Владимир КУЧЕРЯВКИН
ИЗ НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ

        

* * *
Ложимся ль на пол, или выпьем чаю,
Гадаем на звезду или цветок,
Иль голову вдруг императора встречаем,
Когда мечтою устремимся на Восток,
Герои всех эпох, слепые, точно книга -
Посеял Кто-то - и расту, как злак,
И стал себе какой-нибудь Гонзаго
В продутых ветром с моря улицах и снах.
И падаем, смеясь, похожие на листья,
Куда-нибудь на гладь осенних вод,
Или становимся старинною террасой,
Или порхаем на устах, как анекдот.
Увы: какой уж миг не понимаю,
Где небо, где ладонь или крыло,
Сегодня вот проснулся в Идумее
И, сам старик, в Россию понесло.
Уста наполнены тяжелой гарью,
Но медленно вздохнул - и новый сон,
В котором новою невиданною тварью
Рождаюсь, словно чей-то стон.

Еду на трамвае в кино

Фуражка на затылке покачнулась,
Поднятая рукою, полной власти,
И как подрезанный серпом сердитым колос,
Я произнес себе в душе тревожно: "Здрасьте".
То два милиционера сели мне напротив
Спиной лица, которого не помню,
И как увесистая тетя Мотя,
Страх становился все страшнее и огромней.
Но они весело и тихо обсуждали,
Кого в наряд, кого куда по службе,
И тайные в словах какие-то медали
Все брякали в словах взаимной дружбы.
Равняя взоры на знамена горсовета
И на Неву глядя не очень неохотно,
Где что-то плавало, подобье, что ль, корвета
Или эсминца с пушкой всенародной,
Они заканчивали тихо разговоры
И, будто пьяные, меня насквозь глядели,
А у меня в груди повсюду разбегали воры,
Как на базаре, там, в Багдаде или Дели.

Пушкин

Мы вышли медленно из дома,
Как бы не чувствуя беды.
А ветр носил туда-сюда
Портрет большой и на стене издалека знакомый.
То прыгал, то взлетал, как злобный чародей,
И не смеялся,
Но лишь дрожал, как отражение в воде,
Чуть колеблемой дыханием осеннего неба.

И ты была, как бьют в колокола,
В холодный ветр одета,
Как пробужденье ото сна была
С звездой во взоре.

В волнах Невы застыли пушки на Авроре.

Навстречу северной авроре
Выходит Пушкин из-за угла,
Стремителен и тонок, как стрела,
В крылатке, черный, как ворона,
В глазах его блистала грозная ворона,
Во взорах черные смотрели крылья,
И взгляд прямой,
И оставался долго он немой,
Глядя окрест печально,
И весь был мой - не их, и не его,
Кто там болтался на стене.
Он не колеблем был ни славой, грязью, чернью,
И все смотрел, как ветер на меня,
И я бежал к нему, что было сил,
Его безумие ценя.

А ты ждала меня, смеясь и опершись,
Вороны взоров наших стихли, улетевши на ночлег,
Но ах! я всеми фибрами души
Не позабуду скрип его телег!
Он на душу мне черным ямбом лег
И там лежит, задумчиво уставясь
В костры, цыганы, облака,
Где над бумагою повисла
Его с ногтями синими рука.

Да, с нею мы пошли быстрее лани,
Быстрее, чем стучало сердце под пальто!
Раскрыв свои алые длани
По жилам России бежало вино!
И вот прекрасные, как пение сирены,
По-русски исполняющей романсы,
В садах, где вишни расцветали, там, сирени,
Мы становились герои старинных романов
И в памяти уже бежали мощной тучей
Или как легкий летний дождь,
И нас еще с тобой не мучил
Тот, кто портретам вождь.

* * *
Раскрытый рот, когда захочет власти,
Пойдет куда-нибудь к ступеням горсовета,
Куда различные влекутся масти,
Движеньем тайным и насильственным согреты.

Правительства проходят, глазами наизнанку,
Придут и лягут на правительственный диван,
Потом поставят всю страну как Ваньку...
Туда, гляди, и я бывал когда-то зван.

Так вот, лишь взор крылом расправишь -
Трудящийся, как дым, валит возле завода,
И толпы в воздухе различных труб и клавиш
Бегут исполнить им что-либо для победы.

Но резкою тропой легла на лбу морщина,
Зажаты губы, недоверчивы глаза,
И кто-то мягкою змеею выгнул спину,
Чтоб на ухо серьезное сказать.

