Татьяна Щербина
СТИХОТВОРЕНИЯ

* * *

                                  перемен, 
                           мы ждем перемен 
                                Виктор Цой

Он поет в микрофон как в цветок,
Зигфрид из ПТУ,
тушью-пером расцарапывая каток,
где все на коньках, кто отбросил -
тот сунул ступни на горящую сковороду.
Он чертит: снимай коньки, не лозунг, а хит,
не мученик - супермен
в Трагедистане, где мы не живем, а ждем перемен.
Двадцать лет в загоне катка
на котурнах в колодках с лезвием
бреющим снежную бороду льда.
И любые узоры от бритв -
это кровавые полосы кода:
СССР - Трагедистан,
только это мы чертим на спинке души,
раньше имевшей бюст и стан,
брата и антипода.
Вот оно, брюшко и крышка и спинка с мальками душ
подо льдом. Но кончается тушь
и, может быть, начинается дом.

ПОЭТ И ЦАРЬ

                      Если не был бы я поэтом, 
                           то наверно, был мошенник и вор.
                           С. Есенин
                           

Я бью головой о стенку бутылки "Плиски" пьяненькую осу,
Я хочу ударить.
Это не лагерная "прописка", не оборона страны,
не кровная месть, не небесная кара
за ее враждебную нам стезю,
этой животной, наклюкавшейся в зюзю.
Я хочу ударить - да хоть вот этого экземпляра,
но бью не их, которые пили,
но бью не тех, кому не досталось:
Я убиваю джина на дне бутыли
хоть это не джин, а плиска, и не шаг, а шалость)

Она через темную башню с "Плиской" на дне смотрит как княжна Тараканова - на мене.
Я бью ее по лицу бутылкой
как императрица Екатерина,
все начинают ссылкой могущей ужалить осы
В мысленную бутылку (например, Бутырку),
но нужна мякина,
ибо никто не заслуживает пинка:
Я хочу ударить
суку выскочку дурака белого красного и фашиста
русофила жида совка негра педика анашиста

проститутку вора царя председателя райисполкома
и воспеть святого мученика богатыря

другими убитого насекомого.

Август 1988,
Ленинград

ВИДЕО

Век памятников, век консервов,
век в пленках движущийся, меченый,
жить в жизни - не хватает нервов,
но наконец ты, человечек, вечно
оттянешься, и даже круче
(небесно ж царство!), чем в обыденьи,
на видеокассете включенный
в систему мира, в теле виденья,
в своем же теле, и в рубашке глаженой
от всех напрягов как герой дашь деру,
ты можешь в Белом Доме, подколлажившись,
пройти по золотому коридору,
ты можешь сам - подряд или на выбор -
кидаться в море скит гарем и сауну,
с кем жить ты должен был - ты взял и выпер,
здесь все на раз - и ты судьбе хозяином.
Ты имя соус и дизайн консервов -
все выбираешь: сортность, брит-не брит,
в конвейерах петлять - не хватит нервов,
а за семь дней кто ж мир не сотворит.

1988

* * *

Гася тридцать третий бычок,
за тридцать четвертую "Яву"
хватаюсь как хрен за сучок,
впечатав в офсетный сачок
трахейную сласть и отраву.
Я с краю, где серый волчок
сидит по фольклорному праву.
Я свой крематорий держу
и урну с золой выставляю
в стене - и понятно ежу,
что Мальборо, что анашу,
что я и пожар потушу,
и пепел в бумажку сложу,
и то что на ней - напишу,
и как я его запаляю:
в лесу, партизански, ползком, поджог начиная с мошонок,
я жгу и сердца языком,
сердца городских и прожженных
я жгу до золы, но туша...
опять этот серый мышонок
сидит на плите как душа.


1988

* * *

Я сплю в твоем свитере потому что одной - не спится,
Там-то, в Питере, только и помыслов, что влюбиться,
а в Москве дела, звон в ушах, купола горят,
разве есть время? Нет времени, говорят.
Все происходит попеременно по пять секунд
сочных в паденьи, и ты, подперев их вдруг
как конечный в том направленьи пункт,
населенный мною так густо, что всё вокруг
пустое пространство Брука - курортный юг, -
закрываешь стеной, водопадом, рвом
мой открытый рот, умывальник, дом.
Мне б рассказать, как не нужен бывает йод
тому кто в полете сбит и в крови поет,
но я разливаю в стопки и йод и кровь,
повесть сжимая в скобки фигурки ямбы,
а на полях - не павшие с пальм гвайябы,
а парашютные кольца, какое ни дернешь - везде морковь.


1988

* * *

Данте, Рембрандта, бельканто - жемчужин она не ест, хоть дают на халяву.
Двинув в галантерейную лаву
и приторчав у корешковой лавки,
она покупает бусы, и бусинки - это главки
земного бестселлера, это таблетки защиты переднего хода
от неусвояемых стопов и атмосферных разрывов,
и этих хронических длительных перерывов.
Начнись с нуля, жизнь имени двадцать один - очко!
Хард-эпоха шедевров-антрактов ушла в тираж,
век динозавров, где тяжесть и только тяжесть хранит от лаж,
где канают стальные глаза и слоистые панцири,
безмозглые дети, выжившие из ума ветераны и безумные матери.
Будь любая эпоха, но чтоб легко
эдак родиться расправить плечики,
детская ручка, не цапай ты бусы браслеты колечки:
камушки - они так и тянут в кембрий, Кембридж и мезозой.
Нужен юный мичуринец, чтоб скрестить внеземного Зевса с улыбающейся козой.


1988

ГЕРОЙ

                Только грустный напев где-то слышится...
                         Из народной песни

Нет в жизни ни труда ни отдыха
при общей-то дискинезии,
а есть желанье с жаждой подвига
и брошенность в анестезии.
Герой пойдет на поле ратное
и там падет дрючком пропертый,
а впечатление - обратное,
как будто самолет бессмертный
взлетает с полосатой площади,
как зебра-стар над зоопарком
летит, внизу толпятся лошади
в мишень-медалях, как за партой
на ширме горизонта движется
конвейер, город Тир - не Троя,
упала зебра, грустный слышится
напев на родине героя.


1988

БАСНЯ О ЛЮБВИ

Ты любишь козлов и они тебя любят, и хорошо.
Потому они все и рогатые, что хорошо. И хорошо бы ищо.
Ты не любишь баранов, и они тебя не любят, и вот
плов харчо и шашлык ты уже не засунешь в живот.
А вот ты любишь лошадок, и они тебя любят, и заебись
ты погладишь ее и попьешь заодно и кумыс.
И коней ведь ты любишь и они тебя любят и лижут большим языком
но ты покупаешь им вожжи седло и садишься верхом.
Ты тараканов не любишь, а им наплевать,
поэтому они могут забраться, а могут и не забираться к тебе на кровать
Комаров ты тоже не любишь, а они тебя любят,
оттого ты их губишь, а они тебя как бы ни то, но не губят.
Ты любишь козлов, с чего мы и начали эту балладу,
но к колышку не привязать - и с козлом нету сладу.
А вот человека полюбишь, и железные схемы, и желёзные схемы дают баснословную течь,
и бывший гарем - это просто зверинец, о чем в этой, как
выяснилось, басне, а не балладе, и речь.


1988