Алексей ШЕЛЬВАХ
ИРОИ - КОМИЧЕСКАЯ ПОЭМА
(приключения англичанина)

Продолжение. Начало в МЖ № 25.

  Я вернулся на Родину, 
напевая старинные марши. 

  Надо лЬ описыватЬ, 
как встретила мене маменЬка? 
Пироги и розы. 
Розы и пироги. 
Право-слово. 

  Некоторое время 
я 
сиднем сидел дома, 
взаперти. 
Заготавливал перЬя, разводил чернилО. 
  Шутка ли, 
повестЬ зудела в теле, 
тревога витала в мозгу. 
Однако - не писалосЬ. 
  Время шло, 
надо было отправлятЬ обязанности гражданина, 
я надел синтетическую куртку, 
наподобие скорлупы, панциря, раковины, 
пошел-пошел-пошел 
в отделенЬе милиции 
подаватЬ моленЬе 
о 
паспорте. 
  Тогда-то 
случиласЬ со мною 
повестЬ. 

ЯБЛОКИ ПРИ ЛУНЕ

ЗАПИСКИ КРОВЕЛЬЩИКА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Трудно мне далася
эта повестЬ!
Я пробовал перо толЬко в епистолярном жанре,
ну-кровелЬный стишок.
Думал-я-думал.
А после случившегося в милиции
перелистал книжечку кровелЬных времен, -
решил безыскусственно переписатЬ эту книжечку!
Потому что проблема фиников,
представЬте,
давно не затмевала ум.
Потому что даже безыскусственное переписывание
далосЬ мне - нелегко.
Может, я плакал, переписывая.
Переписал, значит, безыскусственно,
толЬко эпиграф привесил -
как водится.
Эпиграф из немецкого поэта Генриха Гейне
в переводе русского поэта Александра Блока.
По мере ознакомления с материалом
вы поймете неслучайностЬ эпиграфа.
КасателЬно необычного помещения эпилога:
по мере ознакомления с материалом
вы
несомненно
и - положителЬно - оцените этот
литературный прием.
Итак, - повестЬ.


Едва не позабыл -
повестЬ посвящаю Е.Р.


И у ворот разлегся СФИНКС
смесЬ вожделенЬя и гнева
и тело и лапы как у лЬва
лицом и грудЬю дева
Он чутЬ не выпил душу мою
насытясЬ до предела
мене он обнял и когти лЬва
вонзилисЬ в бедное тело

ЭПИЛОГ

Грибовидная бабуля
(платок что гриб),
генерал
(шинелЬ - передовица),
миловидная дама
(видно, что - милая)
в - замшевом тулупе, -
- Где началЬник? началЬник? вот началЬник!
Разговаривали взахлеб дама и генерал,
затрубил
производственник-юноша (был бледен как смертЬ),
- Я к - началЬнику, - трубил смертник,
- Хорошо-хорошо. Буду за вами, - поспешно парировал я выкрики
толпы.
Безымянное суперсущество, началЬник,
поощрялО либо приговаривалО
за облупленными дверЬми, -
мне
предстоялО
моленЬе о паспорте,
я присел в деревянное - скрипнувшее! - кресло,
выдрал из кармана - с корнем -
люди глядели в - потолок,
я читал про Магомета...
- .............................?
я
узнал БЫ
этот
голос
после атомного огня,
даже если БЫ радиация повредила
эту
гортанЬ, -
затрепетал желудком, сделал каменные глаза, -
вдруг -
прыгнул вне-очереди в облупленные двери Закона!

За столом торчалО ответственное лицо -
как набалдашник.
- Караул. ПокушенЬе, - прошептало лицо.
- Нет! - вскричал я. - У мене нету в помине слезоточивого револЬвера, наоборот... совместно (?)... Я приготовил моленЬе о паспорте, но - обстоятелЬства переменилися, гражданин началЬник, - мне страшно вне вашего кабинета...
Лицо развертывало, припечатывало печатями
поданные мною документы.
- Конечно, следует предвосхищатЬ обстоятелЬства,-ну-да-что-те-пе-рЬ,господин началЬ...
- Товарищ началЬник, - перебилО-поправилО лицо.
- В коридоре я попаду в поле зренЬя некоего зеленого взгляда, это - хлопотно, позволЬте переночеватЬ здесЬ, при условии, разумеется, что - двери запрут, - двери облупленные, но - крепкие, ведЬ?
- Ха-ха, - ответствовало лицо,
вдруг -
воткнуло мне-в-грудЬ квитанцию, -
- Заходите завтра.
Я
спрятал бумагу в нагрудные карманы,
мечтая задетЬ подушечками палЬцев
рукоятку револЬвера, - увы, -
хрустнул кожаным бумажником.
Тогда
я
вернулся в коридор ожидания,
Но -
разве ты привык ожидатЬ.
Я лгал началЬнику
и -
проворонил примирение -
пустЬ меня прожгло бы волчЬим огнем -
не лазеры вставлены в твои глазницы!
- Наглец.
- МолодежЬ.
- Все срочно.
- Вот тебе, бабушка, юркнешЬ в дверЬ! - разговаривали дама и генерал.
Я
втянул череп в плечи
через отверстие синтетического панциря.

(Меня демобилизовали
позднее,
ты-то
давно гулял-гулял,
глаза пожелтели от пива.
Я
боязливо осматривал Родину,
знал, что
встреча - необходима... (?)
По моим догадкам
однажды сегодня
ты - протрезвел, -
я угадал: однажды сегодня ты вспомнил о паспорте.
Разве я увиливал? - мое моленЬе о паспорте было предлогом
примирения, -
правда, подвели нервы.
А ты - удрал!
Примирение
не произошло.
СквозЬ вопросителЬные знаки снегопада,
развевая безумные глаза,
обдумывая горе,
я - убегал.
Дома
содрал панцирЬ,
разъял надвое засаленную по углам тетрадЬ -

С О Б С Т В Е Н Н О
З А П И С К И К Р О В Е Л Ь Щ И К А

Битумоварка напоминает паровоз.
Золотые тополиные веранды,
вдруг - котел-дирижаблЬ, нутро луженое, должно бытЬ,
а труба что мятая штанина.
Над тополями витают грязные молекулы дыма.
Труба по диагонали вбегает на кровлю,
затвердевая суставами,
как кобра - вытягивая раскаленную головку на плаху,
в подставленную бадЬю.
Битумоварка рвет якоря,
трепещет жестяными латами.
Возле битумоварки устроен огород -
произрастают циклопические кочаны битума.
Кочан раздевают как негритянку - сотрешЬ ладонями бумажные
лоскуты - вот черные матовые плеча!
Битум раскалывают П О М Е Л Ч Е,
укладывают в котле как кирпичи.
В подсобные баки заливают солярку. По шлангу солярка стекает
в топку под котлом - оранжевое пламя (250о).
- Битум! - поет над тополями ангел.
Битумщик нажимает кнопку.
- Хватит! Выключи! - орет возчик битума,
стаскивает бадЬю с плахи,
растопырив ноги,
чтобы смола не плеснула в сапог.

Рулоны наклеивают параллелЬно, внахлест, накрепко.
Каменные плиты, ракетодром пришелЬцев - не кровля.
Возчик битума вставляет бадЬю в тележку,
подхватывает спаренные оглобелЬки,
толкает тележку руками, туловищем - как рикша.
Велосипедное сиянЬе -
бадЬя, как авиабомба,
пролетает над солончаками!
Ветер метет мылЬные искры слюды!
Километровое расстояние,
глухая брезентовая роба,
лошадиная энергия бега, -
возчик битума - бедуин кровли.

Раскатываем рулоны,
протираем тряпками, вымоченными в бензине.
Рванет ветер - рулоны дыбом встают как паруса.
ХлопанЬе крылатого руберойда,
корабелЬная руганЬ.
Скатываем.

Непостредственно клеют
трое:
А лЬет из - бадЬи,
Бе размазывает битум специалЬною шваброю
перед рулоном - поперек,
Це накатывает рулон, холит, разглаживает -
от зари до зари -
коленами
в горячем пепле пустыни.

Возчик битума сколЬзит за тележкою - как тенЬ,
как фигурист в парном катании.

Август.
Кровля блестит под ливнем - как палуба авианосца,
тридцатЬ один ливенЬ,
тридцатЬ один лист пожелтел.

СентябрЬ.
Сухо.
Светло.
Мочалов
отрастил соломенные клыки.
- Парни, - говорит Мочалов. - Родина. Требует. Погонные метры. Рослик-ШелЬмецов разогревают битум. ОсталЬные-прочие наклеивают рулоны. Гуманно прошу перевыполнитЬ норму.
(О, соломенные клыки Минотавра!)

