Маргерит ДЮРАС
ЧЕЛОВЕК С АТЛАНТИКИ
перев. с франц. Ольги Волчек

Вы не смотрите в камеру. Только когда этого потребуют.

Вы забудете.
Вы забудете.

Вы забудете, что это вы.
Полагаю, это достижимо.
Вы забудете, что рядом камера.
Самое главное - вы забудете, что это вы. Вы.

Полагаю, это достижимо - например, если начать с других приближений: с приближения, скажем, смерти, вашей смерти, затерянной в царстве смерти - смерти без названия.

Вы будете смотреть на то, что вы видите. Вы непременно будете смотреть. Вы станете смотреть до полного замирания взгляда, до его самоослепления, и сквозь эту слепоту вы должны будете смотреть еще. До конца.

Вы спрашиваете меня: на что же смотреть?

Отвечаю - что ж, я отвечаю: на море, да именно это слово, на море перед вами, на эти стены у моря, на последовательные исчезновения волн, на эту собаку, на это побережье, на эту птицу на атлантическом ветру.

Послушайте. Я думаю, что если вы не будете смотреть на то, что перед вами, это отразится на экране. И экран опустеет.

То, на что вы будете смотреть: море, оконные стекла, стена, море за стеклами, стекла в стенах - этого вы никогда бы не увидели, никогда бы не посмотрели при других обстоятельствах.

Вы будете думать: то, что произойдет - это не вступление, каким сама по себе является ваша жизнь, к каждой секунде ее движения. Что в миллиардном прибое людей вокруг - вы единственный, кто может заменить вас возле меня в возникающий сейчас момент фильма.

Вы подумаете, что это я вас выбрала. Я. Вас. Вас, кто в каждое мгновение является всем, что есть возле меня, что бы вы ни сделали, далеко или близко будете вы от моей надежды.

Вы будете думать о себе, но словно об этой стене, об этом еще не проявившемся море, об этом ветре, об этой чайке, которые впервые отделены друг от друга, об этой бездомной собаке.

Вы станете думать, что чудо - не в мнимом сходстве частичек непрерывных миллиардных приливов, но в неустранимом различии, которое отделяет - людей от собак, собак от кино, песок от моря, Бога от этой собаки или от чайки, упорствующей в стремлении противостоять ветру, жидкого хрусталя Ваших глаз от ранящих кристаллов песка, спертую духоту гостиничного холла, от однообразного ослепляющего света пляжа, каждое слово от каждой фразы, каждую строчку от каждой книги, каждый день и каждый век, каждую прошедшую или грядущую вечность, вас и меня.

В этом фрагменте Вам нужно верить в свое неотъемлемое господство.

Вы приблизитесь. Вы будете шагать - как будто вы один, но думаете, что на вас кто-то смотрит - Бог или я, или эта бредущая вдоль моря собака, или эта трагическая чайка на ветру, одинокая перед лицом Атлантики.

Я хотела сказать вам: кино способно отражать то, что вы делаете в данный момент. Но если вы будете стоять на месте или, напротив, исчезнете, слившись с песком или ветром, или морем, или стеной, или птицей, или собакой - вы все равно поймете, что кино этого не может.

Идите дальше. Остановитесь.

Подойдите ближе.

Вы увидите: это случится, пока вы будете идти вдоль моря, после колонн холла, с перемещением вашего тела, о котором до этого самого мгновения вы будете думать, что оно было естественным.

Вы свернете правее и пойдете вдоль оконных стекол и моря, моря за стеклами, стекло в стенах, чайки, и ветра, и собаки.

Вы сделали это.

Вы идете вдоль моря, вдоль предметов, сцепленных между собой вашим взглядом.

Сейчас море слева от вас. Вы слышите его гул, смешанный с шумом ветра.

Длинные волны приближаются к вам, к холмам побережья.

Вы и море едины для меня, вы представляете один и тот же объект, мою роль в этом действе. Я тоже смотрю на море. И вы должны смотреть на него так же, как я, как я смотрю на него изо всех сил, представляя себя на вашем месте.

