Юлия КИСИНА
КОНЕЦ РОМАНА

и другие рассказы

РОЖЕНИЦА

Вначале откуда-то снизу полезла красная колбаса. Потом что-то тяжелое, теплое шмякнулось ей на живот, растопырив пальцы красного нэцке. Снова заиграл духовой оркестр. Теперь уже медленное, немецкое. Из красного нэцке на нее смотрели пристальные, смеющиеся глаза лисицы.

Она сказала красному нэцке - Я боюсь тебя, пойдем в кафетерий, поговорим. Лисица убежала. Роженицу вывозили в кружевном катафалке. Няня с навозным лицом барахталась в кровавой роскоши рождественских пеленок. Она размножилась, облепила стекло и ползала в лампе. Заходил Савл и что-то долго толковал о своем обращении, потом захлебнулся и ушел. Потом приходил еще кто-то, подложил башмак под подушку. Душно, душно - прошипела где-то у правого уха какая-то гадина. Она кокетливо вынимала из себя всякие внутренности и показывала всем: это мое сердечко - и запихивала его обратно, потом у - у - ух! Со свистом замахнулась прямой кишкой, воображая себя всадником с кнутом. Потом все эти мерзости исчезли, и катафалк поволокли в слабое место, где на пятачке тени громоздились такие же страдалицы. Стало тихо. Ни единый звук не касался пространства. Так длилось и длилось... Тут снова откуда ни возьмись появилась лисица. Она быстро шепнула: я твой сын - так быстро, как будто хотела, чтоб ее никто не услышал. - Я боюсь тебя, - подумала роженица. Надо только посмотреть вверх, - сказала лисица. Роженица посмотрела вверх. Там было полукруглое окно с хрестоматийной картиной вечного и грядущего: на фоне ночного неба с яркими звездами яснела на ветру березка, и что-то было жуткое в этом. Такие картины можно видеть только у нас в России: березка как напоминание о хрупком посреди снежного неба. Хруст саней. Из-за облака вновь высунулась лисица и стала ходить кругами, запутывая свой путь. Я твой сын - слышала роженица. Поскрипывали сани. Слишком все было идеально: какая-то рождественская бездна над головой. Он пришел меня пожрать - узнала роженица. Он - не я - он - другое, космическое, молчащее, пожирающее. Она представила как лежа на высокой постели наблюдает за открывающейся дверью. Входит сын уже взрослый, с наглым измученным лицом, резко выхватывает обрез и пиф-паф! разряжает его в высоко лежащую мать. Теперь она как бы запихивала его обратно в опустевшее сморщенное чрево. Чрево болело и не пускало его назад - нет уж, пускай сам теперь - оно сопротивлялось - и ты выкарабкивайся. Конечно удобно, когда он целую вечность сидел внутри и так подло заискивал перед ней! А теперь пляшет вокруг звезд! Это я - твой сын и я знаю твою тайную весть. Только теперь я еще не знаю, сколько ты стоишь, а вот когда приценюсь! Зачем ты меня родила? Чтоб меня гноили здесь, а потом в эмиграции, чтоб я был никем, или чтобы в жалком маскараде наемника я лежал лицом к пустыне? Я не виновата, оправдывалась роженица. Я не могла противиться Закону. Никакого закона нет - орал сын. Мы сами назначаем себе закон. Хорошо, я убью тебя, - взмолилась роженица, - пока ты еще красный нэцке. Я наброшу тебе на голову целлофан и брызну туда ядом для насекомых. А если экспертиза раскроет отравление? Ну хорошо, я растолку пачку димедрола и брошу ее в молоко. Но ты можешь уснуть и не умереть и будешь дебилом. Ладно, ладно, я придумаю что-нибудь еще. Хочешь, я приглашу одного знакомого патолога и он за стольник сделает тебе внутривенное так что ни одна собака ни о чем не догадается? Но чем я-то провинился - возмутилась лисица. Ты меня родила, а я невинный младенец, а кровь младенцев! Молчи, прости, только скажи, откуда ты взялся? Я - торжествующе произнесла лисица - Божий подарок!

Роженица спала. На голубом блюде ей поднесли младенца. Снова вступили флейты. Серебряные приборы уже сверкали таинственным блеском. Салфетка спала за воротником. Белизна воровала края предметов. Намечалась нехитрая трапеза...

НЕЗРИМОЕ КОЛЫХАНИЕ ОСТРИЖЕННЫХ ВОЛОС НОВОБРАНЦА

Новобранец забрался в дупло дерева. Розовела священная местность. В ожидании двойного быка он вспотел. Лицо его было похоже на лодку. Из военной части бросился отряд на поиски. Черные автомобили сновали в деревьях, разрушая папоротники сил. Наконец, автомобили скрылись в долготе леса, и новобранец выпростал голову из дупла. Череп его, подновленный военным парикмахером, сиял некоторой чистотой обаяния и молодой, полный сил, бликовал зелеными ветвями. Деревья расступились, и на поляну вышел двойной бык. Что это такое - описать немыслимо, ибо это - ловушка пространства, точнее новое пространство, еще не ведомое нам, в контурах быка.

- Я так боялся остаться один, - прошептал новобранец. Он вытащил из-под рубахи вспотевшую фотографию Тины - любимой и бросил ею в быка. Фотография исчезла. Из быка раздался голос Тины: - Егор, понимаешь, мне как-то странно, страшно. Я вот уже месяц ни с кем не разговариваю, потому что боюсь спросить, изменилось ли мое лицо после пожара. В доме были сняты все зеркала... - На этом голос умолк.

Откуда-то сверху послышался шум надвигающейся колонны. Он спрятался в дупле и наблюдал за поляной через расщелину. Бык по-прежнему топтался на месте, и черные автомобили тормознули прямо у поляны. Из них повыскакивали ошалевшие от необычайного зрелища конвоиры и новобранцы. Капитан от страха резко разрядил револьвер в быка. Из быка вывалилась Тина с мокрыми от крови волосами и откатилась в папоротник. Капитана тут же схватили, повязали ему руки за спину. Он ушел, чертыхаясь. За ним шел прицельный. Лежа в кустах, Тина все еще шептала что-то. Рота слушала ее.

- Понимаешь, Егор, - говорила она, - двойной бык имеет двойное прочтение: с одной стороны, он провоцирует наше подсознание, с другой - ему нужна визуальная подоплека происходящего. Его законы похожи на законы акустической и линейной перспективы, но универсально переложены на порядок воображения, не имеющий с изобразительными единицами ничего общего. Он сам избирает реальность, всегда совпадающую с реальным изображением... - тут Тина замолкла и испустила дух. Солдаты зашевелились. Кто-то громко начал сморкаться. Кто-то посрал под дуплом. Новобранец чувствовал, что непреходящий ком стоит у него в горле и стол стоит у него в пищеводе... и, как будто, красным камнем снизу наливается голова. Он вскрикнул. Раздалась автоматная очередь. Дупло разлетелось в щепки. Голова новобранца отвалилась и откатилась в быка. - Знаешь, Тина - заговорила голова, - есть ортодоксы по-своему понимающие свое назначение и, отнюдь, не по-христиански. Например, вот эти солдаты. Я еще не понимаю, что значат они в мире и являются ли они неотъемлемой его частью. Но я не вправе шевелить их волосами. - Тут и голос новобранца умолк.

