|
Гай Девенпорт
Иудейская смола впитывается лавандовым маслом с большей или меньшей степенью насыщения в зависимости от продолжительности воздействия на нее светом - зная это, в год смерти Томаса Джефферсона Жозеф Нисефор Ньепс* сфотографировал в Шалон-сюр-Соне свой хозяйственный двор. Несколько часов светового потока, льющегося сквозь булавочное отверстие на оловянную пластину, как бы имитируя механически тот свет, что фокусируется хрусталиком глаза на сетчатку, растворили асфальт в лаванде. Результат, если повернуть его правой стороной вверх, оказался чистой воды Де Кирико. Свет - такой нездешний, что появление его на французской ферме столь же неестественно, как сливовое дерево, цветущее средь мертвого лунного мусора - образует ромбоид тени, конус света. Стена. Амбар. Гуси, взад-вперед разгуливавшие по двору, сами собой стерлись за время долгой экспозиции. Фоко Бетун-и-Эспльего, историк фотографии, посвящает несколько страниц детальному разбору прав Фридриха Вильгельма Гершеля* и Нисефора Ньепса на изобретение фотографии и приходит к выводу, что без дополнительных свидетельств вопрос сей разрешен быть не может. Гершель - первооткрыватель звезды Георга, которую философ Фурье, а также Джоэль Барлоу* в незавершенной эпической поэме о канале Эри, окрестили планетой Гершеля, и которая ныне именуется Ураном. Небольшой городок, надежно защищенный своим естественным месторасположением, - так отозвался о Толедо Тит Ливий. Город расположен на мысе у слияния рек. Разве вдоль этих улиц не проходил торжественным маршем в киверах и с алыми кушаками оркестр серебряных корнетов, с лихостью и меланхолическим восторгом исполнявший "Отступление Санта-Аны из-под Буэна-Висты"? Речка Свон стремится через его деловой центр в голубую Моми, а та, в свою очередь, впадает в озеро Эри. Порт-Лоуренс - так назывался он, пока в 193 году Марк Фульвий Нобилор не водрузил тут fasces1 и орлов SPQR2. До того, как Эндрю Джексон удовлетворил притязания Огайо - часть Мичигана; пронзительная синева его мятежного небосвода вдохновила Эль Греко написать знаменитый вид города. Именно в Толедо вступили вестготы в лоно церкви и сделали Испанию католической. А в 1897 году по списку независимых кандидатов мэром был избран Сэмюэл Л. ("Золотой Закон") Джонс. Уже в поздних римских эклогах появляются эти потрясающие закаты. Когда лето делается зеленым от кузнечиков, а от ос - желтым, сверкающая Тахо скользит под арками мостов, огибая Толедо с трех сторон. Фундамент дома, где была изобретена фотография, - римский, стены - кельтиберийские, окна - арабские, однако комнаты, несмотря на все их мавританские изразцы, священные таблицы и парализованную мебель времен Лопе и идальго, решительно современные. Эдуард Мане посетил этот дом во время своего путешествия по Испании, когда почти умирал с голоду, поскольку, верный парижским вкусам, не в состоянии был заставить себя отведать и крошки пищи, приготовленной в традициях испанской кухни. Он всерьез вызвал на поле чести человека, заказавшего вторую порцию блюда, которое Мане находил особенно отвратительным. Мане с чего-то решил, что человек тот нарочно хотел его оскорбить. Радиоприемник - с виду вроде французского пирога с циферблатами - оживает в сумерки, когда подстанция посылает по всем проводам города электрическую зыбь, и за стеклянными розовыми экранчиками загораются оранжевые огоньки, и радио скворчит "Маршем тореадоров", проповедью священника о тождестве нашего долга духовного и общественного, лекцией Major Domo из Opus Dei* о чуме ереси, что одолевает французов, и сольным концертом Хоакина Турины*, яростно играющего в Мадриде перед микрофоном, похожим на турецкую медаль, какую носят лишь фельдмаршалы, способные претендовать на отдаленное родство с Пророком. Чуть в стороне от дома, где была изобретена фотография, есть комнатка; там вы можете заглянуть в микроскоп и, коли вам посчастливится, понаблюдать сырных клещей, осуществляющих акт природы. Одни полагают, что это способно погубить душу, другие, более просвещенные, настаивают, что это имеет воспитательное значение. - Это так в духе французов, помяните мои слова. - Это в духе Дарвина, уверяю вас. - Папа-то благословил фотографию. Нынче всякая девушка может послать своему кавалеру карточку и избежать таким образом нескромности личного свидания. Можно пойти в фотостудию и выбрать снимок, который больше всего напоминает вашего ушедшего на фронт сына, а потом поставить портрет на могилку, когда правительство пришлет тело по железной дороге. Каудильо много раз позировал для портрета. Все любят большое блестящее желе. Наполеона, когда тот выполнял супружеские обязанности с Жозефиной, в зад укусила ее