Аркадий Драгомощенко
В ПОЛЕ СЛОВА
речь при вручении А.Парщикову премии имени Адндея Белого

27 апреля 1986 г. премия им. Андрея Белого (поэзия) была торжественно вручена московскому поэту Алексею Парщикову. Почетной премии была удостоена поэма А.Парщикова "Я жил на поле Полтавской битвы" (опубликована в МИТИНОМ ЖУРНАЛЕ № 3).
Напоминаем, что дискуссия о творчестве А.Парщикова также была опубликована в МЖ №№ 3, 4, а поэме "Я жил на поле Полтавской битвы" отчасти посвящен роман-эссе М.Иосселя "Жизнь на поле" (МЖ № 7).
Мы приводим полный текст речи, которую произнес перед вручением премии Арк. Драгомощенко. К сожалению, ответная речь лауреата не была зафиксирована.

Фраза, случайно услышанная мной несколько лет назад и с тех пор не оставляющая сознание, едва ли представляет из себя удачное начало следующим соображениям о поэзии, которыми я хотел бы тут поделиться.
И, тем не менее, ее магическая сила настолько велика, что, не в состоянии удержаться, я начинаю именно с нее:
"В Ленинграде пишут стихи сто тысяч человек".

Так гласит статистика, дисциплина, как известно, весьма склонная к необъяснимым литотам, когда дело заходит о стихийных явлениях. Но даже если допустить, что стихи пишутся не только в этом городе (в чем у меня есть все основания сомневаться), то даже и в этом случае наше воображение, вовлеченное в истинный водоворот страстей, надежд, восторгов, маний, катастроф и отчаяний, впадает в простительную слабость.
Тема эта отнюдь не нова.
И мысль охотно предлагает тотчас обозреть ее привычные пределы, точнее определить в языке то, что покуда было лишь выражено безликим количеством. И потому, следуя ей, я в нескольких словах попытаюсь описать основные течения, образовывающие свой водоворот в симплегадских скалах издательств.

а) песенно-прикладные конструкции, чьи устойчивые словарные разновидности, украшенные хорошо знакомыми орнаментами, успешно используются удалыми рекламными агентствами сообразно незамысловатой топике: "матушка зима / душа / простота / купола / сокровища (в основном фигуральные)", "край легенд и сказаний", "храмовое зодчество" (сюжет наиболее обильный тонкими импликациями), "календарные игры на семи холмах" либо "изящные в рощах Ликея" и т.д.
б) лирические образования, свойственные коим красота, чистота, свежесть взора, неизменная искренность и близость корням, ни в коей мере не сокрывают, посрамляя тем самым Мартина Хайдеггера, своих истоков, а говоря попросту, - порыва поделиться "накипевшим-наболевшим" по части Гармонии, Истины, Красоты (сообразно, разумеется, пониманию), и чье устройство, не обманывая ожиданий читателя, вполне напоминают фальшивые кладбищенские часы, на которых рачительной кистью вымалевано сакраментальное "всегда".
в) непритязательные стихи просто о Боге, о своих к нему чувствах, но так же в связи с этим и о чувствах к себе.
г) всевозможные метафизические построения, довлеющие тайне, в вялых кострах которых горят несгораемые авторы.
д) произведения, лишающие с первой строки разума.
е) произведения, которых никто не читал.
ж) произведения, которые еще пишутся.
з) произведения с горьким сарказмом бичующие несовершенство первых.

Можно было бы добавить кое-что о критике, занимающейся описанием этих явлений, когда бы не очевидное понимание, что прерогативы тут принадлежат иным дисциплинам: социальной психологии, этнографии и пр.
Вне всякого сомнения, наша таксономия, позаимствовав принципы классификации у известного писателя, невзирая на свою универсальность, исчерпать этот бушующий поток не в состоянии, хотя очевидно тяготеет к нему в изоморфности (да простится мне некорректное введение данного термина).
Поток, чьи течения - о горе заглядевшемуся! - манят беспредельной голубой мечтой самосожжения, уводят под завораживающую семь струй, притягивая умственный взор своим как бы непреходящим величием природы.
Природы, скажем, от начала и до конца фальшивой.
Но попадая под власть коей, мы неуследимо, поначалу с некими оговорками, а по истечении срока уже не обинусь принимаемся со все большим упоением судить и рядить, сравнивать, отдавать предпочтение, негодовать, восхищаться, различать то, что по сути неразличимо изначально, ибо фиктивно, -
не отдавая отчета в том, что, несомые этим Илиссом, давно перестали быть "домом и пчелой" вне памяти и забвения затерянные в непрестанно клонируемой системе подобий, претендующей на объяснение мира.

