|
Владимир Григорьев
А ежели скажут вам, что все это
Пройдет много лет, и сидя в президиуме съезда, Петр Егоров вспомнит тот далекий день, когда отец взял его с собой смотреть на звезды. Александровка была тогда огромной стройкой, скоплением котлованов, траншей и землянок, окруженных тайгой. Над грудами вывороченной земли, такой горячей, словно ее вынули из преисподней, поднимались конструкции будущих цехов и печей. Мир был еще совсем новым: многие вещи исчезли, а оставшиеся сменили названия и находились под подозрением. В сезон дождей, совпадавший в этих местах с отчетно-выборной кампанией, весь поселок превращался в топкое болото, которое решались пересечь лишь наиболее смелые представители центра. Однажды, начавшись в обычное время, дождь с наступлением зимы не прекратился, а пошел еще сильнее, перемежаясь свирепыми метелями. Продолжался он и весной. Огромные массы воды размыли железную дорогу и затопили котлованы; стройка приостановилась. Лишь после того, как сброшенный на парашюте уполномоченный разоблачил окопавшуюся в конторе группу вредителей, дождь прекратился. Население Александровки, все это время ютившееся на земляных отвалах, опорах цехов и крышах немногих зданий, встретило появление солнца криками радости. Среди тех, кто приветствовал жизнь, свет и уполномоченного, был и Никита Егоров. Потомственный мастеровой, он в 1917 году покинул свой завод, чтобы проложить путь в царство труда и общего счастья. Он не ожидал, что эта дорога будет столь долгой и кровавой. Его рубили шашками, топили в колодцах, дважды расстреливали, в Туркестане закапывали в песок, но он выжил. Он создавал коммуны и разгонял монастыри, учил детей грамоте, а взрослых - классовому чутью. На Кавказе он возбуждал зеленое знамя против белого и видел, как горцы вырезают станицы. Оказавшись в тылу Колчака, он поднял пятнадцать восстаний, и все они были подавлены. Теснимый карателями, он с горсткой товарищей пустился в путь через непроходимое болото. Спустя месяц он вышел на другую сторону уже один и оказался в раскольничьей деревне, жившей воспоминаниями о Свейской войне и царе Ироде. В короткое время Никита составил из раскольников партизанский отряд и повел его назад через болото на борьбу с мировой буржуазией. Когда последние эксплуататоры были сброшены в море, и всеобщее равенство сменилось товарообменом, Никита, удрученный медлительностью истории, вернулся к своему станку. Весть о сооружении в тайге гиганта индустрии вызвала у него новые надежды. Никита Егоров приехал в Александровку строить новый мир. В его сундучке рядом с инструментами и чистой рубахой лежали "Государство и революция" и "Город Солнца". Жажда увидеть описанное в книгах своими глазами толкала его на великие дела. Узнав, что строительство задерживается из-за отсутствия крана, он изобрел столь совершенную систему рычагов и лебедок, что с ее помощью можно было поднять груз любого веса. Стройка возобновилась, а Никита взялся за новое дело. Вдвоем с китайцем интернационалистом Муном он обследовал окрестности Александровки и обнаружил залежи всех элементов, известных к тому времени. Рапорт с приложенной картой был послан в Москву, но затерялся в одной из канцелярий. Из всего открытого Никитой руководство стройки использовало лишь глину - на ее залежах был построен кирпичный завод. По инициативе Никиты в тайге была также расчищена площадка для будущего аэродрома. Авторитет его был так велик, что ему удалось осуществить и другое начинание: построить первые бараки взамен землянок, а возле них - отхожие места; теперь жителям уже не надо было бегать по нужде в овраги. Наконец, Никита собственноручно посадил возле бараков два десятка миндальных деревьев: зерно будущего города-сада, в который, по представлениям Егорова, со временем должна была превратиться Александровка. Однажды руководство стройки перебросило Никиту на земляные работы для перевоспитания отсталой массы землекопов. Там, на дне котлована, он и встретил Анюту Матренкину. Девушка поразила Егорова красотой и возмутила низкой производительностью. - Что заснула, красавица? - крикнул он, обгоняя ее со своей нагруженной до предела тачкой. - Город-сад ведь строим! - Чтоб он провалился, твой город! - ответила Анюта. Никита твердо решил перевоспитать девушку и в три дня добился своего: Анюта обещала уже сознательно включиться в строительство нового