиснул зубы. Он подержал иглу под кожей, смочил указательный палец моей кровью и запихнул его глубоко в меня, взял в рот мой член, подержал его, глядя на меня, потом выпустил. - Ну, - сказал он. - Теперь можно начинать. У Уоррена было запасное кольцо, и он подарил мне его, когда мы закончили. Если будешь себя хорошо вести, я тебе его покажу. Черт, да я всю коллекцию могу показать. четыре Бывало, Мак мог заработать двадцать-тридцать долларов, попрошайничая на улице. Тогда он запихивал свое барахло в камеру хранения в метро и шел сюда. Пятнадцать баксов за комнату с дверью и чем-то вроде кровати - единственное, что он мог себе позволить. Даже так, он все равно не приходил сюда каждую ночь. Обычно он появлялся, когда снаружи просто невозможно было находиться - слишком холодно, дождь, донимали полиция или панки. Думаю, иногда он приходил сюда, потому что хотел секса. Это ведь сауна, в конце концов. Но, скорей всего, в основном ему просто нужно было место, где провести ночь, получше ночлежки, аллеи в парке или щебенки у стены магазина. У нас с ним это было два раза. Я серьезно. Он выглядел не хуже других, когда принимал душ и брился. Я даже взял за правило брать с собой одноразовые бритвы на случай, если он окажется здесь, так чтобы он выглядел не таким опустившимся. Только вот с его длинными волосами ничего нельзя было поделать - он их стриг раз или два в год. Ему они даже шли - особенно после душа, когда он хоть чуть-чуть мыл голову. Многие парни, которые переступали через него на улице, даже не взглянув, тут, когда видели длинные волосы, откинутые назад, деревенский загар, большой необрезанный член, просто умоляли его, чтобы он их оттрахал или обоссал, они были совершенно бесстыдны. Мы все были бесстыдны. Не буду делать вид, что я не хотел его так же, как все. Нам всем нравилось спать с ним, и те, кому не доставалось, стояли в дверях или у стен, и смотрели на него, дроча друг другу и кончая на него или на того, кого он трахал. Но рассчитывать на него было нельзя, иногда он просто приходил принять душ и поспать. Иногда спал один, иногда с кем-то. Однажды, когда мы были с ним, он спросил, не против ли я, если мы не будем делать ничего особенного, и я ответил: конечно. Так что мы просто подрочили немного, обнявшись, а потом уснули. Когда на дверях стоял Рик, проблем не было. Мака впускали, как и любого другого. Но когда Рик завел себе нового бойфренда, который заставил его бросить работу в сауне, парни, сменившие его, перестали пускать Мака: вроде бы так распорядился хозяин, который сам-то заходил в заведение от силы два раза в год. Потом Мак перестал приходить, даже не пытался войти. Но вы знаете, как это бывает в сауне. Через пару месяцев никто и не помнил, что Мак когда-то здесь бывал. Однажды я встретил его: поздней ночью, когда уже все было закрыто, я шел из бара и заметил его в одной из этих маленьких кабинок для банковских автоматов. Он увидел, как я прохожу, махнул, чтобы я подошел. Он стянул с меня штаны и отсосал мне прямо там, любой прохожий мог нас увидеть, хотя уже было действительно поздно и на улице никого и не было. Я кончил очень быстро, и он жадно все проглотил, тогда я спустил штаны ему и отсосал его большой член, перемазанный засохшей мочой и смегмой, давно не мытый. Я встал на колени рядом с его вонючими мешками, оттягивал и забирал в рот его яйца, вылизал ему жопу, и он меня всего обкончал, задыхаясь: ему не сосали, наверное, несколько недель. Я не вставал, пока не убедился, что ничего не осталось, потом сунул ему пару баксов и смылся весь в его сперме - она застывала на лице, в волосах, на пальто. Я прошел не один окоченевший квартал в центре города, слизывая ее с губ и усов. На меня оглядывались. Потом, несколько недель спустя, фотография в газетной хронике: первая жертва холодов, замерз в картонной коробке в тридцатиградусный мороз. Интересно, почувствовал ли я хоть что-то? Позже я мучительно пытался вспомнить, как он выглядел, как говорил. Что он мог сказать. Но мог разглядеть только свое лицо, расслышать только собственный голос. пять