К счастью, иногда случаются события, которым удается прервать континуум Утопии, всегда расцветающей на чудесном и ровном пространстве, не имея - по словам М.Фуко - реального места; континуум царства фикций, порождающего подчас головокружительные химеры в виде идей вселенского благоденствия, либо такого же языка... однако и в иных видах, напоминающих все как один незабываемый холст папы Карло.
Эти события, возвращающие нас к реальности, прорывая размалеванную холстину иллюзий, я и называю поэзией.
Поэзия состоит из слов. Поэзия это язык. Язык в экстремальной ситуации, снимающей все границы безопасности и выводящий нас к бытию, заключенному в нем.
Постигающий нас, непрестанно ускользающий в формах, сущий, но стоит лишь, поддавшись искушению, "постигнуть" его - как мертв и ужасает, вмиг становясь бесконечным лабиринтом зеркальных богов.
И говоря о событии, точнее, об одном из таких, - мне вспоминается, как оно разворачивалось во времени, начавшись год назад чтением Алексея Парщикова, продолжаясь публикацией его поэмы, обсуждением, новой встречей с его стихами - пользуюсь случаем принести благодарность нашим "домашним" изданиям - чтобы в итоге завершиться встречей в этих стенах и моей речью.
Тем не менее, в этой слишком условной ленте происшествий возможно углядеть нечто иное, нежели только последовательный ряд совпадений, чей порядок, бесспорно, выгодно вообразимть как проявление некоего умысла. Смешно. Иное; ибо ни одно из них не тяготело бы друг к другу, когда бы не одно обстоятельство, которое - а я в этом уверен - собрало нас здесь. Не поиски приключений, не влечение к сиюминутной сомнительной сладости очередного пира бессодержательного и распущенного мышления^*, но - желание воздать почести поэзии, а затем поэту. И в чем нетрудно углядеть желание того, что людьми условлено называть надеждой.
Я прошу простить мне слишком высокий тон, оправдание которому можно найти лишь в серьезности самого предмета.
Надежды на то, что человек не превращен окончательно в эгоманьяка - фигуру столь удобную в "социальных играх", не стал до конца куклой у корыта сентиментального переживания и самооправдания, устройством, движимым исключительно чувством собственной безопасности - такова нынешняя схема удовольствия... Надежды на то, что в человеке не погибло божественное качество - Воображение, позволяющее ему в мгновения Памяти и Предвосхищения (этих двух гениев познания) проживать мучительное наслаждение творчества, то есть познания, одновременного создания мира и себя в нем, себя в другом... в постоянстве разума.
"Именно ответа другого я ищу в речи. Именно мой вопрос конституирует меня как субъекта", - говорит Жак Лакан.

Эти, исполненные неумеренным пафосом слова, может показаться, произнесены, чтобы ошеломить слух некими глубоко скрытыми смыслами. Увы - все смыслы в деятельности поэта.
Но поэзия...

Стоит ли, право, задаваться вопросом, что она такое, как если не слова, расположенные в порядке, позволяющем им менять значения, избегать заданных, уничтожать косную сферу понятий, неведомо по какой причине предложенных нам на веки вечные в качестве непреложных истин.
Повторяю: из этих событий, или - этим событием, превращающим потенциальное бытие языка в его настоящее пресуществление себя и мира, и нас в мире, событием, изводящим из стазиса словарного существования постоянное со-бытие - процесс - является поэзия.
Процесс, содержащий свое начало повсюду, движущая сила которого - воля и желание. Воля подчинить желание воображению и не дать раствориться бесследно в соме языка, куда влечет нас никуда не избывающая себя страсть опередить сам язык, высказывание, опередить как не возможность с ним совпасть; - и воля сказать, осознать, определить энергию, возникающую в результате расщепления косной материи, дать ей русло. Невозможно!
В этом постоянно отречении от себя самой - ее становление, ее телос.
Только тогда отзывается нам мир, и слух становится зрением, а зрение слухом.
Рассуждать можно долго.
Важно следующее: действительно ли обо всем этом - может спросить досужий критик - говорится в стихах Алексея Парщикова. Так ли это в самом деле? А вот: что это такое? Что это за образ? Зачем все эти несуществующие, никогда не существовавшие миры?..
Что неизбежно отошлет нас к тому, о чем только что говорилось.
К этому, впрочем, надо добавить: еще одним качеством поэзии Алексея Парщикова является то, что обычно называется импульсом непонимания, коему должно вызвать во мне-читателе желание обретения текста наравне с желанием служения ему, т.е. - созидания в поле возможностей, которым он дается мне для своего продолжения. Вот в чем смысл фразы Лотреамона - в будущем стихи будут писать все.
Возможно, я увлекся, и высказанные мной мысли, принадлежащие скорее "времени", чем мне, не возымели должного действия, недостаточно точно или вовсе не сыграли отведенную им роль речи, коей должен представляться лауреат. Но все же каковы бы они ни были, мыли эти не случайны и многим обязаны размышлениям о стихах награждаемого сегодня поэта.
Чья работа, истинно стремящаяся к сравнению с тектоническими процессами, кипящая слоеньем семантики, прямых имен, переименований, оглушенная обвалами случая и раскатами эха, уже провидит в себе восхитительные крупицы бесцельности, дрожащей уникальности дыхания.

И, если мои соображения достигли известной степени вразумительности, тогда остается лишь выразить благодарность Автору и собравшимся здесь воздать посильный долг поэзии, делу одинаково как бессмысленному, так и безумному вполне, в котором я могу пожелать Алексею Парщикову - одного: умножения и без того неисчислимых ее миров.

* См. интервью с В.Кривулиным (МЖ №6).