мира и стать его женой. Никита встретился с Егором Матренкиным, отцом Анюты. Старик не скрывал, что попал на стройку не по своей воле, но уверял, что это была ошибка, вызванная перегибами классовой борьбы. Прошла неделя, полная горячечного счастья, прежде чем Анюта призналась, что у отца была не только лошадь, но и корова. Свет померк для Никиты. Не говоря ни слова, он взял свой сундучок и вернулся в барак. Спустя несколько дней Анюта пришла к нему на леса, окружавшие будущую первую печь. - Тебе бы из ружья стрелять, - потупясь, сказала она. - Куда метишь, туда и попадаешь. - Я признаю его, - не отрываясь от кладки, ответил Никита. - Воспитаю настоящим революционером. - Я твердо решила порвать со своим прошлым, - еще тише сказала Анюта. - Ладно, там видно будет, - буркнул Никита.
Петру было восемь, а его брату Сергею пять лет, когда в Александровку прибыла бригада лекторов из центра. Они привезли с собой множество чудесных вещей, которые показывали совершенно бесплатно. В первый же вечер, взяв жену и детей, Никита Егоров отправился в недавно построенное здание оперного театра. Жители Александровки ждали его открытия с большим интересом. Пока же в главном здании показывали "Путевку в жизнь", а в соседних комнатах демонстрировали остальные достижения прогресса: патефон, фотоаппарат и радиоприемник. Егоровы прослушали записанную на пластинку речь Молотова и сфотографировались. Потом лектор, которого звали Маркес Паруйрович Габриэлян, повел их на чердак. Он сообщил, что там находится главное изобретение ученых, полностью разоблачившее выдумки о существовании бога. Это был телескоп. Никита первым направился к окулярам. Он смотрел так долго, что лектор кашлянул и осведомился, что он там увидел интересного. - Я вижу будущее человечества, - глухо ответил Никита. Наконец он уступил место жене. Однако Анюта отказалась глядеть на будущее, заявив, что это не приведет к добру. Сидя спустя много лет в приемной министра, Петр Егоров отчетливо вспомнил сложное чувство, которое охватило его в тот момент, когда он увидел сверкающие белые поля и залитые мраком провалы. - Это поверхность Луны, - пояснил Габриэлян. - Когда-нибудь человек туда прилетит. - НЕ человек, а пролетарий, - поправил его Никита. - И не когда-то, а очень скоро. Там мы тоже построим новый мир. С тех пор Никита Егоров увлекся межпланетными полетами. Преодолев неловкость, возникшую после первой встречи, он обратился к Маркесу Паруйровичу, и тот в изобилии снабдил его книгами по теории реактивного движения, а также научил вычислять траекторию полета. Во дворе барака Никита построил сарай, поставил в нем собранный из негодных железок станок и все вечера проводил там, обтачивая и шлифуя корпус будущего корабля. Он так увлекся новым делом, что потерял интерес к стройке, перестал ломать нормы и выдвигать новые почины, за что был подвергнут серьезной проработке на собрании ячейки. Но даже это не остановило Никиту. Придя с работы и наскоро поев, он удалялся в свой сарай и до поздней ночи возился там, освещаемый пламенем самодельного горна. Однажды ранним утром обитатели барака были разбужены ревом и вспышками. Прильнув к окнам, они увидели, что посреди двора, опираясь на столб пламени, медленно поднимается ракета. Задержавшись на несколько секунд, словно не зная, взлететь ей или падать, она рванулась вверх и исчезла. Многие вначале подумали, что на ней улетел и Никита. Однако Егоров, живой и невредимый, вышел из мастерской и объяснил, что запущенная модель слишком мала для человека: в нее поместились только портреты обоих вождей и послание к обитателям иных миров. Теперь он приступит к строительству настоящего космического корабля. Жители Александровки, конечно. радовались успеху Никиты и поздравляли его с победой. Однако в те годы происходило много необычайного; к этому привыкли и воспринимали как очевидную черту новой эпохи. Один лишь Габриэлян в полной мере оценил значение случившегося. Он не только сообщил о запуске во все газеты, но и направил письмо членам ГИРД, с которыми был лично знаком. К тому времени задача лекторов была выполнена: все жители Александровки и окружающих сел ознакомились с новинками техники. Однако группу все еще не отзывали. Вскоре пришло известие, что лекторов решено оставить в Александровке навсегда; им поручалось до конца пятилетки создать здесь университет и продвигать