Сергей Комаров
СЛЕПЫЕ

Глава 1
Случай
Олень стоял в сером костюме у дверей закусочной. В руке он держал нарцисс. Этот нарцисс ему подарил Яков Ильич, - молодой человек, стоящий рядом, - намекая на неизвестную Оленю историю о том, как Майклец - пожилой кабальеро, стоящий рядом, - держал своего пса Нарциссом. "Если я когда-нибудь снова услышу кличку этого пса, я стану на полголовы счастливее", - так мог думать Яков Ильич, даря нарцисс. К Оленю подошла девушка.
- Подарите, пожалуйста, цветочек, - попросила она.
Олень замялся и захотел объяснить, что цветочек подарен ему его товарищем по несчастью проживания у Майклеца Яковом Ильичом (Ильич в то время ночевал вместе с Оленем в каморке Майклеца, но лишь по выходным, в отличие от Оленя), и что это для него не ерунда какая-то, и вообще дарёное не дарят (а мы добавим, что к тому же Олень был злым человеком, не любил людей, а Якова называл "дристун"). Яков Ильич повернулся к девушке и сказал:
- Ну кого вы просите, это же онанист.
Олень достал из кармана краюху хлеба и откусил, но поперхнулся и громко закашлял вторым ртом. Майклец поковырял в носу и сунул палец в рот. Сунув, почувствовал кислый вкус хлебного мякиша под ногтем. Девушка сделала удивлённое лицо и попросила у Ильича копеек двадцать. Яков, человек рассудительный, рассудил (вслух), что двадцать это много, а пятнадцать он даст. И дал. А когда давал, его палец коснулся грязной руки девушки. Тогда Яков Ильич сообразил, что именно это прикосновение было событием дня. Удовлетворённый, он переключился на Оленя и стал ему напоминать старую загадку дедушки Майклеца.
- Чем отличается член от пальца?
Олень не знал.
- На пальце есть ноготь.
Смеха не требовалось.

Глава 2
Уродливый слепок дней
- Мне еще надо в кафе "Санкиртана", - сказал Майклец и отчалил. Он занимался там, по словам Якова, поисками концепта обетованного. Сам же Яков был занят реставрацией тела Грэга Распутина, как он это называл. Все эти названия, по оценке Майклеца, страдали неадекватностью пафоса, что может привести к распаду стилей.
Яков остался один (Оленя мы пока возьмём "апоше", как говорит Майклец). Мысль об имени собаки (её звали Свидлов) проникла в сознание. Вместе с ней туда проник Олень и, с диким криком, окровавленный чувак, размахивающий руками. Он стоял один в круге людей и защищался. "Encounter. Rage!" - подумал Яков.
- Мочите пидара! Он несолидный! - крикнули из толпы. Но драка не состоялась.
При виде крови Олень заменжевался как целочка. Ему было, по его словам, не страшно умирать; было только жаль, что он больше не сможет курить.
- Ты читал рассказ Артура? - спросил Яков Оленя. Олень закурил и выпустил прозрачного сернистого петуха. "Да, - подумал Яков, - ему трудно понять прозу Артура; настолько, что он путает имя и называет его Эдуардом. Видимо, оттого что он мало жил в общежитии и выпивал немного, перед тем как попал в крезу. Ведь он до сих пор пьёт мало, потому что "его линия развития не совпадает с aлкоголем"".
В это время из закусочной вышли Женя Эпилептик и его друган Алексей, который недавно выбросил паспорт, чтобы стать свободным. При виде их Яков не мог удержаться от шутки и, выхватив свой красный пистолет, прокричал астральную команду: "Всем оставаться на своих местах!" (всё это, конечно, в воображении).
- Здравствуй, Як, - сказал Жек.
- Здравствуй, Жек.
- А это мой друган Алексей, - представил Жек Алексея Оленю.
- А это Олень, - представил Яков Оленя Алексею.
- Как дела, Жек? - спросил Яков.
Жек рассказал, что он поссорился о тётей. Он пришёл в три часа ночи. Она ругалась. Он закрылся в комнате, а она кричала за дверью. Он сказал, что на таких тонах он не сможет с ней разговаривать. Она успокоилась. Он открыл. Она била Жека до голове. Жек хочет ночевать в другом месте. Они с Алексеем хотят ехать к Майклецу.
Яков. - Но сейчас его там нет, он пошёл в кафе "Санкиртана".
Жек. - Мы подождём его.
Яков. - На, Жек, возьми ключ.
Жек. - Спасибо, Як.
(Жек и Алексей уходят)
Олень. - А Майклец не обидится на нас за то, что там будет Алексей?
Яков. - Нет, но только при том условии, если Алексей будет откликаться на кличку "Мангуста". К тому же вопрос съезжает в условное наклонение, так как этот ключ я подобрал вчера на Майорова у чебуречной.
- А как же они попадут? - спросил Олень и понял, что вопрос носит риторический характер.
- Так вот, - продолжил Яков разговор, начатый накануне, - а потом мы играли в "домики". Каждый живет в своём домике - голове. И каждый, проходя мимо другого, не замечает его, пока оба не встретятся взглядами. Это, как бы, ты - человечек - выглядываешь из домика и замечаешь другого. А если не поймал взгляда, значит ты не знаешь, что он тут, хоть ты, в самом деле, знаешь, слышишь и, возможно даже, обоняешь другого. И так полдня можно проходить рядом, слышать, обонять, и лишь потом сказать "здравствуй", встретившись взглядами. В самом деле, не заглядывать же за шкаф, чтобы только сказать: "Здравствуй".
Олень улыбался заинтересованно и понимающе, но молчал.
- Блядь, Олень, ты ни хуя не понимаешь! - махнул рукой Яков, и они пошли пить кофе, так как Олень ещё не был снят Яковом Ильичом с пищевого довольствия.

Глава 3
У Майклеца
Яков Ильич и Олень сидели на кухне. Тут они и повстречались снова, после того как всё же расстались в городе (квартира Майклеца находилась в пригороде). Яков рассказывал Оленю, как он повстречал в городе Майклеца и ходил с ним в театр. Яков лгал, но делал это с удовольствием.
- А потом, когда кончили представлять, - заливал Яков, - я встаю и говорю: "Хорошо. А теперь покажите голышей". Ну, они сперва недопоняли, но потом отвели тихонько в сторону и показали одну. Так, кое-что.
Олень кивал и "рисовал этюды", как он называл это. Этюд назывался "Красный Хокусай" и состоял из мазни гуашью на взятом из фондов Якова Ильича картоне.
- Ладно, пойду, займусь насилием, - сказал Яков и пошёл читать геометрию в комнату Майклеца под сопровождение нестройного хора голосов из соседней комнаты, распевающего на мотив "Одессы":
"Ах, мамаша, вы от родного сына
Спрятали закуску и вино!"
Путь его проходил, кроме прочего, мимо комнаты странных звуков и запахов (не путать с туалетом!); проходя, Яков принюхался, прислушался и пошёл дальше. Не успел Ильич прочитать и полтеоремы, как пригласили пить чай. Пришлось идти. Чай заваривался отменно, способом "Ночи Кабирии". Все уселись, но торжественность момента была несколько смазана процедурой расхода по домам компании, певшей про мамашу. Хозяин их подошёл навеселе к Якову и как всегда предложил:
- Ну, что, выпьем?
Яков улыбнулся по-отказному.
- Эх, Яша, приведу я тебе цыганочку, она тебе так отсосёт! - продолжил хозяин компании. Яков улыбнулся с интересом. Но собеседник заговорил уже о другом и растворился в общем разговоре. Тем временем появился Майклец. Он держал в руке пакет.
- Что это, к чаю? - спросили его.
- Два фунта отличных громко сказанных "заебись!", - сострил Майклец. В кульке были сушки, два сухаря и полпряника.
- Как там в "Санкиртане"? - начал Яков.
- Гомцы. Одни гомцы, - уверенно заявил Майклец.
- А знаете, ребята, - влез Олень, - должен признать, что я сформировался как духовный гомосексуалист. Меня сызмальства привлекала педерастия. И это знакомство с Валерием! О, он рано пробудил во мне мужчину. - Олень ласково посмотрел на Майклеца.
- То-то ты мне в муди залез, глист вонючий, - ответил тот. - Лежу однажды, а он ко мне ластится как... - Майклец замялся, не находя сравнения, но вовремя увидел кота Мамонта - как кот. Я жду. А он, гнида, рукой туда, туда, да и в муди. Педераст, - заключил Майклец и умильно взглянул на смутившегося Оленя. Олень достал флейту и решил поиграть. Обычно он это делал в ванной. Народ расходился по комнатам. На кухне остался Яков. Трели флейты утихли, успокоившийся Олень вернулся на кухню. Яков давно подозревал за Оленем разные пошлости, но теперь решил спросить напрямик.
- Олень, а можно играть на флейте одной рукой?
- Как правило, нет.
- Ты что же, ногами дрочишь?
- Глупый ты, Яков, наивный, - покачал головой Олень и вдруг заплакал.
- Не обижайся, Олень, я без зла, - успокаивал Яков. Олень не унимался, и Яков оставил его, а сам пошёл к Майклецу, где тот занимался с Гнилой Головой разрушением опоссума, как он сам это называл.
...Якову сильно захотелось покурить. Он вышел на кухню и увидел, что Олень беседует с Герлой.
- Ты знаешь, - говорил Олень, - я же тебя тогда чуть не изнасиловал! - при этом Олень всё ещё плакал. "Надо же, - подумал Яков Ильич, - они уже не скрывают наличия у них гениталий! И как он сегодня эротизирован!" Эта мысль его так поразила, что курил он молча. Было видно, что Олень действительно на подъёме, одно портило картину, - Олень нервно перебирал ногами под столом, так как его уже беспокоила каловая дубинка. Подъём Оленя был прерван стуком в дверь. На стук к двери подошёл Майклец.
Майклец. - Кто там?
За дверью. - Мик, это я, Жек.
Майклец. - Здравствуй, Жек.
За дверью. - Здравствуй, Мик. Сколько воды утекло!
Майклец. - Мы не виделись пять лет.
За дверью. - Помнишь наш последний разговор? Мы говорили на крыше общежития до рассвета. Ты ещё назвал меня дегенератом.
Майклец. - Да, давненько мы не виделись.
За дверью. - А остались всё теми же, правда? Ты не забыл нашу дружбу? ... Мик, открой дверь, мы же два старых стебка, хватит валять, дурака. ...Хочешь, сходим в кино. У меня есть билеты, я нашёл их в придорожной траве.
Майклец. - Извини, Жек, я занят.
За дверью. - Ты, наверное, занимаешься? Я завидую твоей голове. А я уже не тот. Мне дали инвалидность.
Майклец. - Какой группы?
За дверью. - (сокрушённо) Второй.
Майклец. - Что же ты собираешься делать?
За дверью. - Я хочу переночевать у тебя, Мик.
Майклец. - Ко мне сегодня придут гости, Жек.
За дверью. - Брось, Мик. Я же вижу, что ты рад мне. Ведь ты не забыл имя "Жек", ты же сам придумал эту кличку.
Майклец. - Не забудь, Жек, я уже не тот.
За дверью. - У меня есть полбутылки сухого вина; мы два интеллигента, давай о чём-нибудь поговорим!
Майклец. - Я вообще-то не пью, но не в этом суть. Ты однажды уже напугал меня и моих друзей, Жек. Ты занимался онанизмом и притворялся глухим к нашим просьбам.
За дверью. - Мик, а знаешь, кто тут стоит со мной? Это наш друган Алексей. Открывай скорее дверь. Помнишь, как вы встретились на концерте?
Майклец. - Ты имеешь в виду Алексея Шизофреника, Жек?
За дверью. - Конечно! Алексей, это я разговариваю с Миком, ты помнишь его?... Мик, он помнит тебя, открой дверь.
Майклец. - Пойми, ЖЭК, я сейчас очень занят.
За дверью. - Пусти, Мик, я хочу писать.
Майклец. - Жек, мы же взрослые люди, не надо юродствовать.
За дверью послышались странные шорохи. Майклец, было, наклонился к замочной скважине, но оттуда брызнули струи плавленого сырка.
- Ты что там делал? - насторожился Майклец, но тут же все понял. - Быдло, - бросил он через плечо и, цыкнув сквозь зубы, пошел к Гнилой Голове.
Пока Майклец общался с Женей Эпилептиком, Герла уже ушла спать в соседнюю комнату, и на кухне остались Яков Ильич и Олень. Яков уже расстелил под столом матрац, на котором они спали. Олень решил перед сном поделиться с Ильичом о наболевшем. Он, вообще, любил похвастать своим геморроем, но геморроидальных шишек у него никто не видел. Яков слушал Оленя, а сам писал в тетрадочке:
"Небо было совершенно прозрачным. Высоко, высоко в небе кружила птица, скажем, ласточка. Белые листы бумаги лежали (я вышел из электрички на платформу. Собирался дождь. Дождь стал мне неприятен в этом городе; кажется, он лучше идут к озеру, просёлку, серой веренице домов, неспешно шествующих вдоль озера, и к стайке рубленых бань-малолеток, примостившихся у самой кромки воды, так что мостки сходят в самую воду, пьют её, опёршись руками в илистое дно: и не могут напиться, так и застыли над водой, вглядываясь в своё отражение. Однако, в городе нет дождя; собираться он может долго, серьёзно, даже угрожающе нависая тёмной тучей, но - напрасно ускоряют шаг пешеходы, поглядывая вверх, напрасно кавалеры тайком ощупывают свои сумки, слегка пожимая туго закрученный зонт - не забыт ли? - нет дождя. А дамы всё поглядывают вверх, уже с желанием, нетерпением; их лица заинтересованно, сосредоточенно ждут, - что же сегодня польется сверху Напрасное беспокойство; мне стал не нравиться дождь в городе, сегодня дождя не будет. И я смело вливаюсь в поток сошедших с электрички экс-пассажиров, пристраиваюсь за безликой парой,... стоп! - эти мгновения полуоборота, мы задержимся на них, и - снова безликие спины, мы идём дальше.) под руками. Тень - рисунок карандашом - очерчивала серое пятно на листе. Солнце. Ладонь закрывает глаза. На листе - снова: ничего".
...Веки Якова слипались, ручка выпала из руки, и он заснул, положив голову на упругий живот Оленя.

