Юстас Герцог
ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ

Юстас ГЕРЦОГ (1954-1985) - поэт, прозаик. Автор повестей "Любезный Анубис: из воспоминаний полуночного охотника" (1980), "Сестра Лена" (1981), "Подходящая ночь для романа" (1983-85), книги рассказов "Изображения рыб" (см. МЖ № 5) и др. Осенью 1985 г. покончил с собой.

КОЛОБОК

Неисповедимы встречи.

После хвойной ванны и душа, в халате, вежливо выставив непрошеного знакомого, я уединился в кресле с трубкою и любимым Еврипидом - <в оригинале фраза по-гречески> - но тут робко зазвонили в дверь, так робко и однако настойчиво в уже поздний час звонят обычно возлюбленные мои, мне не хотелось вставать, разрушать хрупкое, тонко выстроенное настроение, но, проклиная свою податливость соблазнам судьбы, я все же открыл. Это был ее муж. То, что она была замужем, мне было, впрочем, неизвестно. Да, признаться, никогда меня и не интересовало. Они с Сержем были без ума друг от друга, а я как истинный чудотворец посмеивался в стороне, потирая возбужденные руки, сотворившие эту магическую паутинку.

- Вот, выследит, - радостно икнув, сообщил он. Что прозвучало неожиданно, и я попытался его рассмотреть, мучительно и мрачно соображая. Это небритое лицо я видел впервые.

- Она здесь? - с суровой сентиментальностью преданного мужчины спросил он, отодвигая меня с Еврипидом и направляясь в сторону туалета.

- Кто, позвольте узнать? - удивился я, догоняя его. Хотя теперь я понимаю, что естественнее было бы поинтересоваться, кто он. Он остановился и внимательно осмотрел меня. Потом прислонился к стене, закурил вонючую сигарету и назвал некое имя. Довольно, кстати, распространенное. Потом, подумав, назвал и фамилию. Мне она ничего не говорила.

- Хоть бы фамилию узнал! - презрительно посоветовал он.

- А зачем? - полюбопытствовал я.

Это его почему-то немного обидело.

Он стоял предо мной в вельветовом пальто и монгольской шапке, тускло всматриваясь в темноту, а я вспоминал - истинныйджентльментотктообдумываясвоиделаидётпопарижупопарижуивстретивпроститутку, - он погасил, оглядевшись суетливо, свою сигарету о ладонь и сунул окурок в карман, - скажетейкогдаонапривяжетсякнемуначнётзаигрыватьсним:простите сударыня вы очень хороши собой но сейчас я спешу как-нибудь в другой раз - и сделает нечто миленькое, например, потреплет ее по щеке. Да, именно так: сударыня, вы очень хороши собой, но сейчас... Я стал обдумывать, как бы приличнее и нежней произнести эту фразу, но тут он разрыдался у меня на плече.

- Владею инструментом, - всхлипывал он, - умею петь во всей страстности, - и терся бородой о мою чистую шею, вздрагивая в судорогах.

- Ну-ну, - успокаивал я его, похлопывая книгой по спине, - что у нас случилось?

Он гневно отстранился.

- Твердоговоряямэнвообщеоченьположительныйположимтьменятоестьрядышкомвполнедажеприятственноэтошучуятак, - уточнил мой гость и выплеснул, - вмеруинтеллектуальныйчитаюлитературучемпионевропыподзюдо в прошлом... Но еще очень могу за себя постоять.

Не встретив понимания в моих глазах, он осекся.

- Так в чем же собственно Ваше дело ко мне? - поинтересовался я, безрассудно смелея.

- Как это, вы что же?.. - и мне показались навязчивые интонации: безумную песню поем мы храбрым... но я отважно заявил:

- Как я разумею, Вы вломились ко мне с какими-то претензиями, я слушаю Вас, - и аккуратно заключил, - со вниманием.

Положив Еврипида на холодильник.

- Шутить изволите, - горько вздохнул он.

- Отнюдь, милостивый государь! - взорвался я. - Попрошу Вас объясниться со мной.

- А-а, - он всплеснул рукой, вернее сказать - дернулся как под током, рука его, вспляснув, упала. - Устал я от этой бабы.

- Понимаю-понимаю, - посочувствовал я. - Женщины вообще существа чрезвычайно утомительные. Но при чем здесь, позвольте узнать, ваш покорный слуга?

- Смеешься, гад, смейся, смейся, - посуровел он, но и самый проницательный судия не заподозрил бы меня в неискренности. Мы раздумывали. Наконец осененный, я намекнул ему насчет особых примет той, которая довела его до почти анималистического состояния. Он опустился на корточки и снова назвал мне имя. Я заверил его, что у меня было по меньшей мере два десятка знакомых женщин, которые отличались этой особенностью. И ни одна из них не являлась дамою моих чувств, о чем я его незамедлительно проинформировал. Тогда он, весь сверкнув, стал набрасывать мне портрет своей ненаглядной. Я смотрел на ценный мех сверху вниз и слушал, признаться, не без интереса.