вперед науку. Вслед за этим произошли и другие события, говорившие об окончательном превращении Александровки в город: открылись школа, баня и кладбище, улицам были даны названия, и на углах появились радиоточки, передававшие марши и правительственные сообщения. Наконец, в молодом городе открылось Управление. Возглавил его тот самый уполномоченный, который в свое время спас Александровку от потопа. Звали его Лев Красоткин. Он привез с собой жену, пятерых дочерей, спартанский набор мебели и богатую библиотеку. Следующим поездом прибыли его сотрудники. Их было двенадцать, простых и скромных ребят с неокрепшими голосами и открытыми лицами, в новенькой форме. Заняв отведенное им здание, они тут же соорудили рядом с ним волейбольную площадку и пообещали александровской молодежи в ближайшем будущем, как только появятся рабочие руки, построить стадион. Все девушки Александровки немедленно влюбились в приезжих. Никогда еще в городе не писалось столько любовных писем, не назначалось так много свиданий, не проливалось столько слез. Любовное томление все усиливалось и достигало апогея, когда молодые люди приступили к делу и ликвидировали первую группу врагов. Однако Лев Красоткин и его храбрые подчиненные привезли с собой не только последние инструкции центра и комплект замечательных кожаных мячей. С их приездом в городе поселилась болезнь, уже овладевшая более развитыми областями - бессонница. Жители Александровки быстро заметили, что приезжие работают круглосуточно и, видимо, не испытывают потребности в сне. Вскоре и сами они потеряли сон. Начавшись с руководящих органов, эпидемия постепенно охватила весь город. По ночам теперь работали не только суд, загс и другие учреждения, но и баня, и магазины. Открывшийся наконец оперный театр первый свой спектакль (это был "Фауст") дал также ночью. Никиту Егорова бессонница обрадовала. "Так даже лучше, - заявил он. - Больше успею сделать". Все силы он теперь отдавал созданию второй ракеты, которая должна была доставить в межпланетное пространство первых представителей пролетариата. За едой он делился с Анютой своими соображениями о составе будущей экспедиции. По его наметкам, в нее должны были войти Стаханов, Тельман и кто-нибудь из китайцев. - Больше не поместится, - с сожалением констатировал Никита. - А надо бы еще из Америки взять, пусть поглядят. - Небось не ты решать будешь, люди поумнее, - резонно замечала Анюта. - Отберут самых достойных. К тому времени Анюта Егорова давно покинула котлован. В совершенстве освоив профессию монтажника-высотника, она на сооружении восьмой домны настолько перекрыла нормы монтажа, что в это не сразу поверили даже в парткоме. Портрет Анюты был помещен в центральной газете, она была делегирована на съезд стахановцев. Вернувшись из Москвы, Анюта создала бригаду девушек-монтажниц; они вызвались построить девятую домну полностью своими силами. Анюту приняли в партию, избрали в горсовет, женсовет и нарсуд. Каким-то образом среди всех этих забот она успевала не только накормить мужа и детей, но и следить за их делами. Именно она обратила внимание Никиты на различия в характерах сыновей. Если Сергей был общителен и беспечен, то Петр, взрослея, делался все более замкнутым, упрямым и ранимым. - Трудно ему в жизни будет, - сказала Анюта мужу. - Может, его в ФЗО отдать? - Не надо, - подумав, ответил Никита. - Кто знает, что лучше? - С двумя не знаешь, что делать, а сколько их еще в дороге, - неожиданно сказала Анюта, удивив мужа. Видимо, ее томило неясное предчувствие, потому что когда утром со двора закричали, что у ворот сидит ребенок и спрашивает тетю, Анюта сразу воскликнула: "Это к нам!" и кинулась к воротам. Вернувшись, она принесла, как вначале показалось Петру, мешок с костями. Это была девочка, звали ее Настя. Край, где она жила, бессонница обошла стороной, зато на них напала другая болезнь: среди бела дня само собой начало пропадать собранное и обмолоченное зерно. Когда Иван Матренкин, младший брат Анюты, догадался, куда идет дело, он посадил дочь на поезд, шедший в Александровку. В дорогу он дал половину оставшегося в семье хлеба. На следующей станции женщина, которую Иван просил присмотреть за девочкой, исчезла, захватив с собой хлеб, однако Настя все же доехала. Ее появление стало первым свидетельством неблагополучия, возникшего в большом мире за пределами