|
ЭКЛИПСОко, орало оводу. Переселение Гелиака в эклиптике кончено. Не убежать, оленю стрелы не уйти сон охотника. Тот был попроще и прежде, но без левого глаза. Пар. Окалина озера ртуть кипела, и зеркало. Ты, кабан. Когда ты вошла в эту комнату, он обернулся черными знаками были размечены письма мать у печки сжигала, когда именно в эту минуту, Тристрам Б. Адонис подумал то, что является днем, происходит реально происходит затмение). Передовые пикеты Петровского стали у Ганга затмение). Кольца распилов докембрия были как кольца и он / поскользнулся О, Чарли! . . . . . . Смерть должна быть красива, Елена, тогда есть надежда воскреснуть. Он встал / сном восхищенный луна взяла взглядом солнце, камень лица. ТРИСТАН"Когда б ты был небесный ангел", - с тобой . "Откройте мне эту дверь, я стучусь в нее, плачу" "Где мой милый еврей?" - закричала она, бросилась. Дом разъят крышами. небо зияло, проталина сна раздвигаясь (но плотник и пала. Ступени сводили по лестнице, вниз. Где в каморке плела, паутину длила припевом не слуху, но явно). Разряды - все ближе - в проулок прокатила телега. Здесь обернуться. Узнали друг друга, упали в объятья (о, братья; о шаде ей ноги плясали, и пела : и подходила : летела над гаванью, лодка в тумане стрела. не разила (тень падала Да, он подошел ) и колесо покатилось, Жанна . . . . . . . но не тебе (он пробирался ближе, тенью стен безлицый доктор: "О девочке невмочь и вспомнить; что бы ни помогло, лекарство", - голубь мертвый. Дымок курится струйкой горький, как пчеле и пасть, разъятый облаком на части, лунный свет : взлетает к небу путь прочертив, сова и сон хранит у двери, месяц на ущербе рождение. Быть в существе. Метель, огни окна гадают волхвы и челядь: лес побелел и лед. Четыре пары вышли на коньках кружиться, куклами, рвет ветер (где пруд и фонари, ты шел. публичный сад, рождественская елка и мусор, содранные объявления в поблеклом свете был бледным, пьяница. Ее шаги все тихли, дальше по снегу потеряны) о тень листа, несло дворов замшелых, муть тянуло гарью запах Тебе проспект, и утренняя дымка но "вместо смокинга носил бы ты орарь, последний из любовников иных, забытых кофейных Петрограда, завсегдатель треф не покидай меня", - она упала. Зал двоился, трояки в табачном дыме, падали ступени и трещали карты. Меланхолическая мелодрама свиваясь к потолку, искрилась в бокале золотая рыбка. Слова (нет, даже хуже) шли в пузырьки. Мечты как образы, как слон трубил. Безумие почтовых карточек, чека гранаты. "Невнятное", заметил Ник, "то, что останется одно, что стало быть (но я говорю"), и свет погас. Он попытался, но подземелие по коридорам, глухая дверь безвыходно. Природа и сознание и созидание (ночная карта . . . . . . (природа представлялась ему как книга, где письмена не грамота, а знаки без навыка. Бык высунул язык. Молчание как слух, он шел и снова обретал письмо не "свыше", а среди предметов по знанию и по пути, где бесконечность случаев в любом из них он знал, другой). НИКАКОГО НАСИЛИЯBut the sustenance of the wilderness Does not sustain us in the metropoles. W.Stevens Самара, я припоминаю шум голосов и не песок, где море "А, мне приснился братец нежный, "мой вырождавшийся. Двупалый, "уставших чар улыбкой чалой "неизъяснимое блаженство, - Он встал, и граммофон. Хрипел о поцелуях, нежности и жажде: пространство, полутьма, вдруг свет, не боль, однако. Талое прикосновение остылых пальцев к темени, и выстрел. Петух пропел, воскресный пифик казни абраксас поутру. "Каркас неизреченных вещей", она промолвила, "получит имена, хотя чужие. Трояко суть: цветок, раскрылся, собирая рассвет стекла, и никаких подобий. Окно разбито, где рыба (вплавь по солнцу Самария, я вспоминаю. Солнце пылало облако и шмель летел, базар жужжание как колокол. Но раз абсурдно, веришь во флаги и знамения). Не пыль, не петь, не пой мне, канареечка, напрасно о песнях росных, грустных и густых", но был недвижен. Трое вошли, без слов, и стали. Он был спокоен как бывает, когда из-за стекла доносит гром. Она лежала, и холодно светло стекало: - Ну, девочка, прости, но что же я с тобой наделал... * * * Даль, в пределах воображению приближение манит. Камень, брошенный взгляду на дороге, лангуст. Крест стоять. Чаши сошлись в равновесии. Дыры звезд, край. Галереи неизвестных орнаментов, волны, ритмы берез и козла череп. Рентгеноскопия затылка, лицо. Моментальный затвор, суть события. Дело или безделие в том, что мы шли позабыв о Копернике. Одушевление речи было безветрие. Площади помещение взору, наречие странствий. За место тебе, пустота. Парк в окне. Частота взрывов пульса в переплетениях вен доходила до случаев землетрясений. Рассеянный, день в кафе. Сигарета истлела в черных пальцах, анданте. Рэй Чарлз превращался пламя к белым зубам, ход конем. Джа, Джаэмиль, джа! Повторение не изменит привычки к движению безостановочно. Место изложено ложно. Молчание звучно. АННАКоторый день и час, в каком из них один остался. Пустые улицы нескорым шагом проходя, внезапность повиснет в воздухе: очарование (и ожидание молчанию похоже, места имен не слуху, но зрению стать пристально: лицо тебе и крик сорваться словом, замер. Ее лицо, смотрело ты шел. Огонь, горели окна. Сплав соль, солнце и снег падал. Костры ослепли, хоровод вертели вокрест "чуть скосив свои узкие плечи, в надвинутой шляпе ты шел словно когда-то: помятый денди по сол нечной стороне Невского, - помнишь? любовь, забытая. Скрип знала молчанию, крутилось колесо. Чертила случай, средоточие разъятое соединила, и лист карты. По небу звезд отмечено семь дней, семь сфер. По начертанию вокруг. Четверг стал в середине. Расступаясь, парк сияли фонари, и пары пели по девушке и чаровнице, черной (ночью чаяла как яблоню трясла, покуда птаха земле упала, и замерзла вода ручья (течет, хрусталь под коркой льда дыхание живое, сон сохранила тьма. Длится мглой. Не ветер трепетал, качаясь фонарь съел, золото) сухое дерево, невнятный треск ждал за дверью. Но она прошла, и в ночь паук ткал паутину: ожидание перетянуло время, как циферблат без стрелок (зеркало?) знакомое лицо смотрело но шла бестрепетной рукой раздвинув искры, гарь и дым клубился вкруг расступились, взял ее. ПОСЛЕСЛОВИЕДежа вю. Но по взгляду, назоль. Он сказал. Мадалена предбывшая, сыпала смолью и Майра, каждодневница случая. Всякий из встречных, последний. В нарочных местах каждый шаг, слеп. Невозможно представить продолжение этой странице. Здесь взору помыслить, затем прочитать, он встает и закрыл дверь на улицу. Был крутой день брюмера, был ты. Свара. Стать, моторы отбросив стал между света и крик, стать примернейших Рас Тафари. Павел Бота сказал: "неотступное зрению, слепая память происходящего". |