Вы исчезли из кадра.

Вас нет.

С вашим уходом появилось ваше отсутствие, и оно было запечатлено точно так же, как вы сами несколько минут назад.

Ваша жизнь отдалилась.

Остается одно ваше отсутствие; отныне оно лишено всякой плотности, лишено какой бы то ни было возможности прокладывать себе путь, поддаться желаниям.

Теперь больше нигде. Именно так.

Ваше главенство исчезло.

От вас больше ничего не осталось, кроме этого зыбкого отсутствия, заполняющего экран - почему бы и нет? - населяющего пространство Дальнего Запада или этот закрытый отель, или эти пески.

Нет.

Продолжайте забывать, уничтожать будущее всего этого и ваше собственное будущее.

Вчера вечером, после вашего окончательного ухода, я пошла в тот зал на первом этаже - окна его выходят в парк - туда, где я бываю всегда, когда наступает июнь - трагический месяц, открывающий зиму.

Я подмела дом, все вычистила будто перед собственными похоронами. Все было очищено от жизни, свободно, лишено признаков, и затем я сказала себе: я начну писать, чтобы излечиться от лжи заходящей любви. Я выстирала свои вещи: четыре предмета, все было чисто - мое тело, мои волосы, моя одежда, и то, что заключало в себе все это - тело, одежду, комнаты, этот дом, этот парк.

И затем я начала писать.

Так как все было готово к моей смерти, я начала писать именно то, смысл чего, я знаю, вам невозможно предугадать, как невозможно предвидеть будущее. Все происходит именно так. Я всегда обращаюсь именно к вашей непонятливости. Без этого, вероятно, это и не было бы страданием. Но мне наплевать на эту невозможность с вашей стороны - я оставляла ее вам, себе не оставляя ничего, я давала ее вам, я хотела, чтобы вы ее унесли, чтобы вы унесли ее с собой, чтобы вы включили ее в свой сон, в искаженную мечту о том, что, как вам внушили, и было счастьем - под этим я подразумеваю все ничтожество понятия счастья любовников.

И затем снова начался день, как обычно - слезами; как обычно - ожиданием комедии. И комедия свершилась еще раз.

Вместо того чтобы умереть, я пошла на эту террасу в парке без всякого волнения и громким голосом произнесла точную дату - понедельник, 15 июня 1981 года - когда вы по ужасной жаре ушли навсегда, и я верила, да, на этот раз я верила: это навсегда.

Думаю, я не страдала от вашего ухода. Все было здесь обычным: деревья, розы, подвижная тень на террасе, час и день, и вы - однако вас здесь не было. Я не думала, что вам нужно вернуться. На крышах горлицы звали друг друга. Затем наступило семь часов вечера.

Я сказала себе, что наверное любила бы вас. Я думала, что у меня от вас ничего уже не осталось, кроме неясного воспоминания, но нет, я ошиблась: остались эти пляжи перед глазами, здесь, где вот так обнимались, растягивались на прохладном песке, и взгляд, устремленный в смерть.

Это тогда я сказала себе: почему бы и нет. Почему бы не сделать фильм. Писать, это было бы слишком, теперь. Почему бы не фильм.

И затем взошло солнце. Вдоль стены, через террасу пролетела птица. Она думала, что дом пуст и пролетала так близко, что задела розу, одну из тех, что я называю версальскими. Внезапно нарушилось безмолвие парка: произошло движение, единственное волнение под светлыми небесами. Я услышала шелест розы, разбуженной бархатным полетом птицы. И я посмотрела на розу. Сначала она зашевелилась, словно в нее вдохнули жизнь, но потом опять стала обыкновенной розой.

Ваше отсутствие осталось. И я сделала фильм о том, что вас здесь нет.

Вы снова предстанете перед камерой. На этот раз вы будете смотреть в нее.

Посмотрите в камеру.

Камера поймает теперь ваше новое отражение в зеркальном стекле, параллельному тому, в котором сама себя отражает.

Не двигайтесь. Подождите. Не удивляйтесь. Я скажу вам: вы снова появитесь в кадре. Нет, я не предупредила вас. Да, все начнется снова.