ТолЬко что
я
лежал под деревом -
как эллинская девушка в - лавровом лесу.
Форсунка полетела - как душа человека отлетает к небесам,
кровелЬщики спят солдатским сном,
погонные метры не существуют,
гуманная просЬба - гуманностЬ со временем испаряется.
Он
спит как женщина -
бесстыдно распахнув тяжелые ноги.
Я - рассматриваю
этого рослого,
загорелого (как индеец),
зеленоглазого человека.
Он
вдруг
скалит зубы как лошадЬ.
- Малыш, - говорит. - Родина. (....). Требует. (....). Погонные метры. (....). Форсунка - оправданЬе. Птицы уснули в - садах, рыбы уснули в - прудах, осталЬные-прочие спят.
Гладит по голове. Меня.

Обед проспали.
Столы - голые плоскости.
Повар каркает как белая ворона:
- В карты, что лЬ, играете?
- Глохни, - сказал Славка Черепанов,
повар всплеснул крылами.
- Господа офицеры, - сказал Славка. - Половник что сабля! Кастрюля излучает - запах. Креветки с рубленными яйцами. Фаршированная курица по-парижски - мне.
- И мне парижскую курицу! - воскликнул Тима.
Мы
утоляли голод
шутя.
Мочалов
переступил порог
как демон дикого Запада -
соломенные усы ры-чали.
Всеобщее чавканЬе
приумолкло.
Мочалов
выдернул из бедра
револЬвер - дулом вперед.
Ого,
пули побегут по столу как лягушки?
- Сы-волочи, - завопил Мочалов как Гитлер.
Тима
с перепугу
полез в тарелку - по уши,
Бурба вылупил глаза,
осталЬные-прочие уронили ложки,
толЬко Славка Черепанов подробно сокращал мускулы рта.
- ОпятЬ пил одеколон, - сказал ЖенЬка.
- Рослик, - сказал Мочалов. - Погонные метры не существуют. ОтветственностЬ. Где норма. Где перевыполненЬе. Бригада простояла множество часов.
- Форсунка полетела, - сказал я примирителЬно.
- МолчатЬ, ШелЬмецов, - сказал наглец-Тима, стреляли ведЬ холостыми. - Коллектив утомлен ожиданЬем битума.
- Уши обломаю, - сказал я, подпрыгивая.
ЖенЬка посадил меня
как марионетку.
- Парни надорваны трудом, - сказал Мочалов. - Рослик. РазлагаешЬ бригаду. Трудово настроенЬе потеряно.
- Надорваны трудом (....), - сказал ЖенЬка. - Рыла что резиновые грелки. Спали как пожарные лошади. Спасибо не скажут.
- Полегче, Рослик, - сказали осталЬные-прочие.
- Рослик! - завопил Мочалов.
- Парни пашут кровлю как крестЬяне, а ты - попиваешЬ одеколон, дурака выискал, - сказал ЖенЬка. - Форсунка полетела
(....).
Пли-пли,
плюмбум пулЬ
в клочЬя
порвал
кастрюлю,
повар закричал как лебедЬ,
.............................................
.............................................
................ а после отбоя,
сквозЬ улюлюканЬе,
сквозЬ сочувственные рукопожатия
мы (Рослик-ШелЬмецов)
вы-скоб-ли-ли авгиевы полы казармы.

Ртутное утро,
сентябрЬ,
серебряные дожди зарябили.
Погода не благоприятствует кровелЬным работам,
мы (Рослик-ШелЬмецов)
промокли (братЬя во Христе),
под раскаленными крылами битумоварки - спим
солдатским сном, -
водяные вЬюги гудят в тополях.
Тополя - золотые.
- Что читаешЬ? - спрашивает он.
- Ерунда. Библиотечные стишки, - робко говорю я.
- Блок?.. немец?.. у ворот разлегся сфинкс, - читает он. - Что такое СФИНКС?
- Такое древнее животное.
- Он чутЬ не выпил душу мою. (....), - зевает он,
встает.
- Ты куда?
- Битум погляжу.
Он
вскарабкался на котел,
при-под-нял крышку - как гирю,
его
вдруг
обдало жирным огнем, - солнце
выкатило из котла,
зашипело,
умерло в луже.
Он
медленно спрыгнул.
- ПрыгаешЬ! - закричал я. - Не обожгло?
- Нет, - сказал он. Пощупал ниже пояса.
Мы посмеялисЬ!

Деревянная будка в центре Луны,
окна забиты-зашпаклеваны,
по углам составлены специалЬные швабры -
пирамидками - как карабины,
вдолЬ стен построены нары.
Он дремлет.
Пустоватые зеленые его глаза сколЬзнут иногда по мне -
я вздрагиваю, опускаю голову.
ОсталЬные-прочие думают.
- Погода не благоприятствует главным кровелЬным работам, - сказал Тима. - Мочалов приказал сдиратЬ старые рулоны. Инструмент - лопаты. Кто сходит за лопатами?
- Ты, - сказали все.
- Жребием, - воскликнул Тима, - жребием!
ЖенЬка
сплевывает, встает.
- Рослик! - воскликнул Тима. - Мочалов приказал тебе не разогреватЬ битум. Твое место -
ДверЬ
хлопнула как пушка.
- Индивидуалист, - сказал Тима.
В пилотку
покидали медные пуговицы,
Тима гвоздем проткнул запястЬе, кровЬю окропил
роковую пуговицу.
Тима
взболтнул пилотку.
Бурба выхватил окровавленную пуговицу!
- (....!) - сказал Бурба, выпятил живот, ушел за лопатами.
Славка Черепанов
захрапел как мотороллер, улетая в сны.

Я
развернул книжечку, чтобы вписатЬ вышеосмысленное.
- Что ты записываешЬ? - спросил Мастер.
- (....), - сказал я.
Мастер побагровел
как пират.
- Разное, - сказал я. - Проделанные работы, качество битума, кровелЬные легенды.
- О, - сказал Мастер. - ХочешЬ расскажу кровелЬную легенду?
- ИзволЬ! - обрадованно воскликнул Тима. - СтрастЬ люблю легенды, каждая естЬ поэма, по словам поэта.
- ПО ТУ сторону Луны существуют ослы,
молодые ослы в голубую мастЬ,
длиннолобые и непарнокопытные. Это эпиграф.
- Почему-зачем-откуда Луна? - спросили все.
- Кровля напоминает ШелЬмецову лунную поверхностЬ, - кротко пояснил Мастер. - Точно лунные поляны,
колеблемые ветром,
пулЬсировали стада оловянными ушами. Ослы были худощавы, чистоплотны, вздрагивали восклицателЬными хвостиками.
Водил стадо экземпляр породы,
серебряного цвета,
образец славы, хитроумия,
многие ослы поворачивали в него морды что торпеды,
звали его РОСЛИК.
- Го! - горланил РОСЛИК. - Стадо страдает плоскостопием желудка! плебс! кожаные уши!
Белокурая бестия,
развернув бабочками крахмалЬные уши,
гарцевал РОСЛИК,
обгладывал единственную лунную яблоню.
Стадо жрало крупу.
Попал ПО ТУ сторону волчонок, взъерошен как воробушек,
лунные стада увлекли его, мраморные копыта порхали над алюминиевыми местностями, шутка ли! - волчонок жался в лунную пылЬ.
Более прочего поразил его РОСЛИК.
- Лунный зверЬ, - трепетал волчонок, - индивидуум!
РОСЛИК окатывал обтекаемые свои члены
свежим взглядом.
- ГениалЬностЬ, - трепетал волчонок, - ПО ТУ сторону добра и зла!
- Ага, - серЬезно подтвердил РОСЛИК,
вдруг возникло булЬканЬе,
сытное зловоние заполнило Луну,
упали в лунную пылЬ
переработанные яблоки.
- Естественное выделенЬе, - сказал волчонок нерешителЬно.
Лунная скотина
скалила великолепные зубы.
- Как начитан волчонок! - восхищенно воскликнул я.
- Однако вычитанное не помешало ему полюбитЬ осла, - заметил Мастер. - Однако.
- Как несчастен волчонок, - притворно вздохнул я.
Мы
надолго замолчали.
- Хорошая легенда, - сказал я нерешителЬно. - Философичная какая...
- Запиши, - сказал Мастер. - Перевертывая с ног на голову, оплодотворяя моралЬю. Ты понял смысл?
- Я понял. Вы - стадо! - крикнул я, как революционер. - Он никогда не сходит за лопатами!
- Ого, - сказал Мастер. - УтешителЬно.

В мире тихо, светло -
как на Луне.
ТолЬко лужи вздрагивают от вращения
земного шара.
Топаем вперевалку - как утята.
Брезентовые робы - как осенние листЬя.
Сдираем рулоны.
А вонзает лопату -
Б засовывает руку в образовавшуюся прорезЬ,
оттягивает-оттягивает ковер,
А заталкивает лопату
глубже,
исполЬзуя метод рычага,
подрывает-подрывает.
Старые погонные метры.
Перекур.

