Владимир КУЧЕРЯВКИН
* * * Ложимся ль на пол, или выпьем чаю, Гадаем на звезду или цветок, Иль голову вдруг императора встречаем, Когда мечтою устремимся на Восток, Герои всех эпох, слепые, точно книга - Посеял Кто-то - и расту, как злак, И стал себе какой-нибудь Гонзаго В продутых ветром с моря улицах и снах. И падаем, смеясь, похожие на листья, Куда-нибудь на гладь осенних вод, Или становимся старинною террасой, Или порхаем на устах, как анекдот. Увы: какой уж миг не понимаю, Где небо, где ладонь или крыло, Сегодня вот проснулся в Идумее И, сам старик, в Россию понесло. Уста наполнены тяжелой гарью, Но медленно вздохнул - и новый сон, В котором новою невиданною тварью Рождаюсь, словно чей-то стон. Еду на трамвае в кино Фуражка на затылке покачнулась, Поднятая рукою, полной власти, И как подрезанный серпом сердитым колос, Я произнес себе в душе тревожно: "Здрасьте". То два милиционера сели мне напротив Спиной лица, которого не помню, И как увесистая тетя Мотя, Страх становился все страшнее и огромней. Но они весело и тихо обсуждали, Кого в наряд, кого куда по службе, И тайные в словах какие-то медали Все брякали в словах взаимной дружбы. Равняя взоры на знамена горсовета И на Неву глядя не очень неохотно, Где что-то плавало, подобье, что ль, корвета Или эсминца с пушкой всенародной, Они заканчивали тихо разговоры И, будто пьяные, меня насквозь глядели, А у меня в груди повсюду разбегали воры, Как на базаре, там, в Багдаде или Дели. Пушкин Мы вышли медленно из дома, Как бы не чувствуя беды. А ветр носил туда-сюда Портрет большой и на стене издалека знакомый. То прыгал, то взлетал, как злобный чародей, И не смеялся, Но лишь дрожал, как отражение в воде, Чуть колеблемой дыханием осеннего неба. И ты была, как бьют в колокола, В холодный ветр одета, Как пробужденье ото сна была С звездой во взоре. В волнах Невы застыли пушки на Авроре. Навстречу северной авроре Выходит Пушкин из-за угла, Стремителен и тонок, как стрела, В крылатке, черный, как ворона, В глазах его блистала грозная ворона, Во взорах черные смотрели крылья, И взгляд прямой, И оставался долго он немой, Глядя окрест печально, И весь был мой - не их, и не его, Кто там болтался на стене. Он не колеблем был ни славой, грязью, чернью, И все смотрел, как ветер на меня, И я бежал к нему, что было сил, Его безумие ценя. А ты ждала меня, смеясь и опершись, Вороны взоров наших стихли, улетевши на ночлег, Но ах! я всеми фибрами души Не позабуду скрип его телег! Он на душу мне черным ямбом лег И там лежит, задумчиво уставясь В костры, цыганы, облака, Где над бумагою повисла Его с ногтями синими рука. Да, с нею мы пошли быстрее лани, Быстрее, чем стучало сердце под пальто! Раскрыв свои алые длани По жилам России бежало вино! И вот прекрасные, как пение сирены, По-русски исполняющей романсы, В садах, где вишни расцветали, там, сирени, Мы становились герои старинных романов И в памяти уже бежали мощной тучей Или как легкий летний дождь, И нас еще с тобой не мучил Тот, кто портретам вождь. * * * Раскрытый рот, когда захочет власти, Пойдет куда-нибудь к ступеням горсовета, Куда различные влекутся масти, Движеньем тайным и насильственным согреты. Правительства проходят, глазами наизнанку, Придут и лягут на правительственный диван, Потом поставят всю страну как Ваньку... Туда, гляди, и я бывал когда-то зван. Так вот, лишь взор крылом расправишь - Трудящийся, как дым, валит возле завода, И толпы в воздухе различных труб и клавиш Бегут исполнить им что-либо для победы. Но резкою тропой легла на лбу морщина, Зажаты губы, недоверчивы глаза, И кто-то мягкою змеею выгнул спину, Чтоб на ухо серьезное сказать. * * * В окно глядит