Солдаты расселись по автомобилям. Зажужжали черные моторы. Колонна тронулась. На поляне образовался выруб и щель, где новобранец и Тина, смеясь, подбирали остриженные пряди.

КОНЕЦ РОМАНА

или записки о мистике в СССР

Закат пылал. Тринадцатилетняя школьница Гриви Сибли висела над Грузией в районе Джвари в строго диагональном положении по отношению к земле, на которой остро топорщились храмы, кусты, тутовые деревья. В эти дни над страной не было ветра, и дети спокойно играли в плей-гиртлис. В храмах как обычно раздавались песнопенья, а по необъятным бульварам русского мира прохаживались, заложив руки за спину, швея-мотористка со знанием китайского языка Гертруда Соколова с серебряными шпильками в чистых душистых волосах и со значком отличницы учебы на серой с серебряным позументов военной форме.

В столице в это время жила и копилась емкая суета. Именно в эти дни в Москве изобрели электричество. И по ночам, в легкой влаге весеннего воздуха низко над землей плыли и вспыхивали ручные фонарики, разоблачая влюбленных и тайных фокусников, которые гнездились в кустах на гоголевском бульваре. Если в такую весеннюю ночь гулять по Москве, можно заметить иногда острый чирк звезды по черному небу, стесненному рядами домов, когда она на миг озарит матовую мостовую, по которой перебежит вам дорогу серая кошка или юркий замоскворецкий онанист.

Именно в такие дни у населения поднимается необычайная жажда всякой деятельности. Бомбы полувековой давности начинают носить в ремонт, сажают деревья и разгоняют масонские ложи, которые еще в марте начали расти как грибы...

А пылкие патриоты устраивают спектакль-церемонию с мелодическим названием "расстрел русского царя". Это доставляет особенное наслаждение школьницам с прохладными волосами и юношам, у которых только еще начинают наливаться плечи и другие места. Церемонии устраивают иногда даже по несколько раз в год в больших и малых городах. Общепринятый сценарий заключает стояние царицы - Александры Федоровны с умильным младенцем на руках, левее располагаются дети, князья и племянницы, чуть в стороне стоит кормилица-няня. Это обычно толстая добродушная женщина с пурпурными щеками в кокошнике с жемчугами. А в центре на стуле сидит царь с печатью неотвратимой гибели на лбу и с деревянным ящиком для просмотра дагерротипов, состоящим из двух увеличительных стекол и гармошки. Ружейный предводитель бодро командует "пли" и дух захватывает от свиста пуль и дыхание у младших и особенно хорошеньких школьниц останавливается где-то на уровне двенадцатого позвонка и еще долго стоит там, не шелохнувшись.

ГЛАВА "А". ПРЕДЫСТОРИЯ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ НАЁБКИ

историческая справка

Это скудное еврейское семейство разрослось, расцвело изумительным цветом на российских берегах, послужило им с прилежанием и было удостоено крымским баронством за . Оно было обласкано сахарными устами покровителей и т.п. Оно залезало в гимназии и университеты, воплощаясь в черноглазеньких гимназистов или в строгих профессоров, повергая окружающих во всеобщее уважение от прилежных знаний их. Оно не брезговало всякой деятельностью: тайной грибницей разрасталось по чайным фабрикам, сахарным заводам, текстильным монополиям, потом Ап! оказывалось в высших научных сферах, расщепляя атомы и "Аз воздам". Оно витало, оно парило, многолико мерцало, произносило речи, или когда надо помалкивало, прогуливалось по обеим столицам, щеголяя манерами и знакомствами и пр. и пр. Наконец крестилось, тайной властью нависло над Загорском, залезло в Сенат и стало править миром. То было семейство великих фокусников иллюзионистов своего рода, бабочек, книжников и чародеев. И все молились на Гинзбургов от извозчика до последнего царя...

Итак, последние несколько лет курортный сезон семейство проводило в Крыму в тени пальм и кипарисов, купаясь в запахе международного моря и летних булочных. Оно сидело в плетеных креслах, прикрываясь от солнца китайскими заслонками, гуляло по набережной над полосатыми зонтиками или прожигало жизнь на прогулочных пароходах, наблюдая за светлыми бликами на золотой поверхности воды. Так евреи вышли к морю.

В зимнее время семью постигло несчастье - младшая чахлая гимназистка Сурра-Двойра, в просторечии Софья, ушла в актрисы, точнее, по выраженью ее матери, в "Любиньку и Анненьку". Это случилось внезапно, после приезда в Москву провинциального ярмарочного театра господина Пескова. Софьюшка бежала из дома позорно, ночью, после отказа ее родителей выслушать ее до конца, после оскорбления ее Любинькой и Анненькой. Она взяла ридикюль и зонтик и выпрыгнула в окно третьего этажа, столкнув тонкой ножкой миртовое деревце, поставленное на подоконник в день рождения ее старшего брата Давида, в просторечии - Дмитрия. Горшочек раскололся, земля высыпалась, деревце было тут же переехано деревенской телегой из тех, что вечно не могут себе найти места днем, потому что их отовсюду гоняют, и поэтому ездят по ночам. Итак, Софьюшка пробежала по Тверской, увидела темный Кремль, перекрестилась, и наконец, разыскав нужную гостиницу, пала в ноги господину Пескову и была им тут же принята и облобызана. Софьюшка, разумеется, не сказала г-ну Пескову настоящей своей фамилии, так как была бы сразу разоблачена и возвращена бедному папаше-сенатору под большой выкуп. Девицу тут же напоили чаем Высоцкого, накормили плюшками и пряниками и уложили рядом с гоподином Песковым на ночлег, благородно, прямо у его ног. В душе ее, по-видимому, шевелились и прыгали всю ночь мечты о большой сцене, о множестве поклонников, о цветах и о прочем, чем одаривает нелегкая жизнь артистки. Возникали тайножеланные картины Рима и иных европейских столиц, но впрочем об этом нам ничего не известно, равно как и том, что случилось с ней в дальнейшем. Зато мы знаем, что произошло с ее старшим братом Давидом, а случилось с ним также некоторое несчастье в своем роде.

