Виктор ЛАПИЦКИЙ
МУРАВЬИ

Как все это началось, я помню очень хорошо. Я всегда очень следил за своими ногтями, и они у меня были длинные, отчищенные и чистые, а тут вдруг я заметил на указательном пальце правой руки под ногтем что-то черное, какой-то маленький черный комочек. Тут же остро наточенной спичкой я его оттуда и извлек, это оказался муравей. Сначала он слегка побарахтался у меня на ладони, а потом бросился бежать, я за ним, тут же его и раздавил. Я еще не догадывался, что во мне завелись муравьи. Понять, откуда он взялся, было совсем не просто. Я знал, что в некоторых домах заводятся муравьи, по- видимому какая-то особая домашняя порода, и живут они там ничуть не хуже, чем всякие другие одомашненные насекомые: блохи, вши, клопы, тараканы, моли, мухи, навозники, клещи, глисты. Однако я каждый раз, когда выходил из дому обедать или переспать, оставлял у себя в комнате сильнейшие инсектицидные средства: эмульсию фторофоса и веточку омелы, поэтому ни одного насекомого я у себя дома никогда не замечал. Так что полный удивления я остался в полном неведении о судьбе, то есть истории этого крохотного насекомого. Понял я все намного позже, после того, как муравьи стали постоянно выбираться из меня наружу. Я до сих пор ни разу не видел самого момента появления их из моей плоти, у меня есть на этот счет свои соображения, но я скажу о них позже. Сначала муравьи появлялись в основном из-под ногтей, хотя, может быть, здесь их было просто легче заметить. Потом они стали выползать из носа, из ноздрей, и из левой, и из правой они выползали примерно с одинаковой частотой. Изо рта они выползали только во сне. Так было поначалу, а потом они постепенно освоили почти всю поверхность моего тела. Особенно они любили, да и сейчас любят, появляться в волосяных покровах, впервые я заметил это, расчесывая свои косы над большим девственным листом верже. Вскоре с десяток черных точек начали расчерчивать его непонятно устроенными траекториями. В те времена я старался раздавить, уничтожить их как можно скорее, причем хотелось растереть их в порошок, в пыль, чтоб от них вообще ничего не осталось, я стыдился их, я стремился уничтожить улики, и ни один из них, на бумаге, на листе верже, верже-на-листов, как я их потом прозвал, первого созыва, от меня не ушел. Тогда я впервые задумался, не обратиться ли мне к врачу, но было очень стыдно, и я прибег к обычным доморощенным средствам: горячие ванны из слегка отравленного сиропа, водка с медом внутрь и мумие в акупунктирные точки. Потом я начал закапывать в нос и в саду керосин и разводить в ночном горшке и в спирте божьих коровок, - первая попытка биозащиты, но тут я дал маху, ибо тлей-то ведь не было. Все это помогало от муравьев, как мертвому подарки. А муравьи уже во всю ширь выползали из-под рукавов и манжет, из-под майки и трусов, из-под носков и перчаток, не говоря уже о кепках, ушанках и пилотках. Что они и сплошь, и рядом заползают назад под одежду и потом бесследно там исчезают, я заметил намного позже. Правда, сейчас мне кажется, что они попросту не сразу научились заползать обратно в меня, ведь и выходить наружу, вылазить на рожу, они, как я уже говорил, научились не вдруг и не сразу, и я мог бы при желании даже составить летопись их успехов в освоении все новых и новых целинных регионов моего тела. Кстати, на лице они появлялись особенно часто, почти все время, когда на меня никто не смотрел и я сам не смотрелся в зерцало. Сейчас все они на ночь заползают обратно в меня, а что они делали вечерами до того, как научились этому, я так и не знаю, ведь в те времена ни один из увиденных мною муравьев не оставался в живых. Просыпаются и начинают свою деятельность, очень, к слову сказать, активную, они, как правило, с петухами и курами и, стало быть, намного раньше меня, склонного, надо признаться, поздно вставать и поздно, если удастся, ложиться. Но вернемся к моей, нашей эволюции. Я так и не решился обратиться к врачу. Стыдно... Да и поможет ли? К тому же к ветеринару-паразитологу всегда такие очереди. Попробовал получить консультацию у специалиста-энтомолога. Но экземпляр моего муравья вызвал у него активную антипатию, он обругал его экстерьер, назвал беспородным и заявил, что если я не представлю