|
Томас Джонсон
Наконец-то советское подполье выступает открыто.
Вторник 14 января. Девять часов вечера. Минут пятнадцать. В Москве оживление. Это русский Новый год. Первый при Горбачеве. Символичный день. Что изменилось? Двери метро выплескивают толпы разряженных москвичей, увеличивающих толчею на обледеневших тротуарах. Мосты в центре столицы забиты. У входа в рестораны швейцары с криком выгоняют прибывающих. Некоторые заказали столик за месяц. Большие черные машины останавливаются около крупных гостиниц. Шоферы спешат открыть дверцы увешанным наградами пузатым господам в лисьих шапках и их женам в соболях. Что изменилось? Все эти "сливки общества" встречаются в ресторане группами в двадцать-тридцать человек. Водка, советское шампанское, грузинские вина текут рекой. Объедаются икрой. Пристают к соседкам. Танцуют что-то типа диско на арабский манер, подняв руки вверх. Сам я приглашен на полдюжины праздников. Я выбрал из них два: "маскарад" у ученого-психолога и "авангардный" вечер в центре у скваттеров. Первый праздник состоялся за городом, в маленькой четырехкомнатной квартире, где десятка три шутников в масках, один эксцентричнее другого, собрались вокруг огромного буфета, ломящегося от копченой рыбы, баранины, свежих овощей, икры, - причем все - превосходного качества. Женщина-вамп в черной полуграции и красном декольте, на шпильках, радушно подносит мне большой стакан водки и переполненную тарелку. На стенах квартиры красуется потрясающая коллекция икон, диваны покрыты волчьими и медвежьими шкурами. Рита, жена профессора, происходит из семьи крупных буржуа прошлого века. Она знакомит меня с двумя американцами, организаторами телемоста между русскими эскимосами и эскимосами Аляски. Второй праздник - у скваттеров - происходит в самом центре Москвы. Ни мехов, ни икон, я проникаю в подполье. Государство собирается устроить там детский сад. Пока назначено трое сторожей. На самом деле это три "вольных художника", которые, едва нанявшись, созвали толпу друзей - музыкантов, киношников, модельеров, художников, околотеатральной публики. Недолго думая. они превратили огромные пустующие комнаты в студии, где устраивают рок-концерты, выставки живописи, театральные представления... Администрация не возражает. Филатов, один из сторожей, обритый наголо, знакомит меня с остальными. Их больше тридцати. "Этот играет в группе "Браво", солистка которой только что вышла из тюрьмы, проведя там шесть месяцев. Уроженка Сибири, она не имела права жить в Москве (сейчас, кажется, это улажено). Вот это - Никита, он создал знаменитую подпольную галерею APTART в середине семидесятых годов. Это была наша бит-эпоха. Его галерея была закрыта в 84-м. Конец эпохи. А вот это Захаров Вадим. Одержимый!". Один из наиболее интересных художников в среде советских свободомыслящих. Тридцатилетний, с нелепой внешностью застенчивого студента. Среди всеобщего шума он рассказывает мне свою историю. Его видение слона и пирата пришло к нему шесть лет назад на гребне успеха. В то время он шатался по Москве с черной повязкой на глазу. "Пират, - говорит он, - это калека. Слон - это множество. Это животное, которое символизирует развитие человечества". Воображение Вадима нарисовало множество сцен с пиратом и слоном. На его полотнах они беседуют. Его основное полотно: человек-слон-пират, это синтез противоположностей. Каждый год он создает новое полотно, и содержание их разворотов меняется: 1980: "Я знаю, что никакая защитная реакция не принесет плодов. Слоны мешают мне жить". 1982: "Я улыбаюсь, потому что я знаю, что хоботы слонов длиннее их дурацких ножей". 1984: "Я думал, что хоботы слонов были длиннее их дурацких ножей, но я ошибся. Я разочарован". 1985: развод: человек-слон и пират расходятся и снова борются. 1986: появление третьего персонажа, бесформенной массы, вызывающей тревогу, со ртом и носом, но без глаз. Вадим Захаров только что впервые официально выставился в Москве. Его выставка длилась всего один день, но изменение знаменательно. Несколько лет назад свободомыслие и живопись, сопровождаемая текстами, были строго запрещены. "Идем, - говорит он мне, - сейчас начнется показ. Нельзя пропустить постановку "Поп-Механики". - Поп-Механика?
