|
Аркадий Драгомощенко
Пять стихотворений А. Драгомощенко были в этом году опубликованы на английском языке - перевод М. Молнара - в лондонском журнале "Poetry National Review". Предлагаем оригинальные тексты, а также выполненный М. Молнаром анализ этих стихотворений.
Пять цветов разрушает зрение.
Пять звуков разрушает слух.
Лао-Цзы
Сергею Курехину
Есть простота в речах, и есть печаль зимы -
основа летнего ночного удивленья.
Не полусвет свечи в нагаре сновиденья,
Сквозит звезда средь умных разветвлений на дни и ночи.
Цвет в вещах поник и не пятнает марлю радужной сетчатки,
Томленье скудное воды не смеет повторить течение деревьев,
Какая смерть?! Симметрии свеченье - он, кто уже как пыль,
она еще не пылью, и вертикаль реки раскалена.
Вот ствол и лист. И пристальность листа.
Вот лист дрожит, но ствол недвижим, и тень отсутствует.
И света нет, и слово жизнь, как кварца друза
в прожилках меру пустоты хранит
залогом легкости и смысла,
Подобно черепу, хранящему любовно сухой немного глины
для перстов Творца,
Или для ласточек, слюной крепящих гнезда,
Или для жернова рябого гончара.
И все - не свет. Не тень. Не тетива, гремящая рекою
в час разлива,
Дыханье слепнет, слух приемлет мощь, ущерб звучания избегнув,
Нет. Музыке не быть. Как временами ее укрыть от воплощенья?
Настолько совершенна эта ночь, что нет нужды в ее продленьи.
Туман, как стеарит, пытается заполнить или запомнить,
или увести в пустоты, выжженные голосами,
Встает зимы отвесная стена, а в языке черствеет простота,
перерастая хищно в известь.
ЗИМНЕЕ ЧТЕНИЕ
Угасший лист кленовый о стекло.
Продрогшая земля у белого залива
Теперь, как наша жизнь - покорна и чиста.
Не открывая глаз.
Изогнута строка,
За ней промозглое и низкое светило
висит в глазнице тусклого
огня на тонких жилах рифм,
Потом весна, душа,
Потом: туда-сюда,
И ветер поет, будто снов трава,
Скребется лист в окно с упрямством мертвеца,
Осока, горизонт, белесый пар,
И мгла тишайшего Элизия стекает
по венам выпуклым,
И чайки узкий вскрик снегами, словно эхо, заплывает
заплывает,
Любовь ничто не объясняет,
Да прахом подлым отдает строка,
Сужаясь и летя в кругах припоминанья.
Читаешь дальше; светло-синий мох,
Табачный дым ложится на пол,
Но вновь начни с умолкшего конца,
Где всякий смысл превозмогая,
Всей чешуей сверкающая слов -
Подобно сгнившим немощным покровам -
Строка сползает прочь и открывает взору
Раскаты тьмы, цветущие огнем
Все той же тьмы, сметающей начало.
ПЕРЬЯ, ЖЕСТЬ И СМОЛА
закован цвет лучащимся песком.
В границах вереска просторных, будто разум,
баюмским воском россыпь остановишь
огней роящихся у тяжких гнезд зари.
Безлюден двор. Был дерн.
Приподнимись, смотри - глазницей брезжит он
за простотой стенною,
Застенчив, словно брат иль нож к звезде сведенный
Из параллельных двух в уме, или к ручью в снегах,
Где ивы дымный хруст мятется западной -
На сломе свежестью - потом скользнет у губ,
чтобы поить их горькой чистотою.
Так осень, помнится, мой друг, не сразу
Нам отворяет слух. И холодом зрачки прелестным полнит,
Инеем дыханья.
Мне дела нет, что дальше. Только ты не спи,
Так сонным льдом цинк голых крыш блистает,
Так розов голубь трудный в устье высоты,
Так вогнут некий луг застывшею водою, что наяву в нем
золото сухое твоих зрачков не знается с луной.
Свернется пустошь кровли, точно тень страницы,
Когда из равновесия ничто она золой готова обратиться,
Нестись как пух в горячечном ветру по зеркалам
растопленным каналов.