Глава 4
Первый сон Якова Ильича
...И приснился Якову Ильичу сон. Будто идет он по каким-то улицам старинного города и чувствует, что заблудился. Это чувство Якова обострялось тем, что он не только не знал, где он, но ещё понимал, что попал в какое-то другое время. "Это же Петербург Достоевского!" - осенило Якова, и улица сразу наполнилась тёплым, ласкающим светом, дома расступились перед ним, да так разухабисто, что отпрянули по сторонам и остались стоять наискось. "Как мне к общаге-то выйти?" - подумалось Якову, и он посмотрел на указатель улицы. Вместо названия улицы на табличке было написано: "19-й век". Якову Ильичу стало занятно побывать в девятнадцатом веке, и он направился в ресторан "Москва". Направившись, Яков обнаружил себя уже сидящим за столом перед тарелкой заливных грибов и графином водки. Прилизанный половой в потёртых джинсах всё время подливал Якову, пока тот выковыривал опарышей из блюда и поедал грибы. Яков чувствовал некоторую неловкость за червей в тарелке и вынимал их тайком, чтобы половой не заметил. Заиграла старинная музыка, и Якова пригласила танцевать полонез женщина средних лет в шляпе из плюмажа и капроновых колготках. Что колготки капроновые, Яков почувствовал рукой. Это его несколько насторожило; Яков пощупал ещё, и рука наткнулась на кобуру с холодным рельефным наганом. Это так возмутило женщину, что она с криком оттолкнула Якова, после чего он был вынесен на пинках из ресторана. Яков выбежал на улицу и понёсся к дверям через дорогу, где оказался винный магазин времён эпохи застоя. В магазине на полках стояли французские коньяки и импортные сигареты в невероятно красивых пачках. Яков выбрал что попроще и купил пачку "САМЕL", а к ней - бутылку "Медвежьей крови". За прилавком угодливо суетилась женщина в милицейской форме, народу было много, пахло перегаром, женщина кричала что-то матом, а покупатели смеялись и заигрывали с ней.
Выйдя из магазина, Яков Ильич заметил у дверей Женю Эпилептика, который сдавал кому-то пенсионную книжку за десять абонементов, при этом яростно торговался. "Не буду отпугивать клиентов" - подумал Яков и пошел в парадняк. Но оказался в развальняке. Яков сладостно закурил сигарету и стал разглядывать бутылку. На этикетке была изображена Сонечка Мармеладова в весьма соблазнительной позе, одетая медведем как на рождественский маскарад. "Ох ты!" - воскликнул Яков и стал, перемежая глотками вина, бодро мастурбировать. Член быстро набухал в руке. Вскоре он стал совершенно огромным, длиной в три натуральных члена Якова, что в сумме очень немало. Изображение на этикетке лукаво улыбалось Якову, что ещё больше заводило его; но потом Мармеладова начала раздеваться и, вроде бы, сама собралась помастурбировать. Это рассердило Якова, и он с силой швырнул бутылку в стену. Бутылка медленно, беззвучно разлетелась на куски. Комната, в которой находился Яков, оказалась каким-то притоном. Перед собой Яков увидел гадкую старуху с огромным приспособлением наподобие тачки, предназначенным для насильственного совокупления двух женщин друг с другом. С ужасом и возмущением накинулся Яков Ильич на эту тачку и стал крушить её кулаками, но старушка убежала, а Яков забыл свой сон и на секунду почувствовал щекочущее ощущение в руке.
Сновидец пошевелился, испустил газы и вернулся обратно в грёзы. На сей раз он оказался в ресторане "Баку". Обстановка была совершенно современной, но Мармеладова присутствовала, и не одна, а со своим товарищем, в котором Яков Ильич с опаской заподозрил Раскольникова, и с женщиной в синем платье. Яков был пьян, но с жадностью допивал коктейль. Раскольников предложил ему свой, и Яков допил, при этом чувствуя, что он хочет писать. А тот, как знал, позвал Якова в туалет и хитро подмигнул. "Что это он подмигивает?" - заинтересовался Яков. Ильичу показалось, что Раскольников собирается уступить ему Мармеладову и хочет обговорить детали. Они пошли в туалет. Ноги Якова подгибались, и он обнял Раскольникова за талию, чувствуя под пиджаком большой топор. "Точно, Раскольников" - с уважением отметил Яков. В туалете они заперлись, и Раскольников помог Якову пописать; он снял ему штаны, взял его член и, призывая Якова помочиться, начал тихонько дрочить ему. Ильич почувствовал знакомый запах вьетнамского бальзама. Оглянувшись, он увидел, как Раскольников смазывает бальзамом свои член, потом анус Якова. "Залётный" - подумал Яков. Во сне ему почудилось, что бальзам пользуют только заезжие гастролёры, стремясь выглядеть пооригинальней перед местными, которые предпочитают вазелин. К несчастью, Яков не успел помочиться до эрекции, и ему пришлось сикать маленькими каплями, которые Раскольников как бы сдрачивал в унитаз. "И что это он подмигивал?" - всё недоумевал Яков, наблюдая, как работает своим членом Раскольников. Тот работал настолько увлечённо, что временами забывал о члене Якова, и тому приходилось напоминать о нам Раскольникову настойчивыми движениями таза.
- А теперь - спать, - сказал Рассольников холодно. - Умываться и спать.
Раскольников умыл Якова здесь же; кран находился прямо над унитазом, образуя некое "русское биде". Яков обмяк, чувствуя близость сна; единственное, чем он был недоволен, это тем, что не успел ни кончить, ни помочиться. Раскольников отворил дверь и вывел Якова Ильича в каморку. В кровати, стоящей там, уже кто-то лежал. Яков оживился и юркнул под одеяло. Раскольников ушёл, каморка превратилась в чердак, а лежащий в кровати оказался Майклецом, чему Яков Ильич нисколько не удивился. Его поразило лишь то, что у Майклеца были нежные женские груди, порадуй, несколько нежнее, чем могут быть груди у женщины. Якову стало неловко за то, что он обнаружил этот дефект, который Майклец до сих пор скрывал. Но тот не смутился, а тоненько и похотливо захихикал. При этом Майклец совершенно пошло намекал Якову движением ног на своё желание. Ильич устыдился своей скромности и, переполнный противоречивыми чувствами, залез под одеяло. Там он приладил голову на живот Майклеца, но тот начал крутиться как чёрт, и цель все время ускользала от Якова. "Чего он крутится?" - раздражённо подумал Яков, и раздражение перешло в бодрствование. Живот стал совершенно плотным, упругим, а Майклец оказался Оленем. Тут Яков Ильич понял, что он действительно хочет сходить в туалет, да так, что это желание сопровожается сильной эрекцией. Пожалев последний раз о том, что он так и не кончил во сне с Раскольниковым, Яков открыл глаза.

