Дмитрий Григорьев

САНАТОРИЙ

- Все было хорошо, Ларочка, - бормотала соседка сбоку, - я отдала ему деньги, и он принес ящик. - Она повернула лицо ко мне:
- Вы на свое место сели, молодой человек?
Ее голова дрожала независимо от колебаний вагона:
- Здесь Лара должна сидеть! - добавила она.
Я вытащил из кармана номер и показал: "272". На подлокотнике кресла была выбита точно такая же цифра.
- Лару списали наверное... - горестная улыбка озарила лицо моей попутчицы.
Несколько минут она молчала, но я чувствовал, что старушачье любопытство, столь милое мне своей простотой корневых импульсов, переполняет ее и готово выплеснуться наружу десятком, а то и большим числом вопросов. Я вспомнил 112 правило кодекса общения СПУСКАЙ ПАР ПЕРВЫМ и начал:
- Вы тоже из санатория?
- Да откуда же еще, здесь все из санатория.
Умная старушка, да и я кретин - ведь это, по-видимому, единственный трамвай... Она ритмично трясла головой, глядела на меня, и ее губы шевелились, роняя легкие, как пух, слова:
- А Ларочки нету, бедненькой моей Ларочки, сладенькой моей Ларочки, как я целовала ей пальчики, говорила Ларочка моя, ласточка, куда ж ты теперь, моя Ларочка, здесь стены такие высокий, и колодцы глубокие, и дорожки узкие, и виваторы скользкие, да кровушка красная, как я кровушку твою зализывала, выделения твои замазывала, Ларочка моя ласточка...
Обманывали меня чувства: не любопытство переполняло старуху, а горе, и была она в своем горе такая трогательная, такая беззащитная, что мне захотелось обнять ее, провести пальцами, нежными пальцами изгнанника - эмигранта, ласкающего родную землю после долгой разлуки, по исстрадавшейся морщинистой коже, сказать: "- Успокойся, милая, все уже позади, и высокие стены санатория, и виваторы, и сестрички... и ларочка твоя ласточка уехала на другом трамвае, радуется солнышку теплому да свободе сладостной и ни о чем страшном не думает". А ведь это единственный трамвай, вывозящий "живую массу" из санатория, и моя умная старушка прекрасно понимает, что других нет. Правда, в санатории я видел еще один, похожий на жука-пожарника, черный, с красной надписью на борту "Мертвая масса", и путь того трамвая был гораздо короче: от реанимационного корпуса до рекреационно-разделочной базы. Наши корпуса отдыха были спланированы так, что отовсюду просматривался этот путь. "- Наглядная агитация!" - смеялась сестричка, указывая на него перед каждой поверочной экзекуцией. Правило 345: ВЫСЛУШАЙ ГОРЕ МОЛЧА, НЕ ОТВЛЕКАЯСЬ, И ПРОЯВИ СОЧУВСТВИЕ. Я выпрямился, согретый участием информаторов, не забывающих нас даже за пределами санатория, в странном и полном неожиданностей мире. Старушка все смотрела на меня, и маленькие слезинки, словно брильянты, сверкали в уголках ее глаз.
- Иди сюда, крошка, - я ужаснулся своим словам, - иди сюда, желанная моя! - мои руки, независимо от меня, щупали ее грудь. Мой фаллос, независимо от меня, разбух и ритмично сокращался. Дурь, дурь, сплошная дурь! Правило 417: УДОВЛЕТВОРИ СТРАЖДУЩИХ.
Через несколько минут старушка сидела у меня на коленях, маленькими сухими ладошками трогала мое лицо и страстно шептала:
- Ларочка увидела солнышко, солнышко светит Ларочке... - а я получил наконец возможность детально рассмотреть интерьер трамвая: обтянутые белой марлей кресла, блестящие никелированные инструменты придавали трамваю некоторую элегантность, и немногочисленные пассажиры казались в этой торжественной обстановке совершенно лишними, словно грязь на белоснежном воротничке дежурного информатора. Пассажиры спали, или притворялись, что спят, словно бы и не видели моего победного позора, нет, позорной победы, нет... Тем временем из полового органа старушки поползло белое, липкое, я сунул туда руку, собрал все что было в пригоршню и резко смахнул на пол.