родословной, он со мной разговаривать не будет. Ну а свой паспорт из широких штанин я ему не вынул. К этому моменту у меня уже пропала беспричинная злоба и ненависть к муравьям, я стал все чаще и чаще задумываться, что они такое и кто они такие. Эти мельчайшие мельтешащие черточки, не моя ли это плоть, не плоть ли это от плоти моей? Тут я вспомнил пару исторических прецедентов, моих, быть может, предшественников: описанного со всех сторон Архиплутом несчастного Суллу, плоть которого вдруг стала превращаться в червей, и Адриана, у которого, по его словам, из носа часто выползали маленькие желтенькие, как цыплятки, червячки, но все-таки черви, даже и трехвершковые, - это не муравьи и даже не муравьиные личинки, тем более, что личинки из меня практически не выползали. Кроме того, в первом случае плоть просто превращалась в червя, а во втором черви (по-видимому, yellow vermicul cerebral) выползали только из носа. Ну а случай, описанный лукавым хирургом, вообще на мой не похож. Что касается личинок, то их стали эвакуировать из меня взрослые муравьи, когда я в виде эксперимента принял внутрь кобылью дозу ДДТ. Надо сказать, что даже в этих экстремумальных условиях все равно мне не удалось ни разу увидеть сам момент появления муравья из-под кожи. Я думаю, что взгляд либо оказывает на кожу некоторое давление неизвестной породы, либо, может быть, каким-то образом - физическим, химическим, биологическим или математическим - делает ее непроницаемой. А может быть, кожа - это полупроводник, диод и триод, он пропускает через себя лишь в одну сторону, либо взгляд снаружи внутрь, либо муравей изнутри наружу; хотя с виду взгляд сквозь кожу не проходит, но, может быть, изнутри кажется, что из кожи торчат острые металлические наконечники, острия, шипы, которые не дают даже приблизиться к границе, к эпидерьме, торчат через каждые три четверти миллиметра, иногда даже не отдельный шипе, а целый пучок шипов, странное полуорганическое, полуминеральное образование, диковинный дикобраз сталактитов и сталагмитов, морской еж, выброшенный на внутреннюю сушу из воздушного океана, заросли верблюжьих колючек в подкожной пустыне, а может просто косые струи ливня через каждую четверть миллиметра. Еще одна гипотеза:я, как о том и догадался С. - херов инженер-график, - всего лишь пустая бутылка Клейна, и муравьи естественным образом никогда и не пересекают мою кожу-кожицу-кожуру, мои стенки, рубикон. Обычно я обдумывал все эти проблемы за завтраком, прихлебывая из стакана свой обычный югурт с топленым маслом. Бывало я растопыривал все десять своих пальцев и смотрел, как по ним с потрясающей их деловитостью сновали муравьишки. Не симбиоз ли это, думал я тогда. Друг ли я им? Или враг? Или просто жилище? Или я им - мир? А они? Паразиты? Друзья? Братья? Дети? Враги? Любят ли они меня? Ненавидят ли? Замечают ли? Не считают ли своей частью? Помнят ли про множество жертв, своих собратьев, мною уничтоженных? Не хотят ли они мне отомстить? Хотят ли они чего-то? Чего хочу я? Уничтожить их? Объявить им мир? Подружиться с ними? Избавиться от них? Остаться с ними? Превратиться в них? Боюсь ли я их? Люблю ли я их? Являются ли они частью меня? Или нет? Я пробовал узнать это, поставил эксперимент с мучеными атомами. Результаты были странные, очень странные... И вели они себя очень странно, то есть их поведение как-то зависело от меня. Очень похоже на то, что они читают мои мысли и потом переводят их в движения, в пространственно-временные структуры, разыгрывают их в лицах, в ролях, в гиероглифах, этакая гимнософическая каллиграфия. Нет, не мысли, а что-то, что еще в них не выкристаллизовалось, в них не превратилось, не воплотилось, какие-то неологошенные ритуалы-мистерии моего я. Подсознание. Нет, даже глубже. Коллективное бессознательное. Еще глубже. То, что осталось после коллективизации бессознательного... Лучше об этом не думать, что, в общем, не сложно. Например, можно вспоминать детство. Рыжих лесных муравьев, большие холмы хвои, лесные муравейники, средоточия таинственной лесной жизни, кепку, брошенную сверху, неистовый бег ражих рыжих ратников, резкий взмах руки, внезапное всеобщее обязательное исчезновение муравьев с кепки и пряный, терпкий, сладкий, кислый, горький, пьянящий, возбуждающий, будоражащий