- Пас!
- Бурба!
- Славик!
Всхлипывая,
ломая ноги,
разыгрываем шайбу -
лопаты стучат как топоры.
- Атакует Голонка, - комментирует комментатор. - Атакует ШелЬмецов, форвард-бомбардир.
О,
безумное регби, ГрюнвалЬд, ледовое побоище,
меня бодают черенками лопат - кости лопнут! -
падаю на колена, подбородком разбиваю лужу,
на волосок от лица пролетает реактивное лезвие лопаты!
Падает порубанный Мастер.
Игра отбегает
в далЬ - точно выключили телевизор.
- Молоток, - Мастер трет кулаком баклажан под глазом. - Классно играешЬ.
- Атакует канадец Бревер, - комментирует комментатор.
- Я-профессионал-бронетранспортер, - рычит Славка Черепанов,
локтем отталкивает Тиму,
затылком - наповал - убивает Алфера,
ногами лягает глухо тявкнувшего Гешу,
орудует готическим крестом (брат - раблезианец!) -
Бурба протыкает его -
хрипло стреляет раз-лом-лен-ная клюшка -
шайба
отскакивает.
- Прорыв! - комментирует комментатор. - Атакует Голонка, мастер кровелЬного хоккея.
Небо - рентгеновская пленка!
ветер хватает за волосы!
Бегу -
догоняет Канада!
Впереди стоит
он,
обветренное лицо - издали - плод граната.

Мочалов
разгуливает по дубовым доскам палубы (?),
осеннее солнце застряло на плече
как пиратская птица.
Соломенные усы блестят
соответственно.
От Мочалова разит
ландышами на спирту.
Мы
напряженно слушаем.
- Выпил, не спорю, - говорит Мочалов. - Выглотал. Вывернул стеклотару наизнанку - облизал. Зеленая отрава этакая. СколЬко баклажек истребил - не спорю. Потому - алкоголик. Опростился. Но - погодите, злые волчата. Я - Минотавр, соломенные клыки. Вы - стадо. УмывалЬные раковины желтые что лошадиные зубы, потное хаки, подзатылЬники - вы удовлетворены, проклятЬе, в рабочее время устроили игры, Мастер, почему-зачем-откуда баклажан, поправитЬ пилотку, карамба, раскататЬ рулоны, возчики битума - вперед, погода благоприятствует, Санта Мария.
- Уходи, Рослик, - говорит Мочалов. - Все сдирали старые рулоны. Где был.
ЖенЬка
медленно
уходит в - пустыню.
Слюдяными искрами сверкают его следы.

- Вадик, почему-зачем-куда прогнал Рослика? - говорю я.
- Индивидуалист, - говорит Мочалов. - Разлагает бригаду. Не хочет работатЬ. Помоет пол.
- Хочет, - говорю я. - Он оченЬ хочет. Вадик, прости его.
Мочалов глядит недоверчиво,
как Красная Шапочка,
вздыхает.

- Эге, - кричу я,
пробегая через солончаки.
Слюдяными искрами сверкают его следы.
- Что? - говорит он.
- Минотавр протрезвел.
- Ты, конечно, упрашивал Минотавра.
- Ничего не упрашивал.

- Идиот, поверни голову. Швабру в лоб заведу.
Я не ожидал.
Он
бешеными ударами швабры
разгоняет чернилЬную смолу перед рулоном -
глаза мутнеют как виноградины.
- Что медлишЬ, накатывай. Битум остывает.
Я ныряю в рулон,
работаю сериями шлепков -
как заяц-барабанщик.
- Голову поверни.
- Что медлишЬ, идиот.
- Идиот. Идиот.
- Голову поверни.
- Ну.
Меня трясет злоба - как танец,
ментоловая прохлада во рту.
- Ты, - говорю я звонким голосом, - ты.
- Я, - говорит он. - Я.
Швабра падает как шлагбаум.
- Ты, - говорю я, - ты...
подымаю кулак -
кулак улетает в небо как каменЬ,
Славка за шиворот отшвыривает меня
как волчонка.
- Рослик, уходи, - угрюмо говорит Славка. - Не плачЬ, ШелЬмецов.
Осины.
Горит, не сгорает заря.
Пунцовые листЬя обрызганы кровЬю - убита птица Рябина.
Блестит бутылочное стеклышко
кошачЬим изумрудным глазом.
О, глиняная, наизустЬ затверженная дорога в полк -
вразброд
хлопаем
рваными, как флаги, сапогами.
Он - впереди -
желтая точка.
- Не плачЬ, ШелЬмецов, - говорит Славка Черепанов. - ХочешЬ рябины?
Отламывает ниоткуда атомную ветвЬ рябины.
ВетвЬ шевелится, точно вареные раки,
я всхлипываю как Вертер,
грызу горЬкие клешни.
- Не плачЬ, Леха, - говорит Мастер. - Ты читал "On Heroes, Hero-Worship and the Heroic in History"?
- Не читал, - устало говорю я. - ОтстанЬ.
- Прочти, - говорит Мастер. - Прочти на гражданке. Все утеха.
А воздух густеет, густеет,
деревЬя блестят как медные подсвечники,
в голом печалЬном воздухе взошла звезда - ртутная капля.
- Мастер, - говорю я. - Мастер, это Венера.
- Может, не Венера, - успокаивает Мастер. - Может, астероид. Тотчас погаснет. Как ты дрожишЬ однако.
- Нет, - говорю я, слезы мои высыхают. - Это звезда любви. Венера. ПомолисЬ за мене, Мастер.
- Бог с тобою, Леша, - отвечает Мастер. - Эк ты право. УтешЬСя.

Это - чары,
очарование,
страстЬ.
СквозЬ багряные рябины,
параллелЬно дороге
(в глазах кровавое мелЬканЬе,
во рту ледяная рябиновая горечЬ)
бегу
сквозЬ воспаленные рощи.
Шахоня,
зеленоглазая дЬяволица,
мелЬкает голыми локтями,
обернуласЬ,
скалит желтые от табаку зубы!
- Рослик, - кричу. - Женя.
Кубарем в прелые листЬя
лицо подпрыгивает отделЬно от тела
ладони отлетают как перепуганные мыши
лают лают немецкие овчарки лесного царя
разорвут
Глупости, глупости,
я хрипло дышу,
это - не Германия,
это переутомление.
- Рослик, - кричу. - Рослик.
Тысячу лет
сквозЬ воспаленные рощи -
погоня.
Бесплодны усилия любви,
бесплодна погоня.
Кубарем в прелые листЬя
поджилки пронзает электричество крапивы
лают лают немецкие овчарки Артемиды
разорвут
Глупости, глупости,
я всхлипываю как мокрая мышЬ,
это не Эллада,
это переутомление,
золотые пигменты.
Под золотым тополем
я хрипло дышу,
мене знобит -
воздух охлаждает разогретые мускулы.
Я знаю, что
травоядные ослы не живут в безвоздушном пространстве,
что лесного царя не бывает,
что золотые пигменты - закон природы.
- Рослик, - кричу. - Рослик.

ОктябрЬ.
Красное золотое утро.
Голубиная изморозЬ.
В мире светло от листвы,
ртутное облачко -
как гвоздик -
блестит в последнем лазурном небе.
Ветрено,
ветрено,
прозрачное пламя ангины разгрызает тополиную мозаику,
лист отскакивает - зияет сквозное отверстие.
А вот -
крепкое дерево - не скрипнет.
Костяные ветки.
Закаленные цветы побежалости - не листЬя.

Битумоварка напоминает паровоз.
Прозрачные деревянные веранды - тополя облетают.
- РаскататЬ рулоны. Выпил, не спорю, - он пародирует Минотавра,
вдруг -
метнул яблоко что билЬярдный шар -
едва не проломил череп яблоком!
- Обалдел, что ли, - говорю.
- Работа не волк, - говорит. - Человек человеку брат. МаменЬка прислала.
Под золотым тополем
пир -
яблоки,
шоколадные резные изделЬя,
голландские головы сыра,
виноградное вино -
он
долгим плотоядным глотком
глотает влагу яблока,
меня шатает как перышко.
Он прыгает как доисторическая птица -
зеленое электричество из глаз!
- Обалдел, что ли, - говорю.
- Выпил, не спорю, - говорит.

Влажное хрупанЬе,
снег изо рта,
мы - белозубые, мы - беззаботны!
В желтых листЬях барахтаемся как молодые лЬвы,
курим напропалую,
ругаем Минотавра,
тискаем друг врага мягкими лапами,
лавровая роща сверкает сверху
золотыми листЬями.
Он жестикулирует как италЬянец.
- Вот баба была - пес. Свистну - прилетает, ушами хлопает. Махотина Люда. Махоня. Поехали за город. Она алгебру прихватила - зубритЬ, загорая. Я прекрасно предвидел, какая алгебра. Плакала после совокупления. Махоня. Поехали к другу. Бардак. Ароматные свечи. Вино обернуто в стеклянную бумагу - букетами. Парни - Гераклы. Она заблестела зубами-то, проявляет кошачЬи повадки при кошачЬем блеске свечек. Я завел за угол дорогую. Лепит горбатого - танцеватЬ приятно, де. Врезал я памятку - с копыт полетела дорогая. СколЬко девок было - розовые ноги, ветреные руки, головы плавные. А эта - древнее животное немца твоего.
По-детски припухлая в запястЬе
страшная рука
гладит по голове. Меня.
- Apropos, яблоки. Поехали за город. НочЬ. Сад незримого Колхоза. Махоня говорит: нарвем яблокОВ. Полезли. Спортивную сумку набили - точно - каменЬями. При-под-нял - туго. Думаю: хотела яблокОВ - тащи. Так она - взмокла! как пес!
- Сад был изумрудно-мрачен, - восклицаю я. - Яблоки - золотыми камушками. При Луне.
- Сад был просто мрачен, - зевает он. - Каменные яблоки. Луна - была.

