Константин Минёв
ТЕПЕРЬ ВСЕ МОЖНО РАССКАЗАТЬ

Однажды, это произошло в 1984 году, на Невском, между Гостиным Двором и Русским музеем, вспыхнул Костел Екатерины. Огромным пышным факелом вздымался огонь над куполом храма. Но не было слышно воя сирен мчащихся пожарных машин - всё было погружено в траурное молчание. Умер Ю.Андропов. Поэты-мистики и метафизики тут же соткали апокалиптические образы в трагические поэмы конца времен, а по квартирам и чердакам богемы засуетились салонные барышни, распространяя слова предвидения известного мэтра шестидесятых: "Умер дядя..."

Потом говорили разное. Одни утверждали, что пожар - явная провокация со стороны гостиницы "Европейская", другие махали рукой и уверяли, что всему виной многочисленные пьяницы и тунеядцы, третьи не без иронии замечали, что в храме играли дети, а у них, как известно, любимое развлечение - спички.

Сторонники третьей версии были в меньшинстве, как и прочие шутники и зубоскалы, которые еще не были слышны и видны на социальной арене мнений. Между тем, было уже очевидно, что старики обрели торжественный вид восковых персон; среднее поколение, чьи сердца покорял Б.Окуджава, Б.Пастернак и В.Высоцкий, в недоумении обменивались экивоками и постбрежневскими анекдотами, сторонясь прогнозов, а те, кто неосторожно "играл со спичками", начинали пританцовывать рок-н-ролл не только в битком набитом рок-клубе, но и бросать резкие краски на синтетические занавески глухих ко всему бюргеров и лавочников.

Во всяком случае, в спешном порядке кругом сооружались дамбы. Все они были призваны спасти город от наводнения. Каждая по-своему. Каждая от своего. У каждой из дамб была долголетняя программа строительства. Смысл спасения города состоял в том, чтобы втянуть в его механизм как можно больше невидимых потоков и струй распадающегося единства мнений.

Споры о политике, занимавшие умы седобородых шестидесятников, вызывали гримасы брезгливости на моложавых лицах мгновенно дряхлеющих хиппи; литературные мажоры подпевали сарказмам Курта Воннегута, мешая и сдабривая их местным соусом, приготовленным по рецепту А.Вознесенского; персоналисты не желали расстаться с гипнотическими иллюзиями "Степного волка", без конца перебирая четки "Игры стеклянных бус", а латиноамериканские мотивы вынесли на поверхность движений метаморфозы мифов из лабиринтов Борхеса и Кортасара.

Литературная жизнь крутилась водоворотом между стен дамбы, которую сама себе строила. И, казалось, только музыку нельзя было остановить. Десятки юных групп тусовались одна в другую, не желая считаться с признанными мнениями спецов и профи. Скандальные выходки рокеров перемежались с концертами-пожертвованиями памяти внезапно погибших музыкантов. То там, то здесь вспыхивали слухи о рок-фестивалях, на которые невозможно попасть, если в петлице твоего ретро-пиджака не окажется значка твоей принадлежности к музыкальному жюри. Одному из тусовщиков перед рок-клубом почти удалось прорваться через плотный кордон "друзей милиции" благодаря такому значку. Его подвели только ноги - они были босы.

Все двигалось по кругу - из рук в руки; по диагонали - из кассеты в кассету; в разрывах сдавленного смеха.

Живопись становилась все более наивна и жестока. Южные буги-вуги не обращали никакого внимания на северных "митьков", а те, в свою очередь, сторонились местных "дэвидов боуи", забрасывая их промасленными шапками типа "братушкина ушаночка".

Всплески, звуки, появления, исчезновения. Назревало желание не только слышать, но и видеть. "Слышание" обрело какие-то формы, начинала чувствоваться жажда "видения" и не только внутри себя, но и со стороны.

Пресса скромно умерла без цветов и вздохов. Квартирные радения задохнулись в собственном дыму. Кухни переполнились звуками, назревавшими взрывом. Улицы слонялись по новостям, забиваясь в переходы метро. Танцы неистовствовали. Знаки меняли фэйсы. Это было начало картинок и комиксов абсурда. Недоставало сцеплений. Хотелось кино.