Из разбитого магнитофона доносятся скрипящие звуки электронной Марсельезы. Фильм немой. "Убийство пожарника". Двадцатиминутный фарс с перевозбужденными персонажами, живущими на развалинах завода, смесь "Андалузского пса" Бунюэля и Дали и "Сталкера" Тарковского. Все говорят со мной откровенно и позволяют себя фотографировать. Пошли бы они на такой риск до прихода к власти Горбачева? Никита Алиев, основатель галереи APTART, уверяет, что нет. Он более десяти лет борется в тени. Когда он сравнивает эти года каторги и настоящее положение его друзей-скваттеров, это небо и земля. Все его друзья прошли через тюрьму, как, например, Сысоев, художник-карикатурист, арестованный полтора года назад за свои рисунки, квалифицированные как порнографические. Может быть, подпольная советская культура выходит из эпохи Самиздата? В Москве только что состоялся первый неофициальный рок-фестиваль. Я, к сожалению, не достал билета. Их было всего 400, и они достались самым причастным. Касается ли это исключительно лиц, причастных к Номенклатуре? Не думаю. На официальном открытии нападки на систему в целом были слишком очевидны. Я покидаю скваттеров и прогуливаюсь по Москве. Новинка: кафе-диско. Начиная с сентября 85 года в каждом районе комсомольцы открыли что-то типа безалкогольных молочных баров, где организовывали конкурсы... брэйк-данса! Сначала брэйк танцевала горстка детей художественной элиты и местных жителей, контактирующих с иностранцами, поставщиками видео. Но жизнь течет, и в течение каких-нибудь нескольких месяцев молодые брэйкеры появились в предместьях Москвы. Все могло на этом остановиться. Но время изменилось: кажется, СССР действительно вступает в возраст информации: вот система, которая смогла интегрировать модное явление на полной скорости. Русские брэйкеры оригинальны: они внесли в танец акробатические элементы казачка, знаменитого казацкого танца. Это удивительно хорошо смотрится. Другой пример изменения и внешнего оформления советской культуры: 1 января прошлого года в центре Москвы на пешеходной улице Арбат был организован праздник в четыре часа утра. Инициатива принадлежала группе студентов архитектурного института. Был построен семиметровый снежный дворец, сыграна театральная пьеса, устроен был. Впервые после революции в Москве частными лицами был организован народный праздник. Гвоздем вечера был двусторонний обмен новогодними поздравлениями на телеэкране между Рэйганом и Горбачевым. Меня уверяли, что этот праздник станет традиционным. Горбачев продолжает ратовать за развитие частной инициативы. Обсуждается закон, разрешающий кредитование лиц, желающих организовать собственное предприятие. Юлиан Семенов, один из ведущих советских писателей (роман которого "Петровка, 38" только что вышел в Париже в издательстве "Encre"), личный друг Первого секретаря, только что снял многосерийный телефильм, который напоминает советскому гражданину о том, что он имеет возможность создать свое собственное дело. Фильм называется "Конфронтация": ремесленник арестован у себя дома милицией по заявлению соседей, которые видели, как он продавал свои изделия. Менты его допрашивают. Тип защищается: "Я имею право иметь личные доходы! Это записано в Конституции!" На протяжении серий следует столкновение простого человека с полицией и правосудием. В конце концов он выигрывает дело. Власти признают свою ошибку. (Речь идет о статье АА!? Конституции 1977 года, разрешающей гражданину продавать свою продукцию или продукцию своей семьи, если это "в интересах общества" - редакция текста, которая, бесспорно, позволяет