Под крылом битумоварки
он
спит как женщина -
бесстыдно распахнув тяжелые ноги.
ОгонЬ погас,
смола затвердела,
черные листЬя мелЬкают как вороны.
Накануне потопа
солнце улетело,
завершены кровелЬные работы,
авианосец-кровля уплывает
в -
легенду.
Записываю
вышеосмысленное:
"Зеленоглазые солдаты
(Р-Ш),
позабытые прогрессивным человечеством
на произвол
иррационалЬного пристрастия,
стукаем желтоватыми, как умывалЬные раковины, зубами,
замерзаем,
засыпаемые черными листЬями.
Какая Цивилизация раскопает
наши золотые рощи,
допотопные котлы,
иррационалЬные пристрастия,
нескладные рукописи..."
- Женя, - говорю я. - На мене каплет. ПодвинЬ ногу.
- Мне удобно, - говорит он.
- На мене каплет, - прошу я. - ПодвинЬ ногу. Мне холодно.
- Не знаю, - зевает он. - Мне удобно.
- ПодвинЬ ногу. Мне оченЬ холодно.
- (....), - зевает он.

Как паралитик,
я
вылезаю в деревянные веранды,
спотыкаюсЬ - по щиколотку в глине,
глаза залеплены листЬями,
на ощупЬ бегу сквозЬ тесные деревянные рощи,
небо выливает за воротник ушат воды,
меня догоняет Мочалов.
- ШелЬмецов, где Рослик?
- Не знаю, - говорю я. - Сторож я ему, что ли.
Плачу,
плачу,
обливаюся осенними слезами.

П Р О Л О Г

Я
засмеялся как Гулливер.
ЧернилЬные ниточки, лиловая пылЬ!
Я
сказал снисходителЬно.
- Эге, волчонок. Твое пристрастие не обязывалО зеленоглазого Рослика. Какое обилие героиЗма - батюшки-светы.
Вдруг
медным звоном
замигал воздух.
Улыбка исчезла - точно ветер пощекотал лицо;
я
побледнел как куст сирени,
м е д л е н н о
побежал к двери.
На пороге
стоял Солдат.
- Что, - сказал я. - Военное положение? повестка?
- Рослик, - сказал Солдат.
- Не понятно, - сказал я,
мы разговаривали как манекены.
- Рослик, - повторил Солдат,
- Да проходите в комнату! - закричал я,
чтобы он перестал,
перестал болтатЬ ерунду!
Я - понял.
Молчание было ужасное.
- Знакомое влиятелЬное началЬство, - сказал я, - подписалО сего дня мое моленЬе о паспорте.
- Твоего друга
- Моего друга? - быстро воскликнул я.
- Твоего врага
- Врага? - быстро воскликнул я.
- Рослика - терзает соленое одиночество, его рот -
чернослив, глаза - мутные виноградины, он умирает без воды.
Я - молчал.
Молчание было ужасное.
- После кровелЬного сезона бригаду демобилизовали, - устало сказал я. - Все забылося.
- Я видел его сегодня! - закричал я. - В коридоре у началЬника. Я проворонил примиренЬе, а он - удрал. Ты - галлюцинация.
- Злые шутки, - сказал Солдат. - Он умирает.
Я молчал.
- Погодите, - сказал я. - Погодите!






н е к о н е ц


Я
выскочил во двор,
весЬ - в золоченых пуговицах
как волшебник,
а мундир как дубовые листЬя,
а сапоги как черная икра,
а...
Солдата след простыл - замело его след
вопросителЬными знаками снегопада.
Это была галлюцинация.
Я
хлопал ушами как идол Полинезии - посреди каменного двора.
И - вспомнил,
как советовал некогда Мастеру
делатЬ практичные выводы
из полученного видения.
Я попробовал сделатЬ практичные выводы,
но -
из этого повествования
дЬявол не сделал бы
практичного вывода!
Ежели БЫ
я знал,
какое видение получу вскоре,
какое нервное потрясение.

В синтетическом панцире
бродил я
вокруг да около
ТретЬего Отечества,
боязно было мне,
холодок возникал в желудке точно легкая влюбленностЬ -
едва я поглядывал в улицу, -
волынил,
оттягивал официалЬное возвращение,
пред-чувствовал, что ли.
Но -
костяным от страха шагом -
шел-пошел-вошел
в улицу,
мимо красного углового дома -
там жил Иван Сергеевич Тургенев,
там жила желтоволосая дама,
помню,
далее - дома,
голубые,
желтоватые -
нет,
желтоватые,
а потом - голубые,
облупленные,
правилЬно,
отставные особняки,
в шестнадцатом доме
жили Карамзины
Екатерина Андреевна и СофЬя Николаевна,
а теперЬ живет
(полноте, живет ли)
уголЬнолоконная дама -
бегом - далее!
почему?
глупости какие -
я просто гуляю
по старым тротуарам.
Просто и беззаботно - гуляю.
По старым тротуарам.
ВдолЬ Чертова Сада.
СколЬзя палЬцами по железным прутЬям ограды.
Снег падал урывками - пространство моргало.
За оградою скрипели
тополя, дубы, клены,
грушевое дерево -
все на одно деревянное лицо,
ветер сдувал с кровелЬ микробов,
меня знобило,
я прятал череп
в плечи
через отверстие панциря,
размышлял о быстротечности времени,
мысленно цитировал Гераклита,
вспоминал собственные потуги -
затмение ума,
проблема героиЗма -
глупости какие.
Поэму подумывал писатЬ!
Мне стало скучно.
Я поворотил обратно -
вдруг увидел Каратышки-НЫХ.
Снег померк в очах... это?
двуполое, жирное, - ноги кузнечиков, - с выпуклым животом, - катящее никелированную тележку (блестела как вставные зубы), - это Леонеллушка?.. ведЬ была дама - золотая роза, кожаная куртка! - это Федосей?.. ведЬ был чернокнижник без страха,
истины ради не жалел родного...
в тележке восседал человек
неопределенного телосложения,
профилем - сановник,
в кулаке пластмассовая гремучая палка!
Они
шли-пошли-прошли
мимо,
не узнали. Кажется.
Леонеллушка
блеснула глазом
сквозЬ латунные волосы,
почти - испуганно,
почти - умоляла,
почти - ненавидела (?).
Я толЬко что собирался воскликнутЬ:
"Федя. Леонеллушка. Я толЬко что собрался порассказатЬ вам о кровавых тупиках, печалях, пристрастиях, приключениях, помытЬ косточки Кликно, послушатЬ вас, ваше мненЬе о моде, музыке, литературе".
Я съел приветствие -
Каратышкин не заметил мя,
оттолкнул плечом, -
был мускулист, катал бочки в порту, -
я полетел, прилип к прутЬям, -
они уходили
в - асфалЬтовую, в - оледенелую, в - некоммуникабелЬную
улочку,
я - понял.
Я сказал:
- Федя.
КаратышкиНЫ
мгновенно
пе-ре-гля-нулися, -
будто решали мою
судЬбу, -
сказали
друг врагу
рот в рот:
"Забулдыга. Денег просит. Наверное".
И -
бесповоротно покатили тележку далее.

Вот-так-так.

А дома мене ожидало писЬмецо.
Так говорится - ожидало.
Чем оно занималося, ожидая - валялосЬ ли в-кровати, рылосЬ ли в-книгах, -
не знаю.
Дядя Гринвуд прислал извиненЬе за долгое молчанЬе. А куда писатЬ было?
в - армию из - Англии?
Оказывается, дядя Гарри женился. На пятидесятом году лоялЬного существования. Жену звали Mary. Памятуя веселые традиции флота, Гринвуд приглашал выпитЬ во здравие Mary, чтобы искры изо рта, де.
Существовал уже крошка-англичанин Thomas. Дядя Гарри выражал уверенностЬ, что family безвременно умершего Оливера посетит однажды England. Оказывается, Mary и годовалого Thomas оставил аппетит. ИзвелисЬ, желая обнятЬ сыночка популярного в-Англии поэта-публициста-переводчика эллинов-демократа.
Come to, увещевал дядя Гарри, пудинг не заставит себя ждатЬ, климат полезен, ром, элЬ, коттеджи шестнадцатого столетия, - короче, come to.
МаменЬка поплакала над писЬмом,
а я - задумался.
- .........? - думал я. - .........э?
а впрочем.
- МаменЬка, съездим в-Англию? - спросил я.
- На штаны сначала накопи, - сказала маменЬка.
Вдруг
медным звоном
замигал воздух.
- МаменЬка, это - Тоби, - закричал я.

