|
Гай Девенпорт
I Доставивший в Болонью партию философов паровоз, сопя и лязгая, застыл в долгих аппенинских сумерках - зажег фары и нарядился в штандарты города и университета. С обеих сторон дымовой трубы и по углам тендера горделиво реяли красные флаги Partito2. Замедляющие ход шкивы и трезвон рынды, триумфальный гудок и торжество пара - так въехали они в марш из "Аиды", исполняемый оркестром Муниципальной Филармонии, развернувшимся перед гвардией Подесты*, которая приветствовала философов клинками в первом ряду, вымпелами - во втором.
Расцелованный при выходе из вагона в обе щеки каким-то академиком с лентой, бакенбардами и в цилиндре, мистер Хулм* сел в экипаж вместе с Анри Бергсоном*, Мёрреем* из Лондонского Аристотелевского Общества и оксфордским прагматиком Ф. К. С. Шиллером и в факельной процессии покатил по Виа Эмилиа. II Наутро за чашкой кофе мистер Хулм не находил пропорции в аркадах, строениях, окнах, колокольнях, duomi12, в типографском оформлении газеты - совершенства не было ни в чем. Дети и старики повергали его в уныние. Подобно музыке, все умозрительное истекает из материального. III Помидоры - барочные, пунцовые. Священник в подбитых башмаках нюхает табак. Сверчок на веснушчатой груше. Манера, с которой женщины Болоньи берут у зеленщика инжир, обсуждают его, бранят, расхваливают - совсем не английская. "Инжир!" и "ужас как дорого" сказали бы кенсингтонские хозяюшки. Как они тут их перебирают, пробуют, крутят-вертят, щупают, какие потверже, без умолку тараторят невесть что. IV Мир сплошь пепел и прах, исключая те пространства, где нами созданы сад, кухня, усыпальница, винный пресс. За всю его жизнь только трижды плотная пелена мироздания становилась прозрачной, и он видел персты Господни за работой: в прериях западной Канады, в сиянии света в Болонье, в траншеях Бельгии. V Цыгане с черными зубами. Мальчишки, играющие в аркадах в чехарду. Монахиня с двумя флягами вина. Пульчинелла, важно вышагивающий к барабану. Полицейские в кожаных шлемах с кокардами. Карикатура, насколько он знал, родилась именно здесь: Аннибале Каррачи*. Два мальчугана писали в сточной канаве. Бряцали, звонили, заклинали колокола. Болонья пахла лошадьми, чесноком, вином, душистой гнилью, какая бывает от сена, яблок или прелого лука.
VI В 1603 году в Монте Падерно, близ Болоньи, некий алхимик (а днем сапожник) по имени Винченцо Каскариоло обнаружил философский камень - катализатор превращения простых металлов в золото, фокус воображения, талисман тайных помыслов. Серебристый при одном освещении, белый при другом, в темноте он отливал лазурью - жуткое зрелище. VII На Четвертом Международном Конгрессе по Философии, собравшемся в первую неделю апреля 1911 года, мистер Т. Э. Хулм, зарегистрированный по ошибке Ф. Э. Халмом, делегат от Лондонского Аристотелевского Общества, Ла Гран Бретанья, взялся исследовать суждение, переданное ему Анри Бергсоном от человека, которого назвал Уильямом Джонсом: якобы достаточно одного взгляда на философа - и все тут же становится ясно.