любое толкование. "Мы еще не достигли того, к чему пришли китайцы, - говорит мне высокопоставленное лицо, - но мы на пути к этому. Доказательство (он шутит): заинтересовавшись сначала Китаем, ваш известный модельер Карден приехал теперь в СССР". Мода и "от кутюр" - одно из наиболее значительных связующих звеньев между номенклатурой, подпольем и массами. Настоящая звезда, выдвинутая новыми властями, Вячеслав Зайцев, как известно, сейчас является официальным модельером советского режима. Он начал с моделей рабочей одежды. Затем он понемногу утвердился как директор одного из московских Домов Моделей. Ему, естественно, платят зарплату, и под его началом работает человек пятьдесят. Я встречаюсь с ним. Он объясняет мне свой "принцип". Сейчас все в СССР хотят праздника. Я вижу свой праздник в воображении и борюсь за его осуществление. Но это происходит поэтапно. Люди этой страны не все могут принять сразу. Роль авангарда - терпеливо и настойчиво поддерживать этот долгий праздник". Я присутствую на показе мод. Человек сто смирно сидит вокруг эстрады. Весь в белом, с прической ежиком, маэстро представляет свое шоу под диско-музыку: "Не скукоживайтесь больше на улице! Я знаю, дождь и снег - это не всегда забавно. Тем более, сделайте усилие: одевайтесь ярче!" На сцене появляются пять манекенщиц, одетые в красные, голубые, желтые плащи. Затем три молодых человека в разноцветных объемных шерстяных куртках. "Вы видите эти цвета, - восклицает Зайцев, - я ездил за ними в украинскую деревушку. Наши предки умели быть веселыми и изобретательными!" Манекенщицы исчезают. Торжественно выходят шесть пар, задрапированные в черный бархат, вышитый золотом. Аплодисменты. "По китайскому гороскопу, - продолжает артист - мы вступаем в год Тигра. Цвета года - черный и золотой. Конечно, вы можете мне сказать, что такие наряды дорого стоят. Чтобы найти возможность их купить, вам остается только одно: работать больше!" (взрыв смеха присутствующих). Зайцев сейчас работает только на элиту. Чтобы помочь ему перейти к массовому производству и готовому платью, Карден только что подписал с ним договор. Чтобы попытаться узнать больше, я встречаюсь с модельером в его личной студии. Но он отказывается со мной говорить о своем контракте с французом. Зато он мне показывает замечательные фотографии. Я узнаю, что Зайцев по вечерам ставит сценки с персонажами, которых он останавливает на улице рядом со своим домом, одевает с ног до головы и заставляет позировать в чрезвычайно чувственных композициях, которые напоминают полотна итальянского Возрождения. К несчастью, эти фотографии хранятся в глубине шкафа: слишком много голых тел. "Еще слишком рано, - говорит он с горькой гримасой, - люди еще не готовы. Но я надеюсь. Я знаю. что однажды..." Входит его сын Егор. Двадцать лет, физиономия рокера. Он тоже работает в области моды. Его модели - из черной кожи, все в молниях и заклепках. Явное влияние панка. Он говорит мне о своих любимых группах: Аквариум и Кино, которые входит в состав Поп-Механики. Я слышу это название уже по меньшей мере в четвертый раз. Когда он узнает, что я не знаю, о чем идет речь, Егор Зайцев восклицает: "Ты должен ехать в Ленинград!" Ленинград. Минус двадцать пять. Девять часов вечера. Улицы пустынны. Наконец я прихожу на набережную Робеспьера, на берег замерзшей реки. Снег летит мне в лицо. Арка дома № 63. Я вхожу во двор, как мне сказали. Света нет. Меня ждет человек, несмотря на холод и мое пятнадцатиминутное опоздание. Мы проходим через ворота, затем через второй двор, поднимаемся по ветхой лестнице, пахнущей затхлостью. Шестой и последний этаж. Железная дверь. Мы входим. Хозяин приглашает меня снять куртку и шапку. Жара! Мы проходим по длинному темному коридору с грязно-зелеными стенами. Толстая домохозяйка в шлепанцах и переднике, с волосами, как попало собранными в кичку, молча проходит мимо нас. Она входит в кухню. 