Игорь ВИШНЕВЕЦКИЙ
СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

ПОГРЕБАЛЬНОЕ СЛОВО
памяти Тарковского

распались алфавиты
лло! -- липнет к нёбу язык
горьки мне хлеб и вино
так научи на каком
помолиться отворены окна
а птицам твоим и листве
рыба летучая эль

алые розы увяли
блаженные душные розы
на плащанице лежат
лилии -- тающий снег
как голова закружилась
должно быть жуки, короеды
движутся вспять кислотой
мозг разъедая -- конец

зрю: осьмиглазая смерть
входит в дом волоча свои крылья
жаром подземным дохнуло
лопаются зеркала
лазарь надень свою обувь
рассыплется гроб известковый
слышишь ли вестник трубит
прочные латы надень

нет ты не слышишь ты сходишь
во мрак (волоса твои ветер
огненный шевелит)
поднося к посветлевшим глазам
крылышки падших существ
разминая в негнущихся пальцах
скорченные корешки
прах легкий пепел печаль
это ль загробное диво
о коем мечтал молодея
там среди жарких теней
(кости, сплетения жил)
там в гётеануме слов
в человечестве мертвых и зрячих
может быть лучший из нас
это последняя тьма.

СВИТОК

1.

в тенётах слова мечется душа
и говорит о воздухе небесном
кленовыми покровами шурша
и кажется уже невместным
шумливых веток пыльное рядно
внутри которого и кость и мука
вздохнешь -- и истончилось волокно
рождающего звука
вся эта прелесть плещущая в нас
взлетающая точно парус
зеленых листьев бледно-карих глаз
нисходит в ярус
сознанья уходящего -- куда? --
быть может чтобы петь и длиться
в огне где одичалая вода
по венам вековым сочится


2.

се -- грозный праздничный псалом
на арфах довременных
и дальних гроз застывший гром
блеск молний пленных

в еще не сдвинутом пласте
в пещере ночи
покуда мир как зверь в смущенной наготе
слепые подымает очи


3.

на наречье твоем альциона
зимородок летящий в ничто
из забвения ветер смущенный
нищетой
водной глади на этом наречье
ударяя в иззубренный лик
камня стынет как дочеловечий
праязык

и мигают зрачки неживые
кварца сланца -- отливом свинца
как глаза онемелой стихии
без лица

 

4.

скоро распустится взрыв
веток зеленым огнем
серую накипь задув
за световой окоем

это не воля а плен
узы глухих перемен
сдавливающие бег
крови по дереву вен


5.

ристание на тризне спит Тристан
блистающим мечом Морхольта
качается огромный океан
дыханий и смертей. Изольда

не видит пробегающих коней
Изольда спит уже без сновидений
не слышно ей ни ропота ветвей
того как удлиняются их тени

ни крика белых чаек все сплелось
шиповник белоцветный с дубом
кость с костью лишь поскрипывает ось
полнощных колесниц да вскриком грубым
наката волн не заглушить картавым трубам


6.

мы мучимся а может быть живем
в тех сумерках без лиц и без различий
где строится каменнокрылый кром
на крови человеческой и бычьей

затем чтобы увидевший его
плугами лоно взрезавший оратай
скрепил кровавой замесью родство
тяжелое как воздух непочатый

пшеница прорастает шелестя
и жарким обволокнутое лоном
качается огромное дитя
во мраке полусонном


1990-1991



А если что и останется...
Державин



Распущенного времени вестник,
какие спондеи,
человеческой бабочкой в тяжких мехах индевея,
ты припомнишь в летейских сенях
положивши в ногах
лиру с медной трубой?

Или память, поднявшая царственный жезл самозванства,
пред тобой засевает блистающим снегом пространства?
Это старческий сон языка, это мертвое диво --
под твердеющим снегом замерзшая слива,
блеск созвездий на тверди рябой.

1990




О, не чистилище, уже
не воздух вожделенья --
растут на вспаханной меже
кровавые растенья.

И ты сказала: в дивный ад
нам путь ближайший явлен,
глухие ангелы молчат,
и воздух обезглавлен.

Природа тлела, мир мелел,
соловушко загробный пел,
и щелкая и мрея
в порывах пустовея.

-- О, замолчи, не пой, не пой,
соперник Филомелы,
над убывающей землей,
певец обезумелый.

Ведь мы еще не тени,
на что нам -- жар и бред
и затемнивший зрение
иссиня-черный свет.