- Сейчас же убери за собой! - высокий девичий голос взорвался над моим ухом.
- Ларочка, - старушка трясла головой, словно пытаясь стряхнуть улыбку, но улыбка с удвоенной силой расцветала на ее лице, - дорогая моя Ларочка...
Я повернул голову и увидел за своей спиной высокую девицу лет двадцати:
- Такой большой, и не стыдно! - она злобно смотрела на меня. - Что, назад захотел!
ПРАВИЛО 83: НЕ ГРУБИ ОБСЛУЖИВАЮЩЕМУ ПЕРСОНАЛУ, а она - персонал, так пусть исполняет обязанности и убирается.
- Девка сраная! - неожиданно заорала старуха, и я вновь почувствовал воссоединение, трамвай гремел в такт нашей победной, наступательной песне: "Мы наш, мы новый каравай!"
- Это дети наши! - орала старуха, прыгая на моих коленях, а белое, липкое растекалось, расползалось по вагону, и никелированные щипцы уже исчезли в глубине, и пилка, блеснув острыми зубчиками плавника, исчезла в пенистой массе моря, я увидел, как вибрируют стены трамвая, вот-вот готовые распахнуться в новый мир, где нет санатория, виваторов, а есть нечто бесконечное и радостное, как весенний солнечный свет, старушка заходилась в крике:
- Давай, давай, трамвай кровать!!!
ПРАВИЛО 175: ЗАТКНИ ХАЙЛО, ХАЙЛО ЗАТКНИ, МУДИЛА! Правило 198: СЛУШАЙСЯ ПЕРСОНАЛА ЕСЛИ ОН ПРИКАЗЫВАЕТ ТЕБЕ ГОЛОСОМ ЖЕСТИ.
Моя соседка замолчала. Я посмотрел в ее лицо, розовое от возбуждения, и она, неожиданно спокойным голосом произнесла:
- Все было хорошо, Ларочка, я отдала ему деньги, и он принес ящик, но ящик... ящик оказался пустым.

КОШКИ

Начну: каждый раз, возвращаясь в общежитие, видел спящую на крыльце кошку. Ее белая, в черных пятнах шерсть - я пишу: белая, в черных пятнах, - хотя истинные цвета - золотой, светло-желтый и голубой: золотой - там, где на черном играет солнце - если медленно приближаться, золотая полоска передвигается вдоль ее тела и теряется в ослепительном - солнце еще высоко - отраженный от белого свет больно бьет по глазам и только в теневых местах ослепительное сияние сменяется тихим голубым, а ниже, где тень растянувшейся вдоль досок крыльца кошки падает на пол, голубой, смешиваясь с коричнево-серым, становится совершенно темным, похожим на смолу, которая растеклась тонким слоем и намертво приклеила кошку, сделав ее ковриком - для вытирания взгляда. Я поднимался на крыльцо, с трудом раздвигая горячий воздух, моя тень на несколько мгновений накрывала кошку, соединялась с ее тенью - и тогда краски распадались, я видел обыкновенную кошку, белую, в черных пятнах.