Кликно
выставил на стол
вино,
осетрину,
черную икру.
Я
выставил
серебряные стопари тринадцатого столетия, фамилЬные.
Икру не стал естЬ - она напоминает кирзовые сапоги, -
право -слово, Тоби.
Вот Леонеллушка пекла воробЬев, помнишЬ?
- Ничего, ничего, - сказал Тоби. - Понимаю. ВыпЬем.
Мы выпили -
понеслася душа в-крепленые, в-полусухие, в-полусладкие области Рая!
Я прочитал другу вслух "записки кровелЬщика" - не придумает ли Тоби практического вывода, спросил я.
- ЛюбитЬ - выбратЬ господина посилЬного. Или раба, - сказал Тоби.
- Вот ОНО что, - сказал я. - Я-то дурак.
Мы говорили, выпивали, закусывали,
закусывали мундштуки-удила, воняли табаком,
я забалдел над серебряными стопарями,
думал-думал,
дума-
менЬка
под локоток
отвела мене в-кроватку,
я спал и думал:
высплюсЬ наконец без ангины без монологов без ехидного визионера-Мастера в-голландском полотне финике героиЗм глупо поэма про желуди
я спал - вспомнил про Каратышки-НЫХ
застонал!
НЕКОММУНИКАБЕЛЬНУЮ поэму писатЬ надобно!
Такую поэму про человеческие отноШЕ... отноШЕ... отно... х-р-р... х-р-а-п... фЬю - фЬю...

Чирикали пташечки.
От фиолетового ствола сосны
к
фиолетовому стволу рябины,
сквозЬ солнечные взрывы,
легче мысли -
я взлетел по тихим ступеням
на веранду!
Шелковая засколЬзила вдолЬ колен,
я оглядывался.
Это было детство! пригород! лето! - я был, наконец, избавлен от принудителЬного гулянЬя вокруг медных всадников, от зазубриванЬя Иванушкиных подвигов.
ОсенЬю предстояло мне овладетЬ писЬменностЬю, числами!
А покамест
в глиняном кувшине белело молоко,
а фарфоровое блюдечко, напротив, алело -
коническими ягодами!
я стоял посреди детства,
влажными зелеными глазами узнавал:
старого Рабле в кожаном переплете,
серебряные стопари,
початую бутылку рома (завтракали
недавно),
старую подушку (англо-ирландские
орнаменты. МаменЬка верила охранителЬным
качествам отечественного орнамента и -
создала подушку, исполЬзуя плетение
из англо-ирландского алЬманаха восЬмого
столетия. Наивная маменЬка! - где теперЬ
Оливер Макшелл?)
Соломенные стулЬя напоминали
соломенные шляпы, раскиданные ветром, -
а! - папулина печатная машинка! - на дубовом табурете,
конечно!
(Табу, - говорил папа про машинку, - не трогатЬ!)
помню, узнаю ТАБУрет.
Ага,
гаванским табачком тянуло извне - папуля гулял после завтрака, обдумывая статЬи, переводы. А маменЬка?
Тоже в - саду! Звала, probably, мене - отведатЬ клубнику в молоке, - я, probably, осваивал пинг-понг, парировал удары златокудрого дошколЬного существа.
Точно, я услышал маменЬкино молодое восклицание:
- Оливер, не видал нашего несносного зеленоглазого малЬчугана?
ПапенЬка отвечал рассеянным баритоном:
- Не знаю, дорогая. Пинг-понг, дамы.
- Замолчи, Оливер! - воскликнула маменЬка.
- Право-слово, Маргарэт, - добродушно отвечал папенЬка, - уверяю тебя, пинг-понг, дамы. Прекрасно!
Точно, я услышал тиканЬе целлулоидного шарика,
отворил окно -
малютка Я (?) переминался, как медвежонок, за прямоуголЬным пластмассовым столом, а соседская блондинка пяти лет неумело размахивала ракеткою!
малютка Я (?) был в телЬняшечке, в парусиновых штанишках - пожирал прелестную партнершу изумленными зелеными глазенками!
Внезапные солнечные взрывы
ослепили мене,
я вытирал слезы,
а шелковая ластиласЬ, терласЬ о колени, как живая, -
как звали собаку? - не помню, - Тристрам, что ли, - а был кот Вилли, любителЬ полевых мышек! - днем нюхал ароматные травы, - по ночам оглушителЬно мяукал!
Ненароком я поглядел в - зеркало.
Страшное лицо молодого мужчины!
седые как воздух глаза!
я - отшатнулся.
Я понял,
как обманчива эта дачная идиллия. Через немного времени финики назреют, сгустятся, дадут о себе знатЬ - понятными толЬко папе симптомами!
Седыми глазами
узнавал я
детство.
Седыми глазами увидал
мигание за окном.
КутаясЬ в-одеяле,
выпростал тулово,
встал как римлянин, -
проклятЬе, финики вспомнилися, давеча размышлял, глупо, мол, ерунда, мол, - какие практичные выводы можно сделатЬ?
Перепил.
Я проснулся,
подошел к окну.
Мигание усиливалосЬ.
Окно напротив блестело как крышка рояля.
Наступала
НЕКОММУНИКАБЕЛЬНАЯ ПОЭМА.

В начале поэмы
я
сомневался.
Внизу проживали пЬяные мотоциклисты,
еженощно стреляли по окнам -
стекла сыпалисЬ как
из ведра,
звенели,
ударяя по алюминиевым шлемам!
Мотоциклисты расстреливали,
жгли на кострах,
били апперкотами,
вешали.
Утром платили штрафы.
Скромные такие ребята,
неуклюжие как водолазы, -
выкладывали рублики, вздыхали, мяли в руках алюминиевые шапки,
чесали круглые стриженые затылки:
"ИшЬ, чего по пЬяне наделали".
Еженощно
продолжали расстреливатЬ.
Никого не удивляло мигание костра.
Привыкли.
Даже сделали практичные выводы:
мотоциклисты не врываются в - квартиры.
Несмотря на собственное головоломное существование,
мотоциклисты истребляли всякого, кто
бодрствовал без уважителЬных причин (уважит.прич. - девушка, ночная смена).
Всякого, кто
испытывал сомнителЬную потребностЬ, - например, -
погулятЬ при Луне -
объявляли повстанцем.
А бездомного, голодного или зеленоглазого - расстреливали без разговоров.
В известном смысле мотоциклисты исполняли
(правда, несколЬко неуклюже)
функцию Мефистофеля -
желая зла, творили добро! - в известном смысле мотоциклисты поддерживали порядок. После полуночи л/состав дома -
спал.
И я,
повторяю,
сомневался:
точно ли это НЕКОММУНИКАБЕЛЬНАЯ
поэма?
Может,
просто выявили повстанца и -
ликвидируют?