1991

АНТИФОНЫ

За фасадами сырыми
черно-пепельная мощь
пробуждается глухими
голосами пленных рощ.

То ли звуки угасают,
то ли в воздухе черно,
то ли зренье истончает
нашей жизни волокно.

Стали домы тоньше дыма,
в кипень туч взлетает прах,
в струны арфы херувима
заплетаясь в небесах.

И в морозном полумраке
полузвон и полустон
чертят фосфорные знаки
забываемых имен.

Зверокрыли крыловеки
вдруг загрезившие вы
о небесном сладком маке
в дымах тающей травы.

Кружит голубь низко-низко:
где тут суша, где вода?
В блеске масляного диска
расплывается звезда.

Сквозь туман они не слышат,
как все чище мертвый звон.
Беспредметное колышут
ветви плавающих крон.

1991

 






Не халцедон, не изумруд --
закрой свои глаза,
не тусклый блеск подземных руд, не тонкая лоза

сознанья -- на магнитный зов
восстань и разорви
корнесплетенья, поборов
встающее в крови,

ты, прозревающий сквозь взвесь,
трубящий в черный рог,
поющий Господу и здесь --
безумья лепесток,

в неисчислимой духоте,
в огне, в засветном льду,
в последней муке, в тесноте,
в разбуженном аду.

1990-1991







В ничьей ночи ощеренная персть
из щели выползла, завыла --
осоловелый глаз и в клочьях шерсть,
слюна стекает с губ дебила.

О чем в уже немыслимой тщете
померкшего сознанья,
в мучительном мычанье, в немоте
распавшегося мирозданья,

в зиянье звезд, в сиянии щедрот
поверженного звука
бессмысленное воет и скребет
как бешеная сука?

1991

СТРОФЫ

1.

Мы на лунном ландшафте построили Рим
и теперь на кривое подобье глядим
славы мертвых, их злого бесславья.
Стало меньше триумфов и гордых речей,
и хрипит заводной механизм-соловей
в мертвой роще единодержавья.

2.

Погляжу ль в отраженье -- стареющий, злой,
сам себе -- негатив с невидимкой-душой,
шумных пиршеств случайный свидетель.
Заметают снега императорский сад.
Дуют ветры в квартирах и трубы трубят
прямо в двери, слетевшие с петель.

3.

Вот по стогнам священных коней под узцы
провели, и уже замерзают Янцзы,
Потомак и низовия Нила.
Может, это я вижу в назойливом сне,
только сон, что мне снится, как кажется мне,
обладает магической силой.

4.
Император, клонящийся в белом венке,
в розах гипсовых, и на его языке
ложь, и пир на брегах Флегетона.
Здесь на полюсе времени даже лучи
замерзают. Лишь мертвые дышат. Молчи
и не каркай, вещунья-ворона!

5.

Все. Осталось теперь поклониться -- но где
и зачем? -- помолиться, как брат-иудей
перед плаваньем трудным и длинным.
Стынет нёбо и каменный воздух горит,
только тьма с темнотою во тьме говорит,
и отец не рыдает над сыном.

1987

ДУЭТ

I.

Andante affettuoso


Я прикасаюсь к земле,
вдыхающей свет угасанья;
в душном осеннем тепле
четки, как тень, очертанья
кленов, ветвящихся вширь,
светом сухим напоенных,
и неиссчетна цифирь
листьев зеленых.



Скоро ударит в сухой
бубен нога Персефоны,
рдяною и золотой
рябью оденутся клены,
будто бы в тигель богов
влили металл, и из ртути,
мглу плавником проколов,
вспыхнуло трубное tutti.



II.

Grave



Новоанглийский сентябрь     роскошно осеннее лето
воздух исполнен тепла       меры, длины, немоты
даже растений язык          мне до конца непонятен
это индейская кровь         в темной листве говорит
это сухие ветра             дуют всю ночь с Океана
и набегает, волнясь         зеленохолмный ландшафт
Сердцем невольно к иным     тянешься дебрям замшелым --
нам ли, психея, грустить    лето чужое избрав
нам ли, печалясь, вздыхать  об опаленном июле
августе, что миновал        в огненном адском венце?

Что ж, благодатнейших дней  сладостно пресуществленье
будем валяться в траве      ленным предавшись мечтам
Воздух исполнен синкоп      Это меха мирозданья
темп замедляют, дрожа       выдохом тающих сил.



1-6 сентября 1992 г.