25-ваттная лампочка слабо освещает четыре плиты. Фантастический строй. От кастрюли вкусно пахнет борщом. Он открывает четвертую дверь справа, приглашает меня войти. Восточный базар: кучи одежды, несколько коробок, пуф, прямо на красном кафельном полу - матрас, окурки, пустые коробки из-под кассет, мини-кассетник, издающий звуки немыслимого рока, облупленная электрогитара, бережно положенная на деревянный табурет. На стене - маленькая надпись: ASSA. Четверо присутствующих встают, пожимают мне руку. Мне наливают стакан чая. Как они собираются устраивать обещанный мне показ мод в таком борделе? Где наряды? Где манекенщицы? Что делать, чтобы не помешать соседям, живущим в конце коридора? "Нет проблем, - говорит мне Африка, двадцатилетний блондин, смахивающий на Боуи. - После чая ты перейдешь в соседнюю комнату, там уже все готовится, и ты это увидишь". Сказано - сделано. Меня усаживают на стул в одной из заброшенных комнат, превращенной в студию. (В этой квартире, предназначенной для четырех семей, живет только двое). Вспышка. Стены покрыты странными полотнами. (КАк я узнаю, произведения этого Африки): персонажи нарисованы на прозрачном пластике, с первого взгляда кажется, что они нарисованы прямо на стене. В течение четверти часа они трудятся как муравьи. Они зажигают невесть откуда добытые софиты, наспех подметают, задрапировывают стены черно-серебрыным пластиком. Волшебство! Комната преобразилась. Я застываю на стуле. Показ открывает Африка под руку с неизвестно откуда взявшейся высокой и красивой девушкой. "Священник со своей женой! - объявляет он театральным голосом, потрясая медным православным крестом с резьбой. Девушка кружится, приводя в движение свое длинное серое хорошо отглаженное платье, бросая гордый взгляд из-под своего очень высокого астраханского тока. На ее левой щеке четыре буквы: "ASSA!" Лицо Африки полностью скрыто черной драпировкой. Они изображают мессу и исчезают. Далее следует выход Тимура, одетого в черную спецовку, покрытую разноцветными пятнами, к поясу привязаны деревянные ложки. Выпятив грудь, он объявляет: "Рабочий костюм!" и, в свою очередь, исчезает. Меня приглашают пройти на кухню. Тут появляется "старый солдат и его жена". Они поднимаются на плиты, танцуют, изображают встречу. Кривляясь, внезапно появляются остальные, одетые в прозрачную посеребренную бумагу. Унылая кухня превращается в потусторонний дворец. Затем все снова исчезает, и мы оказываемся в мрачной комнате за вторым чаем. Кончен бал. Мое любопытство достигает апогея. Наконец я вижу Поп-Механику или, по крайней мере, часть ее членов. И кто же они? Сидящий в углу коренастый мужчина с пролетарскими замашками бросает на меня мрачный взгляд. У него круги под глазами. Черные волосы падают ему на плечи. Ему тридцать четыре года. Это пианист Сергей Курехин. Один из ведущих советских джазовых музыкантов. Все началось с него. 1983 год. Вот уже два года как он известен в Америке. Его альбом "Дороги свободы" (Leo Records, 1981) вызвал восторженный отклик "New York Times" - "Настоящее откровение!" Но на Западе не знают, что Сергей Курехин гораздо больше, чем джазмен. Долгое время он мечтает поставить "всеобщий спектакль". Приход к власти Андропова в конце 1982 года позволил ему наконец