Андрей Вишневский
ШАРОВАЯ МОЛНИЯ ИЗ ДЖИННИСТАНА

Сцена первая

Идет пресс-конференция режиссера Мигеля Аустриньо. Мигель развернул одну записку, вторую, третью и, не ответив на них, начал:
- Сейчас я начну... Сейчас... Сегодня - один из самых печальных дней в моей жизни... Мне позвонили из Голландии и сообщили, что Ларри Бах, вы его сейчас увидите на экране, погиб... Он дремал в шезлонге, была гроза, и его убила шаровая молния. От человека не осталось ничего...
Он нигде не снимался. Это его первая и... последняя роль. Он - профессиональный яхтсмен. Всю жизнь скользил по морю. Скользил, скользил... Был эпизод: он рассказывал девочке, вы увидите... У девочки только что умер брат. Ему надо было рассказать о том, что ее брату вовсе не плохо. Они идут по аллее, все снималось в Австрии, в Тирольском лесу, Ларри рассказывает, потом мимо проходит обнаженная пара (мы долго искали исполнителей), девочка успокаивается, кадр заканчивается. После этого Ларри болел неделю. После этого эпизода и после всех прочих. Фильм сжег его как шаровая молния.
Это - пролог. Пролог всегда необходим, на мой взгляд. У меня во всех картинах есть пролог. Итак, как вы относитесь к тому, что вас упрекают в оторванности от жизни?
А я не очень люблю людей чересчур привязанных к жизни. Их не оторвешь. Они в принципе не способны взлететь... Прикованные Лже-прометеи... Намертво, намертво вросли в скалу... И грифы вокруг.
Расскажите о сильных впечатлениях вашего детства. Я не солгу, если скажу, что у меня в детстве не было слабых впечатлений. Ну, к примеру... я гулял с отцом, он тогда очень болел, был худой, и, как будто, легко-легко покачивался. Мы идем, вдруг навстречу выходит что-то невообразимое... Не человек - вроде подземной птицы, если такие есть. Чудовище. Я прижимаюсь к отцу. Чудовище, Подземная птица проходит мимо, и я спрашиваю: "Папа, кто это?" А отец улыбнулся, говорит: "Это же наш Родериго!" Человек... да еще отец так спокойно о нем говорит, я был изумлен... Горбатый, с серыми бровями, таких не бывает... А когда я увидел его еще раз - я не испугался. Родериго и Родериго. И это тоже - сильное впечатление...
На самом деле я опять про чувствование. Налетающие антидети. Антидети, лемуры - то, что мы имеем сейчас. А впрочем, лемуры-то и не виноваты. Так все смешалось, вернее, слиплось. Может, экваториальная жара?..
(Мигель достает коробочку со старыми бронзовыми шахматами) Вот, посмотрите. Не видно?.. Родовые... В белых короле и королеве можно узнать моих предков... Прадед так заказал... Да, еще можно узнать... Но черные от белых я уже отличить не могу... Время прошло... Наша жизнь - как эти старые шахматы: абсолютно непонятно, кто черный, кто белый, кто за кем охотится, кому ставят мат?
(Разворачивает записку, не читает) Спасибо вам громадное. Я сохраню. Я не читаю, тут смысл в рисунке. Отрадно, что так еще пишут... Сохраню. Вот Ларри Бах писал мне письма на малайском языке. Я по-малайски не читаю... Я так сейчас сказал, словно я пишу на малайском или говорю. Я малайского не знаю... Не знает малайского и Ларри. Но получив письмо на малайском, я всегда радовался - я знал, что письмо написал Ларри.
(Разворачивает одну записку, вторую, не читает)... Кто, вообще, здесь сидит? Полиция? Кто все это пишет? Морская пехота? Вы читали Евангелие? Если человек слышал те слова... он этих уже не напишет, по-моему... Что должно произойти, чтобы сдулась эта пыль вековая. В фильме "Джиннистан", в начале, появляется тигр. Надо, наверное, чтобы тигр сошел с экрана, прошел между рядов... Ларри Бах за такую записку мог убить. Он был очень сильный человек, он иначе разговаривал. Он не побоялся шаровой молнии. Он пошел к ней навстречу и обнял ее... Вводить дуэль. Понял, надо вводить в стране дуэль... Получил вот такое - и к барьеру. (Пауза). Представляете себе, сейчас появляются огромные белые лилии. (Пауза).
Я сейчас расскажу вам историю... Притчу... Сказку. Это было давно, в графстве Корнуэлл. Жили два флейтиста, два друга. Ночью они приходили в лес играть. Представьте себе потрясающе красивую, тихую английскую ночь. И две флейты. Один пел о танцах эльфов в лунном свете, а другой - о беге серебристого ручья. Однажды ночью они, как всегда, пришли в лес, и им встретилась фея. Фея не стала говорить о том, как они прекрасно играют, не велела загадывать желаний, она просто сказала: "Ты, поющий о беге серебристого ручья, будешь гениальным флейтистом. А ты, поющий о танцах эльфов в лунном свете, не будешь..." Флейтисты поразились, спросили: "Как, отчего?". А фея рассмеялась, представьте себе этот смех в тихую, летнюю английскую ночь, и говорит: "Ниотчего. Просто я так решила"... Вся притча... (Пауза)
Только их крики слышны
Белые цапли невидимы
Утром на свежем снегу
Это ни к чему, просто поэзия великая.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы.