Глава 5
Ночной разговор
- ....Да, и ещё один способ избавиться от геморроя, мне его в "Клубе психической культуры" подсказали, - заканчивал рассказ Олень, - час в день стоять на голове, поглаживая шишки.
- Олень, давай пожрём, - резко повернул тему Яков, протирая глаза.
- А у тебя есть? - спросил Олень для приличия. Он знал, что Яков очень запаслив, и у него всегда есть кусочек колбасы для Оленя.
- Колбаски немного. - Яков полез в сумку.
- Хорошо, только руки помою, - заметил Олень, слегка бодрясь, и, поднявшись, зашагал в ванную.
- Олень, - крикнул ему вслед Яков, - что-то ты сегодня часто в ванную ходишь. Ты же сам меня учил, что семя можно отдавать раз в неделю.
- Умеренность не значит аскетизм, - оказал Олень поучительно и закрыл дверь ванной.
Олень вернулся быстро. Яков уже разложил хлеб, колбасу, поставил чайник.
- А сахарку-то нет, - воткнул в живот Оленю заготовленную фразу Яков.
- У Майклеца есть, пойду спрошу.
Олень быстрой, плавной походкой пошёл по длинному коридору. Ноги его чуть касались земли, ему казалось, что он парит по воздуху, цепляясь глазами за дверные ручки соседних комнат. Майклец никогда не закрывал дверь, и Олень с ходу влетел к нему в комнату. Там Майклец разрушал опоссума Гнилой Голове, да таким замысловатым способом, что Олень поначалу опешил. Ноги его ослабли, он покачнулся и опустился на матрацы, которыми был застелен пол в комнате Майклеца. Удивлённое сознание Оленя спроецировало увиденное на обои, комната оказалась оклеенной бесчисленными фото молодой красивой кунки, засунувшей себе в рот мягкий палец. Палец полез глубже, и вся комната вдавилась одним большим пальцем в мозг Оленя. Вскоре подошёл Яков Ильич.
Обнаружив Оленя сидящим в состояний оцепенения, Яков сперва озлился на него, но, подумав, пожалел.
- Эх, Олень-Олень! - только и оказал Ильич. Ему хотелось назвать Оленя как-нибудь поласковей, но ласкательная форма как-то не лезла в голову. Яков молча взял Оленя под локоток и повёл в кухню. Уездив его на стул, густо покрытый кошачьим волосом, Яков спохватился:
- А сахар где?
Олень все ещё не мог очнуться.
- Что молчишь, как Сталин? Откройся. Слово - это дверь в мир, голубчик. - "Голубчик" у Якова было уменьшительным от "голубой". - Олень, - решил расшевелить товарища, Яков, - а как ты насчёт групповичка? Но только со вкусом. Представляешь, двое на двое, начинать одновременно, а перед самым спуском - стоп, меняешься. Снова долбёжка. И - перед спуском - снова change. И так далее, по кругу, а? Это очень, просто, Олень, всё равно как на твоих магнитных сердечниках энергию гонять, тот же выход в Астрал.
При упоминании Астрала Олень очухался, представил себе услышанное и восторженно произнёс:
- Я вижу, как здесь у всех из паха вылетают красные шары сексуальной энергии! У всех!
- И у Мамонта? - подколол Ильич. Олень присмотрелся к коту и удивлённо, с ужасом прошептал:
- И у него.
Видя, что Олень пришёл в форму, Яков снова заговорил о более интересном.
- Олень, сбегай за сахарком-то.
- Я мигом, - вскочил Олень и затрусил в комнату Майклеца. Яков следил за чайником. Чайник все не кипел, а Олень всё не шёл. Наконец и чайник закипел, Ильич ополоснул заварник и засыпал заварку. Способ заварки на этот раз назывался "Кабирия-Плюс". Теперь всё упиралось только в сахар. Яков угрюмо поднялся и, вспомнив старую пословицу "где олень не пройдёт, там русский солдат на пузе проползёт", пошёл за сахаром.
Войдя в комнату Майклеца, Яков увидел очень забавную и симпатичную картину. Олень лежал притулившись около разрушителей опоссума, его член был выпростан наружу, своей рукой он держал руку Гнилой Головы, которая нехотя обхватывала член Оленя, и медленно двигал ею на манер мастурбации. Ноги Оленя были широко раскинуты, рот раскрыт в букве "о". Крупный сосок Гнилой Головы мерно качался перед глазами Оленя, что вызвало у Якова образ тёплых морских волн. "Это по-советски!" - отметил про себя Ильич. Появление Якова осталось незамеченным. "Надо же, как увлёкся" - подивился Яков.
- Ты что это? - обратился он к Оленю,
- Половая прелюдия, - томно произнес Олень.
Желая подшутить над Оленем, Яков тихонько пнул его под зад, но немножко промахнулся и попал по яйцам. Рука Оленя замерла, а рот произнёс букву "а".
- Извини, Олень, я не хотел, - засуетился Яков. - Больно? Ну, пошли, я тебе чайку заварил. - Яков взял со стола пакет с сахаром.
- Майклец, чай будете? - вежливо поинтересовался Яков Ильич.
- Помой мне чашечку, Яша, - так же вежливо ответил Майклец.
- И мне, - добавила Гнилая Голова.
- Ол райт, - ответил Яков и пошёл на кухню вместе с неуклюже ковыляющим Оленем.
Яков взялся за чашки, а Олень, не заходя на кухню, заперся в ванной. Для снятия напряжения он решил искупаться.
Яков старательно вымыл стаканы, расставил их, порезал колбасу, засыпал песок в банку из-под бразильского кофе. На кухню пришли Майклец и Гнилая Голова. От запаха чая все оживились, забрякали приборами, начали хватать чайники. Майклец, налив себе чай, несколько задумался.
- Яша, у тебя есть газетка? - спросил он.
- Конечно, - ответил Яков и дал ему свежий номер "Невской зари". Майклец пошёл в туалет.
- Возьми "Беломор", - протянул ему пачку Яков.
- У меня есть, - степенно произнёс Майклец и достал из-за уха папироску. Дверь туалета закрылась, послышался звук зажигаемой спички и громкий кашель. Майклец имел обыкновение очень долго сидеть в туалете, в этом он мог соревноваться даже с Оленем, хотя тот предпочитал ванную.
Яков остался на кухне с Гнилой Головой. Человек он был молчаливый, особенно с девушками. Если он начинал говорить, то мир для него как бы исчезал, речь превращалась в какой-то тяжёлый и грубый инструмент, но так как окружающее при этом куда-то терялось, Яков не всегда понимал, к чему его применять. Часто собеседники очень конфузили Якова тем, что о чём-то говорили при нём, находя применение своему инструменту, но что они при этом делали - было для Якова Ильича тайной за семью печатями. Гнилая Голова не страдала таким пороком; обычно она повторяла одну-две фразы из нехитрого набора, чем приводила в восторг Ильича. Тогда он отвечал ей взаимностью.
Майклец вышел из туалета очень скоро. Он, видимо, не хотел надолго оставлять Якова с Головой наедине, так как эту ночь он намеревался провести с ней до конца. За ним вышел и Олень. Он был немного не в духе. "Чтоб я ещё когда-нибудь выходил в Астрал в горячей ванной! - зло подумал Олень. - Да чтоб мне из него никогда не выйти!" Дело в том, что после "сеанса" у него ломило яички. Ему хотелось сорвать на ком-нибудь зло.
- Давай к столу, Олень, - пригласил его Майклец. - Тут Яков такой хороший чай заварил!
- Это не Яков, - холодно ответил Олень.
- А кто? - с интересом посмотрел на Оленя Майклец.
- Это дристун, - всё так же холодно ответил Олень.
- Кто? - переспросил Майклец, желая услышать ещё раз.
- Дристун, - подтвердил Олень, и Майклец забился в судорогах от смеха. Шутка была настолько неожиданной и смелой для Оленя, что Майклец наполовину сполз со стула. Яков тоже посмеялся, но он уже был слишком занят чаем, чтобы придавать этому такое значение. Олень подсел и стал, чудовищно двигая челюстями, пожирать колбасу.
Гнилая Голова была девушкой весёлой, и теперь она, как могла, развлекала компанию. Она показывала, как она владеет искусством минета. По её словам, этому она научилась от своего отца. Все внимательно смотрели на её язык, которым она изображала различные чудеса из области ласок Жофре.
- А говорят, есть и мужчины, которые ласкают языком, - встрял Олень, испытующе посмотрев на Гнилую Голову.
- Конечно, есть, - сказал Майклец.
- Навалом, - подтвердил Яков.
- "Язычники" называются, - сообщил Майклец.
- И почти все - пидарасы, - очень резко пояснил Яков и угрожающе посмотрел на Оленя, мол, не встревай, когда не просят.
- Я бы этих "язычников" за члены вешал, а языки вырывал, - добавил Майклец и полностью сосредоточился на языке Гнилой Головы.
Тем временем из комнаты странных звуков и запахов в клубах конопляного дыма вылез Импровизатор со своей подругой. Это был сухой верзила с наголо бритой головой и крупными чертами лица. Его подруга имела плотную, слегка подвявшую кожу, прелестную улыбку и относилась к разряду экс-милашек, выжимающих из себя последние капли цимуса. Они весело щебетали между собой на русском языке. Импровизатор встал в дверях кухни, заполнив собой весь проем; в руке он держал пустой шприц.
- Кто желает парочку жирных лоснящихся глюков? - пошутил он. Глюков не желали, но чай предложили. Импровизатор усадил на стул подругу, а сам остался стоять. Благодаря высокому росту, он так искривил пространство кухни, что все застыли в очень неудобных позах. В таких случаях Яков не мог оставаться равнодушным и решил выправить положение.
- А знаете, - начал он, - мы все играем в игры.
- С этим трудно не согласиться, - поддержал Майклец.
- И у этих игр есть свои правила. У каждого - свои. То, что мы видим, лишь поле, на котором расставлены фигуры и происходит игра. Этот мир нереален, и правила, по которым мы играем, определены не им.
Подруга Импровизатора внимательно вслушивалась в слова Якова; ей это было в новинку. Остальные, хоть и сидели молча, но занимались своими делами. Для них "лекции" Якова были только приятным фоном, на котором можно хорошо оттянуться, подумать о своём.
- Когда-то мы жили в реальном мире, и в нём мы действительно жили. От того мира остались лишь правила, по которым мы пытаемся разыграть игру в этом. Но это две разные вещи. Тот мир мертв, а этого не существует. Но мы можем вернуться туда. У этого пути нет правил, есть знаки, по которым можно найти дорогу. Это запахи того мира.
Тут Яков обратился к Оленю, ему было удобнее закончить мысль на конкретном человеке:
- Выходи по запаху, Олень.
Олень принюхался, насторожился и пошёл к двери квартиры. Яков не ожидал такого поворота и пошёл за ним, посмотреть. Подходя к двери, Яков и сам почувствовал, что чем-то пахнет. Олень открыл дверь, и они с Яковом вышли на лестничную площадку. Чуть выше по лестнице, около мусоропровода, сидели Женя Эпилептик и Алексей. Перед ними горела кучка бумаги. Яков резкими шагами поднялся по ступеням. Подойдя поближе, он заметил, что друзья увлеченно занимаются взаимной мастурбацией, глядя на огонь. В свободной руке у Эпилептика была палочка, которой он шевелил горящий мусор. Алексей же положил свою руку на плечо Жени и мечтательно смотрел на огонь, на груди его висел копеечный крестик. Он повернул голову и обратился к Оленю с Яковом:
- Идите к нам, будем братьями во Христе.
Яков не ответил, так как ему саданул в нос сильный запах дерьма. Тут он сообразил, что Женя нагадил около мусоропровода и пытается сжечь кальные массы. По виду Эпилептика Яков знал, что у него скоро будет припадок, поэтому, сжалившись над больным, он направил свой гнев на Алексея. Приподняв того за воротник, он дал ему хорошего пинка, но, к своему сожалению, немножко промахнулся и попал по яйцам. Из двери высунулась улыбающаяся голова Импровизатора.
- Грубые мальчики, - манерно произнесла голова и снова скрылась.
После удара Алексей как-то внутренне просветлел и тихо, ровно засмеялся. Он относился к типу людей, которые смеются только от боли.
- Вот они, униженные и оскорблённые, - сказал Олень внизу. Он стоял у двери, опёршись о стену плечом.
- Хуйня, - ответил Яков, ему было не до патетики. Но, как человек пытливого ума, он с удовлетворением отметил для себя, наблюдая Алексея: "Вижу свободный смех свободного человека". Отметив, Яков оттолкнул Алексея и стал яростно кидать в мусоропровод дерьмо и остатки горелого мусора.
- Ильич, не заводись, - гнусаво протянул Женя.
- Всё будет по кайфу, отец, - заверил его Яков Ильич, отряхивая руки. Он спустился по лестнице и, пригласив Оленя зайти в квартиру первым, закрыл дверь, оставив на лестнице смеющегося Алексея и вникающего в "кайф" Женю Эпилептика. Закрывая за собой дверь, Яков продлил свой приглашающий жест и, чуть касаясь зада Оленя рукой, направил его к кухне. Там к Оленю, как к первому из вошедших, обратился Майклец:
- Что там за вонь?
- Эпилептоид с огнём балуется, - авторитетно заявил Олень. "Эпилептоидом" Женю называл Яков, но в такой ситуации Оленю показалось очень уместным щегольнуть этим словом. - Он меня когда-нибудь разозлит, сука, - продолжил ноту Олень, подыгрывая Майклецу. Затем он сел на своё место и, хрустнув костяшками пальцев, продолжил чаепитие.
- Так вот, - зашёл на кухню Яков Ильич, - выходим по запаху. Но мир-то мёртв, и те запахи, запахи того мира, уже не существуют, они тоже мертвы. Всё, что мы имеем - это один запах, запах смерти, у которого, правда, много вариантов. Но основной - один, - поправил себя Яков.
- А как же любовь? - поинтересовался Олень, приняв позу студента на семинаре.
- Любовь - это приставка к существующим вещам, - звучно произнёс Импровизатор. Майклец любил такие "выкрики из толпы", поэтому поддержал:
- Рука - в брюки, жизнь - фашизм.
- Ну, это понятно, - зачеркнул паузу Яков. - А вот как подцепить этот запах? Так, я думаю, - изобразил сомнение Яков (а сомневаться ему было не в чем, так как во время разговора он тоже не сидел сложа руки), - дело тут в интересе. Я называю это "забота". Ну, скажем, мне тяжело, я чего-то хочу; например, покурить. - Тут Яков достал из пачки штуку "Стрелы" и начал свинчивать из бумаги мундштучок. - Но я сомневаюсь в том, курить мне или нет. А на самом деле во мне уже есть два готовых решения: курить и не курить. Надо только выбрать. - Яков послюнявил мундштучок и закурил. - Или, например, я не хочу умирать. Но во мне уже два готовых решения. Но, - переменил позу Яков, - здесь сложнее, здесь человеку трудно выбрать самому, ему надо помочь. С запахом и выходом "туда" - похоже. Запахи сами ведут нас, но мы при этом выбираем - "туда" или "сюда". И всё это готово, есть в нас.
- Что-то я здесь не понял перехода, расскажи ещё раз, - попросил Импровизатор.
- Идея в том, что есть жизнь и смерть, и мы хотим видеть сразу и то, и другое. Но дело в том, чтобы идти, и надо просто выбрать. А приколоться можно к чему угодно.
- Вижу блоки! - радостно воскликнул Импровизатор. - Вижу блоки! - повторил он и замахал перед собою руками, изображая, видимо, жизнь и смерть.
- Так покажите мне путь жизни! - пламенно призвала Якова подруга Импровизатора.
- Дело в том, - смутился Яков, - что сейчас меня интересует другая тема.
- Какая? - уставилась в рот Якову подруга.
- Я занимаюсь реставрацией тела Грэга Распутина, - отшутился Ильич.
- Кого? - удивилась она.
- Грэга Распутина.
- Ха-ха-ха, да-да, именно Грэга! - села подруга на ржавый крючок шутки.
- Но я никогда не забываю о том, настоящем мире, - остепенил её Яков, подняв указательный палец.