перейти к делу. Он явно одержим манией величия. "Я хочу, - говорит он, - цирк, зоопарк, театр, и группу цыган - я обожаю цыган! - Мне нужна опера, труппа оперетты, рок-балет, художники, манекенщицы и тысяча других компонентов, которые приведут нас к границам абсурда!" Сергей собирается встретиться с руководителями недавно созданного Рок-клуба (на самом деле речь идет о комсомольском Дворце Молодежи, где рок-аспект одержал верх над другими видами деятельности) и он получает разрешение на постановку супер-шоу: Поп-Механики. В центре - двадцать два музыканта из его джазовой группы. Вокруг - все виды театральных представлений: танцы, пьесы, скетчи, живопись, показы "мод" типа того, что я сейчас видел. Аквариум, самая знаменитая рок-группа СССР, руководителем которой является Сергей, присоединяется к спектаклю, вскоре ее примеру следует Кино, группа "городских романтиков", будущий лидер подпольного хит-парада. Короче, нечто значительное. Настолько значительное, что они могут играть только два-три раза в год - главным образом в Рок-клубе Ленинграда (один раз они играли в Москве). Перед каждым представлением билеты на 400 мест рвут друг у друга из рук, и надо быть чрезвычайно ловким, чтобы урвать один. Публика разнообразная, от Номенклатуры до местных жителей. Почему эта группа артистов так восхищает сейчас советскую молодежь? Чем объяснить, что ее влияние простирается вплоть до Москвы? Я спрашиваю Сергея Курехина. Неблагодарная задача - этот джазмен не доверяет западной прессе, он говорит, что какие-то британские журналисты недавно выступили с нелепой статьей о русской сцене. Без помощи Африки я, конечно, не смог бы к нему подойти... Он заметно груб со мной. Все члены Поп-Механики, безусловно, пребывают в подполье. (Официально они называются "любителями"). Чтобы заработать на жизнь, они должны найти какой-нибудь заработок. Сам Сергей Курехин работает ночным сторожем; Борис, лидер Аквариума, играет на пианино в гимнастических залах; остальные работают дворниками и путевыми рабочими (девушкам везет больше, в основном они официальные манекенщицы). Благодаря этому они волны творить, как им заблагорассудится. Их свободомыслие удивляет меня. Сергей говорит мне о "духе дзен-буддизма", которым пронизана его "духовная жизнь". Он высокопарно рассуждает о мироздании. Для него "произведение искусства не более чем мертвая тень, тень явления, как только само явление прошло", и он воспевает эфемерное и преходящее. Я понимаю, что, помимо джаза, он много работал в театре: Поп-Механика воссоздает подлинные сцены русской истории, например, коронацию царя или спиритические сеансы в Кремле. И вот он заговаривает со мной о Маяковском - "это то, - говорит он, - что объединяет всех членов Поп-Механики". Маяковский? Что общего у этого подлинного большевика с этими бродягами? На Западе Маяковский известен как автор футуристического манифеста 1912 года и как человек, безгранично преданный советской революции. Все помнят выставку "Париж-Москва" в Бобуре: там можно было видеть огромные агитсоставы, поезда с разноцветными вагонами, гигантские ВО, устремлявшиеся в деревни для возбуждения революционного пыла. В действительности, Маяковский, как и Аполлинер, Пикассо и Чаплин, является одним из столпов современного искусства. В 15 лет вступив в подпольную Коммунистическую партию, он изучает в царских тюрьмах поэзию и историю искусств. Выйдя оттуда, он бросается к Медведеву, одному из руководителей: "Я хочу создать социалистическое искусство!" Тот разражается смехом: "Это значит иметь глаза больше желудка!" Разочарованная, Маяковский