- Волосы у нее ... желтые ... красивые ... раскидистые ...

... как осенняя листва, - подумал я о трубке.

- ...она их завивает, и вся такая смешная..., - он взглянул на меня из-под шапки с вызовом. Я молчал. Это сбило противника с толку. Он неопределенно щелкнул костяшками и задумчиво порылся в бороде. - Нос курносый, губы крашеные.

- Веснушки имеются? - задал я наводящий вопрос.

Он стянул шапку, встряхнув стриженой серой головой, я не люблю таких мужчин, в них есть что-то невыносимо дамское. Как будто на них нет ничего кроме галстуков. Они напоминают мне о Дарвине, а я, как уже сказано, предпочитаю греков. Ища сочувствия или хотя бы намека на соучастие, он пронзил меня коротким быстрым взглядом:

- Роста среднего, родинка у нее на правой попе...

Это мне понравилось. И я улыбнулся. В этой застенчивой и отчаянной откровенности что-то было. В это сокровенное мгновение я мог бы его пожалеть, но не стал. Я улыбался. Это напомнило мне о Серже.

- Что, вспомнили! - счастливо воскликнул он.

- Нет, я о своем, - отрезал я печально.

- И вы хотите сказать, что вы этой женщины в глаза не видели, скажите, не лгите мне, - тихо прорычал он.

- Нет, почему же, я этого не говорю...

- То-то же, - он привстал, но тут же бессильно опустился. Ему было хорошо, его не лишили удовольствия беседы.

- Может статься, где-нибудь я и встречался с описанной Вами особой, это не исключено. Когда-нибудь. Нечто подобное, я имею в виду определенный тип, встречается в моей практике, я, видите ли, специалист по Элладе, знаете, "Арго"...

Он не знал.

- Хотя Ваше описание, как бы сказать, слишком несовершенно... несколько невразумительно... Таких, видите ли, женщин весьма-весьма много.

- Нет, - грустно заявил он. - Одна она у меня.

- Да-да, конечно, я понимаю... А Вы-то кто ей, простите, будете?

- Муж, - потупясь, ответил он, и я не успел его остановить. - Познакомилисьмыснейзначитвгриль-бареяеексебеаонамне: пустиговориткозелнепойдуяктебедубинатыхотяикрасивкакчертзнаетчто (я бы этого не сказал) ябылодумаюмненевпервойнуятебесейчаспокажуикнейа она мне как даст ногой по лицу, я же не знал, что она так умеет... еле откачался. Я ее и след остыл. Улетела. Как видение.

- Встаньте, друг мой, и что же?

- А потом я сам не свой стал, так достала она меня. Пока в метро ее не встретил. Она вверх, я вниз. Догнал-таки, сердце у меня зашлось и дыханье защемило, как на грудь коленкой, скажите, спрашиваю, здравствуйте, какая ваша любимая книга? А она мне как ни в чем не бывало - "Колобок" смеется - я от бабушки ушла, я от дядюшки ушла... Предложил я ей руку, бросил большой спорт, расписались мы... и вот...

- Что - вот? - я отвлекся, мне хотелось в кресло, к трубке - и стаканчик подогретого рома с чаем. В серебряном подстаканнике с Горгоной и божественными буквами ПюД<ять>ревъ, выбитыми ровно на дне.

Мне надоела эта неожиданность. Ситуация развлекала меня только потому, что она была первой в моей биографии и, полагаю, останется в ней единственной.

- Вот так вот, - пояснил он.

- Да, друг мой, - я погладил его по шапке, - женщина - загадка природы, вы любите загадки? я вот нет.

- И я, - согласился он. - Пять лет вместе, такая морока...

- Ищите ее! - посоветовал я, давая понять, что разговор наш окончен. И взялся за книгу.

- Пойду я, пожалуй, - догадался он. - Вы поосторожней с ней, а то, сами знаете!

- Да-да, - я помог ему подняться, принюхиваясь, но он был безнадежно трезв.

- И вот что, - он мял шапку большими неинтеллектуальными руками, - берегите ее... она ведь такая... любите ее... да, - он полез за чем-то в карман, принимая уже явно обличие судьбы. Но я осознал это только после, через месяца три в больнице, а пока смотрел на него, представляя, как сниму сейчас трубку, наберу памятный номер и скажу ласково и нежно:

- Представляешь, Серж, мальчик мой............................