Помните, в "Русалке алкоголя" - момент с музеем, новелла о порочных ангелах... Человек, который всегда посещал музей, но он посещал только днем, а один раз пробрался в музей ночью. Он обожал все эти картины, статуи... И ночью они все ожили, существа с картин, ангелы, библейские, средневековые существа сошли... И трагический маскарад. Как они его туда вовлекли, а потом растерзали, потом его смерть наступила... Утром, когда вошли в музей, увидели, что... все существа, все ангелы разбрелись, разумеется, по своим картинам, все как прежде, только в зале, в главном, лежит труп этого растерзанного человека... Его сыграл Морис Ле Шак. А когда его похороны были, когда снег еще пошел, а снег пошел, я не знаю, это, может быть, мне так показалось... красный, и снег шел синий, двух цветов. Может быть, это и неправда. Цветовое видение нарушается. Вообще, кто сказал, что снег белый, кто сказал, что снег белый? Все так говорят, как будто бы они все это знают наверняка... Цветовое видение как-то иногда съезжает, это связано с какими-то эпизодами жизни... Может быть, в старости я буду видеть все прозрачным, все насквозь, а может, наоборот - все буду в одном цвете воспринимать - не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю... Простите, не мешайте, вы же мешаете мне, вы ходите все время. (Пауза) Я рассказывал Ле Шаку... Один курортный город был, огромное количество народу гуляло по набережной, огромной-огромной... Невероятная желтоликая, черноликая, многоликая толпа. Отовсюду, Огненная земля, откуда только не приехали люди. Было что-то типа фестиваля. Я иду и вижу: человек в очень яркой куртке идет, у него что-то рассечено, не то обожжено на лице, абсолютно в общем неприметный, но я сразу его увидел, сразу он обозначился явно для меня, сразу выделился. Я прохожу мимо него, говорю ему: "Привет". Он мне тоже: "Привет". Я говорю: "Так ты же - дьявол". "Да, дьявол". "Пока, - говорит. - Увидимся. Пройдет фестиваль, увидимся". Прохожу мимо, такая молниеносная, мимолетная встреча с дьяволом... Ле Шак велел вставить эпизод, похожий, я не вставил, не выполнил то, что он мне велел, как-то вставлять бессмысленно было, надо еще связать с фильмом, я не смог, не стал... Простите, я прошу вас, больше не вставать и не ходить, вы можете сесть и не вставать, ну что это?.. У меня очень сложные отношения с Морисом Ле Шаком, вы не знаете еще, я вам расскажу, я просто не могу сразу все рассказать... про фильм, никакие не порочные ангелы, не "Русалка алкоголя", где он у меня играл, а где я у него играл. Я вам расскажу о том, как я у Ле Шака сам сыграл. На самом деле Ле Шак - не тибетский монах, я говорил, я неправильно говорил. Ле Шак - это стариннейший дворянский род, с девятого века... почему Тибет союзник, потому что, когда род настолько древний, настолько дворянский, настолько благородный - уже все смещается, абсолютно иное, и Тибет появляется, и какие-то другие вещи, с небом связанные, да, конечно, кровь у Ле Шака дай Бог. Морис Ле Шак, мы с ним очень странно познакомились, очень странно.. я, честно говоря, не знал... я не знал ничего. Точно могу сказать, до встречи с Ле Шаком я не знал ничего. Я даже не знал, наверное, чем я буду заниматься, я закончил университет, неплохо. У меня была очень странная специальность - влияние... астрономических явлений на биологическую жизнь на земле. К примеру, в Бразилии были птицы, которые просто вымерли от того, что... это с туманностью одной связано. Ну что я вам сейчас буду объяснять какие-то научные тонкости? Такая вещь - связь растений, птиц, животных наших земных и этих звезд. Я ему просто стал рассказывать, мы с ним случайно встретились за столиком, пили что-то, не важно все это... Я ему стал рассказывать про птиц, про звезды... про оперенье этих птиц, и по тому, как я рассказывал про оперенье этих птиц, он говорит: "Слушай, а ты достаточно неплохо... визуально мыслишь... попробуй, попробуй, не знаю, конечно, может из тебя ничего не получится (он прямо так сразу стал говорить мне), но мне кажется, что в тебе что-то есть". Из-за оперения каких-то птиц, о которых я уже не помню, то есть, я помню, эти птицы во мне остались... Господи, ну что там - оперенье... Морис Ле Шак потом привел меня на свои съемки. Он снимал про Вавилонскую башню, ему строили башню пятнадцать метров, замечательных... Эта Вавилонская башня обрушивалась под музыку, разрушалась... Я помню там один кусок отвалился, гениально, он говорит: "Нет! Плохо! Не так..." Башню заделали, как-то они устроили, что башню можно восстанавливать в довольно короткий срок... Снова, под музыку... Потом я видел отснятый материал, это невозможно просто, невозможно... мир воспринимать по-прежнему после этого, потому что в настолько единственный момент обрушивается этот кусок, единственный кусок Вавилонской башни, который должен именно в этой паузе... Там Бах, там такой коллаж, даже не коллаж... Бах, Малер, какой-то рок, одна музыка сменяет другую... Разваливается башня... Возникает пауза, и вдруг падает кусок, он имеет свою форму, он не простой, не обычный булыжник... Все, что касается Ле Шака, странно и таинственно.
У вас очень интересная борода, у одного моего друга была такая, похожая. Но ему она не помогла, он разбился... Автогонщик. (Пауза)
У вас лицо похоже на лицо одного короля... Я не буду говорить, какого, он ничего замечательного не сделал, а лицо хорошее...