вынужден работать сам по себе. "ОН недооценил мой желудок", - говорит он. Через четыре года, в девятнадцать лет, он пишет вместе с двумя друзьями "Манифест футуризма", "пощечину общественному вкусу". Бомба: "Город подменил природу: родился новый человек". Урбанизм и машинизм, звуки становятся скрежещущими, линии ломаными, цвета кричащими... Футуристы придумали даже новый язык, Трансментал, аггломерат звуков, лишенных всякого значения, которыми они испещряли страницы стихов. Более, чем теорией, Маяковский увлечен непосредственным действием: скандальные поэтические вечера, которые он организовывает вместе с друзьями, приводят в оживление всю Москву: размалеванные лица, рояль, подвешенный за одну ножку над эстрадой, переходящее все границы отрицание всех ценностей прошлого, оскорбление публики и даже восхищение собственным гением! Преддверие дадаизма: если скандальные выступления не были заранее запрещены, их разгоняла полиция. До такой степени, что они были вынуждены выйти на улицы и дефилировать выряженными, декламируя поэмы, сопровождаемые сотнями перевозбужденных студентов. Но Маяковский пришел в футуризм "движимый социалистической страстью, убежденный, что падение устаревших ценностей неизбежно". Так что, как только начинается революция 17 года, он увлекает за собой всех футуристов по пути большевиков. Сразу же они обращаются к массовой пропаганде и функциональной архитектуре. Баухаус получит этим толчок к развитию. Новые формы: геометрическая стилизация, нагромождение ярких цветов, обширный киноэкспрессионизм, телеграфный стиль в литературе. Вокруг него - Шагал, Эйзенштейн, Пастернак, Мейерхольд, формалисты. В 1923 г. он создает Левый Фронт Искусств, журнал артистическо-политического авангарда. Но если в 1918 г. партия поддерживала группировку, то подъем Пролеткульта и некоторая враждебность Ленина подталкивает инстанции к тому, чтобы отдать ее на суд масс. Принимая во внимание конформизм мужиков, это до добра не доводит. Слишком чувствительный Маяковский замыкается во внутренних сферах и ополчается на всех, кто работает не так, как он. Его жизнь усложняется день ото дня. Его эксцентричность становится все более и более патологической, его снедают душевные передряги. Как будто для того, чтобы окончательно изнурить себя, он в течение нескольких лет ездит по сотням городов, заводов, студенческих общежитий, где декламирует свои стихи, стоя на станках, заставляя слушающих голосовать за или против "ясности своих стихов", против бюрократов Пролеткульта. Результат: он теряет рассудок. Он кончает самоубийством в 1930 г. Какая же связь с Поп-Механиков? Сергей долго объясняет мне цели группы (внимание: ни капли спиртного!): они работают почти как бригады рабочих, следуя стахановскому принципу, соревнуясь друг с другом. "Моя джазовая группа - это одна из этих бригад. Наша цель - достижение общей автоматизации. Мы еще далеки от этого, т.к. нас всего пятнадцать на сцене. Но дело не стоит, дело движется; это не пятилетний план, а план на две тысячи лет. В группе участвуют профессиональные шизофреники (!) и психиатры (?), чтобы создать шизофреническое состояние (?!) и, выйдя в космическое пространство, экспортировать наше творчество во вселенной". Поэтому у Поп-Механики есть друзья: Энди Уорхол, например. Они встречались несколько раз. Боб Дилан также в курсе: он даже прислал на день рождения Борису Гребенщикову, солисту и гитаристу Аквариума, свой плакат с автографом. "Между бригадами идет смертельная борьба, - говорит Сергей, - борьба под эгидой ASSA! - ASSA? Это еще что такое?
