Юлия КИСИНА
ПОСМЕРТНЫЕ ЗАБАВЫ ГЕТМАНА

***
Лишь горсточка устриц, рубиновых устриц на башнях.
Печально явленье твое, вдоль Европы гулянье.
И маленький Ленин, зашитый в лиловую пуговицу -
Любви контрабанда, великого сна подаянье.

***
Узорами глухих плодов последний воздух примеряет
свою пустеющую шапку на жаркий череп иноверца,
который в камышовой шубе на дне колодца умирает,
к излучине склонивши тело. Колчан сильнее леденца
сжимает... Чтобы там присниться
не надобно ни вдохновенья, ни пожелания, ни просьбы.

***
Последний пацифист шалит ужасной белой костью,
Взяв на прикол стальную моль -
Он лопастями взвешивает воздух,
Который выжат как лимон.

В Москве морские гребешки прохладу лавкам сообщают -
Стоит небесная зима.
И Страшный суд укрут плащами,
Блистающими как ламан.

Глянь, близорукий грех, в твоей железной шубе
Мне холодно и дико вспоминать,
Как в птичьих париках на родину большую
Железные летели семена.

Среди страны мертвец в таинственной шкатулке
Вдыхает кедровый родник.
И в плащанице сна, сжимая булки, букли,
Витийствует последний большевик!

ТАИНСТВЕННЫЙ СОЧЕЛЬНИК

Под муравьиным потом сыт патруль - когтей фигуры, кили. Кий,
стремящийся перелететь крутые ливневые склады. Теперь
детей ворующая в храме одичала. Зеленью округлой
фарфор нарядный заперт в пластикет длящейся цареобразной складки.
Сегодня ночью жук, заточенный в черепную миску
кормилицы раскрыл зеленый мозг.
Я - в шпильках, словно моль на восковом гербе скольжу в порезах.
Льдом округлым кто пялится в сочельник, в самый центр? Это он!

Снег плавает бесшумно - словно белка смотрит.
Озирает ель под муравьиным потом потужная рождественская хворь.
При родах замедляется младенец в костяном чепце -
он коронован материнским амфитеатром.

Хвоей запахло!

Ведь он сегодня холоден как студень,
как мозг неизгладимой датской цапли,
которая гуляет по сигналу!

КАЗАНОВА

Тяжелые ночные казуары
Мне жизнь загрохотали.
Покатым ветром бился Казанова -
Весны гробокопатель.

Ах, душный Казанова, ну к чему же
В печали шумной проводить остаток
блестящей жизни гусениц и кружев
под лампою серебряного ската!

Ручное прилученье в ласке чинной...
О, мой прилучник, берегитесь сзади
тушканов черных между сном и глиной,
прозрачных книг в шагреневом окладе.

***
Тяжелый махаон оплел лесистыми ручищами полки -
незримым мехом, невесомым флагом.
Шел снег и было тихо все, войне громоздкой вопреки -
Бесшумная война была высокой мнимости во благо.
Поочередно воскресали кирасиры
и вписывали в святцы бормотанье.
И небеса расправились. Носились
Паломники по огненной листве.
И мы с тобою встретившись, пылали
как чаши кислорода на поляне,
Когда б не погасили нас в Москве!

***
Куда шагнул отважный сталин в соколиной шапке?
Как бы в тугом волшебном ГТО -
Он к нам пришел по горным складкам -
Крутое множество его.

Его мы возлюбили вдруг,
Когда его громят
Когда литые мертвецы
На цыпочках стоит.

ПОСМЕРТНЫЕ ЗАБАВЫ ГЕТМАНА

I
Изгнание лампы сулит половину печали
Почтеннейший корпус истончен блесною, роняемой в поршень.
Твое серебро омывает глухой кукурузный початок -
Так упрочняется черноволосый коршун.

Оба цилиндра искусно оправлены в цоколь.
В пустыне блуждает серебряной трубкою часть приключенья,
из лона изъятая. Мимо прозрачных стекол,
Любуясь своим отраженьем проходит челюсть.

Две мили еще и гетман в чужом роллс-ройсе,
Гребнем обутый морским, Гребешком - в затычке,
заламывая ушко набекрень - уточняется в росте,
катаясь вперед затылком.

II
Захваченная врасплох, бросается дева на ветер, ребро подогнув.
Пленер в сахаре тонет, отчаянно огибая
Прикипевшее тело, что к океанскому дну
лилией опадало.

III
Лютый коршун устал над лиманом сушить соляными жгутами - 
Он развинчивается - и в пропасть серпом окунается парным
вместе с ведьмой нагою, где оба вперед животами
припадут к океану своими иссохшими ртами!

IIII
Такие веселые юбилеи царят над карьером:
новобранец, оцарапанный вереском, втрескался в милитаристку,
что дрожала таинственно под океанским веером.
Она движется. Приближается. И уже так близко.

***
В бархатной шахте, где добывают шапки
поддел гимназист на острие
веселую куполову шапку -
здесь поместим головы острие.
Сабельный мозг еще не коронован интимными вспышками:
в шахту его опусти до кости,
выверни голову - шишками
если бы ей зацвести!
О, бугристый холм, шлем спасительных мягких затей,
Поскорее иллюзией славной вспотей!
Центр зренья закрой. Центр слуха уйми -
Я хочу быть в тени. Я хочу быть в тени.

ПОСЛАНИЕ УМЕРШЕМУ АЛЕКСАНДРУ

I
Погоди, Александр, посмотри на лампочку шлема,
Успокойся, вспомни дом, а потом уж кремль.
Вспомни кормилицу, Александр и скользкого гиппопотама,
И веселое тело отца, выпадающего из танка.

Вспомни гневные пинии, размазанные по небу во время грозы,
И зыбь, вышивающую на пламени заводи
Имя твое: для памяти, стало быть.

II
Литая ласточка, меченосец Александр!
Генеральскую прыть поумерь; несколько дюймов
отделяют биение органа славы от шишки победной -
в дюнах
спит караван. Влагою предрассветной
флаги напоены. Лошади всплыли в сосновой
роще заветной. Скользкие табуны скорпионов
оплетают венок терновый -
На ночь его надень - приснятся сладкие сны.

Флаг, трепещи, вышитый тараканьей жилой,
Вспомни фарфоровый кремль и профиль на блюде.
В океане рождественском живет рыба-шило -
протыкает сердце, надает: любит-не-любит.

Не любит верблюдов, шагающих по суше павлинами,
боевых слонов. Погоди, Александр, гневаться
на мечтателя. Океан ускоряется длинными
и короткими волнами. Что тебе нынче грезится?
Крепостей осады ли, рощи лимонные?

Ты уже мертв, Александр, и тело твое в порезах гниет.
Ни скульптур, ни почестей, ни посмертной славы,
Ни лавровых подстилок. Лишь сонное воронье
гложет сердце твое - для забавы.