Александровки; первым, но не последним. Через неделю, когда Анюта шла с работы на заседание парткомиссии, ее остановила женщина с младенцем на руках. Передав его Анюте, она исчезла. В платке, в который был завернут маленький Иван, лежало письмо от старшего брата Анюты Петра Матренкина. Обострение классовой борьбы забросило его за Полярный круг. Корявым почерком, со множеством ошибок, но выразительно и точно он описывал невероятные лишения, жестокость властей, мрачную красоту океана, величие полярных сияний и нравы местных жителей. Выходцы из Поволжья не смогли приспособиться к жизни во льдах и умирали один за другим. Желая спасти сына, Петр поручил его девушке-чукчанке, ехавшей в Москву на первый съезд колхозников-ударников.
Пройдет много лет, и, стоя перед десятками теле- и фотокамер, чувствуя на груди приятную тяжесть от только что врученной высокой награды, Петр Егоров вспомнит ту ослепительную, как молния, догадку, которая привела его на путь писательства. Перечитывая дядино письмо, эти наивные, но такие яркие описания, он вдруг понял. что писатели, о которых рассказывали в школе, были живыми людьми, и что он тоже может изложить свои сомнения, фантазии и впечатления словами. С тех пор он думал об этом постоянно, и хотя продолжал помогать отцу в создании межпланетного корабля, потерял к нему интерес. Впрочем, работа близилась к завершению. Сарай, в котором Никита мастерил первую ракету, был разобран. Возвышаясь над крышами окрестных домов, на его месте стоял окруженный лесами корабль. Никита был занят изготовлением скафандра. Жизнь внесла поправку в расчеты: корабль мог взять лишь одного человека, притом малого веса. Егоров сообщил об этом депешей в Кремль и стал дожидаться избранника. На следующий день стартовую площадку посетил Лев Красоткин. Он долго осматривал ракету, скафандр и подъемный механизм. От его внимания не укрылись ни новизна технических решений, ни высокое качество исполнения, ни отдельные огрехи. -- И куда думаете лететь, товарищ? - спросил он. - В межпланетное пространство, - сообщил Никита. - Строить там царство труда. Ничего более не сказав, Красоткин уехал, но прислал сотрудников для охраны корабля от вредителей. Той же ночью Никита, сжигаемый нетерпением, закончил изготовление скафандра. Под утро, уставший, но счастливый, он вышел за ворота и сел на лавочку. Улица была пуста, лишь по другой стороне расхаживал молодой оперативник. Небо бледнело, звезды гасли. Внезапно над Никитой мелькнула неясная тень, и прямо из воздуха раздался слабый, словно детский, голос: - Спеши, Никита! Второй страж сейчас ушел. Садись в свой корабль и лети! - Куда же я полечу? - недоумевая, шепотом ответил Егоров и невольно оглянулся на уполномоченного. - Да я и в скафандр не влезу. - Лети! - настойчиво повторил голос. - Не то сгниешь бесследно! - Да не могу я! - прошептал Никита, пытаясь разглядеть говорящего. - Я же не для себя ее делал! Что люди скажут? Ответа не было. Егоров с тоской почувствовал, что говоривший удаляется. И уже откуда-то издали, с самого неба, донеслось последнее: - Прощай, Никита... Никита оглянулся на уполномоченного: тот ничего не заметил. Смущенный, отправился он на работу. А когда вечером, как всегда, вернулся к ракете, то встретил неожиданное препятствие: все подступы к ней были опутаны колючей проволокой, за которой прохаживались часовые. Они объяснили Егорову, что корабль объявлен секретным объектом и для прохода к нему нужен спецпропуск; до особого распоряжения такие пропуска не выдают никому. Никита решил, что допустил оплошность, направив в центр лишь краткое сообщение; видимо, требовалось подробно описать цели будущего полета. Он хотел сделать это в тот же вечер, однако осуществить задуманное не удалось: в Александровку вернулся сон. Бессонница кончилась внезапно, словно ее отменили декретом, и город погрузился в глубокое забытье. Впоследствии Петр Егоров не раз возвращался к событиям той ночи. Он вспоминал радость, с которой встретил приближение сна, и свою готовность погрузиться в него. Мать рассказала ему, что, засыпая, он смеялся. И долго его видения оставались радостными и светлыми. Потом все изменилось. Он увидел незнакомую комнату и отца, окруженного людьми в форме; никогда Петр не видел его таким бледным и растерянным. Отца повели куда-то; на пороге он обернулся и воскликнул: "А все-таки она взлетит!". И она и