ПЕРЕПИСКА АРСЕНИЯ Д. С ЛЮДОЙ

Здравствуй, Людмила, пишет тебе неизвестный солдат Арсений Д. Читая нашу газету "На страже", я подумал о тебе и пишу в ожидании ответа. Служба моя проистекает благополучно. Погода стоит хорошая, только очень жарко. У нас на севере я не привык так жариться. Загорел. Кормят нас хорошо, только мяса мало, а так - ешь не хочу. Рост у меня средний, телосложение плотное, глаза голубые, волосы светлые. Опиши мне свою внешность или пришли фотографию. Заочно целую. Твой Руслан. Можно просто Сеня. Здравствуй, милая Людочка, не дождался от тебя письма. Мое, может быть, потерялось в долгом пути отсюда к тебе. Здесь у меня идет служба. Жарко. Термометр показывает иногда сорок в тени. У нас на севере такого не бывает, а кормят отлично, до отвала. Я стал совсем черный, возмужал. Пиши. Арсений. Здравствуй, милая Людик, нет от тебя ответа. Мне так тяжело без тебя, почему ты молчишь. Я много думаю о тебе, какая ты, высокая и стройненькая или коротенькая, блондинка или брюнетка. По ночам, занимаясь специальным заданием, я представляю твои глаза, у нас здесь очень-очень жарко, но я не жалуюсь, хотя не привык к такой жаре, ну ничего, привыкну, служба проистекает, вчера приняли присягу, и кормят хорошо, много и сытно. Пиши мне, пожалуйста, Люда, а то я без тебя очень и очень скучаю. Твой Сеня Д. Здравствуй, милая, все нет и нет от тебя письма, а жаль, но все-таки я надеюсь на ответ. Здесь жарко, но я уже почти привык, только голова болит все время, а по ночам снится неизвестный солдат. Он глядит на меня молча и как будто успокаивает, а я слушаю его и вроде как засыпаю. А кормят очень здорово, и служба идет. Только вот голова болит, как будто бы к ней привязали что-то тяжелое. Я пытался отвязать, но у меня ничего не получается, и разрезать не удалось - веревка какая-то очень крепкая. До свиданья. Арсений Д. Твой друг. Здравствуй, милая, милая, милая, пишет тебе твой солдат Арсений, так и не дождавшись от тебя письма. Служба у меня идет хорошо, кормят, мой ночной неизвестный друг кажется мне скоро начнет разговаривать. Иногда мне очень и очень кажется, что у него твои глаза, но это только кажется, я же не сумасшедший, я все понимаю, и он в форме, совсем как у меня, и так же одна пуговица расшаталась, надо бы не забыть подшить. В общем у меня все хорошо, только тошнит, когда ем, хотя еда хорошая, а вот мяса нет. Прости меня, но мне очень хочется тебя поцеловать в щеку. Хотя бы заочно. Целую. Твой Арсений. Здравствуй, все нет и нет от тебя письма, а у нас жарко, и голова у меня кипит. Я - мужественный человек, Люся, но когда по ночам приходит мой неизвестный солдат и гладит меня по голове, меня тошнит, хотя кормят здесь хорошо, зато жарко, а я не привык к такой жаре, но уже привыкаю. Волосы у меня начали выпадать, а когда смотрю на себя в зеркало, я почти знаю, что это смотрит на меня мой неизвестный солдат ночью. Я стал забывать уже, как меня зовут, так что все хорошо. И погода здесь отличная, только жарко, но меня все равно знобит и холодно. Прощай, Люсенька, прощай и пиши. Здравствуй, дорогой товарищ мой, мне тяжело писать тебе, так и не получив, и кровь, кровь, погода у нас стоит хорошая, жаркая, я привык, и кормят хорошо, потому что много, и голова уже не мучит меня, то есть - мучит, но я привык, потому и не, только вот ночью все приходит и приходит ко мне мой неизвестный солдат, гладит меня и говорит: здравствуй, здравствуй милая Лю

О РОМАНЕ "НОЧЬ ПИРАМИДЫ"

Может показаться - нечто тревожное слышится в названии - что речь в этой прозе пойдет о Времени в тяжелой бессоннице, о веке, несущем в своей крови зыбкую бессмыслицу тоски и отчаяния. Или о дряхлеющем тиране, что одиноко и скорбно бродит по лабиринтам своих владений, мучимый жестокой памятью. А может быть так - герой романа, судя по всему - идиот... Сумасшедший дом. И он. Один. Он - последний человек на земле. Ничего подобного. Это веселая фантазия о двух молодых египтологах, которые из разных концов катят на велосипедах к Хеопсу. В пути с ними случаются всевозможные происшествия, один из них женится на японке, другой - гомосексуалист. Он находит друга в Узбекистане, продает велосипед и вешается от счастья. Течет арык. Поет акын. Спит верблюд. В полнолуние международные террористы проникают в сокровищницу, где их ожидает неприятная встреча с лысым комиссаром местной полиции и его супругой, решивших весело провести ночь. Звучат выстрелы. Честь супруги спасена. Неприятель бежит. Комиссар произносит последние слова и умирает. Супруга его благодарно падает в объятия любовника, изысканным жестом отбросившего томик Шекспира на французском.