Вам это может показаться смешным, но большинство парней, с которыми я имел дело, были социальными служащими, теми, что навещают подопечных на дому. С ними всё просто: либо они бегут к черту из твоей квартиры, либо застывают, как вкопанные, пока ты им спускаешь штаны. Когда дело сделано, они обязательно говорят, что придут еще, но больше не приходят. Нет, правда, был один парень, Боб, он учил меня обращаться с инвалидной коляской, с ним у нас это было несколько раз. И все шло неплохо. Правда, когда выяснилось, что у него жена и дети, я с ним порвал. Есть вещи, которые я просто не выношу. До аварии я был натуралом, как это ни странно слышать. Но это правда, клянусь. Иногда мне приходило в голову, что надо бы попробовать с парнем, но я так ни разу ничего и не сделал, и ни один парень ко мне не прикасался. У меня было, наверное, в общей сложности пять девушек, с двумя было серьезно, и с одной из них, это с Луизой, мы даже хотели пожениться. Из этого, разумеется, ничего не вышло. Она навещала меня в больнице и даже пару раз приходила, когда я выписался и переехал сюда. Ей понравились обои на кухне - помню, она это говорила. И еще она сказала, что оттого, что все мои вещи лежат на полу, она чувствует себя великаншей, это при ее-то росте. Объятья, поцелуи - это было и вправду смешно. Но мы ни разу больше не заговаривали о женитьбе, ни разу, а потом она просто перестала приходить. Поначалу я скучал, а потом забыл о ней. Все у нас с ней было неправильно, я это чувствовал, порой она просто боялась ко мне прикоснуться. А потом, вскоре после этого, я вообще перестал интересоваться женщинами и перешел на мужчин. Это случилось - авария то есть - когда я ехал на мотоцикле от родителей. Была уже поздняя ночь, недавно прошел дождь, асфальт был мокрый, меня занесло, и мотоцикл навернулся. Он вылетел в кювет, я ударился спиной об асфальт, и тут же по мне проехалась машина. У меня сломан позвоночник, и теперь я навсегда прикован к креслу, а машина раздавила мне обе ноги и отрезала кисть левой руки. Несколько месяцев я провалялся в больнице, это было ужасно, если не считать, что там у меня впервые произошло с парнем, с одним из санитаров. Его звали Гарри. Так, не бог весть что - мы немножко обнимались, потом я ему подрочил, - но это было в первый раз, а первый раз кое-что значит. Это случилось пять лет назад. С тех пор у меня, наверное, было шесть парней. Я не очень-то завожусь. Я просто одинок, хочу, чтобы кто-нибудь трогал меня - гладил по груди, целовал в шею и всё такое. Я не большой любитель брать в рот, но считается, что без этого не обойтись - пока ты сосешь у парня, он гладит тебя и целует. Боб любил это дело. Ему нравилась моя левая рука - та, где не хватает кисти. Он целовал и сосал обрубок, а потом я вставлял ему по самый локоть и трахал его. Кожа на культе очень чувствительная. Когда ты вставляешь парню и держишь руку правильно, ты чувствуешь его пульс, а он - твой. Мы это делали четыре раза. Первый раз это произошло на моем диване, штаны Боба сползли на ботинки. Работал телевизор, было что-то около полудня. Боб стонал, извивался, но почти не глядел на меня. Он смотрел на экран или просто закрывал глаза. Странно, что потом он пришел снова. Три раза приходил, и пришел бы еще, если бы обручальное кольцо не вывалилось из его кармана, и ему не пришлось рассказать о жене и детях. Он любил мотоциклы, он сам мне сказал. Кажется, у него даже был свой. Не помню точно, вроде бы он говорил. Иногда я представляю нас вместе. Думаю, как мы мчимся. Я сижу за ним или рядом, в коляске. Ветер дует в лицо, тормошит нам волосы. Все залито солнцем, ни единого облачка. Представьте себе эту картину. шесть Бывают парни, эти белые парни, они подходят ко мне в барах - так было не раз - только потому, что я такой. Они подходят ко мне в баре, разглядывают. Они чего-то хотят от меня, но это не я - то, что они хотят. Я не в счет. То, чего они ищут, они хотят от кого угодно с моей кожей. Иногда это начинается так: парень говорит, что ему нравятся другие цвета, он говорит, что ему нравится такой