* * *
В окно глядит седьмое ноября,
Так, что не хочется и плюнуть на балконе...
Да... Некогда в бушлате бегал зря,
Хоть становился постепенно вор в законе.
Раскормленный, как взрыв от динамита,
Который быстро разрастался
От маленького лейтенанта Шмидта
До тех, кто недомученным остался,
Вот вышел, сам смеясь, с другим на площадь,
Неся в руке дешевые плакаты,
А на трибуне им кивала лошадь,
Размахивая кепкой смятой.

* * *
Когда придет моей стране каюк,
И сердце странное ее престанет прыгать,
И космос вещий ей протянет вещий крюк,
Чтоб никогда уже не трогать,
Я, словно некий принц, приеду в экипаже
И эту осень проведу в моем слепом дворце,
Ну а она, усталая в глаза спокойно скажет
С улыбкой безмятежной на лице,
Мол, все, прости... Но помнишь ли столетья,
Когда мы мощной дланью шевелили строго,
И мир ходил кругом в отчаянном балете?
Теперь - шабаш. Помолимся же Богу.

* * *
Когда, крича, восстанут генералы,
И побегут в Москве нежданно воры,
А мы, совсем не ждавшие аврала,
Пойдем себе копать от счастья норы,

Тогда я, размечтавшись, лег на брюхо
И пью тихонько чай себе вприкуску.
Душа - не голова, она не знает страха,
Но сам я все пока что русский.

* * *
Родитель, весел и богат,
Гонял футбол и ел икру из ложки,
А между тем по облакам забегали бога,
Как из помойки вдруг испуганные кошки.
Когда же ночью, в черной шляпе и оскалясь,
Зашел, не постучавши, господин,
Он не сказал пугливой маме: "каюсь",
Мол, если так, пойду один.
А я любил в нем и усы седые,
И кроткий взгляд, возвышенность речей.
Как будто вместе где мы разгружали дыни,
И позабыли вдруг слегка, кто чей.
Бумагу вынул тот, серьезный со штыками,
Легко, как форточку, закрыл нам рот,
И увидали мы: там бегал меж строками
Хороший господин, построивший метро.

* * *
Шагаю ль под звездами ночью с работы,
Бревно ли стругаю, как будто в бреду,
В душе точно ходят веселые сваты,
И пляшет деревня в зеленом саду.
Вот тетка навстречу в своей телогрейке
Мне вдруг улыбнется - погасли светила!
И голосом чистым, как канарейка,
Приветствует тихо меня, крокодила,
Который пока еще тих и прекрасен,
Но чуть позабудешься - щелкнет зубами,
Как некогда на буржуазию Красин,
Ей всюду грозивший наганом с гробами.

* * *
Пришла темнота с тишиною в окошке,
Часы простучали, как буря в кино,
Вдали трепетала по ветру гармошка,
И я отдыхаю с ногою больной.
Итак, тишина. Друзья на работе,
Далеко мерцает в окне телевизор,
И я, как какой-нибудь Аристотель,
К мышам, будто звездам, прислушался снизу.
Ах, нет здесь ни кошки, там, или кота,
Чтоб всех половить их на потолке,
И теперь, как Иона во чреве кита,
Сижу, затихая в своем уголке.
А что?.. Закричала в деревне собака...
Мне, что ли, завыть, будто столб в сельсовете?
Мне может войти посоветовать всякий,
Пусть от боли в лице разгоралась ракета,
Что: "Встань! Небреги свою ногу больную,
Она же тебе еще верно послужит,
Пусть полна пузырями, и влагой, и гноем,
Как старая дева мечтою про мужа".
И я, притаившись в зеленой кровати
И с Богом не споря - поскольку же стыдно,
Мечтою к друзьям, словно шустрая сватья,
С ногою своей, как невестою чудной,
Бегу... И опять тишина на постели,
Когда, лежа рядом с ногой, отдыхаем,
И крыльями звуков вокруг полетели
Такие пред взором цветным малахаи.

* * *
Вот разошлись по улицам корейцы, русские, узбеки,
Разрешая нам ходить, как в церкви боги,
А земля уже сомкнула веки
И вытянула трепетные ноги.
Здесь благодать: затих на стуле тесть,
Заворачивая свой шуруп отверткой,
Который, прежде чем туда, где надо, сесть,
Как бы рукой кому махал, решительный и верткий...
И что-то в голове уже храпит,
И сон ленивою рукой объемлет,
Ленивый, словно в полдень общепит,
Подъявший на рога народы, женщин, земли.