И тонкий ветви хруст, и зерна серебра,
Сливаясь в бег браслета на худом запястье
Крылами отмели мне полоснет в глаза.
Я выговорю:
золото морское в садах бездонных терпнет дрожью.
Как помраченье солнцем этот длится вечер
на шаткой проволоке дымного вина.
Тонка весна, как рассеянье крови,
Таящейся под кожей, будто снег, как рассеянье листьев
в невесомом мире,
Когда мне ни за что тебя не уберечь
в себе самом.
Итак, песком горячим
По волосам, ключицам и плечам я руки поведу
к твоим запястьям
И пальца разомкну, как размыкают рай.
ГРИГОРИЯ СКОВОРОДЫ ВОЗВРАЩЕНИЕ
Ибо зачем было рожать меня моей матери,
если бы не породил меня ты, о Свет мой, Жизнь моя!
Г. Сковорода
Сидел и вишни ел, а коршун в теплом небе,
что золотилось полем на закате,
Слезился острой точкой. Рос зеркальный пар
в речной излуке смутными кустами.
А косточки он складывал у ног,
Как будто те могли сгодиться ему в грядущем,
Складывал у ног, - (корням подобных, черным и корявым) -
Не тяжких, впрочем, вовсе, точно сок движенья,
Кипевший некогда, погас, оцепенел,
И стебельки пространства шелестели нежно
в том, что еще именовалось горлом,
Сухую как стерня перерастая кровь.
Да, это я иду - промолвил - Это мне травою.
Стопы легли так странно, будто и не были, но только
нитью желтой беспокойства снились,
Когда какое-то шумело колесо и сыпалась мука,
И ветер рвал угрюмо свечей жар из руки и с яблони цветы;
Не забывал он, что бывают сны. И в каждом теле
Вьют гнезда, словно птицы в осокорах,
птенцов выводят, те кричат надсадно,
Так помнилось. Вернее, забывалось.
И остров памяти блаженно обтекая песками светлыми
мерцающего тела,
Он вишни ел.
А коршун между тем висел у солнца,
А оно багрово, звезде полей сродни, под кровом возведенной,
Не двигалось в заснеженных глазах,
Хотя и уходило. Медью глина в краснеющих коснела колеях,
И с горстью вишен,
В кулаке зажатых, поистине с усильем смехотворным,
Он по дороге изумленья шел,
А Тот, Кто осиял серпом путь возвращенья над холмами,
По милосердью, мера чья не имеет меры,
Ему позволил о себе не думать в прозрачный жатвы час,
И только слушал, как дух Григория, сжигая клочья муки,
Печать печали совлекая, как бы ветвями детскими тянулся,
Дабы припасть к живительному жалу в руке жнеца,
блистающей как утро,
Припасть,
И боле ни о чем не знать.
ВОСПОМИНАНЬЕ СОДЕРЖИТ В СЕБЕ ЛИШЬ
ТОЛЬКО ВОЗМОЖНОСТЬ ИНОГО ВОСПОМИНАНЬЯ.
Светла, как стены, выцветшая пыль,
Листва акации струится мертво, сухо.
Рябит в глазах - течет, течет она,
Не уходя, не близясь в постоянстве
полуночи, всернувшей времена,
Подобно списку нераспознанных мгновений,
Сверкавших влажно как роса, что соткана
в нежнейшие покровы,
Которых ветра утренняя речь не тронула пока
прекрасным разрушеньем,
И так же мысль твоя - прозрачна и чиста,
Не застит образов, бегущих беспрестанно.
Акаций мелкий шелест, точно ветка сна,
уже трепещет резко над холмами,
И яблоко безглазое летит сквозь звук паденья
бледный, будто бы сквозь сети,
Быть может, детский смех откликнется ему
издалека - как жалоба, как дуновенье
Голубоватого и узкого ножа,
Хлеба раскрывшего незримым мановеньем.
Невнятным смыслом здесь вода черна,
Неизъяснимо страшно выпрямились мальвы,
И в беспокойном месячном огне туманом желтым
мне пылает лампа -
Где пяденицы медленно кружат над подоконниками.
И древними снегами навстречу вдруг дохнет стекло,
Я подхожу. Я помню. Я стучу негромко,
Я знаю - не откликнется никто.
|