Африка, недавний манекенщик... Заметьте, он не имеет ничего от черного. Он русский и совершенно белый, как водка. Это кодовое выражение, т.к. быть черным - это знак избранности: "Маяковский был черным. И Пушкин! Гоголь наполовину". Это так. Недавно Африка создал полотно "Освобождение Нельсона Манделы": огромный черный пластик, который был выставлен в одной из официальных галерей Ленинграда. Он тоже говорит мне о Маяковском. Его привязанность к поэту смахивает на мифоманию. В 16 лет Африка бежит из своего родного городка, из глубины Сибири. Маяковский сделал то же самое в 13 лет, уехав из Грузии. Африка, который побывал в Ленинграде за несколько лет до этого со своими родителями-рабочими, пересекает всю страну подпольно, без внутреннего паспорта, чтобы вернуться в этот город. Земля обетованная! Оказавшись на месте, он быстро приобретает массу приятелей, занимается живописью и театром: он играет на квартирах "Идиота" Достоевского и Макбета. Он становится знаменитым в полуофициальном подполье и никому не мешает: в течение пяти лет он блистает в нелегальных кругах и официально выставляется. Поди пойми... Два года назад, во время одного из его наездов в Москву, происходит чудо: Африка встречает старуху Синякову, которая пятьдесят лет тому назад была одной из близких друзей Маяковского и футуристов, одну из последних оставшихся в живых из членов группировки. Она умерла через год в возрасте более восьмидесяти лет, передав странный факел. "Она возложила на меня высочайшую миссию, - объясняет мне Африка, - я подписал пакт, по которому стал пожизненным президентом движения последователей Маяковского, и представляю его отныне во всем мире. Наш пароль - ASSA. Его значение - это две стороны одного целого. Не смейся! Это очень серьезно". Я не смеюсь. Напротив, я сразу же понимаю фразу Сергея: "Слово, которое спаслось от потопа к нам прямо с Ноева ковчега". Потоп? Но это же Сталин, нет? Не оставил ли Маяковский тайного культурного завещания? Не познакомились ли с ним его поклонники 80-х годов? Он любил говорить: "Футуризм - это искусство быть молодым в России". Поп-Механика выбрала себе очень странного учителя. По крайней мере для нас, жителей Запада, которые воспринимают каждое новое по отношению к советской норме выражение как диссидентство. А если бы молодые русские были счастливы? Если бы их манера сопротивляться могла (без принуждения) вписываться в систему? Если бы их мечтой, как ни странно, было возвращение к замечательному перевороту Октябрьской революции? Конструктивный хаос, вот о чем они мечтают. Маяковский был увлечен наиболее мобилизующим идеалом всех времен: перестройкой мира. Нам это кажется наивным и смехотворным, потому что у нас свой подход к чтению Кестлера и Солженицына. Но они, которые там есть и останутся, что бы ни случилось? Зачем им выбрасывать эту мечту на помойку Истории? Тем более, что она поощряется во всех школах и вузах страны вплоть до глубин Сибири. Маяковский, гениальный иконогборец, сразу же становится обязательным примером для каждого творца, он один способен примирить официальный катехизис и непреодолимое стремление к созиданию нейронов. И для них велико искушение думать, что их теперешний Ленин зовется Горбачевым. Не больше не может быть и речи о большевизме. Африка резко переходит с Маяковского на Тарковского, мистического кинематографиста. Кончаловский, актер "Сталкера" - большой друг Поп-Механики. Но для них все происходит так, как будто дорогая Тарковскому "зона" внезапно осветилась... "Два года назад, - утверждает Африка, - меня забрали бы менты. Год назад я не согласился бы с тобой разговаривать (он не первый говорит мне об этом). При Горбачеве все вот-вот изменится! Как они в это верят! Как я тоже хотел бы верить в весну Советов! Спустимся на землю. Из всех членов Поп-Механики Борис Гребенщиков, солист и гитарист Аквариума, - тридцать лет, тонкое лицо, длинные светлые волосы - вероятно, положил больше всего сил на то, чтобы в Советском Союзе существовало альтернативное движение. Его группа, родившаяся в 1975 году