МАЙЯ ДЕРЕН
НЕТ СНИСХОЖДЕНЬЯ К НЕВИННЫМ
ТЕМ, У КОГО СЛЕД ТЕМНОЙ ЗВЕЗДЫ НА ЛИЦЕ

Как поклоняться тебе,
О скрытый-во-тьме!
Как поглотить тебя в сиянии белых молний!
О брат, почитатель темной звезды -
скиталец в холодной, безжизненной
черной пустыне за небом, овеянным светом!

Смотри, как жадны мы к людям,
Смотри, как бросаемся к ним в переулках,
как плачем о множестве чуждых,
зная их чужеродность. "Прими меня...
Прими меня из холода, тьмы..."
Когда мы научимся не взывать о свете?

Смотри, как мы приникаем друг к другу,
внезапно заметив отблеск-темной-звезды на лице.
"Вот я; мы едины.
Вырвись из мрака. Ближе.
Грудь разорви мне. Впусти в нее свет!"
Смотри, как мы приникаем друг к другу
проливая обрезки кровавых слов, кровавых молчаний
в жирные черные лужи на столах, на полу.

Смотри, как мы приникаем друг к другу,
сливая тела воедино,
плоть прорывая,
вырываясь из кожи
снова и снова, как плод перезрелый.
"Прими! Прими же меня!"
Взрываясь, выворачиваясь наизнанку,
уничтожая себя беспрестанно.
"Прими! Прими же меня!"

Когда мы поймем, что уже одержимы,
прикованы к жестокой летучей звезде?
Когда мы поймем, что нет снисхожденья к невинным?
Нет снисхождения к нам, невинным в жизни и смерти?
Нет нам орбиты, нет дома, тепла нет и света,
Нет снисхождения к нам никогда и везде и нигде...
Только чужая материя тьмы, черная геометрия за расчерченным, звездами вспаханным небом,
где темные звезды ярятся, крутятся, вечно раздельные,
повизгивая по-идиотски.

1941

ЛАЗАРЬ

Шепотом в незаконной комнате, склонившись надо мной,
ты говорил о страхе и смерти,
и о том, как я могу спасти тебя от них,
если полюблю тебя.

Я хотела взять тебя за руку,
как берут испуганного ребенка,
и, ступая первой,
провести темными коридорами, становящимися все привычнее,

но тут я вспомнила, что для каждого из нас
есть свой путь -
собственный пересохший Стикс, начинающийся
дверью за персидским ковром,
бегущий мимо будничных страхов, подстерегающих горгулий,
неспешный путь мимо юношеских океанов,
мимо тигров, преследующих нас
до всех дверей, возле которых заплетаются ноги,

назад в пещеру, где Он сидит, поджидая -
вполне заурядный, с такими говорят о погоде,
с такими договариваются сыграть в шахматы,
заканчивая беседу словами "Ну как-нибудь увидимся" -
(дорога назад всегда кажется короче).

Если ты умер однажды, как можно еще повзрослеть?
После такого паломничества живут вечно.

В незаконной комнате я вспоминала об этом.
(Прости же меня за то, что тебе придется страдать.)
Твое любимое лицо в моих руках, так поверни их,
указывая: "Вот это путь", говоря:
"Здесь я буду ждать, когда ты вернешься,
здесь, где ты оставила меня, я буду дожидаться".

январь 1942

ВСЕ НЕРЕАЛЬНО, КРОМЕ БОЛИ

Я больше не знаю, проснулась я или сплю
и где живет воспоминание,
по ту сторону сна или по эту.

Я была у моря, но оказалась в подвале,
хотя не помню этой дороги;
место, куда мне надо дойти, не знаю зачем,
и куда я дойти не смогла, почему - не знаю,
это лицо, что парило по левую руку, я не могу назвать.
Все нереально, кроме боли.

Я потеряла свой маленький красный мячик,
Я буду плакать и плакать вечно.
Ты не утешишь меня другими игрушками,
Я даже могу усомниться, что ты - моя мать.

март 1942


+++

И рассказ моего отца о трех слепцах,
спорящих, ощупывая осла руками -
слон это, лебедь или медведь.

Так и мы сами не знаем, кто наши братья.

Ни тот, кто плачет возле крови,
или живет, замороженный у красной скалы,
ни я, шепот песчаного сна, нянчащего камень в своем жидком сердце.

Почему же все эти дороги разума - ползущие, бегущие, текущие -
ведут все к тому же песку
и той же воде
и к вечной памяти о смерти того, кто утонул?

весна 1944

ДЛЯ АНАИС ПЕРЕД СТЕКЛОМ

Зеркало, как каннибал, поглощает,
плотоядное, серебрянокровное, жизнь, которую ему скормили.
Ты тоже знаешь это безжалостное переливание
через руку, которой мы оба его держали.
В иллюзии гнались за видением
через отражение к откровению.
Но чудо кончается.
Твое бледное лицо, Анаис, перед стеклом
хотя бы не вернулось тебе перевернутым.

Это больше не зеркало, это открытая рана
сквозь которую мы глядим друг на друга, обрамленные кровью.

август 1945

перевод Дмитрия Волчека