седьмое ноября, Так, что не хочется и плюнуть на балконе... Да... Некогда в бушлате бегал зря, Хоть становился постепенно вор в законе. Раскормленный, как взрыв от динамита, Который быстро разрастался От маленького лейтенанта Шмидта До тех, кто недомученным остался, Вот вышел, сам смеясь, с другим на площадь, Неся в руке дешевые плакаты, А на трибуне им кивала лошадь, Размахивая кепкой смятой. * * * Когда придет моей стране каюк, И сердце странное ее престанет прыгать, И космос вещий ей протянет вещий крюк, Чтоб никогда уже не трогать, Я, словно некий принц, приеду в экипаже И эту осень проведу в моем слепом дворце, Ну а она, усталая в глаза спокойно скажет С улыбкой безмятежной на лице, Мол, все, прости... Но помнишь ли столетья, Когда мы мощной дланью шевелили строго, И мир ходил кругом в отчаянном балете? Теперь - шабаш. Помолимся же Богу. * * * Когда, крича, восстанут генералы, И побегут в Москве нежданно воры, А мы, совсем не ждавшие аврала, Пойдем себе копать от счастья норы, Тогда я, размечтавшись, лег на брюхо И пью тихонько чай себе вприкуску. Душа - не голова, она не знает страха, Но сам я все пока что русский. * * * Родитель, весел и богат, Гонял футбол и ел икру из ложки, А между тем по облакам забегали бога, Как из помойки вдруг испуганные кошки. Когда же ночью, в черной шляпе и оскалясь, Зашел, не постучавши, господин, Он не сказал пугливой маме: "каюсь", Мол, если так, пойду один. А я любил в нем и усы седые, И кроткий взгляд, возвышенность речей. Как будто вместе где мы разгружали дыни, И позабыли вдруг слегка, кто чей. Бумагу вынул тот, серьезный со штыками, Легко, как форточку, закрыл нам рот, И увидали мы: там бегал меж строками Хороший господин, построивший метро. * * * Шагаю ль под звездами ночью с работы, Бревно ли стругаю, как будто в бреду, В душе точно ходят веселые сваты, И пляшет деревня в зеленом саду. Вот тетка навстречу в своей телогрейке Мне вдруг улыбнется - погасли светила! И голосом чистым, как канарейка, Приветствует тихо меня, крокодила, Который пока еще тих и прекрасен, Но чуть позабудешься - щелкнет зубами, Как некогда на буржуазию Красин, Ей всюду грозивший наганом с гробами. * * * Пришла темнота с тишиною в окошке, Часы простучали, как буря в кино, Вдали трепетала по ветру гармошка, И я отдыхаю с ногою больной. Итак, тишина. Друзья на работе, Далеко мерцает в окне телевизор, И я, как какой-нибудь Аристотель, К мышам, будто звездам, прислушался снизу. Ах, нет здесь ни кошки, там, или кота, Чтоб всех половить их на потолке, И теперь, как Иона во чреве кита, Сижу, затихая в своем уголке. А что?.. Закричала в деревне собака... Мне, что ли, завыть, будто столб в сельсовете? Мне может войти посоветовать всякий, Пусть от боли в лице разгоралась ракета, Что: "Встань! Небреги свою ногу больную, Она же тебе еще верно послужит, Пусть полна пузырями, и влагой, и гноем, Как старая дева мечтою про мужа". И я, притаившись в зеленой кровати И с Богом не споря - поскольку же стыдно, Мечтою к друзьям, словно шустрая сватья, С ногою своей, как невестою чудной, Бегу... И опять тишина на постели, Когда, лежа рядом с ногой, отдыхаем, И крыльями звуков вокруг полетели Такие пред взором цветным малахаи. * * * Вот разошлись по улицам корейцы, русские, узбеки, Разрешая нам ходить, как в церкви боги, А земля уже сомкнула веки И вытянула трепетные ноги. Здесь благодать: затих на стуле тесть, Заворачивая свой шуруп отверткой, Который, прежде чем туда, где надо, сесть, Как бы рукой кому махал, решительный и верткий... И что-то в голове уже храпит, И сон ленивою рукой объемлет, Ленивый, словно в полдень общепит, Подъявший на рога народы, женщин, земли. |