За вами уже стоит прошлое.

Вы уже постарели.

Вы уже в опасности. Самая большая опасность для вас: стать похожим на того, кого час назад отсняли на первый план.

Забудьте все снова.

Еще крепче.

Посмотрите на зрителей в зале. На каждого в отдельности и на всех вместе.

Запомните: зал - целый самодостаточный мир, точно как вы сами. Не забывайте этого.

Не бойтесь.

Никто, никто, кроме вас, в целом мире не сможет сделать того, что вы сделаете сейчас: пройти здесь, перед Богом, во второй раз за сегодня, только лишь по моему приказанию.

Не пытайтесь постичь этот фотографический феномен: жизнь.

На этот раз вы умрете у себя на глазах.

Вы будете смотреть в камеру, как смотрели на море, как смотрели на море и стекла, на собаку, на трагическую птицу и на стальной песок, борющийся с волнами.

На исходе путешествия камера сама будет решать, на что вам смотреть. Смотрите. Камера не солжет. Но смотрите на нее как на самое важное, выбранное вами, ожидаемое вами долгое время, смотрите так, словно вы решили противостоять ей, вступить вместе с ней в борьбу жизни и смерти.

Изобразите, будто только сейчас, когда камера находится перед вашими глазами, вы поняли, что она хотела первой убить вас.

Осмотритесь вокруг, насколько хватает взгляда. Вы узнаете застывшие пространства, спаянные долины войн и радости, эти долины кино, они смотрят друг на друга, они друг другу противостоят.

Отвернитесь.

Идите.

Забудьте.

Отдалитесь от этого пустяка, кино.

Фильм останется таким. Законченным. Вы в одно и то же время скрыты и присутствуете. Но присутствуете только в фильме; за его пределами вы прячетесь от всего, что можно про вас узнать, что можно от вас получить.

Оттого, что я вас больше не люблю, я не люблю больше ничего, ничего, кроме вас, еще.

Сегодня вечером дождь. Вокруг дома и на море тоже. Фильм останется таким. У меня больше нет для него образов. Я больше не знаю, где мы, в конце какой-то любви или в преддверии новой, в какой истории мы заблудились. Только для этого фильма я знаю. Ни один образ фильма не может продолжаться дальше.

За целый день день так и не наступил. Ничто не шелохнулось ни в вершинах лесов, ни в долинах, полях. Неизвестно, что это - лето или уже его конец, или обманчивое время года, неопределенное, усталое - время, которому нет названья.

Я вас больше не люблю как в первый день. Я не люблю вас больше.

Но перед вашими глазами еще остаются эти пространства, насколько хватает взгляда, эти видения, населяющие ваш сон.

Остается и живущая во мне лихорадка: не знаю, что с этим делать, что делать с памятью о ваших глазах, с беспредельностью, которую видят ваши глаза, не знаю, что об этом написать, что сказать об этом и как показать их начальное ничтожество. Я знаю одно: мне нечего делать, остается только терпеть эту память о том, кто был здесь, о том, кто не знал, что он жив, о том, чью жизнь я знала, о том, кто не умел жить, и обо мне, которая знала это, но не знала, что делать с этой памятью о его жизни, не знала, что делать с собой.

Говорят, что наступает разгар лета - может быть, и так. Не знаю. Что розы уже здесь, в глубине парка. Что порой их никто не видит в течение всей их жизни; что они стоят вот так в собственном аромате несколько дней и затем опадают. Не замеченные одинокой женщиной, которая забывает. Не замеченные мной, они умирают.

Я живу в любви, живу между жизнью и смертью. Вы не любите меня и, наверное, поэтому нравитесь мне. Я привязана к вам потому, что жизнь не покидает вас, а не наоборот - движение ее оставляет меня безразличной, оно ничего не может сообщить о вас, но только лишь принести близкую смерть, самую доступную, да, желанную. Именно так вы противостоите мне, в нежности, в постоянном вызове, невинном, непроницаемом.

Вы не знаете этого.

1981.