правда взлетела, и Земля, занимавшая вначале полнеба, ушла вдаль. Появились ледяные поля, залитые ослепительным светом, и угольные провалы темноты. Одна деталь привлекла его внимание среди каменного крошева; Петр принялся крутить колесико наводки, но раздался грохот, и он проснулся. Прильнув к окну, он увидел на том месте, где стояла ракета, пульсирующий столб пламени. Грохот и вой нарастали, в струях огня корчились остатки колючей проволоки, какие-то доски падали с неба; жар ощущался даже сквозь стекло. Он невыносимого блеска Петр закрыл глаза, а когда открыл снова, двор был пуст. Он бросился наружу, надеясь увидеть в небе улетевший корабль или хотя бы его след, но тут заметил, что дом горит. Он вовремя поднял тревогу, и все обитатели барака успели спастись. Не было лишь Никиты. Исчез и его сундучок с чертежами, книги и фотографии. Проклиная шпионов и вредителей, погорельцы отправились на поиски пристанища. Анюту с детьми приютил Габриэлян. Он жил в недавно построенном Доме искусств, предназначенном для преподавателей университета, артистов и писателей. В то время все квартиры в доме, кроме той, что занимал Габриэлян, были опечатаны и пустовали: их обитатели были своевременно разоблачены и проходили исправление в руководимой Львом Красоткиным спецзоне. Габриэлян также давно приготовился к расплате и ждал ее каждую ночь; однако исполнение почему-то откладывалось. Недоумевая, Маркес Паруйрович продолжал свои занятия. Он уже составил подробное описание края и его богатств, а также написал историю Александровки с древнейших времен до современности. Теперь, опираясь на свои обширные познания, он пытался заглянуть в будущее. Свой прогноз он записывал на созданном им новом языке, дважды шифруя записанное. В свободные часы он охотно беседовал с Анной и детьми, рассказывая им чудесные истории, которых знал множество. Габриэлян с удовольствием взял на себя заботы о маленьких Насте и Иване. Он легко успокаивал малыша, читая ему отрывки из своего "Большого предсказания": ребенок переставал плакать и замирал, слушая непонятные, но звучные строки, похожие на гимны. Анна бывала с детьми редко. Стремясь узнать о судьбе мужа, она все время проводила в очереди, стоявшей в регистратуру спецзоны, отлучаясь лишь на работу. Наконец спустя много дней она подошла к окошечку и протянула листок с запросом. Вскоре был получен ответ: "Сведения закрытые, разглашению не подлежат". Между тем слухи, ходившие по городу, были самые противоречивые. Одни говорили, что Никита находился в числе главных обвиняемых на последнем процессе и вел себя вызывающе. Другие, соглашаясь с тем, что Никита проходил по этому делу как главарь банды и за свои чудовищные преступления был справедливо осужден, вместе с тем утверждали, что его самого на процессе не было, поскольку как особо ценный изобретатель он был награжден орденом и поставлен во главе секретного подземного института; там, под землей, у него целый штат секретарей, новая жена и от нее дети. Анна не знала, чему верить. Вопреки худшим из слухов она решила отправить мужу посылку. Она рассудила, что какую бы жизнь ни вел Никита под землей, теплые вещи ему всегда пригодятся, и собрала полный ящик шерстяных рубах, кальсон и носков. Посылку приняли, и к Анне вернулась надежда. Однако следующую посылку вернули с надписью "Адресат выбыл", и вновь можно было предполагать самое худшее. В отчаянии Анна обратилась к Габриэляну, прося его расшифровать предсказания, относящиеся к судьбе Никиты; однако ученый признался, что не в силах помочь ей. "Мои записи не поддаются разъятию, - объяснил он. - Их можно прочитать только целиком. Нынешнее поколение не может этого сделать: оно не вынесет правды, которая в них сокрыта. Для такого чтения необходимо полное бесстрашие". "Но зачем эти предсказания людям будущего? - спросила Анна. - Они ведь сами все переживут и будут знать". "Участвовать и сознавать - не одно и то же, - возразил Габриэлян. - Кроме того, размышляя о будущем, мы в какой-то степени творим его". Подумав, Анна не согласилась с ним. "Правда не может быть неудобной и невыносимой, - сказала она. - Всегда лучше знать, чем не знать". Ей не удалось проверить справедливость этого утверждения: несмотря на все усилия, Анна до конца жизни так и не смогла узнать что-либо достоверное о судьбе мужа. Перед самой войной в пустующем Доме искусств появился