цвет, и поначалу слышать это очень приятно. Такой цвет или может быть твои волосы или форма лица. То, как ты движешься. Что бы он ни говорил, ты понимаешь, что на самом деле его интересует, потому что ты и сам знаешь: ты спал с белыми парнями и знаешь, что кожа другая на ощупь, они чувствуют по-другому, по-другому пахнут и другие на вкус. Ты хочешь ему поверить, и может быть, он не врет. Если это действительно то, что ему нужно - способ изучить разницу, перенести ее из плоти в плоть - тогда это хорошо. Я обеими руками за это. Но иногда. Иногда это начинается с выпивки. Иногда ты еще не допил первое пиво, только пригубил, а рядом появляется еще одна кружка. Ты смотришь на нее, это тот же сорт. Ты думаешь: "О, классно, наконец-то кто-то не поленился спросить бармена, что я пью". Иногда это виски. И вот этот парень рядом с тобой, белый парень рядом с тобой, он смотрит на тебя. Он хочет посмотреть, как ты пьешь. Если ты допиваешь, он заказывает тебе еще. Если нет, он говорит: "Что-то не так? Что-то не так, тебе не нравится, что я тебе заказал? Что-то не так, тебе не нравится, тебе не нравится моя выпивка? Может, ты просто не можешь справиться? Может, кишка тонка, не можешь выпить виски? Может, ты испугался, может, напился? Да, ты совсем нажрался. Эй, ты, за стойкой, что ты думаешь? Думаешь, у этого парня кишка тонка, не может выпить виски, пару стаканов виски? Сраный слабак, все вы такие, никогда не встречал других. Эй, ты, за стойкой, что ты думаешь? Думаешь, он в Списке?" Списке. Индейском списке. Иногда это продолжается, пока ты не позовешь его к себе, или он не позовет к себе тебя. Потом все происходит, в постели, в темноте. Или со светом, он хочет смотреть на то, что он делает с тобой, или как ты делаешь с ним то, чего он хочет. Он что-то говорит. Он причиняет тебе боль. Не важно, что ты отвечаешь ему, ты не сможешь досадить ему так же, как он тебе. Ты хочешь ему верить. Это единственное, чего ты хочешь. И вот. Иногда ничего не происходит, ничего подобного, ничего похожего на то, что я сейчас описал. Ты встречаешь парня, он тебе нравится, ты с ним пару раз переспишь. Вроде бы начинается что-то серьезное. Ты ждешь этого, но ничего не происходит, и ты продолжаешь ждать и ждать, но это остается с тобой в постели, между вами, когда вы трахаетесь и целуетесь, остается между вами, когда вы спите. Это - разница. И ты не можешь делать вид, что ее нет. И он не может делать вид, что ее нет. Она растет, она занимает больше места, чем вы оба, она спихивает тебя к краю, и ты цепляешься за простыни и подушки, ты почти падаешь, все из-за этой разницы. Ее руки никогда не притянут вас друг к другу, наоборот, она расталкивает вас. Ты вспоминаешь как папа пил и мама плакала и как ты клялся что никогда не будешь таким и зачем только мы переехали в город говорит мама и ты смотришь с крыльца и видишь как белые дети смотрят на тебя вся улица и папа кричит и мама плачет о Службе Поддержки как она позвонит в Службу Поддержки потому что здесь невозможно вырастить ребенка и ты смотришь на них а они смотрят на тебя и разница расталкивает и расталкивает и ты не можешь больше удержаться за простыни за подушки и вера отворачивается смеясь танцует прочь в темноте даже если горит свет горит свет все ярче и тогда тогда ты падаешь ты падаешь семь Что-то разбудило меня. Шорох, словно кто-то ворошит бурые сухие листья, яркая вспышка. Свет. Горела настольная лампа. Я поднял голову, увидел тонкий расплывчатый силуэт голого человека, копающегося в горах бумаг и рецептов на столе. - Поль? - позвал я. Расстроенный - или, может быть, лишь делающий вид, что расстроен, раз уж он меня разбудил - он принялся швырять бумаги на пол. - Где словарь? Толковый словарь? - Ложись спать, - я отвернулся. Вскоре шорох прекратился, я надел очки и снова посмотрел на него. Его тело приобрело очертания слишком внезапно, остро. Бледная, иссине-белая кожа блестела от пота. На шее, груди, спине, лбу, - всюду бугрились опухоли. Он выглядел как картина, написанная маслом по стеклу: фигура, прорисованная нежными, полными света штрихами. Один словарь лежал у него на коленях, в иссохших руках был другой. Он поднес его к лампе, листал страницы. Потом громко захлопнул, бросил на поредевшую стопку бумаг на столе. - Что ты ищешь? - спросил я. - Эта дрянь ни к черту не годится, - он взялся за другой словарь.