Черт, я сейчас вспомнил одного человека... Это Юзеф, друг мой, то есть когда-то он был моим другом, были в прекрасных отношениях... сейчас мы уже давно не разговариваем. Так получилось... Тогда, сколько-то лет назад, мы с Юзефом заходили в одну клинику, навещали человека... клиника Росса... там лежал Юзеф, лежал я, там Морис Ле Шак умер, через эту клинику мы все прошли... Вот, и мы очень вольно с ним трепались в этом садике перед больницей, перед клиникой... Говорили о том, что мы едем на автомобиле, мчимся на автомобиле по водной поверхности... по воде, и брызги, замечательные брызги... Мчимся, мчимся на автомобиле, и закат, и все это переливается, и в этих брызгах - фрагменты фильма, который мы не видели, никто не видел, и не знал, когда увидит... Прекрасный мир, мы мчимся на автомобиле... А потом, потом я говорю ему: "Юзеф, ну ты же вор, ты же у всех воруешь, ты все обворовал, ты украл у пейзажа солнце, украл у пейзажа воздух, ты же портишь ландшафт..." Мы мчимся на автомобиле, брызги, у него на лице, у меня на лице, вода удивительно чистая, прозрачные медузы, фиолетовые жилки в них, животные в воде... Юзеф, ты же прешь из мастерской скульптора драгоценный материал, тебе нужно немедленно получить результат, материал еще не готов, ты его обрабатываешь своим поганым тесаком, ты делаешь из него поделки, ты вор!.. Юзеф, я говорю ему, сейчас нам навстречу появится другой автомобиль, там будут сидеть люди, каких ты захочешь увидеть, такие там и будут сидеть. Невероятно ехать в автомобиле по поверхности моря, это невероятно... Ты мразь, если меня кто-нибудь когда-нибудь убьет, то это будешь ты, Юзеф, больше меня никто убить не может... И он появляется, автомобиль появляется, длинный, таких длинных не бывает, а может, он от скорости растягивается так, там сидит Ларри... Как? Ну конечно, кто же там может еще сидеть, там сидит Ларри... Боже мой, Ларри, сколько лет я тебя не видел! Сколько лет, сколько лет... Ты, почему ты еще ходишь, в то время как прекрасных людей сжигают шаровые молнии, они срываются в водопады, гибнут в ущельях, а ты ходишь! Ларри был... обычно он бывает живее... нет, черт, Ларри всегда живой, ... но тут он был как бы гость из безнадежно далекого мира, Юзеф тогда сказал мне: "Мигель, самое главное, чтобы в нашей жизни никогда не было злобы". Нет, конечно, не мне решать, не мне все это решать, но помнишь - то мерзкое животное, которое у меня в финале появляется, которого нету на земле, запомни это животное, этот эпизод - он весь тебе посвящается, весь тебе!
К сожалению, очень многие, с кем я работал, они уходят от меня, или совсем, или я с ними расстаюсь, ссорюсь. Очень многие... Помните девушку в "Джиннистане", сцена, шторм крушит деревья, они в лесу... Деревья, и люди появляются, никак не реагирующие на шторм... Она... все, я не знаю ничего о ее судьбе. Мы с ней очень позорно расстались. Люди проходят, как призраки, растворяются, или может я сам - призрак... Я вам сейчас расскажу что-то. Не верьте... Тому, что я скажу, не верьте. Это как раз та самая клиника злополучная, где я лежал. Я потому об этом заговорил, потому что я стал во многом другим, меня изменило не что-нибудь важное, а клиника. Я вам сейчас пейзаж нарисую... Представьте себе... девственный лес... Листья на деревьях - они то опадают, то тут же кроны снова зарастают, снова они пушистые, снова ветер их колышет, и листопад, он блуждает, много листьев сразу, они принимают какие-то очертания, листья живут даже оторвавшись от дерева, они живут. Что там еще? Там - крылатые львы, львы с длинными, очень тонкими, очень красивыми крыльями... Там есть родник. Вода, она как бы прозрачная, но вместе с тем там тоже есть картины, меняющиеся картины, меняющиеся миниатюры, которые никогда не повторяются. Что там еще есть? странное дело, когда там гроза - отблеск от молнии, он освещает развалины замков, этих замков нет, ничего нет, развалины - они возникают тогда, когда их освещают молнии, а так там ничего нет. Контуры башен... Птичий свист, птичье пенье - без птиц, птиц нет. А там, где есть птицы, они, наоборот, только летают, они не поют. Такой мир... Очень красивая там паутина, без пауков. Пауков там нет вообще. Паутина, которая рождается и умирает сама. И есть летающие огоньки, которые иногда прожигают паутину... Огоньки тоже, то гаснут, то зажигаются. Мир, у которого нет постоянства, он все время меняется... Теперь представьте себе машину, с эту комнату, нет, больше, с этот дом, аппарат с иглами, щипцами, проводами, на конце проводов острые шпаги, маленькие... Аппарат, который мог легко заслонить весь этот мир. Это иглы, щипцы, шпаги - все начинает терять пейзаж... Вырезают из него паутину... Вырезают листопад, вырезают молнии и вырезают развалины замков, вырезают крылатых львов... Или, может, львов оставляют, крылья у них обрезают, все, что там есть, птицы, их пенье - все вырезается..., такая страшная операция. Клиника Росса, там такие операции делают. Что еще? Потом человек отходит после операции, его колют непонятными веществами, Бог с ними, с веществами. И пейзаж, он же не умер, он изуродован, он начинает понемногу обретать жизнь, но уже другую жизнь. Другую жизнь... Почему-то все поросло громадными розами. Громадными, длинными розами, представьте себе человека, который идет в лесу из роз, он взбирается, а шипы, как здоровый клинок, взбирается на чашечку, болтается, потом падает оттуда, летит, задевает о розовые шипы. Я с ними боролся, но понял, что... Как? Бороться бесполезно, вырубать розовый лес, как, когда жизнь возвращается, но иная, иная возвращается к тебе жизнь, понимаете, в чем дело? Все меняется, меняется, и животные становятся другими, и воздух другим, и все другое, и надо исходя из этого пейзажа как-то жить, а не возвращаться к прежнему, кстати, когда я на свою родину вернулся, после долгих лет отсутствия там, я тоже не узнал ее. Мой родной город, тоже операция, тоже он другой, совсем другая жизнь, тот испано-индейский город - совершенно ничего не осталось - гениальные реставраторы, после катастрофы - они восстановили город с точностью до миллиметра, и все другое. Операция, или со мной операция - уже непонятно - кто, когда, над кем производил операцию - непонятно... Не то я, не то они оперированные.