человек в грязной шинели и фуражке с голубым околышем. Уточнив, действительно ли перед ним Анна Егорова, он упал на колени и просил простить его, палача и убийцу ее мужа. Помня, что человек есть продукт эпохи и в этом смысле любой палач - жертва несовершенного общественного устройства, Анна простила гостя. Он рассказал, что заключенный Егоров действительно был одним из руководителей подземного института, но затем был смещен и направлен в нижний отсек, где поступил под начало уполномоченного Соколова. - Ваш муж, этот вредитель и двурушник, был самым замечательным человеком, которого я видел в своей молодой жизни, - обливаясь слезами, признался Соколов. Его особенно восхищала твердость заключенного. Егоров упорно отказывался выполнять некоторые суровые, но справедливые требования режима содержания, понуждая применять к себе еще более суровые и справедливые наказания. Некоторые в его положении искали выход под колесами вагонетки, нарушая ритмичность работы отсека, но Егоров встал выше этого и умер от воспаления легких. - А какой знающий был! - продолжал, уже сидя на диване, Соколов. - Все лекции читал по разным наукам, иностранным языкам учил. Последние слова заронили в душу Анны, уже смирившейся с мыслью о гибели Никиты, слабую надежду. Она превратилась в уверенность, когда Соколов сообщил о глубоком интересе заключенного к философии и теории прекрасного. - Нет, это не Никита! - с облегчением воскликнула Анна. Соколов, однако, остался при своем убеждении, и впоследствии, когда с Егорова были сняты все обвинения, создал в городе комитет по увековечиванию его памяти и изучению наследия. Не было предприятия, учреждения, учебного заведения, где бы он не выступал с рассказом о последних днях великого изобретателя, его стойкости и человечности, где бы не произнес искренних слов чистосердечного раскаяния. К тому времени черные кудри его покрыла густая седина, а синие глаза стали еще прозрачней. Написанные им "Записки надзирателя" стали классикой реабилитационной литературы; они были изданы массовым тиражом, отмечены премией, запрещены, переведены на все европейские языки и положены в основу трех фильмов. Анна относилась ко всему этому безучастно. Она еще в годы войны поняла, что муж ее превратился в легенду, и узнать о нем правду теперь невозможно. Веселый лейтенант, прибывший в Александровку в январе 1942 года за пополнением, рассказал ей, как храбро сражается под Москвой его командир, капитан Егоров, управляя батареей "катюш"; сумрачный майор летом 1943-го сообщил о гибели лейтенанта Егорова под Харьковом; старик, на деле оказавшийся молодым человеком (он прошел окружение, три концлагеря, бежал к партизанам, освобождал с ними Белград, не избежал суровой расплаты и вышел по амнистии), передал привет от Никиты: последний раз он видел его в лесу на Саве накануне прорыва. Всех их Анна слушала одинаково внимательно, кормила кашей без масла, поила кипятком и укладывала на диване в бывшем кабинете Габриэляна. Основатель Александровского университета был разоблачен перед самой войной. Как много значил для всех них этот тихий ученый, его рассказы, его умение всех ободрить и утешить, Егоровы поняли, лишь когда его не стало. Злые демоны, сидевшие в каждом и при нем не смевшие показаться на свет, получили свободу. Настя, как-то внезапно превратившаяся во вполне сложившуюся девушку, поступила санитаркой в эвакогоспиталь; оттуда она перешла в офицерскую столовую официанткой и стала водить клиентов домой, уединяясь с ними в кабинете. Анна не знала, куда деть мальчишек, чтоб они не слышали криков, раздававшихся из-за двери до семи раз за ночь, и куда деться самой от стыда. К ее облегчению, Настя вскоре исчезла; по слухам, она уехала с очередным возлюбленным на фронт. Но тут подоспело другое: Сергей бросил постылую учебу и все время стал проводить на базаре, изучая жизнь во всех ее проявлениях и промышляя картами и ловкостью рук. Так продолжалось всю войну, а после Победы, когда на базаре стали продаваться трофейные костюмы, оружие и презервативы, а в оврагах каждую ночь кого-нибудь грабили, Сергей исчез, оставив записку: он сообщал, что едет на золотые прииски и вернется с чемоданом червонцев. Больше в Александровке его не видели. Однако самое тяжелое время они пережили вместе. Это было, когда остановились трамваи, и Анна перестала приходить домой, потому что