верная собачонка, причем в самый, как любил он рассказывать в кругу друзей, неподходящий момент. Жизнь без прикрас, говорил Реми де Гурмон*, рождает убогую литературу, и даже Бальзак не знал бы, как поступить со столь тяжко поддающейся обработке деталью. Это просто ужас какой-то. Но жизнь без прикрас - всё, чем фотография располагает. Составляя монументальную историю фотографии, Бетун-и-Эспльего кропотливо пересмотрел тысячи и тысячи ферро- и дагерротипов, чтобы отыскать достойные внимания любопытные образчики, на которые рассыпается это новое искусство. В своем труде он приводит снимок мужчины, стоящего на берлинской мостовой рядом с Эйнштейном. Эйнштейн и понятия не имел, кто это такой. Мужчина просто остановил Эйнштейна и попросил разрешения сняться с ним прямо на улице. - Это, - уступил Эйнштейн, - довольно простая просьба. В верхнюю левую часть снимка читающего в цюрихском кафе "Искру" Ленина неожиданно попали Джеймс и Нора Джойс, торгующиеся с шофером такси. Фотограф из Филадельфии сделал в Музее Естественной Истории несколько пластин с окаменелостями палеолитической лошади. На одной из фотографий на заднем плане стоят два джентльмена - посетители музея. Один - в цилиндре, его отмеченное невротическим интеллектом лицо обращено в камеру. Это Эдгар Аллан По. Другой джентльмен косоглаз и носит берет. Кто он - одному лишь Богу известно. Во время стажировки в Сорбонне Бетун-и-Эспльего объяснил на лекции, что впервые в истории искусства случайное стало господствующим направлением в символической репрезентации мира. Не существует снимков взрослого Ван Гога, кроме как со спины. Как раз такое изображение попадается на фотографии одной важной персоны, ныне позабытой. Однако мы с точностью можем сказать, что человек, стоящий к камере спиной, - Ван Гог. Есть фотография десятилетнего Винсента. Пикассо отмечает глубокое сходство с Рембо. Некий однокашник Винсента, доживший до весьма почтенного возраста, помнит сотни веснушек на его щеках и носу и ярко-морковного цвета вьющиеся волосы. Обратите внимание, говорит Бетун-и-Эспльего, как в этом случае фотографическая точность непременно должна быть дополнена воспоминаниями старика. Когда в Толедо была изобретена фотография, индейцы приходили в город позировать. Это была единственная полезная вещь, которую белый человек придумал за все эти годы. Снимок Сократа и его кружка являл бы лишь уродливого старика с лохматыми бровями и лягушачьим ртом. Домотканная фактура его мятой туники, вероятно, стала бы наиболее выразительной деталью снимка, в то время как глаза несомненно затерялись бы в тени. Который из долговязых, оливковокожих молодых греков вокруг него - Платон? Тот прыщавый, с сальными прядями на лбу? Который - Ксенофонт? Кто эта женщина, что тычет в камеру два злокозненно растопыренных пальца? Достоверность фотографии ни в коей мере не может быть поставлена под сомнение. Она есть факт и принимается всеми за доказательство. Советы прошлись по фотографиям эпохи революции и стерли Троцкого. Сталина подсаживали к Ленину даже тогда, когда он за сотню верст ел в это время борщ. После изобретения фотографии мы перестали видеть цветные сны. В 1934 году в Толедо на дверь дома, где была изобретена фотография, La Sociedad de la Historica Fotografica3 прикрепило медную дощечку. Бетун-и-Эспльего произнес речь. Огайо, сказал он, рай на этой земле. Он упомянул голубую Саскуиханну, аккуратные поселки, где, как говорил в "Viajes"4 Сармьенто*, больше материального прогресса и больше культуры, чем в Чили и Аргентине вместе взятых. В том же году в Лувре была смонтирована выставка - ретроспектива развития фотографического искусства. Посетители увидели снимки Ибсена, руки за спину прогуливавшегося по фрескаде миланского садика, корсиканских цыган вокруг костра, рукопожатия Орвилла Райта и Уилбура Райта - вот-вот они подкинут четвертак, чтобы решить, кому совершить первый в мире управляемый полет на аппарате тяжелее воздуха, сэра Марка Орэла Стайна* на Великой Китайской Стене, Джесси Джеймса*, играющего на варгане, Т.