Кто, вообще, все это понавесил? Как можно все вот так портить? Абсолютное отсутствие хрусталика в глазу - как можно было все это уродство вешать, как так можно, потом удивляются - откуда что... (Пауза. Достает бутылку с темной жидкостью, пьет...)
Да, компот из тех самых роз, длинные розы. Надо потрясти чуть-чуть, много всего падает, надо отбирать, очень хорошая вещь, очень много сил дает, на размышления наводит, я рекомендую... Какая-то хорошая пауза в нашей беседе нависла... Что, может быть, спросите что-нибудь еще? Что с этой девушкой, которая сцену со штормом играла? Помните, эпизод, когда сначала она среди гигантских деревьев, которые рушатся, а потом тут же она среди совсем маленьких, которые ей едва-едва до колен, эти деревья так же рушатся... Она бежит, как бы над маленьким лесом... Где она сейчас? В кино я ее нигде не видел больше. Не знаю, не знаю... Вот этим карандашом, им подписали документы, которые говорили о том, что мне нужно отбывать срок, меня приговорили к тюремному заключению... Произошел на съемках у меня один момент... Потом срок отменили, и мне подарили этот карандаш, на память, что, дескать, в карандаше - годы, которые я не отсидел... У меня умерла одна молодая актриса во время съемок, я даже не знаю, по чьей это вине, во моей, конечно, по моей... Долго мусолили, разбирались, кто же виноват, я или кто-то еще... В этом карандаше, в его кончике, смерть девушки, мои неосуществленные семь лет тюрьмы, съемки, так неожиданно прервавшиеся... Мое после этого исчезновение, потому, что я исчез, совсем... Исчез, меня разыскивали, я прятался в храме, заброшенном... Меня обнаружили... Неважно, короче, обнаружили меня... Молодые ребята, которые, оказывается, раз в год, день рождения их друга, тоже исчезнувшего почему-то, отмечают... Именно на развалинах храма... Там они меня нашли, странная компания, я с ними отмечал... потом один из них меня сдал, такая идиотская ситуация была, потому что за меня уже вознаграждение обещали. Я не ожидал, что в моей жизни будут такие идиотские трагические сюжеты... Идиотские и трагические... Огромный стеклянный колпак разбился... в котором она находилась, разбился, и ее поранило большим куском стекла... Была сцена - она сидела в громадном, стеклянном колпаке... Маленький эпизод... я сейчас его просто сожгу, зачем, действительно, хранить такую сомнительную память? Это неправильно... А вот пепел от него я сохраню, потому что это будет память лишь о карандаше, а не о всей этой истории (сжигание карандаша).
(Разворачивает записку) Вы понимаете, что вас нет?.. А вы думаете, у вас есть дом? У вас есть своя страна? Вы выходите на балкон - вы что-нибудь видите? Ничего вы не видите. Вы думаете, ваши глаза различаются по цвету? Или до вас можно дотронуться? Нет, до вас можно дотронуться, конечно, вы же весите... Когда Эгмонт встретил Флоренса, был декабрь, снег падал хлопьями... Маленькие снежные человечки танцевали, и Эгмонт беседовал с каждым из них. Они ему говорили, что гармония - в декабре, и в этом танце, и в их беседе... В снежной погоне за снежным драконом, в снежном отчаянии... рождении, снежной смерти... И Эгмонт встретил Флоренса, а у Эгмонта на гербе золотой лев, а у Флоренса... Вы же знаете, что на гербе у Флоренса... Флоренс должен быть беспощаден ко всем рыцарям Золотого Льва, он занес меч, но Эгмонту было 17 лет, Флоренсу 28, и Флоренс вспомнил, что его 11 лет назад не убил рыцарь по имени ... Имя неважно... У этой истории нет конца... Как у снежных человечков. У них есть лето, а конца - нет... Вы понимаете, что вас нет?.. Понимаю...
...Меня интересуют не капли, закапанные в зрачки актеру, а подлинные переживания. Я очень рад, что вас это интересует... Меня интересует другое. Каждому ведь что-то интересно, я надеюсь...
...Это я просто прочту: "Мигель, вас так жалко, вы же такой молодой".
...Как вы относитесь к правде?.. У меня был друг, еще в колледже, я не знаю, кто мне был более дорог тогда. И однажды он мне сказал правду. Правда не бывает доброй... И все. Громадная трещина. Я ничего с собой не мог поделать. Я потерял его, он потерял меня. Все, уже не восстановишь... Картина, спаленная кислотой.
А вот с Бруно (оператор "Джиннистана") абсолютно не так. То, что моя бывшая жена - теперь его жена, то, что я кидал ему в голову пишущую машинку - оказалось неважным. То, что я разругал "Падение", их последний фильм, а он набросился на "Русалку алкоголя". Неважным. Почему так?