душу запах, трепет ноздрей и полет фантазии... А мои - это очень мелкая разновидность, они совсем черные, я никогда раньше не видел таких крошечных муравейчиков. Иногда, особенно когда я болею, среди них вдруг появляются отдельные представители более крупных пород - то пара-другая рыжих лесных, а то и гиганты, древесные Голиафы, одинокие и гордые. Они всегда появляются изо рта, так же как и матки. На всех этих своих необычных сограждан, на этих выродков и отщепенцев, на этих белых воронов и козлов ощущения, мельчайшие воины налетают с обеих рук, с редкой энергией и энтропией набрасываются на этих быков среди муравьев, сотнями гибнут, но не отступают, происходят страшные битвы, Вердены и Армагеддоны, число жертв в семь, в трижды семь раз превосходит всякое ожидание, но шансов у крупных на спасение своей (или, быть может, нашей, общей) жизни нет никаких. Все эти битвы очень для меня мучительны, все их перипетии отражаются во мне, внутри меня, раньше я сказал бы у меня в мозгу, но теперь, когда появились муравьи, я уже не знаю, как я устроен внутри, хотя по ним, вероятно, можно об этом догадаться, ибо они - это моя экстраекция, мой портрет, более схожий с оригиналом, чем я сам, жук в муравейнике. Теперь я чувствую, что древние обращались со своим заветом именно ко мне: познай самого себя, что означает: изучи структуру муравейника в себе. Ходы, переходы. Я уже начал изучать топологическую структуру моего муравейника, на основе полученных по ночам данных изо дня в день я вычисляю его самую фундаментальную группу. Теперь я не вижу больше снов, вместо снов меня ночью обуревают грезы. Я оказываюсь внутри муравейника. Я - не совсем точное слово... Может быть мое сознание... Моя самость... Мое я... В общем что-то вроде меня и мыслящее... Или вроде того... Все-таки лучше всего это назвать сознанием. Мое сознание имеет форму шара, оно черного цвета, так же как и он. Черный, непроницаемый шар, который не катится, нет, никаких скарабеев, плывет, проплывает по галереям, проходам, коридорам, залам, подчиняясь каким-то неощутимым внутренним импульсам, временами застывая на месте, временами меняя направление движения, все время в абсолютной, всепоглощающей черноте, совсем как луна. Сам шар намного чернее, чем все вокруг него. Он проплывает через оживленнейшие магистрали, полные снующих граждан, через таинственные инкубационные камеры, где на нарах томятся пионеры новой жизни, через мистический альков суперсексапильной дамы-вамп, резвящейся с несколькими любовниками, через плацы, на которых бесчеловечно муштруют здоровенных громил, через агоры и термы, полные трепетания души тел, через кельи одиноких отшельников, пытающихся осуществить древний синтез, через леса строительных лесов, где вольные строители империи тайно возводят из ценных пород древесины домы, стропила и кровли, через огромные закрытые склады провизии, охраняемые государством, через обширные пустоши, на которых цепи озверевших охотников пытаются поймать и убить, а в крайнем случае - просто убить знаменитого местного Моби Дика. Иногда мне снится, когда я задремлю вдруг среди белого дня, как у меня изо рта выползает огромный белый муравей. Однажды, когда ни с того, ни с сего поднялась температура и под мышкой происходила битва между десятком красных и туменом черных, мне приснилось, будто и язык у меня во рту - это пенис. Он медленно эрегировал, боролся с моими челюстями, я не хотел выпускать его наружу, я сжимал зубы, я сжимал губы, но ему это только пошло на пользу, он заартачился, он высунул изо рта голову, я почувствовал, как он оглядывается вокруг, потягивается, расправляет свои затекающие члены, выпрямляется во весь рост, трепещут взволнованно ляжки, тело идет ходуном, и - взрыв, плевок- рывок, побежал, стремительно-проворен, как пенный белый гребешок-барашек горного ручья, неуловимо переходя с рыси на иноходь, - большой красивый страшный белый муравей. После этого поллюции у меня поистекали часто и регулярно, почти каждый лунный месяц, те имманентные мегисты. Но узнать, сопровождаются ли они муравьями, я так и не сумел. В принципе же мне кажется, что вся сфера органов выделения, совпадают они с органами размножения или нет, - это не муравьиная волость, не