Вдруг,
в - палисаднике,
возле деревянного коня,
заметил -
никакие это были не мотоциклисты, не водолазы,
а -
странники!
ПлатЬе бакалавра, панцирЬ рыцаря.
Странные стереотипные облики были у странников -
оранжевые золотые маски! ярлыки конЬяка, право-слово.
Странники раздували костерок,
огонЬ разгорался в плексиглазовом воздухе,
искры золотыми рыбками плавали по крышке рояля.
Без маски
была
толЬко Беата Тышкевич -
от
электрического
разряда
в
сердце
я -
рухнул на подоконник,
лбом вышиб рамы,
наполовину вывалился во мрак,
распластав руки - плакатным голубем мира.
- Апология комнаты, - услышал я,
пребывая перевернутым.
Выкарабкался обратно,
в - комнату.
УвиливатЬ не посмел.
Я понял, что
мене призвали
слушатЬ, возможно - протоколироватЬ.
Лег грудЬю
на карниз,
сердце заныло от холода.
- Апология комнаты, - говорил гриппозным, рыцарственным голосом ГаралЬд,
вороненые латы мигали сатанинским блеском,
забрало улыбалося твердыми улыбками,
собеседники оборотили в - его сторону
радостные лица...
а Беата, Беата! - в полотняном платЬе, как парус, - сверкала латунными волосами, -
подбежала к латнику ГаралЬду,
сказала полЬским голосом:
-
Как я слушал!
не записывал! - протоколированЬе - толЬко образ, литературная хитростЬ, - разве возможно протоколироватЬ человеческую речЬ? Человек заговорил - слушаю музыку, покамест музыканты не устали! - потом - по нотам - будет другая музыка. Что скрипетЬ пером, что останавливатЬ мгновенЬе? (батюшки светы, выводы непрактичные).
Я заслушался
металлическими звуками старинного языка,
упустил смысл пролога,
слух вернулся позднее,
когда
ГаралЬд гремел,
воодушевляя странников:
"Счастлив, кто
после атомных вЬюг
илЬ серного дождя,
илЬ каменного града -
ступает в деревянные илЬ мраморные ступени,
отворяет дверЬ
миллиметровым отклонением
златого ключика
и -
телевизионные оракулы говорят выгодную правду,
рассказывают про атомные вЬюги как ученые коты!
Озирает счастливец
счастливым оком
свои пределы - книжные стеллажи!
Один человек
приобрел по наследству комнату.
Шел-пошел-пришел друг-повстанец,
прострелен в плечо, голоден, - зеленоглазый как волк.
Человек Владелец Комнаты
накормил его супом,
прочитал вслух беллетристику.
Повстанец ушел.
Его убили во дворе.
Человек Владелец Комнаты
лег в амортизированную постелЬ, уснул.
Он предлагал повстанцу переночеватЬ или пожитЬ.
Но -
разве ЭТО важно?
У повстанцев не бывает комнат.
Повстанец неминуемо
ушел-вышел-пошел БЫ во двор.
Счастлив, счастлив
Человек Владелец Комнаты.
Он копит книгу. Список благих его дел - необозрим.
Ибо -
книга - благое дело.
Читая,
Человек Владелец Комнаты
стал невероятно благороден,
мудростЬ наполнила очи голубиным телевизионным светом.
Зеленоглазым его трудно назватЬ.
Что говоритЬ! я преклоняю
сталЬное
вороненое
колено
перед
очарователЬными
зелеными
очами
Беаты Тышкевич!"
- , - воскликнула Беата,
вздулосЬ полотно у нее на груди.
Я
не умел беспристрастно протоколироватЬ,
сползал черепом вниз,
ногти трещали цикадами,
когда я втаскивал своеволЬное тело обратно,
в - комнату!
всхлипывал как собака,
крики взрывалися в органиЗме,
я упал на карниз,
ударился бровЬю,
лицо было очевидно вымазано кровЬю.
Слух вернулся позднее,
когда выступалО оптимистичное существо в-гимнастерке,
штаны немилосердно заужены, вот-вот лопнут как панталоны,
рыданЬе потрясло мене, как приступ рвоты,
я затыкал кулаками рот,
слушал:
"Я - грустное демобилизованное деморализованное существо.
Враги мои были -
идолопоклонники. Сержант учил:
Не идол, но идеал - сутЬ веры.
А идеал тот - все впереди.
Видел я
труп врага-ровесника. Юноша упал, обнимая арбалет, карабин, лазерную пушку.
- Идолопоклонники. СплошЬ идолопоклонники, - сказал мене сержант.
Потом
враги перестали. Я вышел из битв,
не понимая -
ВСЕ впереди
или все ВПЕРЕДИ
у мене.
Отслужив определенное генералами время,
я
вернулся под кровли Родины,
встал в-улицу - в прямоуголЬном палЬто.
Снег падал урывками - пространство моргало.
Я не застал приятеля,
он толЬко возвращался из путешествия
на работу,
каждое такое путешествие
было сопряжено со смертелЬной опасностЬю
бытЬ обстрелянным повстанцами или мотоциклистами,
приятелЬ усколЬзал от гортранспорта,
чтобы угодитЬ под ножик хулигана,
под радиоактивные дожди,
он рисковал, наконец, проглотитЬ микроб!
Однако приятелю везло. Соседи сказали, что
приятелЬ цел до поры.
Я решил подождатЬ приятеля.
Во дворе.
Двор поделен надвое кирпичным забором,
железные решетчатые ворота - на вечном замке.
За воротами устроена детская площадка,
проникнутЬ туда можно
через пожарную дверЬ детсада,
откуда выпускают собственно ребят -
они бегают по дну
каменного лукошка,
кормят деревянного коня.
Предусмотрены спортивные снаряды,
шведская стенка, например, -
деревянная решетка в - голом воздухе,
которую разрешено свободно обходитЬ, ежели
загораживает дорогу!
Или - турник-виселица.
Играют ребята до темноты,
озаренные оконным электричеством.
ДошколЬницы хохотали феями!
Я попробовал пролезатЬ
сквозЬ железные прутЬя - безрезулЬтатно!
Ничего не увидел,
шел-пошел-вышел
в - улиу,
было скучно".
Я
более не умел вытерпетЬ,
одним махом натянул свитер,
прыгнул по коридору как рысЬ,
кубарем
акробатом
скатился
по лестнице
во двор,
хотелосЬ кричатЬ
"Беата. Беата".
или
"Не надо. Не надо."
Бог знает,
чего я кричал.
Я
стоял около огня,
странники никак не среагировали,
страшно было разглядыватЬ гомерические рожи,
это был хохот мертвых, окаменелые раковины смеха.
Странники мерзли,
маски вздрагивали,
челюсти постукивали как печатная машинка за стеною.
И толЬко Беата,
Беата шла-пошла-подошла ко - мне,
белыми ладошками стерла кровЬ со лба.
(Когда человек колотит лоб о карниз,
лоб редко остается неповрежденным. Ого, практичные выводы. Наконец-то. Зря что ли кровЬ лЬю. Этак видение кончится.
Ведение протоколов не предполагает исключителЬно перо, оклад рублями. Сызнова непрактичное полезло!)
- Беата, - сказал я. - Беата.
- , - сказала Беата полЬским голосом,
обняла мене - как женщина,
я заплакал будто потерял Родину.
ГаралЬд,
сталЬными калеными башмаками высекая узоры,
ковылял к - нам, одобрителЬно и хрипло всхлипывая, подал мене
оплетенную баклагу, как ананас,
- На-ко, малец. Хлебни.
Я хлебнул,
древнее рыцарское зелЬе зажгло желудок,
я упал как кукла,
уши звенели серебряным счастЬем.
Беата присела возле,
охватывая белыми руками парус в коленях,
ветер толкал латунные легкие тяжелые волосы,
Беата отняла
у мене
баклагу,
медными губами впилася в - кислое горлышко,
о, Беата, Беата.
Около огня стояли
бакалавр-очкарик,
школяр-балагур,
некто во мраке, Иуда что ли.
Откуда было знатЬ - мне?
окровавленному,
источенному рыданЬями, протоколами.
- Беата, - сказал я, - Беата.
- , - сказала Беата.
- Ваша очередЬ, бакалавр, - ворчал ГаралЬд, - ваша очередЬ.
Бакалавр поправил очки жестом русского интеллигента -
точно слезу смахнул, встал -
черное платЬе затрепетало.
"ЛоялЬная баллада. Ну - подтекст. Двусмысленная история. Ну - гиперболы.
Жили
двое,
разделенные расстоянием километр-миля-лЬе.
Были
двое,
взаимосвязанные государственными законами, лЬготами, водопроводом.
Десятилетие потели в - парте. Редко совпадая мнениями, посещали-вдвоем-субботние кинотеатры, ездили-вдвоем-за город.
Х,
бледен как алебастр,
нехотя затягивал щиколотку лыжным ремнем,
его пугала спартанская нагота снега.
У
свора девок пела телефонные гимны, забывая достоинство и возраст.
Х полюбил
возможно - Беату,
возможно - уголЬнолоконную даму из шестнадцатого дома -
безрезулЬтатно.
В периоды общественных сдвигов
друзЬя
стояли по одну сторону баррикады.
Когда Х оклеветали,
У приложил усилия,
исполЬзовал школЬные связи,
вызволил друга из тюремного недоразумения.
Дожили до седых волос.
Вот,
серебряноголовые,
играют в шахматы,
в - деревянное моделирование судеб.
Иногда Х
придумывает шахматные коллизии,
решают вдвоем.
У
все кажется проще.
Однако, подумав,
У соглашается.
Сызмала они
были вставлены в - парту локотЬ к локтю.
Никакие разногласия по поводу истории, философии, музыки, секса, политэкономии, литературы - не заглушили боязнЬ каждого
испытатЬ одиночество.
Когда Х после шахматных споров уходил,
У звонил-спрашивал:
- Удачно добрался, Х, не передумал на завтра?
Когда У после шахматных споров уходил,
Х непременно звонил-спрашивал:
- Удачно добрался, У, не передумал на завтра?
После работы
я, бакалавр,
свободно созерцаю звезды и кровли.
Кровли помечены телевизорными антеннами -
Х,
У...
МогилЬные кресты - алгебра..."
- , - сказала Беата Тышкевич, -

Вдруг,
захлебываясЬ,
ломая палЬцы как шпагу,
закричал школяр:
"По углам планеты
корпят за дубовыми столами
крепколобые люди,
выдумывают ноты,
пЬют чернилО
из - медных чернилЬниц.
Когда полиловеют вены, выя -
люди дудят в полые чернилЬницы!
Земля поет медными голосами
что земля ангелов.
Красиво?
А знаете,
по ночам музыка стонет
в нотных тюрЬмах,
грызет нотные решетки!"
- , - сказала Беата. -