Иногда приходит мысль - на кой дьявол снимать все эти фильмы - чтобы потом получать такие записки?.. Иногда хочется уйти от всех своих зрителей... очень далеко... Например, сесть на громадную льдину, чтобы она была посреди южного океана, чтоб постепенно таяла, таяла, чтоб теплая вода ее сжирала... Только откуда этой льдине взяться в южном океане?.. Откуда?.. В теплой воде... А зрители пускай с корабля смотрят, пускай с корабля мне присылают записки, кидают их на льдину, льдина будет таять, таять... Люди ведь сидят и смотрят прямо в глаза, мне иногда кажется такое... рядом, не так как вы, а гораздо ближе... Рядом, несколько человек и пристально на меня смотрят, пристально!.. Ничего не говоря... Вот такое у них против меня оружие... Я сейчас прощаюсь, прощаюсь со всеми своими зрителями, слушателями, слушателями из прошлого, зрителями... в будущем... Мне сказали, что во время сеанса моего фильма... умер какой-то человек... Я уже зрителя убил своего... Почему зритель не имеет право убить меня? Имеет. Но я не хочу, я хочу это предупредить... Сам сейчас уйду... (Вновь прикладывается к бутылке с темной жидкостью). Человек, который этот бальзам, не бальзам... человек не умирает, просто... становится таким Протеем... происходят какие-то изменения, а он сам не понимает, становится то воздухом, то водой, то Бог знает чем... Но я уже рассказывал вам об этом... О переменчивости, отсутствии постоянства... Взять и внезапно стать даже не самой кометой, а хвостом от кометы... даже не самим растением, а соком, который течет из надрезанной коры... И так все время меняться - только что был хвостом кометы, а сейчас ты сок уже, а потом перевернутая лодка, плывущая по быстрому течению... И вы не знаете, кем я стану... да я сам не знаю... Я когда-то думал снять фильм, несколько коротких новелл об Эгмонте... Эгмонт и эльфы, Эгмонт и Золотой дикобраз, Эгмонт и злой человек... Эгмонт и непостоянный мир... С такими названиями... У меня очень много идей, которых я не осуществил, очень много... Что там говорить... Сейчас, сейчас, я буду... кем я, скажем, буду... ну, для начала... блеском на щите Эгмонта, зайчиком... солнечным, а до глаза его соперника я уже не долечу, я уже буду ехать в поезде... я буду, наверное, книгой, принадлежащей некому страннику, может быть, буду его любимой книгой, а может и нет... У меня будут желтые страницы, очень потрепанные... Книга в любой момент может развалиться, но она не успеет развалиться, потому что я уже ей не буду. Прах от книги - он будет уже без меня. Я уже буду облетевшей фреской, даже не самой фреской, а какой-то ее краской, частью ее краски... Что ж, я понимаю, меня больше нет, прощайте все, до свидания... До свидания, до встречи в хвосте кометы, совершающей путь от Йоханнесбурга до Токио, сидя в перевернутой лодке, до встречи в обветшалой книге... (Пауза) Не понимаю, зачем понадобилось богу одну вещь создавать, я все понимаю, все принимаю... зачем бог создал эту шаровую молнию... Для чего? Можно же было без этого обойтись... Ларри... Бог с тобой - если не хочешь со мной разговаривать - не разговаривай, но... чтоб я знал, что иногда я могу видеть, как левая прядь твоего виска... как она вздрагивает на ветру... Чтоб иногда можно было видеть, а уже потом все дорисуется, к этой твоей пряди...
(Появляется Джерри, карлик)
ДЖЕРРИ: Я очень хорошо знаю Ларри... Он дремал в шезлонге. Я помню, что ему снилось... Жирафы, танцующие в воздухе, какой-то дым. Я сразу заметил его. "Пойдем, Ларри, нечего тут делать..." Он же яхтсмен. Он скользил, скользил... "Пойдем, Ларри, будешь скользить и дальше". Ларри проснулся... Ему на ресницы село насекомое, редкое, их почти не осталось... "Ларри, оставь этих безумцев, ты даже не знаешь, откуда я, ты не представляешь, что там... там..." Насекомое сгорело мгновенно, Ларри... Ларри не испугался, что для него шаровая молния? Красивая игрушка, ее можно подарить другу вместе с письмом на малайском языке. Ларри, очевидно, собрался вложить меня в конверт... (начинает отвечать на записки Мигеля) Вы понимаете, что вас нет? ... То есть как это - нет? А кто спас последнюю колибри от цветка, который готов был поглотить ее... Страшное дело - война цветов и колибри. А кто, а кто получил приз - лучший джазист Западного полушария. У вас, где-то здесь, в душе, все время играет музыка, помните - соло, где медная кисть работает... Это я. Пауза. Потом еще шоколадный голос поет. И снова я - кистью по чешуе... Почему меня нет?
Как вы относитесь к правде? Чистой правды никогда не бывает... Луна - это правда? Ночь - это правда? Сидящий в зале, написавший записку, - он - правда?
Как вы относитесь к тому, что вас упрекают в оторванности от жизни? А меня никто не упрекает. Упрекают других, к тому же несправедливо... А меня никогда не упрекают... (Пауза) Письмо от Ларри...
(Вручает конверт Мигелю, Мигель разворачивает письмо)
МИГЕЛЬ: На малайском... На малайском... Но почему? Я же хочу знать, как он живет! Почему он не говорит мне?! (Пауза) Мигель! Олень опускает рога в ручей и не замечает молодого охотника, который уже готов пустить стрелу. Молодой охотник, пуская стрелу, не знает, что через год в этом же самом месте ему встретится кабан с белыми клыками, и он уже не успеет пустить стрелу... Но ни олень, ни охотник, ни кабан не знают, что через много-много веков на этом же самом месте некто Мигель будет снимать на непонятную, так называемую кинопленку, некоего Ларри... Этот Ларри тогда никак не знал, что ему предстоит встреча с огромным золотым ярко-сверкающим шаром, и Мигель абсолютно не знает, что с ним будет на следующий день, в следующий час, даже в следующую минуту... Мигель, главное не в том, что меня сожгла шаровая молния, а главное, что это просто красивая история, и главное не в том, что меня нету, а в том, что это непредсказуемо, Мигель, ведь ты же за непредсказуемое! Не относись к моему уходу как к смерти. Вставь это в свой новый фильм, сними эпизод гибели Ларри, потом вставь туда какие-нибудь деревья с цветами, какой-нибудь закат с восходом, воду и скользящие по ней яхты... Вставь, получится неплохой фильм. Что касается нашей встречи - она будет, я не думаю, что стоит торопиться. Постскриптум. Мигель, смысл не в дословном переводе с малайского... Твой Ларри... Ну что? Пойдем отвечать на записки... Вы всегда обращайтесь к нему, если возникают сомнения...