в ходе встречи студентов (математика, физика, естественные науки) начала с довольно бездарного подражания Битлз и западному року, как большая часть их советских соперников. Брежнев старел и, несмотря на относительно холодную эпоху Картера, англо-саксонская культура все более щедро проникала в империю Советов. Большой поворот наметился после рок-фестиваля в Тбилиси в 1978 году. Впервые можно было услышать отрывки на русском. К началу 80-х годов движение разовьется до включения музыкальных оборотов, целиком взятых из русской оперы. Зарождается своеобразный рок. Большей частью группы из Ленинграда. Во главе - Аквариум. Две группы, которые поначалу оспаривали лидерство - Автограф и Машина Времени. Но они попали в сети системы: согласились стать официальными - это значит зарабатывать четыреста рублей в месяц, иметь машину и большую квартиру, но также давать двадцать концертов в месяц в местах, выбранных администрацией, и, главное, отдавать тексты цензуре. Через некоторое время Автограф стал посредственной группой, а Машина Времени исчезла. Аквариум отказался от официализации. За десять лет группе удалось выпустить четырнадцать альбомов своими собственными средствами (это не диски, а кассеты, записанные на дому при помощи двух больших магнитофонов). Самый любимый альбом называется "Капитан Африка" (решительно!). Но невозможно узнать, как они их продают: пиратство процветает. БОрис и его друзья остались бедными. Басист должен был экономить в течение шести лет, чтобы оплатить сносную гитару (Ибанез), а сам Борис вынужден до сих пор довольствоваться советской электрогитарой Пурав. Я спрашиваю: "В конце концов, вы все-таки соблазнитесь на это? Получать зарплату (система называет это "быть профессионалом"), успокоиться... - Нет, - отвечает Борис, - я не устал быть свободным. Я чувствую себя гораздо более свободным, чем многие западные артисты. Вы, в конечном итоге, всегда готовы бороться за материальные блага, приобретать вещи, диски, видео, что там еще... А хорошие группы тотчас продаются бизнесу. Здесь у нас нет этой заботы: у нас нет доходов. Мы стараемся выразить то, что в глубине. Мы стремимся раскрыть свою душу. Мы ищем внутри себя, не отвлекаясь на материальные соблазны. Мы боремся за признание нашего искусства. Но не против режима. Мне нет дела до политики.
Я узнаю, что у Бориса есть друзья в тюрьме, попавшие туда за торговлю "травой". Его стиль иногда является довольно разрушительным. Однажды вечером, на сцене, он изрубил топором деревянную скамью и перебил массу бутылок. Один из наиболее известных отрывков его текстов звучит так: "Какие нервные лица! Быть беде.
Он тоже как безумец верит в будущее, Аквариум только что выпустил свой первый ролик, отснятый в Рок-клубе ленинградским телевидением. Мы начинаем говорить о советско-американских телемостах. Борис на седьмом небе: - Все эти спутниковые телемосты были бы невозможны без Андропова. Теперь, при Горбачеве, это получит гениальное развитие! До какой степени его оптимизм преувеличен? Для советских артистов современная эпоха не чревата суровыми репрессиями, ни бегством, это ясно. Они не хотят покидать свою страну. Я встретил музыканта, который прожил два года в Париже и даже там женился. Но ностальгия была слишком сильной: он развелся и вернулся в Ленинград. Он говорит мне: "Русский, который не может больше вернуться на родину, это мертвый человек". Не все разделяют его мнение. Но когда заходит речь об одном из самых серьезных вопросов для артиста, о цензуре, я слышу громкий смех: это Виктор Цой, кореец по национальности, солист группы "Кино", группы "городских романтиков". Его песни позволяют детально рассказать о прогулках под действием транквилизаторов под дождем. И наоборот, солист очень официального Автографа с горечью заставил меня прочесть несколько текстов, прошедших через цензуру. Обхохочешься. Но, в общем, не зло. Представьте бред Литл Ричарда или Патти Смит с отметками на полях типа: "Непонятно", "Осветить", "Это ни о чем не говорит"... Все эти мероприятия на виду в стране Горбачева. |