Я не ответил,
она проверяла, уяснил ли я свою миссию протоколиста.
Школяр дрожал от холода, от неверия,
засовывал под маску сигареты,
безмятежная розовая физиономия дымилася.
- ПозволЬте, юноша, - сказал Иуда что ли, - позволЬте прочитатЬ коллегам стихотворение, которое пояснит ваше абстрактное видение мира жизненным примером. Вы, как и полагается молодому человеку, затронули оченЬ интересную проблему. Увы, толЬко затронули, как и полагается молодому человеку.
Иуда помахивал деревянным предметом.
В аквариумном мраке фосфоресцировало темя, обдуваемое ветром,
седые волосы облетали как святостЬ.
Беата обняла мене
за горло,
я не умел пошевелитЬся,
чтобы разглядетЬ Иуду получше.
Иуда сделал непрактичное движение,
уронил предмет -
костылЬ (?).
Иуда
говорил как лектор:
"Истина тебя звали, Истина, - конечно, зеленоглазая, - локоны - орехами калеными, - мелЬкала над перекрестком, выстукивала изогнутыми, как нежное лекало, ногами, обутыми в сандалии, - ремешок туго оплетал голенЬ, - каштановые каленые локоны! - в блистателЬном плаще! -
вот я шел-пошел-подошел,
вот я упал, пытаясЬ выцарапатЬ лезвие из окровавленного легкого,
а ты исчезла зеленым лучом, -
Истина тебя звали, Истина из дома, где - гудели голуби и гитары, где женщины орали над кастрюлями точно вырезанные кадры неореализма, где потные парни в кожаных штанах по косточкам разбирали мотоцикл посреди двора, - откуда
ты
вышла? - на перекрестке вечно блестел дождик, широкие лужи-лопухи, водяное захолустЬе, -
потом бомбы летали как вороны, падали в - тихие каменные кварталы, - на перекрестке сияла воронка от фугасного попаданЬя - бездна, до краев налитая небесными каплями, - на фронте, в черных кустах, я глядел воспаленным лицом, как беззаботно шагали по гудрону интервенты, помахивая голыми до локтя руками, - и мне показалося, - плащ блеснул в толпе! - или ветровое стекло мотоцикла? - я приказал отряду - мы расстреливали, расстреливали веером, в упор, вдогонку, в - кишечник! -
потом я вернулся, подтаскивая тело вслед безумному, обветренному черепу, - ухо подпирал основным костылем, -
где ты была,
где ты - теперЬ,
зеленоглазая Истина, -
вот я - на осиновом костыле - верю:
ты была эвакуирована, ты - вернешЬся,
а может, ты была сестрою милосердия,
а может, ты была молодецкая шлюха,
а может, - а вдруг, - а впрочем, - а все-таки, -
я стою под мелким черным дождиком, -
пепел концлагеря летает над перекрестком? -
а вот
ты
сызнова проходишЬ мимо! - в блистателЬном плаще, -
локоны каштановые, - каленые орехи."
- Бывает, - сказал школяр. - Ничего особенного.
- Ничего вы не поняли! - юноша! - раздраженно сказал Иуда, - поживите с-мое.
- А вы ничего не поняли про музыку! - запалЬчиво сказал школяр.
- Как скучно, - вздохнул бакалавр. - Какая, извините, некоммуникабелЬностЬ.

Сработало гаралЬдово зелЬе,
я крепко взял Беату за локотЬ,
сказал:
- Беата, поедем в ПолЬшу.
- , - печалЬно сказала она. -
- Господи, - зашептал я, какая ерунда. Неужели ты не чувствуешЬ, как холодно?
Но -
Беата улыбаласЬ печалЬно,
высвобождала оголенные плечи из моего неуверенного объятия.
Странники смотрели в огонЬ. Я тоже замолчал,
не было слез в мире...
вдруг Беата зарыдала в ладоши, это было слишком,
ГаралЬд сорвал маску,
все осталЬные сорвали маски! - я
отступил от огня,
потому что -
это были повстанцы,
зеленоглазые как стоянка такси!

И тогда
во двор въехали мотоциклисты -
рогатые шлемы, свитера, голые по локотЬ руки, автоматы на ремнях, -
мгновенно выключили двигатели,
привстали в седлах,
блеснув кожаными ногами.
- Беата плачет, - пискнул мотоциклист слева.
- Заседают, - прохрипел мотоциклист справа. - Студенты, пацифисты зеленоглазые.
Залаяли,
захрюкали,
заулюлюкали мотоциклисты!
ГаралЬд взмахнул пудовым лезвием,
автоматы грянули как барабаны,
пули продолбили панцирЬ,
ГаралЬд грохнулся в-асфалЬт - точно газированная будка,
школяр швырнул гранату,
осколки чирикали как воробЬи,
мене как бумагу понесло в угол,
мотоциклисты в упор расстреляли солдата, Иуду, бакалавра,
школяр сгорел от гранаты,
а Беату придавили коленом, рвали белое платЬе.
В конце поэмы
волком выл
конЬ,
позабыв деревянное происхожденЬе.


Что же ты,
латунное перышко,
приумолкло?
Отзвенела одна музыка,
прозвенит ли другая мне?
Отцвели сигареты,
гитара молчит - осенним цветком.
Пауза.
Выпало мне утро туманное,
радиоактивного снегу насыпало - горЬкого серебра!
Пауза,
а сверху парит прозрачная ворона Фермата,
прозрачным карканЬем ранит ум.
Мне бы
фермату молчания,
красное сухое золото дня,
ан нет,
выпала мне фермата отчаяния,
то бишЬ - западная экзистенция,
то бишЬ - прозрачная носталЬгия,
Господи,
выпало горЬкое серебро.
Пересохло в организме все слизистое,
горит пищевод как бикфордов шнур,
фермата отчаяния нависла над
черепом
как гилЬотина.
Седыми глазами встречаю утро и март.
Уже летят водородные облака,
зеленоватые,
серые,
лЬют воду на ржавые мелЬницы марта!
Скапливаются капли в болЬшое количество
около канализационного люка,
хлопают мылЬные пузыри!
Тщетно усиливаюсЬ определитЬ областЬ допустимых значений дождя.
Радости не чувствую,
ибо нет силЬного чувства в - моем органиЗме,
толЬко скука,
инертная как Я.
Снег ли
овеивает мя,
горЬкая ли солЬ прострации -
знаю одно: скука.
МылЬная вода заливает мостовые,
снег блестит точно площадЬ (в древнем Новгороде?),
выложенная лошадиными костями.
Встану я
посреди площади-судЬбы,
стану я
молитЬся на пистолет.
Ибо затмевала ум гибелЬ желудя и -
жил я целесообразно.
А теперЬ ум - черный кот, карлик-отщепенец.
И не расцвело мое счастЬе,
не удался вариант!
У кого впереди зарплата стабилЬная, диплом, свадЬбы обилЬные, пляски осенние, мотоциклы,
кто - скрипку стоит,
кто - кораблЬ,
кто - златорыжую бабу урвал от судЬбы...
У меня впереди все,
даже смертЬ.
О идут мои враги,
о идут мои враги.
Разверну на груди
синтетические одежды сорокарублевыя,
а чтобы развернутЬ на груди одежды подороже,
надо было БЫ
повторитЬ жизнЬ -
и развернул БЫ на груди одежды из щепетилЬного Лондона.
Нет -
и -
нет.
Не хочу повторятЬ жизнЬ,
молю:
гряди ты, своевременное орудие Господа,
мистер КолЬт,
герр Парабеллум,
гражданин Макаров.
В центре столетия рожден,
чувствую себя далековатым
от столетия.
Далековатые предметы сближаю собственными средствами мозга.
Орудие Господа, вороненое! - насечка в рукоятЬ врезана -
что серебряная рябЬ в - море.
Увы мне.
ВедЬ я не видел море,
отдален обстоятелЬствами судЬбы.
Будет плакатЬ маменЬка, миссис Макшелл,
будет гореватЬ дядя Гринвуд,
помолчат мои враги,
промолчат мои друзЬя.
ВедЬ я,
неграмотная бедняга мистер Макшелл,
сначала жил в - школе,
какую называют русским названием ЯСЛИ,
и это обидно.
Русские называют ЯСЛЯМИ также помещение для юного скота.
Помню множество ровесников,
мы гуляли попарно вокруг медных всадников,
под северными небесами.
Критиковал я негигиеничностЬ народного героя Иванушки.
Дурак он был,
повторю и теперЬ,
из копытца пил. Дутая репутация.
Мене не понимали.
Потом жил в саду,
где отнюдЬ не яблоки были,
но квадратные куски дерева, испещренные азбучными истинами.
Летом маменЬка забирала мене из цепей детсада
в пригородные лиловые леса.
Были игры, баловство, рыболовство!
Я выдергивал из воды зеркалЬного леща!
Или - целовал прелестную дошколЬницу.
А потом закончил весЬма среднее образование,
выучился табаку и токарному делу,
служил отечеству солдатом,
кирпичные тупики приучили лоб к терпению,
колотил я камни кувалдою,
а тщетно -
правду не расщепил
и атом истины не увидел!
А теперЬ стою над расстрелянными иллюзиями,
вот они лежат,
задрав ножки.
Отпусти, мене, ферматушка!
Я
четвертЬ столетия любил Беату Тышкевич,
полЬскую Беатриче,
ведЬ я - флорентиец,
напрасно в метрику вписали Ленинград.
(ПлатЬе белое,
волосы легкие,
тяжелые,
латунные.
Она погибла.)
Перепадали мене бои за равенство и братство -
не умел перевариватЬ насилЬственное братство.
Не умею перевариватЬ насилЬственное братство
подобно тому, как
ввек не переваритЬ мене копыто, ноготЬ, сухожилие -
нужды нет, что
они содержат ценные аминокислоты!
О идут мои враги,
звонари, виноделы, свиноделы, пахари, парикмахеры,
учителя литературы, брадобреи, абитуриенты,
схватят как черного кота! заломят локти! закуют в -
цепную реакцию коллективного негодования!
Разве расстрелят.
Ая-то размышлял о героиЗне!
А я-то полагал, что
печеные леонеллушкины воробЬи лучше,
нежели черная икра,
что гибелЬ желудя равноценна гибели Иисуса.
ТеперЬ,
когда Б оставили мене на воле,
как БЫ резво я
пустился в Англию - возделыватЬ коров,
не надо мне яблок при Луне,
я устал от битв за равенство и братство.
Орган-пионер лягушачЬего тела,
сердце,
будучи отделенным от организма,
продолжителЬно соучаствует в природе - подпрыгиванЬем.
Иногда старое лягушкино сердце
успевает пережитЬ-перепрыгатЬ
реквием герою,
анафему герою,
реквием герою,
анафему герою,
реквием герою,
анафему...
Но лягушкино сердце служит науке!
А я-то зачем подпрыгиваю, неграмотная бедняга-мистер,
икринка Англии,
позволяю или не позволяю заламыватЬ локти,
отцвели сигареты,
не выстрелит своевременное орудие Господа,
ибо ношение огнестрелЬного оружия - наказуемо.
Налетай хотЬ ты,
голытЬба-дожди,
колоти, поливай!
водяные грачи, орлы,
налетай,
бей клыками бедного лорда!