термитная губерния; хотя я и нахожу их время от времени под крайней плотью, но это происходит только с добела отмытой головкой без малейших следов какой бы то ни было жидкости, и то только потому, что меня в детстве не обрезали. Вероятно, что за органы выделения отвечают друзья филинов, скарабеи, а сейчас они больше не хотят иметь дело с человеком, отсюда и постоянный регресс, загрязнение внутреннего мира человека на протяжении тысячелетий, начавшееся после поражения Древнего Египта в семидневной войне с Израилем. А я в облике шара, точнее шар моего я, проплывающий, просачивающийся сквозь мрак внутренних переходов, проходов, выходов, ходов муравейника, так и остался в неведении относительно механики выделения отработанных веществ у муравьев, просачивающийся, проплывающий сквозь мрак моего я. Черноте внутри полна красок, она сверкает, переливается из пустого в порожнее, мимо прослеживаются яркие разноцветные пятна, цвет горчил, совсем горький, все черное внутри черного цвета, по ту сторону мрака. Множество встречных муравьев, шорохи, звуки иль лица. Я никогда не сталкиваюсь с ними, и это удивительно. Они не могут заметить меня. Мне интересно смотреть, как они беседуют, перестукиваются своими антеннами, что-то сообща решают, может быть за меня, я один, а их много, в нижнем ярусе моих конечностей они мельче, вероятно это простые рабочие особи, бесполые, это чувствуется. Странно, что я все это так излагаю, ведь у моего шара нет памяти. Нет ничего похожего на память. Все, что можно про него сказать, - это то, что он черный, что он абсолютно непроницаем и что внутри он бесконечен, безграничен и изотропен. Что его внутренность бесконечная, безгранична и изотропна. И не имеет центра, пупа. А стало быть, у него не просто нет памяти, но она даже теоретически невозможна. Хотя может быть он как-то пользуется моей памятью. Это трудно понять и проверить. Еще мне почему-то кажется, что с памятью как-то связаны противные толстые и жирные черви, белые личинки бронзовок, живущие в перегное, на самом дне, под муравейником, внизу, в районе мозга, бессмысленные, безмысленные союзники моего муравейника. А в кошмарах мне видятся не союзники, а враги, страшные чудовища, от облика которых по коже пробегают мурашки ужаса, зубастые и клыкастые, плотожадные и кровоядные, с зубастым клювом вроде пеликаньего, гнездящиеся во глубине песчаных дюн, терпеливые и трудолюбивые, вольные песочники, личинки муравьиного льва, олицетворение борьбы хеттов с мармидонянами- зякидами за правый берег реки Ахерон. Неизвестно, опасен ли лев для шара. Наверно нет. Ведь шар совершенно непроницаем, совсем как моя кожа под взглядом. Иногда мне приходило в голову, что причина в обоих случаях одна и та же - взгляд, его яд. Очень похоже, что кто-то, причем вполне вероятно, что я сам, все время смотрит - изнутри, снаружи - это не имеет значения - на шар, обеспечивая его непроницаемость, на кожу. Со взглядом я поставил серию экспериментов. Я смотрел на себя в зеркало - рожа была непроницаема. Далее я смотрел в зеркало, на зеркало, в котором отражался я, и результат был тем же самым. Потом я смотрел в зеркало на зеркало, в котором отражалось зеркало, в котором отражался я, при этом все было так, будто я смотрел прямо на себя, себе в глаза. На основе этих данных я начал строить теорию отражения. Но может я василиск? А стоит закрыть глаза, лечь спать, как по щекам побегут, как из головы у Зевса, вторичнорожденные, выбегают. Временами меня охватывала слабость, и отчаяние тоже было рядом, на подхвате, что-то во мне требовало, чтобы я что-тов себе изменил. В такие моменты и минуты я обычно предпринимал новые решительные меры. Однажды я вооружился самой большой энциклопедией, которую за свою величину прозвали советской, и изучил там все, что мог, всякие насекомые статьи и статьи про внутренний мир человека и его душу. Это сильно расширило мой довольно-таки узкий кругозор, подпихнуло мое воображение, помогло по-новому осмыслить многие, если не все, явления окружающей действительности. В частности, заставило обратиться к теориям Фрейда, и тут я решил, что сексуальная проблематика тесно завязана с фурмицистическими аспектами деятельности и жизни моей психики. Мне подумалось, что для начала я должен