VIII Образы обострятся, диалектика восторжествует, скульптура станет абстрактной, живопись вернется к чистому цвету и геометрической линии, нравы приобретут простоту и естественность, жизнь будет приятной, здоровой, счастливой. А все болезненное, исступленное, лживое неизбежно сгинет. Романтизм должен умереть, иначе грезы утопят нас в бездонной мерзости. Ласкам гладкого противопоставь ссадины наждака. Проследи за каждой тенью до самого света, вызвавшего ее. Дорожи светом, почитай тень. Казалось, будто женщины Болоньи явились прямо из Библии - в шалях, умелые, целомудренные и неприступные, - или из Гойи - обыденные, суетные, с ужимками аристократок. IX Сэмюэл Александер* был похож на Бога. Бергсон - элегантный кот, посвященный в тайны разума Монтеня. Гуссерль - химик, играющий в струнном квартете. Философ может хорошо изучить человеческое лицо, например, Рембрандта или да Винчи, покуда держится подальше от статистики и таксономии. Всякий человек есть отдельный вид и далее классифицирован быть не может. X Конус, сфера, куб. XI Ведущий коня мальчик, старуха с лицом Песталоцци* за стаканом черного как чернила вина, адажио галок на мосту, подвешенные перед тратторией куропатки, все в капельках крови, золотистые дыни в корзине, рядом с доской, на которой барочными вызолоченными буквами сообщается время богослужений в Сан-Проколо, оранжево-синий плакат с аэропланом, козы с глазами дьяволов и продолговатыми бронзовыми колокольцами, гремевшими басом в тон блеянию, их пастух, толкующий о теории социализма с высокой девицей из Книги Руфь, несущей лютню, младенца, кувшин и зонтик с алой бахромой. Когда на дороге перед собором исчезнет последний воловий след, когда на мельнице среди домашней птицы, подбирающей колоски, не станет стайки воробьев, когда возле лавки купца не будет отары овец, тогда лишь цивилизация посчитает себя скорее досадной оплошностью, нежели полезным преимуществом. XII Беседа за инжиром и виски в Кафе Гарибальди. Быть ли феноменологии идеалистической либо прагматичной, внесет ли психоанализ свой вклад в решение проблемы иного разума. Мимо с бряцанием проскакал легким галопом отряд кавалеристов в красных мундирах и белых перчатках, - усами мексиканцы, взором греки, в походном строю, за беседой о женщинах. Философия в Англии?
Серьезно ли это говорит синьор Ульмо, или же, пользуясь расхожим выражением, морочит голову?
XIII В Париже, во всю ширину сцены Вацлав Фомич Нижинский в образе Петрушки плясал на цыпочках, стрелял глазами, подпрыгивал мячиком, обмирал тряпичной куклой, стрелой взлетал вверх, выкидывал коленца, на его ярмарочной физиономии играла улыбка сельского недоумка. Несколько месяцев спустя Хулм и Годье увидят его в роли фавна, умиротворенным леопардом погрузившегося в текучее полузабытье. XIV Распознать с точностью ощущение во всей его полноте. Вплоть до оттенка. Пребывать в мире - судьба, сознавать мир, если наше мышление аналитично, - философия, если синтетично - искусство. Какой, спросили мсье Юльма, на его взгляд, будет философия в двадцатом веке, en effet14.
XV В желто-коричневой геометрии болонских улиц кто-то стоял - какой-то мужчина в котелке. Перспектива с городским жителем. Хулм приблизился к нему бодрым английским шагом, наполняя воздух ароматом трубки. Издали ему показалось, что этот мужчина - Бергсон, но, подойдя ближе, он понял, что ошибался. Видимо, парняга - один из этих испанцев, а? Те тоже предпочитают темное платье и вполне могут слоняться по улицам сами по себе, а из сумрачных комнат, с балконов, из-за стен на них орут по-итальянски. Либо те же самые голоса предостерегают детей: не смотрите на этих философов, как пить дать сглазят.
То, что он вообще заговорил, удивило его, но на парня он налетел с бухты-барахты. В Италии делаешься каким-то экспансивным, несдержанным, решительно небританским. Это все, несомненно, из-за света. Из-за чудного света.
XVI На третий день конференции философов поездом отвезли в Равенну, где король устроил для них прием. В мавзолее Галлы Плацидии* Халм осматривал византийские мозаики - на синей земле золотые апостолы. Христос-Пастух держит ягненка. Христос-Вседержитель освящает мир. Базилика Сант-Аполлинаре в Классе-Фуори стояла в сосновой рощице, ромб и цилиндр, сарай и силосная башня, функция и символ нераздельны. Сосна и камень, мрамор и золото. Он двигался, и вместе с ним перемещались мозаичные блики, огнистый блеск, скользивший от огромных глаз вниз к потокам бород и длинным рукам, сжимавшим епископские посохи и кодексы. Бесконечность движется в двух направлениях - наружу, как вот здесь, и внутрь, как в канадских прериях - беспредельно сияющая, сведенная в композицию четких линий, полостей и плоскостей. XVII Над соснами, будто красная рожа неунывающего фермера над изгородью, высунулась полная луна. 1 Сияние света в Болонье (ит.)
|