Юлия КИСИНА
*** Лишь горсточка устриц, рубиновых устриц на башнях. Печально явленье твое, вдоль Европы гулянье. И маленький Ленин, зашитый в лиловую пуговицу - Любви контрабанда, великого сна подаянье. *** Узорами глухих плодов последний воздух примеряет свою пустеющую шапку на жаркий череп иноверца, который в камышовой шубе на дне колодца умирает, к излучине склонивши тело. Колчан сильнее леденца сжимает... Чтобы там присниться не надобно ни вдохновенья, ни пожелания, ни просьбы. *** Последний пацифист шалит ужасной белой костью, Взяв на прикол стальную моль - Он лопастями взвешивает воздух, Который выжат как лимон. В Москве морские гребешки прохладу лавкам сообщают - Стоит небесная зима. И Страшный суд укрут плащами, Блистающими как ламан. Глянь, близорукий грех, в твоей железной шубе Мне холодно и дико вспоминать, Как в птичьих париках на родину большую Железные летели семена. Среди страны мертвец в таинственной шкатулке Вдыхает кедровый родник. И в плащанице сна, сжимая булки, букли, Витийствует последний большевик! ТАИНСТВЕННЫЙ СОЧЕЛЬНИКПод муравьиным потом сыт патруль - когтей фигуры, кили. Кий, стремящийся перелететь крутые ливневые склады. Теперь детей ворующая в храме одичала. Зеленью округлой фарфор нарядный заперт в пластикет длящейся цареобразной складки. Сегодня ночью жук, заточенный в черепную миску кормилицы раскрыл зеленый мозг. Я - в шпильках, словно моль на восковом гербе скольжу в порезах. Льдом округлым кто пялится в сочельник, в самый центр? Это он! Снег плавает бесшумно - словно белка смотрит. Озирает ель под муравьиным потом потужная рождественская хворь. При родах замедляется младенец в костяном чепце - он коронован материнским амфитеатром. Хвоей запахло! Ведь он сегодня холоден как студень, как мозг неизгладимой датской цапли, которая гуляет по сигналу! КАЗАНОВАТяжелые ночные казуары Мне жизнь загрохотали. Покатым ветром бился Казанова - Весны гробокопатель. Ах, душный Казанова, ну к чему же В печали шумной проводить остаток блестящей жизни гусениц и кружев под лампою серебряного ската! Ручное прилученье в ласке чинной... О, мой прилучник, берегитесь сзади тушканов черных между сном и глиной, прозрачных книг в шагреневом окладе. *** Тяжелый махаон оплел лесистыми ручищами полки - незримым мехом, невесомым флагом. Шел снег и было тихо все, войне громоздкой вопреки - Бесшумная война была высокой мнимости во благо. Поочередно воскресали кирасиры и вписывали в святцы бормотанье. И небеса расправились. Носились Паломники по огненной листве. И мы с тобою встретившись, пылали как чаши кислорода на поляне, Когда б не погасили нас в Москве! *** Куда шагнул отважный сталин в соколиной шапке? Как бы в тугом волшебном ГТО - Он к нам пришел по горным складкам - Крутое множество его. Его мы возлюбили вдруг, Когда его громят Когда литые мертвецы На цыпочках стоит. ПОСМЕРТНЫЕ ЗАБАВЫ ГЕТМАНАI Изгнание лампы сулит половину печали Почтеннейший корпус истончен блесною, роняемой в поршень. Твое серебро омывает глухой кукурузный початок - Так упрочняется черноволосый коршун. Оба цилиндра искусно оправлены в цоколь. В пустыне блуждает серебряной трубкою часть приключенья, из лона изъятая. Мимо прозрачных стекол, Любуясь своим отраженьем проходит челюсть. Две мили еще и гетман в чужом роллс-ройсе, Гребнем обутый морским, Гребешком - в затычке, заламывая ушко набекрень - уточняется в росте, катаясь вперед затылком. II Захваченная врасплох, бросается дева на ветер, ребро подогнув. Пленер в сахаре тонет, отчаянно огибая Прикипевшее тело, что к океанскому дну лилией опадало. III Лютый коршун устал над лиманом сушить соляными жгутами - Он развинчивается - и в пропасть серпом окунается парным вместе с ведьмой нагою, где оба вперед животами припадут к океану своими иссохшими ртами! IIII Такие веселые юбилеи царят над карьером: новобранец, оцарапанный вереском, втрескался в милитаристку, что дрожала таинственно под океанским веером. Она движется. Приближается. И уже так близко. *** В бархатной шахте, где добывают шапки поддел гимназист на острие веселую куполову шапку - здесь поместим головы острие. Сабельный мозг еще не коронован интимными вспышками: в шахту его опусти до кости, выверни голову - шишками если бы ей зацвести! О, бугристый холм, шлем спасительных мягких затей, Поскорее иллюзией славной вспотей! Центр зренья закрой. Центр слуха уйми - Я хочу быть в тени. Я хочу быть в тени. ПОСЛАНИЕ УМЕРШЕМУ АЛЕКСАНДРУI Погоди, Александр, посмотри на лампочку шлема, Успокойся, вспомни дом, а потом уж кремль. Вспомни кормилицу, Александр и скользкого гиппопотама, И веселое тело отца, выпадающего из танка. Вспомни гневные пинии, размазанные по небу во время грозы, И зыбь, вышивающую на пламени заводи Имя твое: для памяти, стало быть. II Литая ласточка, меченосец Александр! Генеральскую прыть поумерь; несколько дюймов отделяют биение органа славы от шишки победной - в дюнах спит караван. Влагою предрассветной флаги напоены. Лошади всплыли в сосновой роще заветной. Скользкие табуны скорпионов оплетают венок терновый - На ночь его надень - приснятся сладкие сны. Флаг, трепещи, вышитый тараканьей жилой, Вспомни фарфоровый кремль и профиль на блюде. В океане рождественском живет рыба-шило - протыкает сердце, надает: любит-не-любит. Не любит верблюдов, шагающих по суше павлинами, боевых слонов. Погоди, Александр, гневаться на мечтателя. Океан ускоряется длинными и короткими волнами. Что тебе нынче грезится? Крепостей осады ли, рощи лимонные? Ты уже мертв, Александр, и тело твое в порезах гниет. Ни скульптур, ни почестей, ни посмертной славы, Ни лавровых подстилок. Лишь сонное воронье гложет сердце твое - для забавы. |