нормализовать свою половую жизнь. Я зачастил в районный бордель. Но там меня поджидала неудача. Все мои сотрудницы по борделю, все как одна начинали сразу же хихикать, стоило мне только взяться за тело, а уж когда я проникал во чрево, они просто хохотали, они вопили, что у них внутри мурашки, щекотно, очень щекотно, и чтобы я это дело прекратил. Я пугался и прекращал. Претерпев фиаско, я на некоторое время оставил свой пол в полном покое, я решил сменить обстановку, попутешествовать, может быть муравьи - это атрибут моего дома, моей квартиры, моей комнаты, моего угла. Но и здесь меня поджидала неудача. В первую же ночь я снял камеру-обскуру люкс в фешемебельной гостинице. В камере обитало очень много клопов, но мои муравьи за ночь их всех повыжили, и на следующее утро меня со скандалом заставили съехать, хорошо еще, что штраф не отодрали. Я вернулся домой в страшной депрессии, жизнь была мне не мила. Промучившись два дня, я решил с ней покончить счеты. Отправился на базар и приобрел пару кучек бледных поганок. Приготовил себе напоследок изысканнейшее блюдо, найденное у Гуффе: филе тушеной чомги, фаршированное грибами, под цианистым соусом, и устроил себе последний пир. После него мне даже плохо не стало, даже легкого недомогания не было, зато муравьи умирали тысячами, у меня с кожи осыпались их изуродованные предсмертными конвульсиями, страшно раздувшиеся, начинающие разлагаться трупы и туши. Вывалившиеся кишки, груды нечистот, выпавших из полопавшихся животов, сведенные судорогами желваки, слабо пошевеливающиеся усики, переломанные конечности, посиневшие языки, тяжелый сладковатый трупный аромат... А получилось что-то вроде кровопускания, и оно, надо сказать, сильно меня оздоровило, лучше, чем любая группа, и при этом отбелило мои мысли. Я принял ванну и начал новый период своего размеренного существования. У меня изменились привычки. Все чаще и чаще я удалялся от шума городского и суеты, все больше и больше времени я проводил в лесах, садах и парках, среди ручьев и ветров, созерцая тамошник муравейники, провожая иногда неодобрительным взглядом пролетающих мимо стрекоз, лаская взорами стаи милых сладостных тлей. Муравьи бегали среди спорыша, как птицы в гречихе, возводили тут и сям холмы своих жилищ, домы для душ своих, занимались еще чем-то, а вверху по ветвям скакали белки, грызли кедровые орешки, и изредка проплывала тень одиноко парящего горного гуся. Хотелось слиться с природой воедино, и целыми часами я лежал в густой мураве, мне хотелось, чтобы меж мной и окружающей травой произошел обмен существ, обмен муравьев, хотя я так ни разу и не нашел в природе муравьев, подобных моим, не говоря уже о равных. Вечерами я брел домой под неумолчное верещанье цикад, лениво отмахиваясь от роя надоедливых зеленых дятлов, слушал музыку, приходил в себя; вкусы мои музыкальные постепенно менялись, если раньше моим любимым певчим был Тито Гобби, то теперь я все определеннее и определеннее отдавал финиковую пальму первенства гимнам Формико Руффо. Под звуки его чарующего сопрано я засыпал, а во сне - никаких муравейников, никакого черного шара. Булавочная головка - это может быть. Точнее, какая-то точка, точка в пространстве, меньше муравьиного ока, наделенная моим зрением, моим сознанием, моей памятью, моими желаниями, моим именем. И стало быть это уже не было моим сознанием, это было чем-то большим... Опять не знаю как назвать. И эта точка оказывалась среди запертого сада... На холме, среди изумрудной травы, среди птичьих трелей, в тени раскидистых деревьев, среди аромата цветов, под нежные звуки как бы арфы и бурдонный аккомпанемент шмелей... А рядом - прекрасная женщина, девушка... Всегда одна и та же... Нет, всякий раз другая... О, не нищенка, нет... В роскошных ярких одеждах, как большая красивая бабочка, махаон. Просыпаясь, я обрабатывал эти свои сны - видения на бруске своего сознания, правил их своим разумом. И тогда мне очень хотелось жениться и зажить тихой семейной жизнью, желательно счастливой. Я возмечтал о тихой нежной супруге, молоденькой девушке с длинными волосами цвета льна, и чтоб в них было побольше вшей, и не только в них, и не только их. Но все эти нежные, небесные мечты были грубо разбиты, растоптаны наглой действительностью. Не