не успевала вернуться к началу смены. Она ночевала в цехе, однако заснуть не удавалось. Анна представляла себе детей, совсем одних в пустом Доме искусств, и сердце ее сжималось от страха. Наконец при пересменке она смогла покинуть завод. Большую часть пути Анна бежала, однако, оказавшись наконец во дворе дома, остановилась в изумлении: у всех подъездов стояли машины, на балконах сушилось белье, а в окнах мелькали незнакомые лица. В квартире она нашла одного Петра. Он объяснил матери, что дом заселен эвакуированными, людьми дружелюбными и общительными - этим они сильно отличаются от обитателей Александровки. Иван стал у них общим любимцем и сейчас находится у кого-нибудь в гостях, рассказывая невероятные истории, услышанные от Габриэляна. Пораженная всем услышанным, Анна отправилась к новым соседям разыскивать сына; она не заметила смущения Петра, не обратила внимания на его бледность и отсутствующий вид. Как раз перед приходом матери Петр впервые вступил в схватку со словом. Он попытался описать их дом, огромный и пустой, одиночество двух детей, их страх, их храбрость, внезапное возвращение жизни. Когда Анна ушла, он перечитал написанное, остался доволен, тетрадку засунул поглубже в стол и отправился в школу. На обратном пути его остановили. Неприметный человек в черном пальто приказал ему следовать за собой. Он привел Петра в Управление. Они поднялись на второй этаж и вошли в огромный кабинет, обилием книг напоминавший квартиру Габриэляна. Однако в Доме искусств не было такого великолепного стола с гладким зеленым сукном, портретов вождей на стенах, толстых ковров и сейфа в углу. Сопровождающий исчез; из боковой двери энергично появился постаревший, но еще полный сил Красоткин. Петра пригласили сесть. В руках у начальника Управления оказалась синяя тетрадка с пятном в углу. Петр вздрогнул: тетрадь была та самая. - Ну что ж, - сказал Красоткин после некоторой паузы и внимательно взглянул на Петра. - Начало положено. Как говорится, в добрый путь. Многое подмечено верно. Зоркость есть, цепкость есть, - тут Красоткин встал и зашагал по кабинету. - Но не забывай, - начальник Управления остановился, его горящий взор устремился на Петю, - не забывай, что искусство всегда служит народу. Художник не должен замыкаться в своем узком мирке. Это легко может завести его в болото субъективизма, эстетства и критиканства. Иди к людям! Ты меня понял? - Да! - воскликнул Петя. Он и не заметил, когда встал. - Иди, работай, твори, - напутствовал его Красоткин. - По любому вопросу обращайся прямо ко мне. И помни, что настоящее искусство всегда правдиво и выражает типичных героев в типичных обстоятельствах, а обстоятельства мы творим сами. Вернувшись домой, Петя кинулся к столу. Тетрадь была на месте. Он решил быть осторожнее: писать только в укромных местах и все написанное носить с собой. На заводе, куда он вскоре был направлен, самым укромным был угол за большим прессом. Там увидел слабый свет цеховой лампочки рассказ о храбрых моряках, честных пиратах и женщинах, остающихся на берегу; ревел шторм, героя заковывали в цепи, девушка клялась ему в любви, но все кончалось благополучно. Той же ночью Петя вновь оказался в знакомом кабинете. - Ну, как работается? - не отрываясь от бумаг, спросил Красоткин. - Говоришь, рассказ написал? Сейчас посмотрим... Он поставил последнюю подпись, закрыл папку и извлек из стола Петин рассказ, уже отпечатанный на машинке и снабженный пометками. - Задумано неплохо, - начал он. - Сюжет крепкий, положительный герой, люди из народа, хищник-эксплуататор... Акценты расставлены в общем верно. Но язык... Язык бедноват. Надо учиться. Язык писателя должен быть самобытный, сочный, богатый, простой и понятный народу. И потом что у тебя за конец? Герой спасается бегством. Куда он бежит? Нет, это наши враги должны бежать, но им не спастись от гнева народа! Так начались продолжительные уроки Петра Егорова в строгом здании на улице Новой. Они продолжались и после войны, дав много как Петру, так и его учителю, ибо, как известно, уча других, мы учимся сами. В эти годы Александровка сильно переменилась, и наставник Петра находился в центре этих перемен. Еще до войны в руководимой им спецзоне открылась лучшая в городе больница для сотрудников, а для их детей - лучшая школа. После войны к этому добавились магазины, кинотеатры и прачечные, так что мечтой