Подруга Импровизатора собрала все свои силы в кулак, и ей показалось, что "тот" мир действительно существует, и туда не так уж сложно попасть, особенно при помощи этого интересного молодого человека. "И зачем я молодость прожгла с этой лысой каланчёй! - подумала она в сердцах. - А тут такие парни!"
Скрипнула входная дверь, и в коридоре показалась тёмная фигура. "О, ещё один!" - внутренне подготовилась подруга Импровизатора к новым интересным знакомствам. Первое, что бросилось в глаза Якову, это массивный череп Эпилептоида, местами вымазанный дерьмом. Сильно завоняло. "Так я и знал, припадок", - подумал Яков. "Как же я дверь-то на замок не запер!" - подивился Яков своей невнимательности и пошёл исправлять ошибку. Эпилептоид находился в состоянии глубокого оглушения, однако мог выговаривать одну фразу. Увидев подходящего Якова, он начал восклицать:
- И после этого кто-то будет мне говорить, что нету Господа!?
- Поедем, Евгений, пойдём, - тронул его за плечо заботливый Яков. Но Евгений не слышал Якова.
Импровизатор, видя эту сцену, засуетился вокруг сошедшей с лица подруги. Подняв её со стула, он повёл её в комнату. Яков с одобрением отметил, что Импровизатор, обхватив подругу, крепко сжимает её правую грудь, а у него самого уже сильно выдаётся вперёд гульфик. Ильич умел порадоваться за семейную гармонию своих знакомых, а иногда даже незнакомых людей.
Эпилептоид, видя проходящую мимо него подругу, блаженно улыбнулся, потянулся к ней рукой, а другой полез себе в ширинку и стал там что-то искать. "Это же совсем другой пласт сексуальной культуры!", - успел подумать Импровизатор, с опаской обходя Женю. Подруга прошла, а Эпилептоид всё смотрел на то место, где она только что была, и всё пытался что-то вынуть из штанов.
- Евгений, пойдём к Алёше, где Алёша? - тормошил Яков Эпилептоида. В дверях показался Алексей.
- Он хотел спросить закурить, - пояснил тот. Яков достал "Беломор" и воткнул в рот Эпилептоида папиросу. Тот не двигался. Яков зажёг спичку и, приводя в сознание Женю, произнёс по слогам:
-Жек, гос-пи-та-ли-зация! Гос-пи-та-ли-зация!
Жек слегка оживился и стал потягивать папироску.
- Ну, выходи, выходи, Женя, - ласково сказал Яков и вытолкнул Эпилептоида за дверь. Там его принял Алексей. Они вместе уселись на ступеньку и уставились в окно, ожидая прихода нового дня.
- Где-то птичка чирикает, - медленно, тягуче произнёс Эпилептоид. Затем, после паузы, он таким же нудящим голосом добавил:
- Разноцветная птица улетела.
После этого он притих, лестница успокоилась, Яков закрыл дверь, два раза щёлкнув замком. Яков пошёл на кухню, а Олень взял флейту и пошёл музицировать в ванную. Вскоре мелодия выродилась в однотонные дурацкие гудки типа фабричных, что почему-то напомнило Ильичу его любимую песню "Ребята с нашего завода". Яков подошёл к двери ванной; обычно Олень запирался, но на этот раз, видимо, забыл. Яков приоткрыл дверь и увидел, что Олень дудит во флейту, болтающуюся во рту, одной рукой мастурбируя, а пальцем другой глубоко массируя анус. Яков Ильич сжалился над терпящим такие неудобства Оленем и прошептал:
- Флейту-то вынь.
- Что? - опросил Олень сквозь зубы.
- Вынь флейту, - сказал Яков громче.
Олень разжал зубы, флейта выпала, но он ловко подхватил её и застыл в позе, которая напомнила Якову Джимми Пейджа из Лед Зеппелин со своей двухгрифовой гитарой. "Надо же, как Джимми Пейдж!" - подумал Яков. Олень испуганно смотрел на Якова, пока нижний гриф его гитары медленно опускался вниз. С красной головки грифа стекала капелька прозрачной слизи. "Яков! - наконец сообразил Олень и с облегчением вздохнул, - Слава богу, что он!" Других Олень ещё смущался, а к Ильичу уже привык. Якова он в душе любил и не обижался на его неловкость в некоторых интимных делах. Тихонько прикрыв дверь, Яков Ильич вернулся к чаю.
- Как там Олень? - спросил Майклец.
- Кончает, - шёпотом ответил Яков.
- Посидим тихо, кончить - это святое, - перешёл на шёпот Майклец. Все напряжённо ждали Оленя. Олень вышел довольно быстро, очень спокойный, хоть и со следами слез на лице.
- С облегчением, Олень! - поприветствовала его Гнилая Голова. Олень зло и нервно засмеялся, что было явным признаком некоторого смущения. Смущение, однако, быстро перешло в новую волну сексуального интереса, который был лучшим фоном для жизнедеятельности Оленя.
- Покажи мне руки, Олень, - попросила Гнилая Голова.
- Ты умеешь гадать? - Оленя очень заводило всё мистическое.
- Олень, - мяла его руку Гнилая Голова, - тебе надо купить хороший крем, у тебя сухие руки.
Олень это и сам давно чувствовал, но от крема очень пахло, и запах мог выдать Оленя, поддерживающего во всех своих делах строжайшую конспирацию. Гнилая Голова тщательно ощупала пальцы Оленя, особенно средний и указательный. Пальцы были холодные, бледные, с крупными заусеницами и грязными длинными ногтями.
- Олень, - дала совет Гнилая Голова, - вот этот палец, - она указала на средний, - должен особенно не нравиться женщинам.
- А в чём дело? - осклабился Олень.
- На нём есть ноготь, - пошутила Голова.
Олень взглянул на палец и, засунув его в рот, отгрыз ноготь. После этого он снова протянул руку Голове. Та с омерзением и внутренней дрожью представила все прелести встречи с таким пальцем. По мнению её знакомых, она принадлежала к тем девушкам, которые мыслят влагалищем. Яков, наблюдавший затянувшуюся сцену, ёрзал от нетерпения. Ему хотелось поговорить. Он сам, по словам Майклеца, мыслил логикой убийств, и интерес Гнилой Головы к пальцам этого обсоса был непонятен Якову.
- Олень, - сказала Голова, - ты таким ногтем всю пизду разорвёшь.
Олень не любил грубых слов, но Гнилая ему нравилась.
- У тебя есть пилочка? - спросил он заискивающе у Гнилой Головы. Та покачала головой и, чуть затягивая, ответила:
- Не-ет.
- На, Олень, возьми, - протянул Яков пилочку Оленю. Ильич всегда носил её с собой, в этом он был безупречен.
- У человека все должно быть прекрасно, - весело подхватил пилку Олень и начал пидарасить свой ноготь. Пилка была алмазной, и ноготь скоро принял правильную форму.
- Вот, - одобрил Майклец, - теперь можно и в ванную. - Оленю на мгновение показалось, что Майклец посылает его в ванную с Гнилой Головой, но хрустальная мечта рассыпалась, как только Олень увидел ироничный взгляд Майклеца. Олень отдал Якову пилку, и тот стал слегка подравнивать свои ногти.
- Смотри, Олень, - начал Яков, - какие ноготки. А представляешь, голова - это кулак. - Яков сжал кулак, - и вдруг, раз!, - Яков разжал кулак, - кулак разжимается, и пальцы выпрямляются. И эта раскрытая ладонь - голова.
Одень нервно тормошил в руках оборванную гитарную струну. Вдруг он свернул из неё кольцо, загнув конец вверх наподобие антенны, и одел это кольцо на голову. Рукой он схватился за батарею.
- Зачем это? - поинтересовался Яков.
- Заземление, - таинственно сообщил Олень. - Знаете, мне кажется, что сейчас со спутника ко мне поступает сигналы.
- Какие? - лениво спросил Яков.
- Я слышу, как кто-то повторяет: "Нотации, внушения, персеверации" - Олень встал и пошёл в ванную. Взявшись за ручку двери, он пояснил:
- В ванной это не действует, там есть защита.
- Надо и нам принять меры, - пошутил Майклец и пошёл с Гнилой Головой продолжать разрушение опоссума.
Олень вышел из ванной уже без обруча на голове; резкими движениями он стряхивал с рук "плохую энергию".
- Ну, как? - спросил Яков.
- Я поставил им блок.
- А что это за спутник, Олень?
- Это люди из Сочи. Масонская организация, её цель - наказывать мужчин, которые не слишком честно поступают с юношами.
- Удивляюсь я, Олень, какой у тебя крепкий бум-пистоль. - Иногда Яков позволял себе поманерничать. Олень про бум-пистоль ещё не слышал и понял это астрально.
- Главное, - пояснил он, - не вступать с ними во взаимодействие, оставаться неуязвимым. Для этого всё, что я делаю, я должен делать как бы с собой, в своём представлении. Я не должен ни на кого влиять.
- А что ещё слышно со спутника, Олень? - пришлось продолжить Якову.
- Спорят, кому меня отдать, Москве или Ленинграду.
- И к чему склоняются?
- Боюсь, что сошлют в Горький.
На кухню зашёл Майклец. Он вышел перекурить. При появлении Майклеца стены кухни как бы покрылись потом, краска заблестела, наполнилась тёмным сочным оттенком.
- Олень, - объяснял Яков, - мы не можем выбирать зло или добро. Что у нас получится в результате - зависит не от наших желаний. Зло и добро определяются состоянием человека. Мы как бы стоим на жёрдочке, и никто не знает, в какую сторону мы упадём.
- Слышите, - насторожился Олень, - собака лает. Мне показалось, что это Эпилептик притворился собакой и пугает нас.
- А по голосу, вроде, Алексей, - обронил Майклец.
- Нет, Эпилептик, - уверенно отозвался Олень.
- Так же и наша жизнь, Олень, - настаивал Яков. - Не можем мы выбрать ни жизнь, ни смерть. Можно только поймать запах смерти и идти по нему.
Яков пытался как бы поднять Оленя, но он высыпался между пальцев, в руках оставались одни очки. Ручеёк речи Якова медленно высыхал в пустыне мозга Оленя. Видя, что Олень не хочет подниматься, Яков решил сделать "зигзаг", выражаясь психиатрически, то есть немного опустить его.
- Олень, тебе не кажется, что в этой квартире ты чувствуешь себя всё хуже и хуже?
- Да, я чувствую, - ответил Олень. - Смотри, это окно! Оно закрыто неплотно, сюда всегда попадает пыль, это работа ветра. Меня кто-то портит.
- Сочинцы? - спросил Яков.
- Они, - ответил Олень.
- Они играют тобой, Олень, - поехал Яков в другую сторону. - Ты игрушка. Знаешь, как это делается? Они видят то место, где ты стоишь, и сталкивают тебя сразу в две стороны. Ты превращаешься в шар. Они играют теми, кто стал шаром. А если ты попытаешься сам играть, и у тебя будет свой шар, они будут играть вместе с тобой. Но правила игры будут их, ты будешь только подчиняться. Есть верное средство борьбы с масонами. Ты должен либо дать им их шар, с которым они боятся играть, либо резко изменить температуру мира, чтобы их остекленевший мир дал трещину.
Олень смотрел в окно. На улице было ещё темно. Большая, очень красивая ночная бабочка быстрыми рывками разворачивала и складывала крылья, повиснув в темноте перед окном. Когда крылья были сложены, бабочка совершенно исчезала. Олень попытался удержать её в поле зрения, бабочка превратилась в стеклянную ёлочную игрушку, сорвалась с игольчатого пространства и с покалывающим звоном разбилась где-то внизу о каменный пол.
- Ты видел это? - спросил Якова озадаченный Олень.
- Да я это всегда вижу, - продолжил Яков, - я сам игрушка, игрушка своего духа. Но этот дух един у всех людей, и все люди - это такие же как я игрушки.
Олень попробовал понять сказанное Яковом и потёр себе лоб. Сосредоточившись, он услышал щебетание ночных птичек, в котором едва улавливались отдельные слова, щебетание перешло в повторяющийся мелодический оборот, как на заевшей пластинке. Олень ощутил, что на его лоб упала какая-то капля, он стёр её, но капли посылались чаще, и он обнаружил, что комната покрывается бляшками птичьего помёта, падающего с потолка.
- Непонятно, - в недоумении оказал Олень полушёпотом.
- Но это же самая понятная характеристика того, о чём я говорю - непонятное! - воскликнул Яков.
- Мне кажется, что я думающий тростник, - произнёс Олень.
- Прикололся? - поинтересовался Майклец. - Если бы я был человеком, совершенно не умеющим выражать свои чувства, то сказал бы: "Как в сказку попал". Похоже? - спросил он Оленя.
- Да-да, - пролепетал Олень и побежал в ванную. Майклец потянулся и потушил папироску.
- Ну, хватит лумосить! Пора заняться делом, - сказал он и пошёл к Гнилой Голове.
В ванной послышался шум воды и голос Оленя, мурлыкающий что-то себе под нос для маскировки. Вскоре он вышел, посвежевший, вытирая голову.
- Промыть голову тёплой водой, - лучшее средство для поднятия чакр, - заявил Олень. - А где Майклец? - поинтересовался он.
- В пизде, - ответил Ильич по-народному уклончиво. - Ладно, закурю-ка я последнюю, в жизни этой а той, - церемонно взял папиросу Яков. Он прикурил от газовой плиты и предался романтическому настрою. - Ах Олень, некому шептать на ушко истины, от которых не болит голова. Не любят меня девушки, - тосковал Ильич, - боятся, что я их убью, - добавил он шутейно. - Что ж, пойду совершу точный астральный удар в прямую кишку, - заключил Яков и закрылся в туалете; у него тоже были свои слабости и свои оправдания этим слабостям.
Яков вышел из туалета довольно быстро, но, шагнув на кухню, остановился и решил зайти в ванную. Там он немножко подзадержался. Яков любил чистить зубы и делал это аккуратно и долго. Наконец он вышел, руки его слегка дрожали, но лицо было светлым и чистым. Ильич с удовольствием залез под стол и свернулся калачиком на матраце. Поверх себя он натянул свою курточку. Яков, в принципе, хотел женщину, но так как в реальности под рукой никого не было, он хотел поиметь ее во сне. Но, желая это, Яков не мог представить женщину, так как в близких знакомых его состояли лишь Олень и Майклец. Майклец не умещался в голове Ильича, потому что если он туда и попадал, то обязательно с Гнилой Головой, а на двоих у Ильича не хватало места. Таким образом, действуя методом "от противного", Ильич выбирал Оленя. В реальности Олень как мужчина был неприятен Якову, но для сна он подходил. Ввиду всего этого каждый вечер, который Яков засыпал с Оленем, он страстно желал, чтобы ему приснился сон, в котором он с Оленем совокупляется. И такие сны действительно снились Якову, но, к сожалению, не чаще раза в месяц.
Яков медленно засыпал, а Олень докуривал сигарету. Он поискал колбасы, но всё было съедено. На бумажке от колбасы Олень обнаружил какие-то записи. По почерку, это писал Ильич. Взяв бумажку, Олень сообразил, что это маленький рассказик, написанный Яковом. Затянувшись поглубже, Олень начал читать:
"- Несчастный, - шептали липы, - он идёт в Свирь.
- Извините, где здесь дорога на Свирь? - повторяли дорожные впечатления, и дорога сливалась в сизоватой вечерней дымке. Травы медленно надмокали росой, уже вянущие, огрубевшие травы в середине сентября. Туман шёл от реки, невидимой за полосой близких кустов; он выходил, будто к хорошей погоде дым из трубы, сперва немного вверх, потом ровно стелился, над травой.
- Это дорога на Свирь? - переговаривались телеграфные столбы нарочито недоуменным тоном. Вдали, где-то в лесу, свистнула ночная птица, отвечая другой, ещё более далёкой. Тишина замерла на мгновенье и снова продолжила своё ровное, но нетерпеливое дыхание.
В темноте показался угрюмый пень, принимавший при приближении заманчиво-дружелюбный вид.
- Далеко до Свири, - мечтательно раздумывал пень. Фраза обрывалась, но, не находя себе удобного места, снова начинала свой путь в холодной голове пня.
- Далеко до Свири.
Дорога медленно текла под ногами, подгоняя их чётким, без конца повторяющимся "на-Свирь, на-Свирь, на-Свирь..."".
Олень бросил окурок в пустую пачку из-под чая и, выключив свет, залез под стол.