Бедные родители ее оплакивали в Крыму после оплакивания в Москве безвестно пропавшую дочь, как небо их посрамленного благополучия заволокло еще одной тучей. Это был знаменитый цирк Шапиро-Дзаванелли! Может быть, мы не совсем точно приводим название цирка, нов некоторых редких справочниках он числится как шапито-дзаванелли, а в некоторых как Шапиро-Дзаванелли. Ну да Бог с этим... Итак, летом на ялтинской набережной засиял своими факелами и наездницами цирк Шапито. А через месяц в цирке шапито появился новый персонаж - великий факир Абу бен Цгали. А еще через две недели он стал любимцем светских барышень, отдыхающих на Ялтинских, Алуштинских и коктебельских дачах, собутыльником молодых господ и пр. Вскоре великий факир исчез из Крыма, а вместе с ним и сын почтеннейшей многострадальной семьи Давид Гинзбург или точнее Дмитрий Гинзбург. Так папеньке и маменьке был нанесен еще один жестокий удар. Оставалось еще четыре ребенка, которые стали подвергаться незаслуженным репрессиям и всяческим запретам и ограничениям со стороны родителей. Если раньше не разрешалось есть сладкого, чтобы не портить себе зубы, то теперь запрещалось выходить без надзора на пляж и беседовать с посторонней молодежью и в особенности с театралами и меломанами...

Итак, семейство еще злилось и оплакивало, а на кавказском берегу в городе Батуме появлся еще один факир и ясновидец Теодор Руссо, а в просторечии Харусак ибн Касар со своей наложницей прекрасной Зулейкой, лица которой никто не мог увидеть из-за густой паранджи ярко апельсинового цвета. Харусак ибн Касар поселился в роскошной батумской гостинице. Его начали приглашать к себе знатные батумские жители. Среди них были бедные тбилисские князья, проводящие летние месяцы у других бедных князей, богатые армяне - фабриканты и дорогие иностранцы, шатающиеся на своих яхтах по Кавказскому побережью в надежде просадить как можно больше денег на экзотические абхазские развлечения.

Итак, великий факир Харусак ибн Касар оказался на прогулочном пароходе братьев Лимбург одесского морского пароходства "Сатурн и Надежда". Пароходное общество украшали несколько московских знатных семейств, кстати сказать, было среди них и семейство почтеннейшего сенатора Гинзбурга с несколькими детьми. По вечерам на прохладной палубе располагались прекрасные иностранки, дети и терьеры.

Харусак ибн Хасар возник внезапно однажды вечером, когда пароход в течение двух суток еще не приставал к берегу, из чего все заключили, что его появление сухим из воды среди моря в вечернее время - обычное в их арабском мире факирство - хождение по водам. Все были потрясены. К тому же с ним на влажной палубе оказались Прекрасная Зулейка, дог и павлин. В руках у великого факира были две корзины6 наполненные китайскими розами. Первая корзина роз досталась Амалии Лимбург, одной из владелиц "Сатурна и Надежды", вторая корзина - знаменитой баронессе Флаугеншторберг. Баронессе по некоторым источникам было лет шестьдесят, по некоторым - тридцать, она ничего не понимала по-русски, равно как и великий маг, но благоуханный букет расцвел их внутренним восторгом друг перед другом. Баронесса проматывала свое состояние летом - в Италии или отправлялась в Новый Свет, зимой она томилась у себя дома в Вене, рисуя воображением своим всевозможных женихов, которые однако предпочитали оставаться воображаемыми. Молодой факир был полон европейского изящества и восточного огня. Кривая как персидское украшение улыбка его составляла особое очарование беса.

Пока дети еврейского семейства плевали в Черное море, перегибаясь через борта, а прекрасная Зулейка пухла и краснела в объятиях одного из братьев Лимбургов, который попытался создать на ее губах свой поцелуй, но вместо этого лишь выслушал чудовищное русское ругательство, отчего навсегда потерял слух и перекосился, пока одна из птиц фламинго сосредоточенно выклевывала бриллиант из колье сенаторши Гинзбург, которым кормили ее дети сенаторши, пока дог поедал славные вафельные корзинки, стоящие в камбузе и приготовленные для вечерних наслаждений, великий факир изучал русский язык с помощью прелестной Амалии Лимбург, которая уже томилась по телу прекрасного Харусака и была потрясена быстротой овладения им незнакомой речи. Через несколько часов великий факир свободно, с легким акцентом рассказывал на правильном русском языке о своих таинственных скитаниях по чудесному арабскому миру, про ночные базары Дамаска, про дьяволов, высекающих огонь из левой ноздри и про свое тяжелое детство в семействе одного из жесточайших эмиров. Так, являя мелкие фокусы и странные превращения, великий факир провел несколько дней на прогулочном пароходе "Сатурн и Надежда", вглядываясь в цветущие берега кавказского побережья, любуясь его пальмами и морской гладью. На седьмой день плавания, когда великий факир уже был обручен с венской баронессой, прекрасная Амалия Лимбург безутешно рыдала в недрах своей каюты. Факир объявил, что должен временно покинуть пароход, потому что младший сын семейства Гинзбургов стал дергать его за рукав и называть Давидкой. Это, по его словам, было знамением дьявола, и ему нужно было обезвредить этого самого дьявола где-то в горах Тибета. Два дня назад при остановке в Гаграх на пароход подсел генерал Миклашевский со своей дочерью. Генерал никогда не снимал своей формы, даже в тридцатиградусную жару, дабы не расставаться с орденом Андрея Первозванного, полученным им при Гангуте. Харусак был облагодетельствован симпатией генерала, посему в его честь великий маг объявил последний перед его отбытием фокус. Магия заключалась в том, что орден Андрея Первозванного должен был двигаться наподобие блюдца из спиритического сеанса. Толкование же порядка, в котором должен был двигаться орден, знал только сам Харусак...

Итак, на палубе была расстелена великолепная кашемирского шелка шаль. Прекрасная Зулейка обошла всех присутствующих, собирая в платок монеты женские украшения. Генерал собственноручно снял орден, и завернув его в шелк, подал Харусаку. Харусак стал завывать, произнося магические слова и заговаривая орден. Наконец, орден был заговорен и пополз по шали медленно, ведомый внутренней силой, приводя дам в неописуемый ужас перед неведомым, а мужчин в священный трепет перед непознаваемым. Дети еврейского семейства, одетые в свои лучшие шелковые матроски, дрожали коленками, пока самый младший из них быстрым движением руки не перевернул движущийся предмет и все увидели страшное: с обратной стороны ордена липкой лентой был приклеен огромный черный таракан, величиной со сливу - такие обычно водятся в Батумских гостиницах; он мелко сучил тоненькими ножками и шевелил усиками, неожиданно потерявшими опору. Младшее еврейское существо беззубо хихикнуло и беззубо улыбнулось. Амалия Лимбург и дочь генерала стали креститься с такой быстротой, будто вышивали наперегонки на невидимом полотне. Генерал наливался сиреневыми чернилами, а венская баронесса лежала в обмороке. Качало головами еврейское семейство и тихо шептало: "Ой, Давид"... Одним прыжком ловкий Харусак, схватив одной рукой красавицу Зулейку, а другой - птицу фламинго, выпрыгнул в воду. Еврейская мать, до тех пор все время молчавшая, вскочила из кресла, перегнулась через перильца и запричитала: Давид, вернись, Сурра-Двойра, не покидай меня. Потом она перешла на древний язык, который раскатистыми воплями страдающей матери покрыл Черное море, уже и без того покрытое всяко бранью...