ДЖЕРРИ: Да, да.
МИГЕЛЬ: Как вы относитесь к футболу? Я думал такой эпизод вставить... Пенальти... Игрок разбегается бить, а в прозрачном мяче - человек, который мечется в ожидании удара... Удар! Мяч в сетке, а в мяче - окровавленный человек... Это после истории со стеклянным колпаком... Кем бы вы стали, если бы не встретили Ле Шака?
ДЖЕРРИ: Да никем бы он не стал. Сидел бы в Бразилии, птицы бы умирали, умирали, он бы смотрел на свою туманность... Никем бы не стал.
МИГЕЛЬ: Не знаю, может быть, плавал бы на яхте вместе с Ларри...
ДЖЕРРИ: Ну а Ларри бы не стало?
МИГЕЛЬ: Может, уединился бы где-нибудь, был бы отшельником...
ДЖЕРРИ: Да кому ты нужен? Какой ты отшельник? Ты посмотри на себя... Ты же в городе вырос, ты в городе и умрешь...
МИГЕЛЬ: Все. Иди к черту. Надоел. Что-то про любовь спрашивают... Давай, отвечай, что такое любовь...
ДЖЕРРИ: Любовь - это то, о чем ты снимать не можешь и не умеешь. То, чего там так не хватает - дыхания, без него твои крылатые львы бессмысленны... Они каменные, ты не умеешь вдыхать в них жизнь...
МИГЕЛЬ: Покажи мне, где она? Где эта жизнь? Да, ты считаешь меня уродом, конечно.
ДЖЕРРИ: Ты не проникаешь в какие-то...
МИГЕЛЬ: В какие-то щели? Да, потому что только карлики могут пролезть в эти щели! Я не собираюсь в твои щели пролезать!
ДЖЕРРИ: Успокойся, Мигель, успокойся, ответь вот на эту записку.
МИГЕЛЬ: Что там? Нынче ветрено и волны с перехлестом... Отчего, отчего ветрено, почему с перехлестом... Я уже ничего не могу, ни на что не способен... Да, понимаю... (достает морскую раковину) Раковина, я всегда ее слушаю... (Слушает) Да, действительно с перехлестом, вы правы. Послушай. Не хочешь?..
ДЖЕРРИ: Ну что Мигель? Где твой джаз? Чего ж ты так скис? Мало ли кто чего говорит?.. Главное - не дословный перевод с малайского... Давай сыграем в Лигейю, это потрясающая вещь... Лигейя...
МИГЕЛЬ: Давай... Единорог.
ДЖЕРРИ: Флоренция зимой.
МИГЕЛЬ: Бег серебристого ручья.
ДЖЕРРИ: А ты не будешь гениальным флейтистом...
МИГЕЛЬ: Смерть Ларри.
ДЖЕРРИ: Смертью не ходи, проиграешь. Итак, скольжение Ларри...
МИГЕЛЬ: Разрушение Вавилонской башни... под музыку.
ДЖЕРРИ: Шаровая молния из Джиннистана... (пауза)
МИГЕЛЬ: Так я уже проиграл?
ДЖЕРРИ: Да, почти что проиграл...

Сцена вторая

Продолжение пресс-конференции.
Мигель разворачивает записку.

МИГЕЛЬ: Что я буду делать дальше?.. Что со мной будет? В сентябре я поеду в одну долину - посмотреть, ничего ли там не изменилось, это натура моя... Натура... Я боюсь - там уже совсем все не так... Было замечательно... Долина идеально в форме рояля... Там я встречусь с одним человеком, это безвидные места - он там один живет, он беседует только с дождем, больше ни с кем не может, я его еще не знаю, он меня тоже еще не знает, мы там с ним увидимся... После этого я... Есть очень сложные эпизоды... Надо будет снимать, путешествуя по озерам, еще не построен катер, чтоб удобно было вести съемки... Есть несколько сцен, они вроде как на земле должны происходить, мы привыкли к тому, что они происходят на земле, а они все будут в воде... В воде люди будут любить, молиться, вызывать друг друга на дуэль, кончать жизнь самоубийством, не тонуть, а стреляться в воде... Иногда будет откровенно - озеро и павильон, плавающий в нем. Плавающие квартиры, плавающие дома... плавающие люди, живущие плавающей жизнью... Очень сложные схемки... Там я заболею, мне так кажется, придется опять валяться в клинике, мне вырежут уже абсолютно все. Ничего не останется. Потом я буду ехать в автомобиле, после клиники, столкнусь с одним человеком, человек окажется очень симпатичным, мы с ним подружимся, потом поссоримся, через три недели после нашего знакомства... Так все будет... Потом я встречу... Это очень давно было... Я не должен буду ее встретить, я просто так ее встречу.