- ПослушЬте, гражданин, -




сказала официантка.
- Что? - сказал я растерянно. - Откуда вы.
Уронил
латунное перышко.
- Дурака валяет, - сказала официантка. - Развернул повествованЬе. Иностранец. Либо питЬ - либо уматыватЬ, понял?



Я,
наконец,
понял.
Нехотя полез в нагрудные карманы,
мечтая задетЬ подушечками палЬцев рукоятку револЬвера,
хрустнул кожаным бумажником,
уматыватЬ было некуда.
Я
устал лукавитЬ,
шелЬмоватЬ названЬями улиц,
устал облачатЬ автобиографию в - панцирЬ иронии.
Надоело лелеятЬ иллюзии,
корчитЬ Алешу ШелЬмецова.
Стоило, право-слово,
городитЬ генеалогию, чтобы
застрятЬ в "Желтых тюлЬпанах".

Я
ежевечерне выпиваю
в "Желтых тюлЬпанах",
это мутноглазое забегалово
напротив дома, где
жил Н.А.Некрасов,
притон с желтыми, зелеными занавесками,
можно куритЬ,
продают мороженое, конЬяк.
Скромные средства не позволяют мне
злоупотреблятЬ,
но приходит Тоби,
мы скидываемся,
ковыряем ложечками лиловое мороженое с орешками,
выпиваем по-хорошему.

Кликно запаздывал,
официантка требовала питЬ
либо уматыватЬ,
я выбрал последнее,
вдруг Геолог растворил стеклянные двери!
- Ждал приятеля, - поспешно сказал я. - Вот он.
Официантка растаяла как снежная баба;
У него лицо облупленное как кресло,
ладонЬ что дыня,
рот - сварочным швом,
короткая борода серебряным серпом приставлена к - горлу,
он облачен в панцирЬ,
ансамблЬ пуговиц дополняют шнурки.
Конечно, шнурки шикарно парят над ходЬбою!
А штаны,
вывернутые наизнанку выше щиколоток,
конечно, эпатируют общество.
- Махнем, - говорит Геолог, - в тундру.
- Нет, нет, - отмахиваюсЬ я обеими ладошками, - занят! дописываю вот
- Тоска, - говорит Геолог. - Завтра улетаю.
- УлетаешЬ, - вторю я, старец.
Я - старец. За моими плечами пустыня.
Я сгорал как свечка на сквозняках носталЬгии.
Размышлял о любви.
О героиЗме.
О многом.
Молчал - как карлик или черный кот.
Я -
и теперЬ -
помалкиваю.
Но -
ежевечерне -
пишу книгу.
После работы
по лиловым тротуарам вбегаю
в "Желтые тюлЬпаны",
записываю свежие, прохладные воспоминания,
наскоро выпиваю конЬяку,
седыми глазами наблюдая порханЬе коричневых,
сухих как порох,
одежд - за призрачными стеклами.
Я устал писатЬ эту книгу,
устал лукавитЬ.
Вымышленная генеалогия сомнителЬного героиЗма!
стоило, право-слово,
лелеятЬ в мозгу повестЬ, чтобы
придуматЬ откровенно абстрактных врагов,
выработатЬ языколомную прозу
и
застрятЬ над развитием сюжета!
ЗастрятЬ над моделированием судЬбины,
исполЬзуя в качестве марионеток
собственные воспоминания!
Я - старец,
я постиг, что
литературное лукавство - не метод познанЬя.
Вот брошу книгу о пол!
втащу наугад-любого с улицы,
выслушаю подноготную, от младого ногтя до лунного волоса, -
легко создам реалистическое произведенЬе!
Впрочем, любые
"наугад-любые",
реалЬные как медная монета -
не станут ли тоже марионетками?

Кликно запаздывал,
Кликно работает клерком -
на досуге строит кораблЬ.
В тополях возле Эрмитажа он устроил
эллинг,
машет топориком, пугает солнечных зайцев,
правдами-неправдами прикупает белого дуба,
кедровые, тиковые бревна,
флоридскую сосну,
сдает дерево в - прачечную,
получает оттуда разваренные, изогнутые по чертежам
шпангоуты.
Изготовлением киля был занят
полгода,
зато килЬ смастерил - загляденЬе.
А форштевенЬ задумал вырезатЬ из целЬного дуба,
обрыскал пригороды,
приволок,
чудом минуя штрафы,
кусок поразителЬно целЬного дуба!
Кликно шел-пошел-вошел
в "Желтые тюлЬпаны" -
полотняная рубашка в парусиновых штанах,
- Привет, ребята, - говорит Тоби хрипло.
- Тоби, - спрашиваю, - значит, твердо решил?
- Твердо мотаю в - Англию, - хрипло говорит Тоби. - Спасибо, надоумил. Надоело работатЬ клерком. Иное дело: лазурное море, термины, трубки. Дядя Гринвуд устроит штурманом? в-Англию мотаю, на корабле!
- Ясное дело, - говорю. - Напишу дяде, будешЬ в порядке. Давно пора.
- Не понимаю, - говорит Геолог. - Странные разговоры. Вот я - завтра улетаю.
- Тебя не спрашивают, - говорит Тоби хрипло. - Улетает он.
- СлышЬ, - говорит Геолог. - Полегче.
- Ладно, проехали, - хрипло сказал Тоби, разливая конЬяк по рюмкам.
- А я вот, - говорю захмелев, - никуда не улетаю. Работаю токарем по металлу. На конЬяк хватает.
- А синтетика ветром подбита, - говорит Геолог, подразумевая панцирЬ.
- Да я прикатил из армии вагон и маленЬкую тележку, набитые рублями, что, заело?- отвечаю. - Так вот, покамест тележка непочатая, понял? не говоря про вагоны. Это маменЬка контролирует мои растраты, потому мечтает перед смертЬю побыватЬ в Глостершире. Она родилася там.
- ВыпЬем, - говорит Тоби хрипло.
- А что будет, когда я напечатаю эту рукописЬ, а? - лукаво спрашиваю, лукаво оглядываю собутылЬников. - Золотые гонорары будут. Плюс - зарплата, премиалЬные.

Сапогами-скороходами
обуваю ноги
поутру,
пробегая вдолЬ квартала,
слышу
сдавленное рыданЬе водопровода,
кандалЬные звоны будилЬников,
икоту московского времени.
Двери хлопают -
точно в начале восстания!
Гортранспорт! гортранспорт! из двери торчат задницы! ловлю захватанные, теплые поручни, заталкиваю тело в - задницы, - рывок, - РЫ-вок,-локотЬ,-глаз,-рот-алкоголЬным перегаром,-пуговица!-мене втиснули, стиснули,-оборвали на полуслове,-я висел напротив гражданина в-серенЬком, светлоглазом лице,-он был небрит как заяц,-начало пиджачка я тоже разглядел - серенЬкое,-нас крепко прижало, - от гражданина крепко попахивало.
- Крепко прижало, а? - весело крикнул гражданин.
- Ничего, - сказал я, отворачивая лицо.
- БрезговаешЬ? водочкою пахнет! - весело крикнул гражданин. - Слышал легенду Вечном Гортранспорте?
- Ого, - сказал я. - Нет, не слышал.
- ПоставЬ стакан - расскажу.
- Приходи после работы в "Желтые тюлЬпаны". Я там ежевечерне.
- Смотри, - крикнул гражданин, его вынесло на остановку.




Эта страница
по плану
должна была описыватЬ
работу токаря по металлу, -
нет слов.
Нет
слов.