- Нам нужна энциклопедия. - Мы не можем ее себе позволить. У нас и места нет. - Я сел на кровати, плечи вздрогнули от прикосновения к холодной стене. Я безнадежно проснулся. - Что ты ищешь? - Ангелов. Иерархию ангелов. - Не будь идиотом, - сказал я грубо, но мой тон был порожден страхом, а не гневом. Он не обратил внимания на мои слова, нашел статью (968. Ангел. Святой. Мадонна), пробежал за несколько секунд. Громко захлопнул словарь, швырнул его так, что тот врезался в стену. Я взглянул на часы. Третий час ночи. - Перестань, - шикнул я, - разбудишь соседей. Теперь ложись спать. - Мне нужна иерархия ангелов. - Подождет до утра. - Я хочу знать сейчас. - Ты не можешь сейчас узнать, третий час ночи. Утром заскочу в библиотеку, сниму тебе копию с энциклопедии. - Если бы у нас была энциклопедия... - У нас ее нет, у нас ее не будет, у нас не будет ее сегодня ночью. Я замолчал, и он замолчал, и я почувствовал, как его раздражение иссякает. Это уже случалось много раз с тех пор, как ему поставили диагноз. Внезапная навязчивая жажда знаний, какой-нибудь неважной информации, которую невозможно достать. Потом неудовлетворенное желание исчезало и больше не возвращалось. Если же случайно ответ удавалось найти - что ж, он кивал почти равнодушно, а, может быть, записывал его куда-то. Несколько месяцев он носил с собой блокнот специально для таких случаев, потом тот куда-то затерялся. Это не имело значения, он никогда не вспоминал о нем. Ответ никогда не значил так же много, как жажда его получить. Он встал, потянулся выключить свет, и в этот момент я внезапно вспомнил, как он выглядел, когда мы влюбились друг в друга. Спокойная сила его рук и плеч, заросли милых светлых волос на груди. Его открытое, умное лицо. Свет погас. Он прошлепал до кровати, простыня поднялась. Он лег под нее так, чтобы она оставалась между нами, повернулся ко мне спиной. Я обнял его, того, кем он был и кем стал, моя рука скользнула по его телу, обхватила его член. Я стал гладить его сверху вниз, еще раз и еще, и он начал твердеть. - Пожалуйста, - Поль произнес это так тихо, что я не был уверен, что верно расслышал. Голос звучал так, словно его мучает боль. - Поль? - переспросил я, но он сбросил мою руку. - Пожалуйста, не надо, - я понял, что он плачет. - Пожалуйста, не трогай меня. Он повернулся на живот, подушка заглушила всхлипы. Бывают сны, когда ты понимаешь, что спишь и можешь изменить все к лучшему, ты можешь осознать и укротить свои страхи, установить над ними контроль. Я поцеловал его плечо, погладил по спине, и моя рука успокоилась там, где раздваивались его ягодицы. Он ненавидел свое тело, я чувствовал это, ненавидел то, во что оно превратилось, ненавидел секс, который навлек несчастье на нас обоих. Я все воспринимал по-другому, но мои чувства не имели значения. Я мог повлиять на сон, но не мог побороть его ненависть. Я не смел трогать его, раз он не хотел, чтобы его ласкали. Я припал губами к его плечу, закрыл глаза. Я лежал неподвижно, пока его слезы не перешли в сон. Через несколько дней после того, как он умер, я разбирал его одежду, опустошая шкафы и ящики, и в кармане старой куртки обнаружил блокнот, который он потерял много месяцев назад. Блокнот с ответами. Его хрупкий почерк заполнил едва ли треть страниц. Я читал медленно, замирая то на одной записи, то на другой ("каталепсия/эпилепсия", "Антигона, Исмена, Полиник, Этеокл"), пока не обнаружил недалеко от конца его записей девять ангельских орденов в небесной иерархии:
1. серафимы Ниже он написал: "Они не могут перейти с одной ступени на другую, но гнездятся в сердцах друг друга, как те славянские куклы, что были у моей бабушки. Они вынуждают меня думать, в чьем же воображении я сейчас поселился". Я закрыл блокнот и бросил его на кипу свитеров. |