...Я был совсем молодой, лет восемнадцать, у меня была возлюбленная, намного меня старше... Неважно... Она умерла, я много что-то о смертях говорю, ничего не поделаешь, как-то само говорится... Я пришел к ней домой, мне открыла сестра-близнец, я не знал, что у нее есть сестра-близнец, совершенно был ошарашен... мне открыла, а потом мы с ней долго разговаривали, и я разговаривал с той женщиной, которая умерла, потом ушел... Вот я эту сестру и встречу. Сейчас она, наверно, совсем не так красива, как раньше... Что после этого?.. Жизнь наша не так разнообразна, как кажется... (Появляется женщина) Все интересное, что со мной произошло - это то, что отснято... Ничего интереснее со мной не было в жизни. (Женщина все ближе и ближе) Ты кто? (Женщина улыбается и начинает что-то бесшумно шептать) Кто ты? Морис Ле Шак?! Да иди ты, что я, не помню, какой Морис Ле Шак... Ладно, если ты Ле Шак, я буду говорить с тобой, как с Ле Шаком... Я не знаю как объяснить... В юности думаешь, в какой стране, в какой эпохе хотел бы жить... и для себя выбираешь. Конечно, ты никуда не уезжаешь, но она остается в тебе, страна, которую ты выбрал... Я выбрал не ту страну, вы понимаете, о чем я говорю, что-то не то я выбрал... Не то она умирающая, ей уже нет места на Земле, то ли что-то с людьми там происходит, то ли они погубили себя... Меняется мода, меняются костюмы... А тут совсем иная мода, меняются души людей, но вместе с душой меняется тело, а потом и тело начинает менять душу, может, их тело изменило их душу. Может, не знаю. (Пауза) Ну что же? Женщина-Ле Шак? Расскажите мне что-нибудь... ХОтя что вы расскажете, вы же не Ле Шак, это я говорю вам... как Ле Шаку... А потом юность проходит, страну выбираешь один раз только, потом перестаешь быть молодым, второй раз страну выбрать нельзя... А есть страна с ложной модой, с ложными телами, которые меняют душу, губят ее... Ложное скольжение... Может быть, фильм назвать так - "Ложное скольжение"... У Ларри было настоящее скольжение, а у меня - ложное. (Пауза)
ЛЕ ШАК: Мигель, это я тебе говорю... Понимаешь, старик, ты думаешь... Я чувствую - ты думаешь, что ты опоздал. Ты не опоздал, ничего подобного. Ты поторопился. Твоя страна, которая умирает, - думаю, что ты не прав... Ты просто во всем поторопился... Опередил. Зачем, старина, к чему? Ты слишком рано пришел в искусство... ну бог с ним, что рано... Как тебе сказать, еще не обозначилось что-то, я понимаю, ты любишь, когда неясно... Тебе надо сделать еще один шаг. Ты этого шага не делаешь и по неясным контурам свою жизнь строишь... Ты как Юзеф, только он совсем примитивно опережает, берет сырое и выдает за готовое, а ты... если бы ты был художником - ты пытаешься нарисовать натюрморт, а предметов этих человечество вообще еще не создало! Такими пытаешься заниматься вещами, которых еще нет. Чтоб ты меня правильно только понял. Не то, что ты занимаешься каким-то надуманным миром, нет, эта жизнь, которую ты рассказываешь, она еще не проступила... может быть, в этом твоя и правда колоссальная... Но знаешь, если с этим не справиться - тогда возникает чувство мертвечины, это все... и конца... Понимаешь?
МИГЕЛЬ: Что ж мне делать?
ЛЕ ШАК: Старик, я не знаю. Честно говоря, я не знаю. Если бы я знал, "что" - был бы я сейчас на том свете? Я бы еще тут работал...
МИГЕЛЬ (пауза): Я уже перешагнул... рубеж, я уже чувствую, что... В воздухе плюс ко всему есть еще такой газе, который составляет жизнь именно мою... Если этого газа не будет - я умру, физически... Этот газ есть, он есть, и он очень существенный... Я знаю, что я занимаюсь как бы не отсутствующим газом, а имеющимся... Но... неуловимое, неуловимое, понимаете?..
ЛЕ ШАК: Конечно, понимаю... Конечно, понимаю... Понимаю, Мигель... Понимаю...
(Удаляется. Входит Джерри, читающий записку Мигеля)
ДЖЕРРИ: Когда я посмотрел ваш фильм, я подумал, что вы шизофреник. Теперь я вижу, что вы не шизофреник... Да, но когда я посмотрел ваш фильм, я был абсолютно убежден, что вы шизофреник, а теперь я вижу... Очень длинная записка... Но когда я посмотрел ваш фильм...
МИГЕЛЬ: Я - шарлатан. (Пьет бальзам) Я все снимаю на пустую кассету, а потом раскапываю тайник, я вам не говорил?.. Я же в детстве нашел тайник с фильмами... Там еще есть... Он тоже подарок получит... А хотите я и вам подарю фильм... (Джерри дает ему новую записку) От этого человека я всегда получаю что-нибудь... Я о нем ничего не знаю. Он пишет так, что даже нельзя определить пол... Я уже должен отвечать на письма... Но как мне к вам обращаться?..
ДЖЕРРИ (читает): Я вас один раз видел в баре, вы безобразно себя вели...
МИГЕЛЬ: В баре? Как же, я помню... Мне, пожалуйста, два коньяка. Только очень холодных. Я люблю коньяк со льдинкой...
ДЖЕРРИ: Коньяк. Со льдом какой страны?
МИГЕЛЬ: Конго... Два крика...
ДЖЕРРИ: Крики здесь слишком пронзительные.
МИГЕЛЬ: Две эмиграции. (Пауза) Две эмиграции.
ДЖЕРРИ: Сейчас этот человек уйдет - мы продолжим... Эмиграции. Дальше.
МИГЕЛЬ: Два безумия.
ДЖЕРРИ: Вон, видите, сидит... Взял, оба сразу.
МИГЕЛЬ: И два забвения.
ДЖЕРРИ: Это обычно просят в самом конце... Что-нибудь еще?
МИГЕЛЬ: Да. Два куска дерьма.
ДЖЕРРИ: Теперь разрешено говорить: "говна".
МИГЕЛЬ: Два говна.
ДЖЕРРИ: Теперь, пожалуйста, день вашего семнадцатилетия.