Э. Лоуренса*, под знаменем Аллаха вступающего в Дамаск, императрицы Евгении, творящей молитву, Карно* и персидского шаха, взмывающих ввысь на воздушном шаре, Дузе*, откинувшуюся в плетеном кресле, Уго Оджетти* и его матушки, светских дам, встающих на колени прямо на мостовой, когда мимо проносят гостии (как странно сицилийский духовой оркестр смотрится возле священников в вышитых облачениях), неаполитанских каторжников, спускающихся по каменным ступеням, эмигрантов, вереницей текущих под римской аркой к портовому трамвайчику и далее на остров Эллис, Алленби*, заставляющего турецких оркестрантов играть "Полумесяц Ислама Словно Серп Сечет Неверных" в телефон, который держит старший сержант Королевского Валлийского драгунского полка, королевы Виктории, простирающей перст в сторону ирландского члена Парламента. В 1912 году Бетун-и-Эспльего забросил историю фотографии и посвятил жизнь получению четкого изображения лох-несского чудовища. Последний его снимок, имеющийся в нашем распоряжении, - групповой портрет Королевского Шотландского полка Серых и Его Императорского Величества гвардии полковника Николая II. Это ранний образец цветной фотографии, и царственный лик вышел оранжево-красным, борода - зеленой, как ламинария. Все оттенки пледов перепутались, и старейшины Эдинбурга отказали в разрешении выставить снимок в Цитадели, хотя Георг V ознакомился с ним частным образом, а митрополит Московский и Невский велел вставить его в серебряный с рубинами оклад для главного престола парохода "Борис и Глеб". Во время бдений на унылых берегах озера Лох-Несс Бетун-и-Эспльего испытывал ужасное одиночество. Волынка расстроила ему нрав, овсянка - желудок. Религия местных жителей представлялась ему какой-то отвратительной разновидностью созерцательной философии. Его жена Люсинда приезжала в этот Богом забытый уголок Шотландии и через ограду кричала, что ему нужно немедленно возвращаться в Мадрид. Франко и фалангисты у ворот Барселоны. Дети постоянно плачут. За шесть месяцев она не услышала ни одного струнного квартета. Неужто, крикнула она чуть погромче, это и есть земля мавров? Тем временем в посудном буфете и в трех углах потолка дома в Толедо, где была изобретена фотография, осы соорудили несколько фаланстеров. Молодежь кувыркалась, носилась и резвилась вокруг двадцативаттной электрической лампочки, а матка роя с изысканным великолепием гудела над приемником, звук которого она, верно, принимала за шум чудесной летней грозы. Не было момента горше, вещал голос из приемника, момента губительней для духовности, чем тот, когда человек при помощи азотнокислого серебра закрепил на бумаге образы ваших прародительниц и войн, пилоны Луксора и стада быков, так что теперь испанцы вынуждены зреть дикарей дремучей Африки во всей их неприглядности, протестанток, выставляющих на всеобщее обозрение неприкрытые лодыжки и локти, цеппелины, расцветающие облаком пламени, поля сражений, холодильники и велосипеды, замыкая при этом невиданные и невидимые реалии веры и созерцания в той области сознания, где сон разума рождает чудовищ. Однажды к фургону, где, неусыпно выслеживая лох-несское чудище, обитал Фоко Бетун-и-Эспльего, подкрался, насколько ему позволила храбрость, мальчуган: волосы похожи на спутанные кусты ржавого дрока, глаза - голубые, как октябрьское небо. Это случилось утром, когда Бетун, установив на поросшем маргаритками бугорке камеру и держа в руке светочувствительную пластину, находился под черной материей, обозревая через объектив безжизненные воды, что лежали под запустелостью облаков, точно намокшее одеяло. - Эй, - крикнул ребенок издали, - ты чего это под трехногую покрывашку подлез, разве нормальные люди так делают? Вместо ответа из-под материи высунулась смуглая рука и сделала знак, чтобы тот шел прочь. - Будь спокоен, - сказал мальчик, - меня ближе и калачом не подманишь. Как-то раз подросток привел священника-пресвитерианца, который слыхивал о фотографии - искусстве французском и легкомысленном. Тот прокричал, что, по его мнению, ничего путного из этого не выйдет. В другой раз привел помещика и двух его дочерей. Взяв по фартингу с носа за труды. Ветер трепал их зонтики и кудри, а помещик обозвал Бетуна идиотом. - Это он чудище караулит, которое в озере прячется, - растолковал мальчишка помещику. В один из весенних дней 1913 года монстр - Nessiteras rhombopteryx, зубастый, как черт, плезиозавр - с ясностью, на какую лишь способно его юрское зрение, увидел Бетуна: насекомое о пяти ногах, с черными крыльями и одним здоровенным глазом, в котором солнце отражалось ярким бликом. Как элемент среды По-Ту-Сторону, Бетун представлял мало интереса: пока он не окажется По-Сю-Сторону, съесть его будет невозможно. На снимке Бетуна различим вытянутый влажный нос, приподнятая губа, лишенный выражения глаз рептилии и блестящий плавник. "Ла Пренса" опубликовала его вверх ногами, а лондонская "Таймс" по ошибке поместила подпись, поясняющую его как прибытие эрцгерцога Франца-Фердинанда с государственным визитом в Сараево. Примечание автора: Названием этого рассказа я обязан Роберту Келли, читавшему во сне озаглавленную так книгу.
* Нисефор Ньепс (1765-1833) - французский изобретатель, в апреле 1821 года получил фотоизображение, которое он назвал гелиографией.
1 Ленты (лат.) Перевод Ярослава Зимакова |