Плыла по черному морю розовая птица фламинго, плыла на спине Сурра-Двойра рядом со своей паранджей. Из нее медленно вылетали колесики, пружинки, серебряные монетки и тихо садились на каменистое дно. Плыл с неподвижным лицом сын еврейского сенатора Дмитрий Гинзбург, чье тело размякло и стало отслаиваться белой бумагой, газетой и деревянными стружками, будто был он сделан из папье-маше...

Так долго плыла птица фламинго, а за нею и еврейский сенатор, и его жена, также плыла Амалия Лимбург, а за нею и братья Лимбурги - один с перекошенным лицом, плыла венская баронесса, плыли патриархи, а за ними плыли и белые офицеры, а после к плывущим прибавились и большевики, и а потом плыли и другие люди, роняя на ходу колесики, тряпочки, прутики и камешки, роняя всякие вещички, которые находились при жизни у них внутри. Так плыли они, образуя круговорот обильный и разносторонний. Так плыла Россия.

Прошло много лет. Россия изменилась. Вымерли и обмельчали роды. Потомки их, узаконенные красные адмиралы в крестиках и эполетах нового времени, вобравшие в себя дьяволово семя, неустанно трудились во благо великого государства, в недрах которого находились цари, глубоко упрятанные под париками пролетарских маскарадов. Страна преобразилась, расцвела, и как при внезапном, налетевшем ветерке, облетела листочками цветения и высохла душным зноем годов. В эти времена в Крыму уже позабыли полосатые трико декаданса, и в больших городах уже никто не сидел под синими сумерками рододендронов. Все это, как некогда ценности египетского мира, было погребено жужжанием многоколесного аскета. В стране появилось маленькое племя, не карлики, но юные дети с сосредоточенными сердцами в красных, флажного цвета платочках. Они вышагивали по стране стройными рядами, вытаптывая распри, вражду и зло.

В этих новых сердцах была уже совсем другая мелодия. Это они, красные эльфы с бледными, сморщенными личиками, собирались в зеленых июльских лугах, разжигая костры милосердия и добра, и водили вокруг них светлые хороводы. Они стали хозяевами страны, и власть над миром перешла в их маленькие руки.

Однажды, весенним утром, когда бешеные листья каштанов просятся в запотевшие стекла домов и бросают пряди цветения на гулкие тротуары, когда европейская часть государства прогуливает юные пары по паркам своих ароматов, если заглянуть на восток, в глаза бросится еще одна великая и малая часть мира, где кусты и храмы вертикально топорщатся, на круглящейся от плодородия жирной земле, где христианские песнопения еще не утратили своей былой нежности, вы увидите, как над храмом Светицховели висит в прозрачнокипящем царственном воздухе юная чета. Нет, это не два серебряных голубя - это мальчик и девочка...

Часть 1

а) Амалия Лимбург

Некогда известное одесское семейство немецкого происхождения еще в конце прошлого века породило прелестнейшее создание - небесное дитя женского пола, впоследствии, как написано в анкетах, - самоубившуюся от любви к небезызвестному красавцу десятых годов - Дмитрию Гинзбургу и прочим. Среди потомков ее братьев - Ганса Косого и Германа, уже в советскую эпоху была рождена девочка, названная в честь страдалицы Амалией...

Случилось так, что еще в двадцать первом году семейство Лимбург перекочевало из страстнокипящего города Одессы в громокипящий Тифлис. И произошло, некоторым образом, еще и так, что соседи их по двору - некое семейство Некраса Элиашвили, назвали девочку в честь очаровательной Амалии. С трех лет ребенок семьи Элиашвили стал проявлять страннейшие наклонности и душевные качества: девочка указывала чужие мысли, на трех языках; без произнесения их вслух, читала тексты закрытых и запечатанных сочинений, предсказывала землетрясения; а в день ее пятого рождения ей приснилось, что некая сила влечет ее в древнюю столицу. Амалия встала в пятом часу утра и босиком пошла в Мцхету. Чем ближе подходила она к храму Светицховели, тем сильнее становилось влечение, тем сильней хотелось ей встать на цыпочки и взлететь... Наконец, после нескольких часов ходьбы, причем (о чудо!), нежные ножки не повредились о ракушчатый путь; она дошла до храма и, обойдя его три раза, почувствовала, что у нее под ногами поплыл нежный и сильный столб света. Она поднялась на сладкое июльское небо и повисла над храмом в тихом, недвижном воздухе, овеваемая мотыльками. Голова ее была повернута на север. Казалось, ребенок так и заснул в небе. Кругом сияли в зеленой дымке тихие горы, выворачивая наружу складчатую кожу земли. Звенели дальние церкви, и все в природе дышало благостным покоем.

Казалось, ребенок так и заснул в небе. Легкий ветерок, там, наверху, шевелил светлые кудри девочки, забирался в складки ночной рубашки, обдувал розовое спящее лицо, херувимского блеска, и многочисленные оклики на русском и грузинском языках не могли разбудить ребенка и заставить его опуститься.

В это время, в городе, отец и мать маленькой Амалии разыскивали ее по всем прилежащим кварталам, пока не услышали по радио сообщение о том, что ребенок без родителей, в течение пяти с половиной часов висит над национальной святыней...

Через полчаса, взволнованные великолепной Амалией, родители были под храмом. Мать крикнула девочке, чтобы она немедленно спустилась. Голос матери разбудил дремлющего ребенка, и девочка была возвращена земле. Теперь, когда маленькая Амалия внезапно исчезала, семейство спешило в Мцхету.

Кругом сияли в зеленой дымке тихие горы, выворачивая наружу складчатую кожу земли. Звенели дальние церкви, и все в природе дышало благостным покоем.

Интересно, что подобные истории начали происходить не только в Тбилиси и пределах Грузии. В разных частях страны дети, ведомые чудной волей, стайками поднимались в воздух над древнейшими культовыми строениями. Среди трех-пятилетних детей появилось огромное множество ясновидящих, медиумов, время от времени то тут, то там детям являлись образы обоих заветов.

Вскоре над Мцхетой завис еще один мальчик, неизвестно откуда прилетевший. Некоторые говорили, что мальчик появился с севера, некоторым казалось, что он прилетел из далекой Москвы, ходили слухи, что мальчик явился из римского пригорода. Ему было не более семи лет, и одет он был в серые штанишки и клетчатую рубаху, что можно было различить снизу. В руках он держал маленькую серебристую змейку, непонятно для чего предназначенную. Однажды, когда маленькая Амалия в очередной раз исчезла из дома, родители нашли ее снова во Мцхете, но на сей раз над храмом висела она не одна. Рядом с ней в сомнамбулическом состоянии висел маленький незнакомец. Когда родители окликнули маленькую Амалию, и она стала спускаться на землю, мальчик, разбуженный криками снизу, медленно отлетел на север, откуда он и появился. Теперь удовлетворенное любопытство местных жителей не выгоняло людей по утрам к храму. Здесь все потихоньку успокоилось. Из военного округа уже не высовывались пушки и гаубиц, направленные на ангелочков.