МИГЕЛЬ: Что за день?
ДЖЕРРИ: Все это стоит одного дня вашего семнадцатилетия...
МИГЕЛЬ: Семнадцатилетия, семнадцатилетия... Нет. Двадцатилетие могу отдать.
ДЖЕРРИ: Заказ отменяется.
МИГЕЛЬ: Что же так дорого стоит: эмиграция или дерьмо?
ДЖЕРРИ: Теперь можно говорить: "говно".
МИГЕЛЬ: Что там еще?
ДЖЕРРИ: Тут целое послание.
МИГЕЛЬ: Читай.
ДЖЕРРИ: Господин Мигель, я ваш злейший враг. Я смотрел "Джиннистан" 11 раз, "Русалку алкоголя" - 6 (не имел возможности больше). Я думал, вы не верите во все, что показываете, поступая с нами, как добрый сказочник с маленькими детьми. Я был неправ, вы верите... Но этого - нет! Я был на всех местах ваших съемок за исключением одной квартиры, я ее не отыскал). Снова говорю - ничего нет! Вы заставляете нас верить в фантом, обманываете искусно. Вы - плохой маяк. Несколько кораблей, а может и много, ко дну вы уже пустили. Клянусь, я потушу фальшивый огонек.
МИГЕЛЬ: Без вас найдутся... Я знаю, какую квартиру вы не отыскали... я бы мог вам объяснить - все равно заблудитесь. Это непростой район...
ДЖЕРРИ: Почитайте еще стихи...
Смерть приходит к человеку,
Говорит ему: "Хозяин,
Ты походишь на калеку,
Насекомыми кусаем...
МИГЕЛЬ: Прекрасно... дальше.
ДЖЕРРИ: Правда ли, что вы собираетесь, подобно фараону, унести с собой в могилу виллу, яхту, фамильную галерею, все фильмы, сад, зебру, жену с ребенком, вид на море, закат, переписку с Ларри...
МИГЕЛЬ (прерывает): Я не очень собираюсь в могилу... Да, моими вечерами редко бывают довольны... Вы правы... Но я что-то знаю... (Разворачивает записку, в ней еще одна, затем еще, еще и еще... Пустота). Пустота... Полная пустота. Эй, кто-нибудь, отзовитесь, господи, где я, куда я попал, что это вокруг, что это.. Никогда я здесь не был. Что за ущелье? Тут должны быть грифы, где они грифы, эй! Мне показалось, нет, это не перья, перьев нет... Что это? Куда я попал? Господи! Есть кто-нибудь? Никого. Эй, отзовитесь... Есть? Нет. А может, мне природа ответит, но почему только одни камни, почему нету ни одного куска мха... а, камень, ладно, я буду говорить с тобой, как будто ты - мох... Я не верю, я не верю в то, что ты окончательно затвердел, я знаю, тебя можно как-то расшевелить... Слушай, только поверь мне, потому что, если ты мне не будешь верить - я не смогу тебя расшевелить. Камень, понимаешь... Есть где-то, внутри нас... бродит такое вещество... когда оно застыло, что тут может быть, может быть какой-нибудь выплеск... Слушайте, может вас как-то разбить, но у меня нету кирки. Она не подойдет, это не способ... Я всю жизнь пытался камни расшевелить словами, я же здесь, я, кажется, здесь, в этом ущелье показывал фильм, прямо на камне... нет, там был мох, а здесь нету мха, здесь ничего... А почему нету неба, откуда свет? Господи, ущелье-то замкнутое... Нет, действительно, нет... А вот как его достать, там, на самом верху, я вижу маленький кусочек мха, надо как-то до него добраться... Почему я чувствую, что сквозит, неоткуда взяться ветру... Чувствую, что сквозит... (Пауза. К Джерри). Ты спишь уже, все? (Берет записки) Это что, зачем это нужно, они ведь потом окаменеют, когда их найдут - это будут хрупкие пластиночки из камня, которые рассыплются в руках у археологов. Зачем это нужно? (Читает записки и швыряет их) К футболу, да?.. Шизофреник?.. В баре?.. Так... так, так... Ложное скольжение... (Берет Джерри на руки. Напевает) Спи, мой дорогой сын, я не знал, что ты у меня такой вырастешь... Спи, спи, я не знал, что ты у меня будешь таким. Спи, мой дорогой, мы вместе пойдем к соснам, сосны будут больше нас, будут качаться над нами, будут распугивать ночных духов... Злые карлики не помешают нам... Спи, мой сынок, мы пойдем к звездам... Хочешь яду? Господи, ты же ведь не умрешь, ты же знаешь, ты просто изменишься, станешь другим... Давай, давай, принимай яд, хотя, может быть, только я от него не умираю... Нет, если я не умираю, другие не умирают и подавно... Что, снег выпал?.. Нет, это записки... Все... вот теперь, действительно, все. Можно все это заканчивать, можно все собирать, теперь... вправду, все ни к чему... Хочу отдохнуть... Фэ - кхэ - пфэ... Теперь я лягу и засну, потому что продолжать беседу не стоит... Ца - пфа - хха... Да, сейчас и я засну, увижу замечательный сон, придет Морис Ле Шак... Те - кфе - бе... Вместе с Морисом Ле Шаком будет и Ларри... Та-та-кфуу... Ларри приведет с собой на маленькой тонкой цепочке шаровую молнию... Уэ-кте-уэ... От шаровой молнии не будет злого жара, будет одно сияние... Куэ-куэ... Все, друзья мои, все... Прощайте, я засыпаю... Уа-кфо-кхо... Все. Прощайте, прощайте. Главное - не в дословном переводе с малайского... Уисс-кхи-о... (Финала, как такового, нет. Мигель продолжает до бесконечности чередовать свою речь и обезьяньи крики...)

Конец