Глава 6
Второй сон Якова Ильича
Темнота зашевелилась червями в глазах Оленя. Ему показались, что пропорции его тела удлиняются, а корни волос отрастают от головы на тоненьких нежных волосках. Олень нащупал на столе сигареты и закурил. Дым вошёл ему в ноги и растаял мелкой дрожью. Ему хотелось представить совокупляющихся Майклеца и Гнилую Голову, но он опасался людей из Сочи. Они медленно окружали его. Олень зажмурился. Кто-то расстегнул ему пуговицу на штанах и оттянул "молнию". Тёплая липкая рука полезла в трусы. Олень слегка развёл ноги. Чья-то рука поднесла сигарету ко рту Оленя и заставила его затянуться. От дыма мозг Оленя начал таять. Рука в трусах легла на член. Две другие руки приподняли зад Оленя и спустили штаны. Олень почувствовал, что его член, пережатый у основания, напрягается. Рука отвела крайнюю плоть Оленя, и маленькие крысиные язычки стали облизывать головку члена. Под головку подставили чашечку. "Семя отбирают!" - понял Олень.
Тут он вспомнил о Якове. Войдя с ним в астральный контакт, он ощутил, что и Яковом делают то же самое, но семя у Ильича не идёт. Послышалось позвякивание медицинского инструмента. В основание члена Якова ввели огромную иглу. Яков застонал от боли. Олень наполнился праведным гневом и заорал на всю квартиру:
- Ильича не трогайте!
Но люди из Сочи не останавливались.
- Ильича не трогайте! - снова заорал Олень. - У Ильича нету спермы!
Яков очнулся от крика. Открыв глаза, он не сразу понял, где он. Ему показалось, что он лежит в каком-то деревенском доме с какой-то женщиной. На улице ночь, горит единственный фонарь, рельефные поверхности отливают серебристым светом, и всё пространство слабо мерцает мелкими бледно-белыми искрами. В горле Якова застрял запах плана и "Имбирной", женщина лежала неподвижно.
Тем временем масоны приступили к обработке ануса Оленя. Они хотели получить семя сполна.
- Не гладь мне анус, я не пидарас! - заорал Олень, чем несколько привёл в чувство Якова Ильича. Тот понял, что это не женщина, чем был ужасно расстроен. Однако, ему было невдомёк, откуда в деревне появился Олень, и куда ушла женщина.
- Oh, no! - выдавил Олень по-английски. Он подумал, что масоны могут не понимать русского.
- Are you O.K., darling? - поинтересовался Яков у Оленя, машинально переходя на английский; ему показалось это естественным в разговоре с Оленем.
- I am O.K., - страстно прошептал Олень и добавил, - Yes, I am O.K.
В голосе Оленя послышалась женская нотка, и Якова осенило: "Притворилась Оленем! Ёха-моха!" - удивился он простоте разгадки.
На кухню заглянул Майклец. Увидев его, Яков начал шевелить мозгами. По его разумению, было достаточно поздно, автобусы не ходили, и было непонятно, как мог оказаться Майклец в этой глухомани.
- Ты что, пешком пришёл? - спросил Майклеца Яков. Майклец не любил, когда Ильич забывался и когда ему было слишком хорошо. Собираясь привести его в чувство, Майкдец дал ему хорошего пинка, но промахнулся и попал Оленю по яйцам. Тот охнул и, пересиливая боль, спросил:
- Кто там?
- Полиция нравов Намибии. Вы что тут делаете? - спросил Майклец, подшучивая над друзьями. Яков осмотрелся, увидел кучу мусора под раковиной, кота Мамонта и понял, что это не деревня, а Олень настоящий. Пощупав для верности Оленя, Ильич ответил Майклецу:
- Тебя ждём.
- На хуя? - поинтересовался Майклец.
- Чай пить, - скромно ответил Ильич.
- А орать зачем? - нахмурился Майклец. - Да, пора вас на профилактику закрывать.
- Какую профилактику? - застонал Олень.
- Профилактику педикулеза, - пошутил Майклец.
- Чай-то будешь? - спросил Яков.
- Это можно, - ответил Майклец. Он налил себе две чашки и, захватив пару сигарет, ушёл к Гнилой Голове. Друзья почувствовали лёгкий холодок, поёжились и поближе прижались друг к другу. Сон продолжился.