БОРЬБА С МИСТИЧЕСКИМ. А ТАКЖЕ КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ИХ ЖИЗНИ.

хроника

Между тем в стране начались беспокойства, и властями стали проводиться работы по трудовому и политическому воспитанию подрастающего поколения. Устраивались субботники, трудовые десанты, зарницы, военно-патриотические праздники, словом, делалось все, чтобы отвлечь младшее поколение от странных мистических затей. В течение полугода число ясновидящих значительно сократилось, что дало большое облегчение властям. Те, кто раньше вещал взрослым их будущее и наставлял их, к кому стекались паломники для излечения болезней и пр., увлеклись наукой, техникой, а главное: руководство страной придумало единственный в своем роде патриотический ритуал под интригующим названием "Убийство российского царя". С ритуальным убийством государя долго не могли согласиться старорежимные старушки, реанимированные новой жизнью. В литературную газету посыпались резкие негодующие письма, но вскоре волнение прошло, и молодежь с увлечением стала заниматься общественно-полезным ритуалом. Популярность его быстро возросла. Вскоре количество детей увеличилось до трех в году. Ритуалы тщательно готовились во всех городских домах пионеров обновленного государства. Были зафиксированы официальные правила проведения торжеств, их составили лучшие историографы страны. К театрализованному ритуалу приглашались лучшие Справедливейшие пионеры. Провинившиеся за год школьники и студенты должны были изображать царскую фамилию. По предписанным правилам в центре площадки у цементной или кирпичной стены, изображающей стену исторического Ипатьевского особняка, должен был находиться последний русский царь Николай Александрович. По правую руку от него на стуле должна была восседать царица Александра Федоровна с немецким акцентом и в аксельбантах, по правую руку от них располагались дети, племянники и гувернантки. По левую руку от собрания располагалась няня-кормилица с младенцем на руках и в кокошнике с жемчугами. На расстоянии семи шагов от них должны были стоять лучшие пионеры с пневматическими ружьями - семь человек. Командовать расстрелом назначался студент-стипендиат философского факультета Московского государственного университета. Зрители должны были присутствовать по обе стороны двора позади Лучших пионеров. Студент-философ командовал "Цельсь" и "Пли". Младшие школьницы и зрители, пришедшие на ритуал с родителями и старшими товарищами, взвизгивали от восторга, у старших захватывало патриотический дух, и семь пионеров решительно нажимали на курки пневматических ружей. Когда облако дыма рассеивалось, зрители могли рассмотреть окровавленного царя, царицу и все окружение. Обычно младенец, которого создавали в кружках "Умелые руки" из папье-маше, простреленный, гулко откатывался в сторону, и после того как дыры заделывались цветной бумагой и клеем, младенец мог послужить для следующего ритуала.

Итак, стало известно, что знаменитая школьница Амалия Лимбург-II и юноша Дмитрий Гинзбург, которых часто могли наблюдать висящими над храмом Светицховели, больше не появлялись на синем Мцхетском небе, а стали активными участниками пионерского марша "Убей царя". Вначале они жили в городе Тбилиси, а позднее их перевели вместе семьями в Москву, они стали участвовать в ритуалах Центрального дома пионеров и школьников. Вскоре маленькая Амалия прекратила свою общественную работу, мотивировав свой отказ откровением свыше и открывшимся ей грехом происходящего. Мальчик Дмитрий Гинзбург продолжал участвовать в этих торжествах на правах подготовителя и организатора, но пыл его слегка приутих. Вскоре мальчик Дмитрий Гинзбург исчез из страны и поползли странные мистические слухи о случившемся. Говорили, что на одном из торжеств, на котором присутствовал мальчик Дмитрий Гинзбург, после выстрела, образовавшего сквозную дыру в туалете царицы, из отверстия в ее груди посыпались бриллианты и драгоценные камни, тут же подхваченные мальчиком Гинзбургом, который вознесся высоко в небо (как это с ним бывало несколько лет назад). Младшие пионеры пытались стрелять вверх, но мальчик Гинзбург растворился в густом пространстве страны и исчез навсегда. Говорили, что его видели в разных частях Москвы под разными именами, но выявить не смогли. Позднее рассказывали, что некий Дмитрий Гинзбург поступил в первый медицинский институт на отделение хирургии. На том слухи и кончились. Бедная Амалия Лимбург долго горевала об исчезнувшем друге. Через какое-то время ее видели висящей над бассейном "Москва" на месте купола храма Христа-Спасителя.

С тех пор прошло некоторое время. Амалия закончила школу и стала студенткой филологического факультета МГУ. Зиму она проводила в Москве в прилежных занятиях, а летом отправлялась в Крым и каталась на сувенирно-прогулочном катере Ялтинского порта "Сатурн и Надежда". На третьем курсе с Амалией случилась неприятность. В Москве обнаружилась третья Амалия Лимбург. Амалия Лимбург III училась в историко-архивном и не подозревала о существовании своих предшественниц. Страшный удар постиг семейство почтенных Элиашвили, когда их дочь обвинили в вольнодумстве и мистических действиях, возложив на нее патриотическую обязанность участвовать в пионерских торжествах "Убийство русского царя", в которых она дожна была принять роль царицы - Александры Федоровны. Родители долго оплакивали участь дочери, а через месяц приговор был приведен в исполнение. Так бы и окончилась печальная судьба знаменитой ясновидящей, если бы не одно странное обстоятельство, сопутствующее ее расстрелу. Во время выстрела, порвавшего нить корсажа, в который была затянута двадцатилетняя Амалия, из ее груди вывалилась пачка писем, которые тут же были подобраны каким-то молодым человеком, выскочившим из толпы и немедленно исчезнувшим в таинственном вечернем небе. Этим человеком был знаменитый потомок еврейского сенатора, а также внук великого факира Харусака ибн Касара знаменитый Дмитрий Гинзбург. Снова началась паника вокруг его имени. О нем писали газеты, его фотографии с призывами "Найдите дезертира мира!" демонстрировались во всех витринах, но снова Дмитрий Гинзбург не был найден и кампания постепенно угасла.

Между тем Дмитрий Гинзбург разыскивал по Москве Амалию Лимбург III - студентку III курса историко-архивного института. Она была схвачена им через два месяца в Ялте. На одной из темных и ароматно пахнущих морем ялтинских улиц. На нее была наброшена эфирная маска, и Амалия Лимбург III, не успевшая произнести ни единого визга, заснула под опытными руками молодого врача тихим херувимским сном. В тот же день, точнее в ту же ночь Дмитрий Гинзбург привез ее одну из частных ялтинских больниц и купив всего за одну ночь сияющую стерильностью операционную, прооперировал цветущую студентку. В желудок к ней были зашиты некогда выпавшие из царицы бриллианты и письма горячо любимой им до сих пор Амалии Лимбург. Письма, адресованные ему и никогда так и не отправленные, за неимением адреса. Любящая Амалия II взяла их с собой в последний путь...