хочется даже и говорить о том, что последовало... Я дал брачующее объявление в газетах, главным моим требованием было наличие у невесты большого количества насекомых, мое сердце в основном лежало к блондинкам и вшам. Однако сначала на вечеринке с коктейлями я познакомился с блохастой брюнеткой, увы - ее блохи не выдержали первого же нашего соития, и мы расстались. Я уже понимал, что и со вшивой нибелунговой блондинкой будет то же самое. И конечно не ошибся. Моя матримониальная мания была тем самым излечена. Так я и зажил, ничто муравьиное мне не было чуждо, но все-таки сексуальная сфера являла собой явно пустующую экологическую нишу в моем универсуме. Я, правда, научился ощущать внутри себя матку, яички, от их оргазма я покрывался гусиной кожей и только. Но все стало на свои места, когда я купил себе в зоопарке муравьеда. Это был очень неходовой товар, и мне его продали с радостью и ошейником и дешево. По правде говоря, я сам не знал, зачем его покупаю, наитие, чистое наитие. С питанием муравьеда, естественно, никаких хлопот у меня не возникло, но поначалу я кормил его в основном с руки. Потом я расширил его меню, и лишь много позже мы с ним сообразили, что и как надо, причем ведь было даже два совершенно разных способа. Вы видели когда-нибудь муравьеда, его морду, его рот, особенно вблизи? Наверняка нет. Так вот, морда его кончается длинной влагалищеобразной трубкой с нежными и в то же время мускулистыми стенками - щеками, намного более приятными на ощупь, чем стандартное небо, причем трубка эта очень узка и сильно давит, подрагивая, со всех сторон, особенно, когда он делает глотательные движения, а так он реагирует на любую жидкость во рту. А язык! У него длиннейший и нежнейший язык, язычок, во владении которым он не знает себе равных, и я тоже. Он мог наматывать его спиралью, мог делать ложечку или ленту Мебиуса, мог покалывать кончиком, мог липко лизать, бесшумно сосать, мог даже слегка бить, бичевать, как бечевкой, да чего он только не мог! Мы прожили с ним недолго, но я привязался к нему всей душой, к моему медвежонку, моему котенку. Кончилось все печально. Я уезжал на два дня на слет юных натуралистов, уничтожавших всяких певчих птичек, уничтожавших муравьев, а когда вернулся - не рассчитал своих сил, он подавился, поперхнулся, задохнулся и погиб. Я горько оплакивал его. В зоосаде мне сказали, что муравьеды сняты с воспроизводства по причине полной их ненадобности широким слоям. Потеря была невосполнима. Это были для меня тяжелые дни, дни душевных терзаний, дни, проведенные в чистилище. Но тут я вдруг заметил, что тот противоестественный отбор, который я устроил муравьям, пошел на пользу муравейнику, особенно в целом. Он перестроился, значительно упростил свою фундаментальную группу, свел ее примерно к двум десяткам образующих, из которых только одна была как бы свободной, муравьи окрепли, закалились, унифицировались, теперь их было не отличить друг от друга, откуда бы они ни выбегали, они были одинтичны, одним словом, вся система необычайно шагнула далеко вперед.Я, переживший этот катарсис, омывший мерзости скверны, понял, что муравьед был для меня великим искусом, ниспосланным мне, я думаю, самым наивысшим муравейником, темнозрачным духом, что я прошел инициацию, что теперь я знаю и верю, что мой муравейник постиг теперь свой смысл, приобщился в мистическом единении к всевышнему муравейнику. Узнал я теперь и свое сексуальное предначертанье. Я отправился в городской парк, нашел в нем под кустом можжевельника самый большой муравейник и совершил с ним торжественный и половой акт. Этим и завершилось мое второе рождение, рождение от мрака хаотичной, потерянной жизни, кишащей ошибками, к вечной сверкающей истине грядущего небесного муравейника, омытого незримым горним светом, который я, погрязши в грехе и пороке, считал чернотой. Я верю, что моя душа, сбросив с себя черную сферу точки, свободно и радостно воспарит к этому неизъяснимому апофатическому муравейнику, обитателями, жильцами, муравьями которого являются муравейники, неизмеримо превосходящие мой....

А потому сейчас, чувствуя приближение смерти с крыльями льва, на пороге пресуществления я прошу вас:

Сделайте на моей могиле муравейник! Насыпьте побольше хвои!