Глава 7
Пьянка
Олень проснулся рано утром. Солнце уже взошло, на улице стояла прекрасная погода, день собирался быть тёплым. Олень открыл фрамугу и глубоко вдохнул свежий воздух. Достав из папочки чистый лист бумаги, он закрепил его на куске ДВП и принялся рисовать гуашью этюд. Это был вид из окна. Олень закурил, дымок от папиросы весело закружил в проёме окна.
На кухню зашёл заспанный Майклец; он никогда не вставал в такую рань, но сегодня ему очень хотелось поссать.
- Уже рисуешь, Олень, - поприветствовал он художника.
- Кто рано встаёт, тому бог даёт, - ответил Олень благообразно.
- И блядей снимать не надо, - продолжил Майклец чинно. Олень сконфузился и положил кисточку. Яков зашевелился. Услышав сквозь сон разговор, он заинтересовался и проснулся. Не вставая, он осведомился:
- Что вы тут про блядей говорили, и у кого уже встаёт? - Яков по утрам всегда был недоволен, что его будят. Иногда он даже прикалывал на курточку бумажку с надписью "НЕ БУДИТЬ", но никто не обращал на неё внимания.
- У тех встаёт, кому бог даёт, - просветил его Майклец, и пошёл в туалет. Олень попробовал рисовать, но снова положил кисть.
- Займусь дыхательной гимнастикой, - объяснил он Якову и пошёл в ванную. Оленю хотелось каждый раз придумывать новый предлог визита в ванную, и это был один из вариантов. Из ванной послышалось мурлыканье Оленя, в туалете раздалось негромкое покашливание, а Яков от нечего делать стал просматривать старый номер журнала "Playboy", перелистывая страницы левой рукой. Особо его заинтересовала фотография, на которой была изображена женщина с именем Ким Комар, которая, судя по подписи, вспоминала свой отпуск на море. На ней Яков и закончил просмотр.
Майклец и Олень вошли на кухню одновременно. Вслед за ними из соседней комнаты вышел хозяин пьяной компании.
- Ну, что, выпьем? - предложил он как всегда.
- Тык-дык, тык-дык, тык-дык, - затараторил Ильич.
- А финансы есть? - пояснил Олень.
- Да взял пару сотен, - небрежно бросил Хозяин. Олень крякнул и почесал нос. Майклец оживился.
- Ну, тогда давайте чайку для начала, - подытожил Яков и засуетился с чайниками.
Хозяин вынес кубинский мёд, польский джем, цейлонский чай, сахар, масло, булку и пачку "Родопи". Майклец сходил за Гнилой Головой. Гнилая была чрезвычайно мила этим утром, она внутренне светилась как после бокала пива. Глаза её чуть опухли, но это придавало ей еще большую прелесть.
Яков заварил чай способом "Кабирия-Трио", ему хотелось побыстрее прийти в форму перед важным мероприятием. Чай устоялся и загремели ложки, зажурчала вода, руки начали хватать со стола булку, масло, сахар, джем, мед и сигареты "Родопи". Наевшись, закуривали по второй, а покурив, наливали по третьей, чтобы после неё покурить с особенным удовольствием.
- Пора, - наконец сказал Хозяин, и все двинулись выпивать. На лестнице народ увидел Женю и Алексея. Те сидели молча, Женя жевал лист капусты, который он подобрал у мусоропровода.
- Пойдём выпивать! - крикнул им Хозяин, и те радостно побежали к лифту; но, к сожалению, Майклец случайно задел локтем кнопку первого этажа, двери лифта закрылись, и компания поехала вниз. Женя и Алексей вприпрыжку бросились вслед за ней.
Выпивать пошли в местную чайную. Вообще-то там не подавали, но для Хозяина не существовало подобных проблем; в этом городке ему подавали везде. Войдя внутрь, Яков обнаружил, что в чайной сидит Лес Петроградарь со своей подругой и пьёт чай с объедками. Яков не удивился, так как накануне он вспоминал Петроградаря и даже хотел его увидеть. Ильич всегда помнил Леса, так как они были старыми знакомыми, хотя встречались редко.
- Здравствуй, Лес, - поприветствовал его Яков.
- Здравствуй, Ильич, - сердечно пожал руку Якову Петроградарь.
- Это Лес Петроградарь, - представил Яков Леса той части компании, которая его ещё не знала. - Очень хорошо играет на гитаре, - сообщил Яков компании. - Так ведь, Лес?
- Да-да, очень хорошо, - вошёл в струю Лес. Он почувствовал своим седьмым и самым тонким у него чувством, что здесь будут выпивать. А выпивать он очень любил.
Сдвинув два столика, народ расселся. Хозяин подошёл к буфетчице, переговорил с ней, и они скрылись в служебных помещениях. Через пять минут он вышел оттуда с туго набитой сумкой. Первой открыли "Ерофеича".
- Какими судьбами, Лес? - спросил Петроградаря Майклец.
- Да, видишь ли, подыскиваю работу. - Работу Петроградарь настолько любил, что искал её постоянно.
- Хорошее дело, - выдохнул Майклец, опрокинув полстакана "Ерофеича".
- А как поживает Литовец? - поинтересовался Петроградарь об общем знакомом. Знакомый этот был из олдачей, исколесил всю Россию, но потом угомонился и осел у себя в Литве. Якову он, как мужчина, нравился, но ему всегда казалось, что улыбка у Литовца какая-то кислая, без дна, а нос слишком медленно переходит в лоб.
- Нормально поживает, - ответил Яков, - он мне звонил.
- Хороший мужик был, ядрёный, - с чувством произнёс Петроградарь, ставя на стол пустой стакан. - Чем он занимается?
- Сказал, что у него сейчас плохая аура, и ему надо немного подлечиться в больнице, поэтому он пока никуда из Литвы уезжать не собирается, - рассказывал Яков. - Да, он ведь жениться собирается.
- На женщине? - насторожился Лес. Петроградарь однажды спал с Литовцем на Пряжке, поэтому вопрос был задан не из праздного любопытства.
- Да, на женщине. И уже, вроде, ребёнок родился, - ответил Яков.
- Мальчик или девочка? - спросил Олень.
- Девочка, - взглянул на Оленя Яков, доставая бутылку "Юбилейного". Бутылки доставались наугад, но каждая оказывалась именно той, которую ждали. "Слава богу, что девочка, - порадовался Олень за Литовца в глубине души, - по крайней мере она не будет педерастом".
- За что пьём? - подал голос Хозяин. Он любил тосты, особенно к первым двум-трём стаканам.
- Я пью за ликвидацию сиротского приюта! - провозгласил Майклец и подмигнул Якову. Компания выпила за ликвидацию.
- Чёрт, из головы вылетело, какая же была фамилия у Литовца? - задумался Яков Ильич.
- Елдонин, - ответил Майклец.
- Ну, что ты, Майклец, - поправил его хмелеющий Олень, - его фамилия была Обалдуев.
- Не Обалдуев, а Елдонин, - настаивал Майклец.
- Какой же Елдонин, позволь? - не соглашался Олень.
- Елдонин он и есть Елдонин - упёрся Майклец.
- А же точно помню, что Обалдуев, - растерялся Олень.
- Давайте спросим Эпилептика, он всё же жил с Литовцем, а все мы только спали, - предложил Яков. - Женя, как была фамилия Литовца?
Женя подумал и решительно произнес:
- Панкoв.
- Да будь он хоть Хуйков, - отчаялся выяснить вопрос Олень, - давайте всё равно выпьем за его ауру!
- Грех не выпить, - согласился Яков Ильич и достал "Русский бальзам". Богатырь с наклейки весело подмигнул Ильичу, и он виртуозно разлил его, приговаривая:
- А вот мы тебя по стаканчикам!
Все подняли стаканы и, чокнувшись, выпили "за ауру Хуйкова".
- Майклец, - спросил Яков, - а как ты думаешь, ебал всё же Литовец Маху или не ебал?
Ильичу всегда было трудно поверить, что его знакомые могут иметь связь с женщиной. Майклеца же этот вопрос не интересовал, так как был ему совершенно ясен.
- Ебал, - ответил он.
- Он пока сам не увидит, - пояснил компании Олень, тыча пальцем в Якова, - не поверит. Ты, наверное, думаешь, что и Майклец свою жену не ебал.
- Жену ебал, - авторитетно заверил Яков.
- А ты сам-то ебал свою жену, - обратился Майклец к Оленю, - иди только на голову её смотрел, очкарик? - Дело в том, что Олень, когда развёлся с женой, оставил себе на память её гипсовый бюст, - жена Оленя была скульптором, - и частенько смотрел на него, когда жил приживалом "у панков", как называли ту квартиру студенты из общежития, расположенного чуть поодаль.
Олень раззадорился.
- Да вы все дерьмо в сексуальном отношении! Что вы понимаете в дао любви? А я познал его, и в теории, и на практических занятиях.
- Я видел его занятия в заводской общаге, - подтвердил Лес Петроградарь. - При мне он ебал пятидесятичетырёхлетнюю герлу.
- А ты молчи, - крикнул фальцетом уже немного пьяный Олень. - Всё, что ты можешь, это долбить бухих студенток.
- Я?! - возмутился Петроградарь.
- Jah, jah!- подтвердил Олень.
- Да я трахал подругу Осетинца! - заорал Петроградарь. Олень примолк, так как Осетинец был для него авторитетом. Яков же к Осетинцу, как к мужчине, был безразличен, поэтому довод Леса его не убедил.
- Зато твою подругу, - сказал Ильич, - трахал и трахает Дедюльников. - Так ласково называл Яков одного своего знакомого, к которому как к мужчине он был небезразличен; друзья же называли его просто Дюбель. Теперь уже Лес притих, так как, хотя Дюбель не был авторитетом для Петроградаря, к подруге он был всё ещё небезразличен.
Хозяин пил много, но не пьянел; в нём лишь просыпался интерес к женскому полу. Хозяин улыбаясь посмотрел на Леса, на его подругу, и спросил:
-Хочешь со мной?
Подруга Леса скосила глаза и осведомилась:
- А что мы будем делать?
- Там увидишь, - ответил Хозяин.
- А ты сможешь? - закокетничала подруга.
Хозяин спокойно, но уверенно произнес, глядя с улыбкой на Петроградаря:
- Сегодня она будет спать со мной.
Лес густо покраснел, но компания не отреагировала, все были привычны к стилю ухаживания Хозяина. Чувствуя общий настрой, Петроградарь сообразил, что, даже если это не шутка, бояться ему нечего, но краска с его лица так и не сошла. Хозяин достал бутылку армянского коньяка и, разлив, предложил тост:
- За нашу первую ночь!
Подруга Леса чокнулась с ним, и они выпили. Компания, запьянела, и разговоры пошли вразнобой.
- ...Если так трактовать этот принцип, то это и есть хуйня-муйня, - объяснял что-то Якову Майклец.
- Как говорит один мой товарищ, мужчине нужно немного хорошего крема и пара крепких рук, - откровенничал Олень с Гнилой Головой. Яков с другого конца стола откликнулся на слова Оленя:
- Олень, хороший крем - это не проблема, но где взять пару крепких рук?
Тем временем Эпиледтоид что-то написал на спичечном коробке и передал Майклецу. Яков заглянул через плечо и прочитал:
I love you, Michael.
- Пиздит, - сообщил Яков Майклецу. - Помню один случай. В общаге при дурдоме сидит он у меня в комнате ночью, ждёт, как специально, когда раздеваться будем. Ну, сосед мой, однорукий, раздевается, а я сижу, - мне ещё эту мразь надо за дверь выпихивать. А она, то есть он, и говорит соседу: "А у меня бы на тебя встал". А разговор идёт и том, что Эпилеитоид привёл больную с отделения к себе в комнату, но у него не встал. А сосед ему: "Ну так раздевайся, хуй ли?" Эпилептоид сразу замолк, даже когда я его выталкивал, молчал.
- Пошёл на хуй! - гневно бросил в лицо Жене коробок Майклец, возмущённый цинизмом и коварством больного человека.
Алексей, внимательно прислушивавшийся к своим голосам, на минуту отвлёкся от них и немного нараспев, по-христиански произнес:
- Да, как ёбарь он совсем негодный, но он хороший человек.
- Хорошие люди устраивают свои дела серьёзно и обстоятельно, - поучительно заметил Майклец.
- Ты прав, Мик, извини, - сказал Эпилептоид, хотя понял Майклеца превратно; вместо "устраивают свои дела" он услышал "утаивают свои тела".
- Ничего, Жек, мелочи, - успокоил его Майклец и, достав бутылку "Пшеничной", спрятал её в карман.
- Мик, - умильно улыбнулся пьяный Эпилептоид, - мы с Алексеем хотим поехать под Москву, в коммуну психиатра-подвижника Федора Поебни!
- Жек, а они не будут обижать мою попочку? - с опаской спросил Алексей. Он частенько лежал в крезе, и у него были все основания опасаться за нравы подопечных Фёдора Поебни.
- Ну что ты, Алексейка, там же интеллигентные люди! - обнадежил Алексея Женя. - Благослови нас в путь, Мик, - обратился Эпилептик к Майклецу.
Майклец достал бутылку "Столичной" и, ради символизма, залил в рот Жене и Алексею по столовой ложке. После причастия Жек совершенно просветлел и, как показалось Якову, начал слегка подманьячивать.
- Пойдём, Асейка! - лихо призвал Алексея Эпилептоид, и, поднявшись, они пошли на выход. Женя шел виляя задом, и задорно напевал:

Мне в детстве часто моя мама говорила,
Что я в действительности маленький масюк.

- Курс - СОБЕС, - сказал Майклец опьяневшим голосом, глядя вслед парочке. - Так держать! - добавил он.
Яков взял открытую Майклецом "Столичную" и разлил по стаканам. Разливая, он на миг отвлёкся, и стакан Гнилой Головы оказался налитым до краёв.
- Выпьем за примат общечеловеческих ценностей! - поднял тост Яков.
- За любовь! - вторил ему Олень. Выпили за примат, хотя у некоторых уже лилось через край.
- Олень, - придрался к Оленю Петроградарь, - какая может быть любовь! Запомни, есть только сексуально-нравственный комплекс, а любовь давно кончилась. - При этом Лес нервно достал пачку "Лигероса" и закурил.
- Лес, ты не прав, - похлопал его по плечу Олень. - Вот послушай, - достал из кармана пиджака записную книжку Олень. Полистав её, он прочёл один из своих стишков:

Студенческий профилакторий,
Где женщины ищут любви.
Я тоже провёл в высшей школе
Хорошие годы свои.

Я тоже катался на санках
И тоже любил эскимо.
Меня замочили по пьянке
Косые студенты ЛИТМО.

- Олень, это самый экспрессивный стих, который я слышала, - похвалила Гнилая Голова.
- Писать ты умеешь, - подтвердил Петроградарь, - но как каратист ты никто.
Олень действительно занимался лет пять каратэ, и это замечание задело его за живое.
- Сразимся? - предложил он Лесу.
- Где? - ответил тот.
- Здесь, - приосанился Олень. - Я покажу тебе два приёма из курса молодого бойца, - пошутил он.
Петроградарь драться не умел, то есть делал это вульгарно, но по ебальнику иногда попадал хорошо. Олень же не только не умел драться, но, ввиду плохого зрения, даже никогда не попадал в цель; он лишь стоял, раскорячившись в "асане" и водил перед собой руками на манер танца "шейк" середины семидесятых. В эти моменты он был особенно похож на педераста. Это бы и ладно, но Петроградарь к тому же не понимал шуток, то есть понимал их превратно, поэтому бил довольно сильно.
Не успев махнуть и двух раз, Олень получил ногой по лицу. У него свалились очки, и ему пришлось долго искать их, прежде чем передать на сохранение Майклецу. Публика в чайной с интересом наблюдала поединок.
- Ногой ему по яйцам, от моего имени! - крикнул пропивающий милостыню безногий на тележке, потряхивая костыликом.
- Ильич, возьми тачку, - сунул Хозяин Якову червонец, после чего откинулся на стуле и заснул. Яков и сам видел, что из чайной пора уходить. Выйдя на улицу, Яков Ильич попытался поймать мотор, но никто не останавливался, и ему пришлось договариваться с цыганом, который в конце концов согласился отвезти компанию домой на своей лошади.
- Нанял цыгана, - растормошил Хозяина Яков.
- Окей, - сказал тот и компания вывалила на свободу. Все уселись в телегу, и возница тихонько тронул поводья.
- С ветерком, джавела! - крикнул Хозяин. - Четвертной наверх! - и лошадь понеслась по улице мимо девушек незнакомых, мимо двух велосипедистов, мимо крашеного крыльца. Олень лежал вверх лицом, глядя на ветки сосен, проплывающие над ним. Его тянуло в лирику.
- Ах, Яков! - воскликнул он. - Как жаль, что человек умирает только один раз! А то бы я всё умирал и умирал, и каждый раз по-другому.
- А где Петроградарь? - опросил Яков.
- Остались доедать объедки, - ответил Майклец. Телега подъехала к нужному дому. Народ спешился, цыган получил наверх четвертной и, гикнув, умчался в табор. У подъезда торчали знакомые Майклеца.
- Привет, Майклец, - поздоровались они.
- Привет, - пожал им руки Майклец.
- Как делишки? - спросили знакомые.
- Всё пучком, - ответил Майклец.
- Заходи вечером, подринчим, музыку послушаем, - предложили знакомые.
- Попердим, поохаем, - добавил Яков и скрылся в подъезде.
- Во сколько? - спросил Майклец для приличия.
- В любое время, - ответили знакомые.
- Зайду, - обнадежил Майклец и побежал к лифту.
Однако Яков случайно задел локтём за кнопку седьмого этажа, и лифт поехал вверх.
- Эх, чёрт! - обозлился Майклец на задержавших его знакомых и остался ждать, когда спустится лифт.
Войдя в квартиру, первым делом поставили чай. Хозяин, путавшийся в способах заварки Якова, называл их всех просто: "кикабирийский". Яков помыл чашки и притулился у окна. Послышался стук в дверь.
- Кто там? - спросил Яков.
- Поп-расстрига, - пошутил Майклец.
- Заходи, - радостно встретил Майклеца Яков.
Майклец взял гитару и запел песню. Он пел про Диму Еловайского в объятьях лётчика Можайского. Мимо окон проехал Большой Воскресный мотоциклист. Яков ему сказал через стекло:
- Не торопись.
Но мотоциклист не послушал Якова и умчался по бетонке.
Майклец допел песню.
- Майклец, в какой тональности эта песня? - спросил Яков, имеющий интерес к музыке.
- Го-мажор, - ответил Майклец и пошел к себе.
Чайник закипел, Яков заварил чай и пошёл звать Майклеца. В комнате он нашёл Майклеца, Оленя и Гнилую Голову, пьющих "Пшеничную" сидя на матрацах. Яков, не любивший выпивать, вернулся на кухню. Он налил себе чая и достал ручку с бумагой. Он начал писать роман. Для начала Яков придумал эпиграф:

Мы кошенилью пидаров кормили
И спермацетом заливались как дерьмом.