Через несколько часов после операции больная начала приходить в себя. По мере прихода к ней сознания приходило к ней и другое лицо, другой голос, другая жизнь. Итак, кощунственно была уничтожена Амалия III и гуманно возвращена к жизни Амалия II. Химию и механизм этого процесса исследовать невозможно, ибо подобный случай единственный в своем роде. Семейство Элиашвили получило свое дитя обратно и с тех пор Амалия сама могла тщательно ухаживать за своей могилой. Дмитрий Гинзбург надолго исчез из страны и по-видимому надолго исчезнет из повествования. Единственное, что известно о нем, то что он возник в Риме у Колизей в один из осенних вечеров того же года с золотой змейкой в руке.

Тем временем бедная воскресшая Амалия Лимбург вынуждена была скрываться от повторного расстрела и преследований со стороны дома пионеров. Поэтому она взяла себе псевдоним, ничем не выдающий ее тайну. Отныне она называлась Ксения Некрасовна Лонжелот...

Глава III. Ксения Лонжелот.

Прошло несколько лет. После смерти родителей Ксения Некрасовна поселилась в небольшом особняке в центре Москвы, купленном на средства, оставленные Дмитрием Гинзбургом. В течение восьми лет она пыталась найти его в Европе, но попытки были тщетны - Дмитрий Гинзбург бесследно исчез, и теперь казалось уже навсегда...

Амалия Лимбург, которая носила имя Ксении Некрасовны Лонжелот, исполнилось к той поре 32 года. Она ни разу не была замужем. Жила одна, работала в государственном архиве, а также собирала свой домашний архив мистических происшествий в советское время, а также архив искусственных и естественно-природных фокусов, чудес и ясновидений. Вскоре личный архив ее стал известен за границей. К ней стали стекаться многочисленные корреспонденты и журналисты, а также специалисты по внеземным цивилизациям и практической магии. Ксения Некрасовна любезно давала интервью и аудиенции, но близко к себе никого не подпускала. В Москве много интересовались ее личностью, но так никто и не узнал о ее прошлом.

В тот год весна была буйная. Май подарил миру полные таинственных шорохов ночи, а главное - сирень!

Как известно, самый большой букет цизальпинской сирени, выведенной в Москве в 1952 году в честь возрождения знания о римской империи, был преподнесен итальянскому фокуснику Цезарио Дзаватти, который впервые возродил традиционный русский фокус "с тараканом", секрет которого был утерян еще в 1812 году, когда французы вторглись на нашу землю, и был единственный раз воспроизведен ровно через толетие в июле 1912 года знаменитым русским факиром и фокусником Харусаком ибн Касаром на прогулочном пароходе одесского морского пароходства "Сатурн и Надежда"...

Итак, пока за окнами был май, а в Москве происходили национальные праздники воскрешения усопших имени Федорова, в квартире Ксении Некрасовны раздался телефонный звонок, и к семи часам вечера она уже ждала корреспондента "Санди таймс" Лютера Кречкера. В этот чудный вечер, когда в окно как воры лезут благоуханные ветви сирени и выдают себя лишь запахом, Ксения Некрасовна широко распахнула гостеприимные двери, и на пороге ее великолепного дома появился Европой осиянный в новеньких узконосых ботинках корреспондент "Санди таймс".

В чашечках старой китайской работы с прозрачными рисинами, вплавленными в фарфор, дымился особо приготовленный чай. На письменном столе стоял ящичек для просмотра дагерротипов, на стенах сияли гравюры и старинное оружие, собрание которого венчал вечно заряженный семнадцатого века французский арбалет, привезенный родителями Амалии Лимбург из старого тифлисского дома. Они пили чай и заедали рахат-лукумом. Ксения Некрасовна заботливо показывала гостю один из своих любимых альбомов: альбом, посвященный факиру Харусаку ибн Касару и его наложнице прекрасной Зулейке. Вот факир в Крыму со своей семьей, вот его мама, сестры; во он путешествует на верблюде по пыльным дорогам Туркестана, вот он кормит серебряного голубя на площади Сан Марко в Венеции и, наконец, великий факир в Ясной Поляне за письменным столом. Корректный англичанин вежливо рассматривал фотографии, слушая интереснейший и полный нераскрытых тайн рассказ Ксении Некрасовны, которая наклонялась над альбомом белым, фарфоровым лицом, с молодыми, светлыми, круглящимися локонами. Корреспондент пытался заглянуть в глаза Ксении Некрасовны - но она была увлечена фотографиями, и глаза ее, глядящие внутрь серебряных оттисков, были накрыты прозрачными парашютами тяжелых век. Так внимательно она и любовно следила за альбомом, и тут случилось неожиданное: корреспондент схватил со стены тяжелый французский арбалет: короткий выстрел, и несчастная Ксения Некрасовна тяжело повалилась на дорогой ковер, смахнув со стола при падении китайскую чашечку и забрызгивая все вокруг бледной девичьей кровью. Все это произошло так быстро, что англичанин сам не успел прийти в себя. Наконец, после минуты шока, он схватил бесценные альбомы, одним махом допил чай и, выскочив из особняка, исчез в густой тени улицы Петипа, где на секунду из-под его рубашки вспыхнул горьким шелестом флажного цвета галстук. Все это еще успела увидеть умирающая Амалия Лимбург и, различив в темноте мелькнувшую алым цветом ткань, шепнула слова, которые никогда и никем не будут более услышаны: пионерский шпион! убийца...

ЭПИЛОГ И ОТВЛЕЧЕННЫЕ РАССУЖДЕНИЯ

Случается так, что наша великолепная драгоценнейшая жизнь, лелеемая нами до бесконечности с нежностью, превосходящей нежность матери, может вспыхнуть в чужих руках и погаснуть, и разбиться от небрежности обстоятельств, из которых состоит жизнь внешняя, жизнь официальная и холодная. Те служители истории, жрецы ее, создатели войн, политических партий, городских сплетен и прочего, словом, все деловые люди и не подозревают о том, что в душе еще сохранились тайники, благоуханные сады безмолвия и сокровенного, так пионерский шпион и не подозревает, к чему может привести его остановка чужой жизни, когда он как бы ставит точку в один из неожиданнейших моментов движения чужой души. Так жизнь прекращена, запакована, увенчана. Теперь-то, казалось бы6 и настает время порассуждать о ней, поплакать над ней, подкорректировать ее, чтобы она превратилась всего лишь в лакомый и завершенный сгусток аккуратных страстей. Но как бы не так. Амалия Лимбург жива!

Конечно, тело многовоскресавшей Амалии теперь уже было окончательно погребено, колыбельно уложено в гостеприимную землю, какая бывает лишь в пределах кладбищ. Началось расследование по ее делу.