каждого александровца стало поселиться и работать в зоне. Те, кому это удавалось, вызывали к себе родственников, так что зона стремительно расширялась, поглощая квартал за кварталом. В конце концов разница в уровне жизни в зоне и за ее пределами стала столь разительной, что это вызвало недовольство и даже беспорядки. Период смуты и шатаний закончился изданием распоряжения, по которому вся Александровка объявлялась особой зоной со всеми правами и привилегиями. Ликование жителей было бурным, но недолгим, поскольку обретенные привилегии, перестав быть достоянием избранных, потеряли и присущие им свойства; преимущества жизни в зоне обнаружили свою обратную сторону, а прежнее изобилие таяло на глазах. Всеобщее разочарование достигло апогея с ликвидацией Управления и закрытием спецтерритории, ради которой, как с удивлением узнали александровцы, и создавалась зона. Придя на очередную встречу с наставником (он давно уже не ждал вызова, а являлся сам), Петр обнаружил в здании Управления театральную студию; в кабинете Красоткина репетировали "Носорогов". В смятении покинул Егоров ставшее ему почти родным здание. Нет, он не сожалел об исчезновении своего опекуна. Но за долгие годы он привык к нему, как привыкает моряк к штормам и рифам, врач - к болезням, учитель - к упрямству учеников и бдительности проверяющих. С чем бороться, если нет препятствий? Если материал не оказывает сопротивления, не теряет ли смысл вся деятельность? Год за годом Петр вел борьбу с зоркостью Главного Уполномоченного, искал и находил в своих сочинениях тайники, цели, куда можно было запрятать заветную мысль или хотя бы слово. В этом противоборстве сложился и возмужал его характер, в этой борьбе он вырос и не знал теперь, что делать без нее. Впервые в своей жизни Петр покинул Александровку и пустился в странствия. На Сахалине он влюбился в гречанку и в честь нее создал поэму. Когда он прочел ее возлюбленной, та отделилась от земли и скрылась в небе. В отчаянии Егоров сжег поэму и поклялся никогда больше не прикасаться к бумаге. В Батуми его догнало письмо от матери. С присущим ей юмором и наблюдательностью Анна сообщала о новых достижениях александровцев: пуске 77-й домны, постройке на окраине города гигантской плотины, о новостях культурной жизни. Привычка читать между строк помогла Петру понять скрытый смысл письма: Анна сообщала сыну о своей скорой смерти. Петр, единственный из всех Егоровых, успел на похороны: следы Насти и Сергея давно затерялись, а Иван, увлеченный международным сотрудничеством, пятый год участвовал в какой-то всеплакатной конференции по защите человека. Разбирая бумаги, оставшиеся после матери, Петр наткнулся на тетрадь в твердой коричневой обложке, заполненную таинственными письменами. Это была тетрадь Габриэляна. Перелистывая ее, Егоров ощутил почти забытый запах старого клея, бумаги и чернил. Это решило дело. Он понял, что не сможет уехать, не прочитав написанное. Месяц ушел на разгадывание алфавита, год - на составление словаря изобретенного Габриэляном языка. Разгадав шифр и прочитав первую страницу, Петр впервые разрешил себе отвлечься и выглянуть в окно. Он понял, что прошло много времени. Он увидел широкие проспекты, потоки машин, прохожих в противогазах. Зрелище поразило Егорова, но он вернулся к тексту. Прошел год или век, пока он узнал, как погиб его отец и куда делась ракета. Затем пошли страницы, посвященные Габриэляну, Насте, Сергею. В нетерпении Петр пропустил несколько страниц: ему поскорее хотелось узнать, чем все кончится. Вот мелькнуло и его имя; знакомое название привлекло внимание Петра. Предсказатель сообщал о П. Егорове как авторе великой книги, долго и тщательно вынашиваемой, но так и не написанной. "Замысел сложился еще в годы существования Управления, - сообщал Габриэлян, - и впоследствии не раз дорабатывался и уточнялся. Вот содержание книги, каким оно являлось П.Егорову в минуты озарений", Петр впился в текст, узнавая и не узнавая его; однако раздавшийся грохот напомнил ему, что надо спешить, и он открыл последнюю страницу. Взрыв газопровода разломил надвое плотину, подпиравшую гигантское водохранилище; ревущие потоки воды смысли, как кучу песка, домны, шахты, дома, и Дом искусств уже превратился в грязное месиво, но к тому моменту Петр узнал главное: он узнал, что род Егоровых неистребим и будет жить вечно. 1988, февраль |