Хотелось ещё добавить что-нибудь с рифмой на "ебаться" и "до галлюцинаций", но размер не подходил. Перевернув листок на другую сторону, Яков решил написать стишок. Обычно он писал стихи в классическом возвышенном стиле и, как правило, про любовь. Яков написал первую строчку:

Там хватали за пизду благородного Оленя...

Для большей страдательности он закурил, но после папиросы ему захотелось чая, и он отложил листок. Яков всё же решил позвать товарищей, но выяснилось, что они уже не очень уверенно чувствуют себя на ногах. Пришлось принести чай в комнату.
- А я роман начал писать, - похвалился Яков.
- С похабщиной? - спросил Майклец.
- С похабщиной, - заверил его Яков. Майклец решил приступить к разрушению опоссума, но, сняв платочек с Головы, начал подзадоривать друзей.
- Яков, понюхай букет, - обратился он к Ильичу. Яков Ильич понюхал анус Гнилой Головы и восторженно произнес:
- Корица с мёдом, высокая проба!
- Майклец, - обратился к Майклецу Олень, - отдай её мне. Я люблю блядей, а ты любишь девочек, зачем она тебе?
- Да я же ей каждый волосок на пизде обсосу, - сказал Майклец и поцеловал Голову в лобок.
- Единорог ты мой лысенький, - погладила Оленя по штанам Гнилая Голова..
- Присоединяйся, Олень, - сказал Майклец, - давай с Яковом. Олень был очень щепетилен в интимных делах и нуждался в уединении; большие компании его смущали.
- Мне пока неохота, - начал отнекиваться Олень.
- А зря, - сказал Майклец, и колено Гнилой Головы начало мерно подталкивать Оленя в бок. Олень нервно вышел. Спустя пять минут Олень нервно вошёл. Майклец лежал на матрацах и рассматривал свой член.
- Олень, сейчас мы из тебя козла сделаем, - сурово сказал Яков. Олень уже привык к тюремным шуткам Ильича и пропускал их мимо ушей.
- Смотри, какая матрёшка, - соблазнял Оленя Майклец, кивая на Гнилую Голову. - Попробуй, Олень.
- Ну, только немножко, - ответил Олень и стал натягивать себе презерватив.
- В самое сокровенное, - пошутила Голова, когда Олень залез на неё.
Олень кончил почти сразу.
- Как кролик, раз-раз и все, - заметила Гнилая Голова.
- У онанистов всегда так, - объяснил Майклец. Яков отхлебнул чая и закурил.
- Пойду поссу, - встал Майклец.
- После всего этого мне всегда хочется помыть руки, - раздражённо сказал Олень и пошёл в ванную.
Яков остался с Гнилой Головой.
- А ты лахудра! - сказал он, разворачивая её задом.
- Никакая я не лахудра! - ответила Голова, выгибаясь как бегущая за тройкой жучка на картине Ильи Глазунова.
- Нет, ты, блядь, на хуй, лахудра, - вставил Яков.
- Какая я тебе, в пизду, лахудра! - обхватила руками бёдра Якова Голова.
- Ну ты, на хуй, блядь, и лахудра! - сказал Яков, ставя Голову раком и притирая член к влагалищу.
- Не называй ты, блядь, меня, на хуй, лахудрой! - вылезла Голова из свитера.
- А всё-таки, ты, блядь, лахудра! - помогал Яков руками, массируя клитор.
- Ни хуя я, блядь, не лахудра! - достала Голова до мошонки Якова.
- А я, блядь, тебе, на хуй, говорю, что ты лахудра! - выделывал Яков членом акробатические номера.
Гнилая Голова была пьяна, но не настолько, чтобы потерять чувство члена. Тазом она работала изумительно.
- На хуя же ты меня, сука, называешь лахудрой! - задрожала Гнилая Голова.
- Я же тебе, на хуй, говорю, что ты, блядь, лахудра! - приподнял Яков над матрацами Гнилую Голову и впился ей губами в шею.
- И с чего ты, блядь, взял, что я, на хуй, лахудра! - обмякла Гнилая Голова.
- Да я же, блядь, знаю, что ты, на хуй, лахудра! - ответил Яков и мягко опустил Голову на матрацы.
- Сам ты, блядь, на хуй, лахудра! - игриво щёлкнула по носу Якова Гнилая Голова и одела свитер.
В комнату вернулись Майклец и Олень. Они вошли в обнимку, ласково глядя друг на друга.
- Ну, а теперь спать, - уложил Оленя на матрацы Майклец, а сам лёг с Гнилой Головой на кровать.
Олень подложил под голову окрученный в валик шарф и закурил. Он был спокоен и тих. На стенах комнаты кое-где висели рисунки Майклеца. Он, как и Олень, тоже рисовал, но его работы были более зрелы в концептуальном отношении. Самая известная из них называлась "Дедушка и шар". Олень курил и рассматривал рисунки на стенах. В комнате что-то зачавкало. Приподнявшись, Олень увидел, что Майклец самозабвенно минетит Гнилую Голову. Глаза Оленя загорелись.
- Какой скот! - схватился за голову Олень и истерично засмеялся. - Какой скот! - повторил Олень и выбежал из комнаты.
Яков пошёл в туалет. Сидя на унитазе и читая свежий номер "Невской зари", зажатый в левой руке, он услышал через вентиляционное отверстие сдавленные страстные стоны Оленя из ванной.
- Какой скот! - повторял Олень вперемежку с судорожным смехом.
Яков зашёл на кухню и поискал окурков. Выбрав окурок получше, он с удовольствием закурил. Олень вышел из ванной покачиваясь и, не обращая внимания на Якова, поплёлся спать. Покурив, Яков пришёл в комнату и решил перед сном почитать геометрию. Майклец приподнялся на кровати. Он хотел ссать, но ему было очень трудно дойти до туалета. Майклец свесил с кровати ноги, член и обильно помочился на Оленя. Тот поёжился, натянул на себя шубейку Майклеца и заснул, блаженно улыбаясь. "...Рассматриваемое сечение и основание пирамиды - гомотетичные многоугольники..." - читал Яков. Но строчки расплывались перед глазами, буквы прыгали с места на место, и Яков Ильич, отложив геометрию, залез под курточку. Спустя некоторое время Ильич заснул, завёрнутый в тёплый пергамент своего тела.

Глава 8
Профилактика
Майклец разбудил Оленя пинком.
- Вставай, профилактика, - сказал он.
- Что? - не сообразил Олень. В комнате он увидел Якова, собирающего сумку, и все понял.
- Этот мир закрывается, - напевал себе под нос Майклец.
Яков собрал сумку и обулся.
- Поедем в город, Олень, я тебя покормлю, - ласково пригласил Оленя Яков.
Олень сидел молча, не двигаясь.
- Ну, пойдём, пойдём, - поднял его Майклец. - Смотри, какой Яков хороший, уже собрался. - Майклец натянул Оленю ботинки и вывел его в коридор. За ними вышел Яков, и Майклец повесил на дверь комнаты замок.
Олень всё время порывался вернуться назад, но его придерживали Майклец и Яков. Они вывели его на улицу, усадили в автобус и привезли на платформу. Олень молчал, на глазах его блестели слезы, и кадык резко двигался, когда он сглатывал их. Подошла электричка. Яков и Майклец заскочили в дверь, в спешке забыв об Олене. Обернувшись, они увидели, что Олень повернулся и идёт от электрички. Яков выскочил и, приговаривая "поезд уходит, поезд уходит", втащил Оленя в тамбур. Дверь закрылась. Слёзы потекли по щекам Оленя.
- Что же с тобою делать! - запричитал Майклец. - Ох, господи прости! Ох, боже упаси! - бормотал он.
- Может, его в крезу сдать? - попытался пошутить Яков.
- Олень, тебе плохо? - участливо поинтересовался Майклец.
Электричка неслась мимо деревенских домов, огородов, какого-то заводика с назидательным плакатом "Труд делает из обезьяны человека", мимо лесов и полей.
- Пойдём в тамбур, Олень, покурим, - поднял Оленя Яков. Олень нехотя пошёл с Яковом и Майклецом по ходу поезда. Дверь электрички в этом тамбуре оказалась слегка приоткрытой, и свежий ветерок пошевеливал остатки шерсти на лысеющем черепе оленя.
Яков достал пачку "Стрелы" и закурил. Олень подошёл к дверям и подставил морду свежему ветру, дующему в щель. Ноздри оленя нервно подрагивали. Майклец не торопился закуривать, он медленно разминал папироску.
- Что-то мне душновато, - сказал Яков и ногой отодвинул створку двери. Олень запрокинул голову и посмотрел в небо. Мимо проходила встречная электричка.
- Олень! - позвал оленя Яков.
Олень обернулся.
- А пошёл ты! - крикнул Майклец и дал оленю хорошего пинка. "Только не по яйцам!" - мелькнуло в голове оленя, и он свалился под встречную электричку. Яков выглянул и, увидев, как тушу оленя рвет колесами электрички, задвинул дверь.
- Ну, теперь можно и покурить, - начал прикуривать папироску Майклец.
- Закуривай мои, - предложил Яков и достал пачку "CAMEL", которую он приберегал до времени. Майклец взял сигарету и с наслаждением обнюхал её.
- Постковалёво, - объявил машинист.
Друзья закурили, и электричка понесла их дальше, навстречу новым событиям и поступкам.