Конечно, расследование расследованием, но судьба страны?.. Вся вышеизложенная повесть - пересечение личной жизни с государственными событиями, и для того, чтобы написать историю расследования, нужно другое произведение - без факиров, шпионов; перевернуть увлекательный детектив в область духовную, порассуждать о России! Ввести в повествование отдельные новеллы, в конце концов дневник? у нас в руках дневник несчастной Амалии Лимбург, дневник ее параноидальных состояний, отождествлений Дмитрия Гинзбурга, носившего еще в студенчестве усы и бороду, с Николаем Вторым, как с сопутствующим ей, царице, погибающей на пионерских торжествах, как идеал царя-спасителя, царя-мужа, царя воскрешающего и целящего. К тому же вся линия Дмитрия Гинзбурга, начиная с его факирства в 1912 году до ясновидения современного, вплоть до зависания над христианскими храмами, Христианскими - Гинзбурга. Не намек ли это на целый веер соответствий? Сюда же приплетается Грузия - страна раннего христианства и страна корневого изживания этого христианства, и т.д. и т.д.

Итак, Амалия Лимбург, немка, самочка, царица, девственница, воскресшая из праха, архангельского здоровья, квочка жизни, ясновидящая, бросившая свое занятие в борьбе с пионерами-активистами, слепцами и т.д. Теперь же она непревзойденная домохозяйка, толстушка-архивистка с полным каталогом таинственных случаев, наконец, как оказалось после смерти ее - писательница, горячо любящая своего лирического героя - летунчика. Ведь они-то - великая четка, венчанная ветром над прекрасным храмом чуда! Еще не изжитое в этой стране праздными усилиями пионерских архангелов.

В ходе общего повествования и краткого описания жизни до смерти Ксении Лонжелот или Амалии Лимбург мы ни разу не касались внутренних сторон ее переживаний ясновидящей. Да мы и не могли, не смели приблизиться к ней, дыханье учащалось и т.д. Мы как бы со стороны наблюдали ход мировой истории, пасли ее и т.д.

Итак, роман окончен. В качестве приложения к нему публикуем материалы расследования и дневники.

Хотя ни разу не упоминается отец писательницы, нужно отметить, что ее эксцентрический литературный дар перешел, безусловно, по наследству.

ДНЕВНИКИ

Часть I. Личная жизнь Эвридики и русского царя.

Он был похож на Николая II, иногда я не могла вспомнить его лица целиком. Глаз помню: коричневый, но это только слова - в глубине своей глаз голубой. Так же, как зовут его Дмитрий, а на самом деле в глубине своей Николай, так же как он лежит, заложив руки свои за голову на железной дореволюцьонной кровати, или ходит босиком по парку, а на самом деле сидит на стуле, на вечном стуле - на троне, и в руках держит не скипетр и не кусок ливерной колбасы, а бомбу или апельсин и протягивает его мне (Покушение на самого себя, сам себе народ), он думает, что он Вера Засулич , но Вера Засулич не на царя покушалась, пора бы это знать, а на градоначальника Трепова (Сам себе народ и ходит в себя) Хождение в народ - Ошибка (Революционный демократ, но до революции еще ого-го как далеко, не дотянет...) Пока что только русский царь слабовольный, должен увлекаться фотографией, а на самом деле - ничего про это не знает и сам всегда как на дагерротипе - нежно-коричневый, бежевый со старым немецким носом (этот нос ему достался от немецкой бабушки). Так что же, бабушку хоронили без носа!? - воскликните вы. Точно не могу вам сказать. Но зато известно, что так они и переодевают этот свой фамильный нос с одного на другого, с одного на другого... Итак, - царь и сидит на стуле. И влюбился в меня - Эвридику.

Я еще тогда не знала о существовании Дмитрия Гинзбурга, Факира, Михаила-Николая, я - Эвридика. Мы - одновременно. Я на себя оглядываюсь и я же исчезаю. Тогда-то у меня и возникла мысль, что Эвридики никакой не было и вовсе, и никто за нами не шел. Просто пустота, гул собственных шагов и вера. А обернуться - из любопытства. Это было запланировано. Итак, меня - Амалии-Эвридики - не было, не было меня с прекрасным лицом и кудрями. Так в кого же он, спрашивается, влюбился? Может быть, в баронессу Флаугеншторберг? Итак, нас уже три: Я, Эвридика и баронесса.

Мне приснилось зеркало, и я все хотела узнать ее в лицо - ту, в которую он - царь - влюбился, но в зеркале приснился пожар - перемена в делах, а потом через два часа дом напротив горел. Так я предположила, что это зеркало отражает все на два часа раньше...

И представьте - мы целовались - я и русский царь. Мне даже стало как-то не по себе. Но это в детстве6 когда мы впервые повисли над храмом. Холодок прошел по спине. Да в наше-то время, когда царей и вовсе никаких нет. А он мне рассказывал - когда царскую семью расстреливали - в окошечко от пули из царицы бриллианты посыпались. Я сразу вспомнила про хирурга-авантюриста, который в желудок больной зашил награбленные драгоценности и потом по всей Европе за ней бегал, чтоб ее зарезать, а когда зарезал (это было одной из июльских ночей, прямо над Колизеем), оказалось, что они от желудочного сока испортились. Так я не о том. Просто мне и вправду казалось, что у него под кожей сияет что-то. Ведь он необыкновенный.

Известно, что Клеопатра ела толченый жемчуг и сияла им. А он этот жемчуг из пространства химическим путем выводил и кожей пожирал!

Все остальные тоже были на кого-то похожи. Дмитрий Гинзбург был похож на меня (беспорядочностию жизни и разбрызгиванием таланта во все стороны - и все безрезультатно!) Он был похож на меня-мальчика. Вот он вместо меня и родился в 1890 г., и мне жалко было, что он, а не я. Тогда спрашивается: вместо кого же я родилась? А ни вместо кого - на пустом месте, как в игре в пятнадцать. Была вакансия - вот я и родилась. Потому что больше некому было. Вот дурацкое место-то - ни баронесса, ни Эвридика, а я - без лица. Но это особая история, как я лицо потеряла (потом расскажу). И только старики меня любят. Особенно тот, который в метро.