Жаркие солнечные дни общежитие встречало монотонным жужжанием - вокруг крыльца летало множество мух; но ни одна муха не садилась на белый сахар, на черный бархат ее шерсти - теперь я думаю: будь действительно - черный бархат, так не было бы золотой солнечной полоски (хотя здесь много значит то, как лежит ворс-волос, и под каким углом падает солнечный свет), а белый сахар - вполне правдоподобно, ведь кошки - чрезвычайно чистоплотные животные, да и в общежитии... ...нельзя сказать: "- В общежитии было чисто." - несмотря на то, что дневальный моет поля несколько раз в день, и перед крыльцом стоит плоская неглубокая ванночка, на дно которой положена сетка, и несколько влажных тряпок брошено в коридоре, - песок и пыль, привозимые из зоны (в основном, на сапогах) попадают в помещение, и оно немного "фонит". Это "немного фонит" счастливо миновало кошку и трех ее котят, очень похожих на мать. Правда, черные пятна у каждого легли по-своему - будто, выйдя из чрева, котята были совершенно белыми, а потом какой-то шутник выплеснул тушь: "- На кого бог пошлет!" - и одному досталось больше всех: крупные капли упали на голову и на туловище - белое сохранилось лишь на лапках да на грудке (мы говорим - котенок, не задумываясь над тем, кот это или кошка; "- при более детальном рассмотрении выяснилось, что самая темная особь, - сказал бы - я знаю несколько человек, говорящих именно так - самая темная особь - женского пола"). Если за ней внимательно наблюдать, можно заметить, что она не только по окраске, но и по поведению сильно отличается от своих братьев: часто я ее видел одиноко сидящей на бетонном паребрике, издали она напоминала статуэтку, небольшого фарфорового котенка - одну из любимых игрушек моего детства - он стоял на верхней полке книжного шкафа, и, чтобы его снять, мне приходилось забираться на стул. Помню, я до слез расстраивался оттого, что у всех "настоящих" кошек - четыре лапы, а у фарфорового - только две передние - остальные, сливаясь с хвостом, образовывали устойчивую подставку. Фигурка была полая, в центре подставки зияло круглое отверстие, и когда я в него дул - возникало заунывное - УУУУУ - здесь так же гудит ветер сквозь неплотно закрытые фильтры вентиляции. Я решил исправить "ошибку" художника - вырезать кошке задние ноги - сначала попытался процарапать фарфор ножом, однако он не поддавался, тогда я взял напильник и первым же неосторожным движением (я боялся прихода отца, ведь напильник был взят без разрешения из ящика с инструментами) расколол фигурку.
Котят звали Альфа, Бета и Гамма - по названию частиц. (здесь чаще всего мы сталкиваемся с бета-частицами. Их излучение неспособно пробить даже человеческую кожу, однако попадая на слизистую оболочку, проникая внутрь организма, оно вызывает тяжелые заболевания. Альфа, еще более опасные, но и более неуклюжие частицы, здесь почти не встречаются, и, наконец, гамма, способные проникнуть всюду. Один раз я обнаружил гамма-котенка на своей подушке, и трудно объяснить, как он попал из коридора в закрытую на ключ комнату.
Иногда, чаще всего по вечерам, я видел котят в березовой роще, которая начинается сразу за общежитиями, и тихий шорох на улице, под моим окном - то ли шум падающей мочи ("- Туалеты находятся далеко от жилой зоны, и все офицеры отправляют естественную надобность, - сказал бы - я знаю несколько человек, говорящих именно так, - прямо в роще") то ли шуршание котенка в сухих листьях, издали он похож на оживший березовый пенек, в этой роще особенно заметный - ведь спиленных деревьев практически нет, как нет и уродливых кривых деревьев - стройные высокие стволы прямыми линиями поднимаются вверх.
Невысокие, черно-белые пеньки - лицо другого, мертвого леса: там они давали пятьсот-семьсот, и работать приходилось недолго, и однажды, в вечернюю смену, кто-то перепутал указатель, мы заблудились, вышли ко рву, техника же была с другой стороны, угрожающе шелестел лес, и фосфоресцирующая зеленым шкала прибора становилась все ярче, ибо опускалась темнота, и чтобы перейти через ров, мы направляли приборы школой вниз, таким образом освещая дорогу, за шиворот сыпались сухие иголки сосны - деревянный дождь, без слякоти, налипающий на кожу грязным ядовитым слоем, не то что дождь на территории нашей базы, оставляющий после себя белесые потеки на окнах, похожие на стволы берез, в роще, где стоящий лицом к дереву человек, и маленькое размытое белое пятно внизу, и метром выше, зеленый плотный квадрат - оставленная сушиться рубашка кажутся нарисованными на стекле.
Тихими теплыми вечерами я гулял в этой роще и однажды увидел среди берез четырех неподвижных, словно застывших в прыжке кошек ("Наших кошек", - сказал бы... я знал многих людей, говоривших именно так): одну взрослую и трех котят, - от шеи каждой параллельно стволам тянулась белесая паутинка - тонкий капроновый шнурок. Когда я вернулся в общежитие, мне объяснили, что на соседней базе - эпидемия, и приехавшая вчера истребительная комиссия уничтожила всех домашних животных.