Маленькая глава про возвращение в Россию 
(прямо в московское метро) 
после полувековой эмиграции 

Тогда мой Николенька (Николай Алексаныч) уехал, и я ездила в метро. Надо сказать, что в эти дни по всей Москве продавали карту мира, и за ней стояли огромнейшие очереди, все ходили с картонками, изображающими карту мира... И тут я его увидела в метро. Я сразу поняла, что он мой дедушка или мой настоящий муж, если бы он был на семьдесят лет моложе. Я сразу поняла, что он только что откуда-нибудь из Константинополя, но авоська разбила мои иллюзии. У него была необыкновенная седая, ее даже не назовешь седой - белая как мел борода и кудри (настоящие белые кудри) и усы как у Сталина, и он закатил глаза и умирал. Он был необыкновенно красив. Я еще таких красивых не видела. И я подумала, что он грузинский князь и только что приехал в Россию после полувековой эмиграции. Мне даже показалось, что пуговицы на его френче золотые (одной не хватало, вероятно, свинтили на вокзале). Но все оказалось не так. Я не выдержала и поцеловала его в лоб (так однажды сделала нынешняя английская королева, когда в одной арабской гостинице у нее дожидались чаевых за стирку и глажку исподнего, а у нее не было ни копейки денег). Итак, я его поцеловала в лоб. Я иду на Петровку - сообщил он мне, и жаркая слюна проглотилась сама собой. Оказывается, двадать три года назад у нег украли паспорт где-нибудь в Гаграх, и до сих пор он ему не понадобился, но теперь, через двадцать три года, у него сломался холодильник, а без паспорта в починку не принимали. Вот каков был мой грузинский князь. Или нет, все было не так. Он действительно высадился четыре часа назад в аэропорту Внуково-2. Это был еврейский сенатор Гинзбург, он прилетел на самолете "Сатурн и Надежда" в час, когда на алом небе надежда сошлась в вышине с звездой Сатурн.

Здесь записи обрываются. В комментариях русского переводчика и в предисловии приводится краткая биография писательницы.

Ксения Некрасовна Лонжелот, урожденная Амалия Лимбург, родилась в 1933 году в Тифлисе. Дочь известного романиста Некраса Элиашвили. Войну провела с мужем, провокатором Лонжелотом, в Нерчинске, куда он был сослан в немецкую колонию. От непосильного труда и плохих условий муж скончался. После войны Ксения Некрасовна приехала в Москву. С 1948 года работала в государственном архиве исторических принадлежностей. Писала рассказы, но основное ее творчество составляют магические дневники. В России не публиковалась. Бережно хранила архив сверхъестественных случаев. Скончалась от пули английского террориста. Похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве.

Но биография оказалась ложной. После убийства Ксении Лонжелот образовали комиссию по расследованию жизни и убийства Ксении Лонжелот. В документах и воспоминаниях приводится семь биографий Ксении Некрасовны, и двенадцать ее словесных портретов. Письма к ней некого хирурга Дмитрия Гинзбурга, о котором она пишет в своем дневнике, а также протоколы расследования его убийства в римскую ночь того же года, того же числа. Надо полагать, что обе таинственные смерти людей, которые в жизни своей были связаны столь тесными узами дружбы и любви, произошли не случайно в одно и то же время в двух великих столицах мира. Свой художественный умысел убийца виртуозно воплотил из одного и того же оружия двумя журналистами.

Семь биографий писательницы абсолютно противоположны и различны. Единственное, что сходно в них - это факт ее детства о том, что она любила выставляться по вечерам обнаженной в стрельчатом окне тбилисского двора. А также воспоминания ее нескольких подруг о том, что Амалия Лимбург покровительствовала детским медиумам в дни отсутствия отца и матери. В одной из биографий указывается ее странная способность к ясновидению и необычайное свойство зависать над древнейшими монастырями в диагональном положении по отношению к плоскости земли, на высоте 7-15 метров, а также способность ее деньги превращать в песок, а мертвецов - в живых людей.

Через погода после ее убийства по Москве поползли слухи, что ее видели по вечерам на улице Петипа и на Сретенке. После ее смерти особняк на улице Петипа был взят под охрану государства и закрыт на время расследования. Однако жители соседних домов отмечают, что оттуда доносятся голоса. Кто-то записал их на магнитофонную пленку. Мы приводим ее:

"Мы не можем здесь больше оставаться. В любую минуту могут прийти. Я думаю, что с нами они уже ничего не сделают, потому что в общем-то мы не имеем к ним никакого отношения. Ты же знаешь этих кретинов: они могут приписать нам все, что угодно вплоть до торговли наркотиками. А хули. Где они возьмут доказательства? В пизде..."

На этом диалог обрывается. В описаниях Ксении Лонжелот тоже много неразберихи. Дело в том, что ее фотографии после ее смерти приобрели странное свойство сверкать глазами. Это заметила однажды вечером сотрудница Лаборатории судебной экспертизы.

Существует еще множество наблюдений, связанных со смертью Ксении Лонжелот. Из Парижа переслали ее личный мегафон, в который она собирала патриотов Сопротивления в 1943 году. Из Грузии в помощь расследованию приехал якобы ее покойный супруг, и воскрешенный ею в 1974 году полиграфист Лонжелот. После воскресения своего он стал карточным шулером и приезжал каяться, потому что якобы проиграл деньги, выделенные ему государством на расследование смерти жены. Умолял выдать ему эти деньги, иначе, по его словам, убийцы должны были отравить его во второй раз, а умирать так скоро после недавнего воскресения он не желал. Но деньги не были выданы, и полиграфист исчез, оставив после себя папку с произведениями Ксении Некрасовны. Надо отметить, что преимущественное большинство рассказов эссеистки имеют главной своей темой частую любовь или половое воспитание в России. Здесь мы и нашли части II и III вышеприведенного текста.

Часть II. Гимназические воспоминания, или Расследование моей смерти.

Когда он зашел в комнату, я поняла: окружена, оккупирована. Три минуты, которые длились так и сяк, я не могла вспомнить своего лица. Наконец, со стола упал дагерротип, изображающий мою бабушку на курсах. Я изнутри проявила свое лицо. И вспышка! Это волосатая масть восьмидесятых. Когда он зашел в комнату, на моем лице отразилось тринадцать поколений его предков. Он писал роман на десятирублевках и вписывал главы в свободные от государства странички паспорта - у него не было бумаги. Соки жизни струились из него как газированная вода из автомата. Вошел и засиял. Нет, не вошел, а влетел и сразу же прирос спиной к металлической с шишечками кровати артельного тбилисского происхождения двенадцатого года. Нижняя часть его тела напряглась и исторгла наконец какое-то пространное рассуждение о свойствах вертикальных положений. Я немедленно предложила ему писать роман-коллаж, способом наклеиванья газетных статей на беспорядочные тексты его распущенности. Таков был Дмитрий Гинзбург.

Далее следует роман-коллаж, который мы не рискуем привести. "Расследование моей смерти" мы также не приводим ввиду интимности откровения. Части III и V приводим целиком и считаем это концом означенного романа.

Часть III. Детский структурализм.

В нее входят две книги стихов. Книга "А" и Книга "Б", сборник ересиологических статей, детские киноматериалы. См. в специальных изданиях. Статья - уничтожение поэзии.

Часть V. Конец романа.

Это был один из тех дней, когда мы падаем с высоты своего будущего... когда сердце вздрагивает и катится под откос как намыленный поезд, и сгущаются дни, и становятся и бьет по щекам и вдруг растрескивается на от малейшего усилия ребенка...

Если бы конец романа - это был новый жанр или сухое произведение